Когда чужая боль становится классикой
Представьте себе одного очень обыкновенного американца. Днём он чинит грузовики на заводе, пишет какие-то унылые мануалы и живёт в той самой жизни «работа–дом–пластиковые контейнеры в холодильнике». А вечерами садится за руль и везёт людей, которым жить осталось совсем немного, в подвальные залы при церквях на группы поддержки.
Он сидит в кружке, молчит, слушает чужое дыхание сквозь кислородные маски, чужие истории про метастазы, рецидивы, статистику выживаемости. Его туда пустили как волонтёра-эскорта, но никто не спрашивает: «А ты тут вообще чего забыл?» На него смотрят как на одного из своих. И в какой-то момент он ловит жуткое чувство: «Я здоровый турист среди умирающих. Самозванец, которому почему-то разрешили здесь быть».
Пару лет он таскается по этим группам, впитывает атмосферу, где люди по очереди встают и говорят: «Меня зовут… у меня рак… я боюсь умереть»… Уже начали догадываться? Если вам всё это подозрительно напомнило «Бойцовский клуб», то так и задумано. Потому что тем самым туристом среди умирающих был не вымышленный герой, а вполне реальный волонтёр хосписа по имени Чак Паланик.
Оказывается будущий писатель несколько лет волонтёрил и регулярно оказывался вот на таких встречах. И где-то в его голове щёлкал тот самый встроенный затвор одаренного художника, который потом превратит чужую боль, вину выжившего и ощущение фальши в одну из самых узнаваемых сцен современной литературы – когда герой с бессонницей ходит по группам поддержки, притворяется больным, и учится плакать чтобы хотя бы немного поспать. И наконец подвал, где вместо «Поделиться чувствами» начинается «Первое правило бойцовского клуба».














