Занавески на окнах дома освещались солнечными лучами от рассвета до заката. От этого красные цветы на легкой ткани выцвели также сильно и быстро, как исчезает водяная рябь от брошенного в воду камушка. За блеклыми занавесками перед деревянной рамой окна находился мир из старой мебели, скрипучих полов, стен, обклеенных рулонными обоями с картинами на них и резными фигурами из дерева, что составляло немалую ценность для хозяйки дома. Картины с изображениями океанов, кораблей, птиц на ледяных ветках деревьев, корнями утонувших в белоснежных сугробах, зелено-желтые поля, обрамленные темной полосой лесов - ее картины, - были своего рода утопией для ее однообразного существования. Изредка выходя на улицу, не насыщаясь жизньюза стенами дома и не чувствуя от этого себя жалко, она жизнь рисовала и читалаее внутри разноцветных обложек. Эта жизнь, спланированная до секунды, была проста, не пугала неожиданными вестями, не таила за углом непрошенного гостя и день за днем приводила в ее дом заранее записанных людей по строгому расписанию. С мужчинами, женщинами, детьми, со всеми, кто только не приходил к Милгред, она была учтива и услужлива. Приглашала их в зал, наливала чашку чая, а, иногда, и не одну, ставила ее на столик, рядом с которым лежали ее инструменты, и усаживала гостя на стул у окна, неприкрытого шторкой. Она не спеша орудовала расческой с частыми зубчиками и новенькими ножницами в большой гостиной, внимательно следя за тем, чтобы гость чувствовал себя спокойно. Рассказы о том, что в этот день она приобрела свои первые инструменты для стрижки и теперь этот день счастливый по определению или история о своем сне, где она спасается с тонущего корабля с помощью янтарной нити, спустившейся к ней с неба, отвлекали, чашка пустела, ножницы клацали медленнее и затем один посетитель сменялся другим, покидая дом Милгред, в тайне, за улыбкой и благодарностями за изумрудные листочки, мечтая больше никогда не видеть ни выцветших штор, ни улыбки хозяйки дома, ни слышать звук смыкающихся лезвий над ушами.
В час, когда шторы вновь начали выцветать, оставляя на ткани бледные разводы вместо рисунков, Милгред открыла глаза. Ей не больше сорока, она щурится от яркого окна, засвеченного солнцем и на лице ленты губ изображают улыбку. Тело ее пышет здоровьем, внутренним равновесием. Дышит только лишь плохо и часто сильно трет кончик носа, от беспрерывного желания чихнуть - последствие ее каждодневного труда. В длинной белой сорочке и темно-зеленом халате, размешивая в чашке утренний кофе и слизывая с ложки кофейные не растворенные крупицы, она уже полгода вслух читала две открытые страницы из словаряиностранных слов. Из радиоприемника шипела единственная радиоволна, то и делосбивавшаяся гулкими помехами и соседними волнами с музыкальными передачами. Милгред сидела за столом на маленькой кухоньке, медленно скручивала пояс халата в улитку, закручивая его с кончика до кармана с носовым платком и как самая прилежная ученица повторяла слова из словаря. Она то растянет губы в ленту, то округлит их, то улыбнется, как-то неожиданно окунувшись в прилив чувства, возникшего необъяснимо явно и сильно. Оно закручивает в себе, заворачивает в улитку и томит и тешит своим приятным жертвоприношением себя же в угоду мимолетного ощущения не столько важности, сколько возвышенности и самолюбия, ощущения неземного полета и осознания, что она смогла подняться до таких высот,достичь этого собственными усилия; от игры губами, от медленного звучания каждой ноты произносимых слов, она наполняется истинной радостью и в невозможности совладать с ней, Милгред, до кончиков волосков на своих руках, то и дело поднимающихся мурашек, отдается этому томлению. Произнеся вслух еще одно слово и пример употребления его в длинном предложении, сердце так и стукнет громко по барабанным перепонкам. Она закакетничает, щеки ее покраснеют от трепета воображения себя иностранкой, которая с точностью до отзвука, до мимики говорит на языке, хранившийся на страницах словаря перед ней. Она не просто Милгред на кухоньке с шумом от не настроенной радиоволны, а загадочная иностранка в заграничном кафе, на веранде, перед маленьким круглым столиком в плетеном кресле. На столике - чашечка кофе, на макушке - белая шляпка с фиолетовой лентой и бутонами цветов, почти таких же, как по всему периметру открытой веранды, где она завтракает в белом костюме, а напротив нее за столиком неизвестный ей мужчина, держит двумя руками газету и все так и норовит поглядеть на нее из-за черно-белых страниц. Магическое чувство отступает быстро, стоит только закончится на странице словам, а чашке опустеть, но послевкусие томительного превращения надолго остается в ней, подбадривая Милгред, успокаивая ее.Жизнь безмятежна и в ее фантазиях легка, ведь каждый день она пьет кофе наверанде в шляпке и каждый день на нее смотрит этот неизвестный мужчинанапротив, так и не решаясь с ней заговорить. Сегодня она увереннее стрижет приходящих людей, которые делают лестные замечания ее приподнятому настроению, внимательнее собирает обрезанные волосы и укладывает их в коробку, проходит мимо зеркал в легком стеснении, задерживая взгляд на своем отражении и рассматривая себя чужими восхищенными глазами.
В два часа тридцать пять минут и двадцать секунд прозвенел дверной звонок.Вытирая руки полотенцем, Милгред подошла к двери и открыла ее, приветливо улыбнувшись:- Здравствуйте.- Здравствуйте.На пороге теснились мужчина и женщина, так сильно прижатые друг к другу плечами, словно их накрепко связали вместе невидимой прочной нитью.- Заходите, разуваться не стоит. Прямо по коридору и направо, на стул… Как ваши имена? - Милгред закрыла дверь на цепочку, не стирая с лица ленточной улыбки и кивая головой на каждое произнесенное имя, Лу - кивок, - Тиа - второй кивок, - будто бы так фиксируя их у себя в голове.- Сегодняшнее солнце нагрело зал, там очень тепло. Поэтому вы можете и верхнюю одежду снять, чтобы было очень жарко.- Сюда?- Да, на свободный крючок. А как выдобрались? Быстро дом нашли?- Не быстро, шли пешком.- Да, да… Но он здесь один такой… уютный, - захихикала под нос Милгред и поправила выбившуюся прядь из своей высокой улиткоподобной прически при взгляде в зеркало, украдкой в отражении поглядывая на пришедших к ней: оба высокие и вытянутые. У девушки волосы спрятаны под платок, который она предпочла не снимать до того, как сядет в зале на стул, глаза темные, кожа смуглая с темными вкраплениями множества родинок. Мужчина, следовавший за ней, сутул, невзрачен, с темными отметинами усталости под глазами. Волосы короткие и открывают широкий лоб и большие карие глаза. Общее впечатление на Милгред они произвели неприятное, но какое бы впечатление не было, работу она выполняла со всей любовью к своему ремеслу. В зале девушка присела на стул, распустила платок и густые волосы рекой полились по ее спине.Через пять минут Милгред укладывала в коробку остриженные волосы Тии, тугоперетянутые тонкой резинкой ниже линии обреза. Вернувшись к девушке сножницами, она подронявала короткие волоски, присматриваясь к ее спутнику, сидевшему на диване. Каждая линия его лица вызывала в ней скверное ощущение неприязни. После их ухода и закрытие двери на цепочку, Милгред с уверенностью понимала, что Лу ей противен. Глаза слишком большие и темные, недоверчивые и подозрительные; широкие плечи, почти громоздкие, удерживают тонкую шею с острым подбородком с темной ямочкой под нижней губой. Пальцы, потемневшие от работы на земле, переплетены между собой, и одна мысль, что такие руки могут касаться чистого тела вызывали в ней дрожь и она бежала к раковине на кухне, чтобы вымыть как можно тщательнее свои руки. От магического одухотворения, что было утром, не осталось ни следа, ни крупицы вдохновения после злополучной встречи. День был совершенно испорчен и последующих клиентов - а их было не много: две бедные студентки из города, - она встречала задумчиво, неразговорчиво и быстро. В следующее утро она проснулась в привычном настроении, предвкушая новые впечатления, но стоило ей выйти из спальни, увидеть коридор и зал, как навязчивая мысль о вчерашних посетителях закралась вновь и всюду ей мерещился острый подбородок с темной ямочкой. На кухонной плите, по стенкам пузатого чайника расползлось и вытянулось ее искаженное отражение, а тревожные мысли сплели из глубоких борозд на ее лице портрет накрепко поселившегося в ее мыслях мужчины.Отдернув взгляд, она злилась неимоверно на человека, который сидел в зале пятнадцать минут, которого она видела один раз, но из-за которого трещина поползла через ее жизнь. Ей совсем не хотелось читать, но она заставила себя, когда села за кухонный стол и прочитала первые слова вслух, затем вторые, третьи, и так незаметно дочитала до конца страницы. Опасения ее были напрасны, магия букв увлекла Милгред вновь на солнечную веранду, в плетеное кресло за круглым столиком. Она вновь в шляпке и, оглядываясь, заметила все тот же столик напротив, за которым сидит никто иной как Лу.Ни одна картина в мире, ни одна фотография или музыкальная композиция не сможетзапечатлеть головокружительный момент. Искусство, претендующее на право быть зеркальным кладезем впечатлений, должно признать свое поражение и уступить переднепостижимым вихрем чувств, бесконечной и необъятной фантазией. Каждая их встреча - водопад. Водопад в бездну страсти, порока с великолепием свободы. Свобода вдвижении кистей и лодыжек, во взгляде, ласкающем молочную линию шеи, в бесстыдном шепоте бездны, до краев наполненной желанием. Для таких, как они, в том мире, где они встречаются в кафе, он складывает газету, подсаживается к ней, затем - прогулки до утра и сон в одной постели до следующего утра. Длительность их прогулок определяется временем земных суток. Их упоительное путешествие по закоулкам солнечного города, по пескам пустынь, по тропическим лесам и полетам на воздушном шаре, все, что так ловко они называли «свидания» хоть и были, как холсты, ограничены рамками, но все же они тянулись по своим законам времени - бесконечно долго.С каждой встречей Милгред сильнее начинала любить то, что при первом взгляде ее оттолкнуло. Она находила Лу уникальным, единственным в своих чертах, в остром подбородке и мешковатой походке, а вскоре она и представить не могла, чтобы он шел не ногу в ногу с ней. Они встречались тайно и о них почти никто не знал. Тайно засыпали и просыпались, и эта таинственность их встреч дарила им еще больше наслаждения, чем если бы о них знал весь свет. В их маленьком уголке был весь настоящий мир, и сорок три года, навечно отпечатавшиеся в прошлом Милгред, оставившие в нем ошибки прожитых лет, больше не имели ни малейшего значения. Милгред чувствовала, что жизнь свою проживает сначала, что и не ожила раньше, не ощущала своих слов, шагов, будто все в ее жизни обрело смысл определений и имен только после встречи с молчаливым Лу. Даже рождественские хлопушки громче выстреливают, а лотерейные билеты выигрывают чаще, а если осмотреться внимательнее по сторонам, то и люди в большинстве своем отзывчивые. Я же знала Милгред так, как никто ее не знал. Каждую ее мысль о светлой веранде я вычитывала по расширяющимся зрачкам в ее глазах и кончике языка, которым она часто облизывала свои то и дело высыхающие губы. Каждое утро за чашкой чая, напротив книги, она замирала, мечтательно улыбалась и, покачивая ногой, задевала своим носком в пушистом тапочке мою ногу под столом. Возможно ей казалось, что это она касается Лу. Нет, не «возможно», а так оно и было, а я не возражала. В тот вечер я нашла Милгред в плетеном кресле на террасе у дома. Ее приоткрытые губы были цвета спелой сливы, а язык распух внутри остывшего рта и немного вываливался; он был словно сливовая сладкая косточка. Под раскрытыми и остановившимися глазами растеклись грязно-серые круги, волосы потускнели, даже седина ее волос выглядела неестественно желтоватой с тошнотворной тенью синевы между распущенными локонами. Если бы я провела языком по ее ледяному лицу, по скулам наверх до внешнего уголка раскрытых глаз, то окаменевшая кожа была бы соленой - она наверняка плакала. Кружевное платье скрывало божественную наготу и пафос трупных пятен на ее теле. Милгред очень похудела, она не ела четыре дня до этого происшествия, но зато застегнула белое подвенечное платье матери. Теперь же я понимаю, что она готовилась к этому дню: оставила каждодневную стрижку, продала все коробочки с волосами, сделала себе дорогую прическу, прикупила шляпку с вырученных денег - которая несказанно ей сейчас идет - и купила тюбик пилюль в местной аптеке спустя неделю после того, как Лу и Тия вновь пришли к нам в дом.Милгред была настолько ошарашена и потрясена их появлением в тот злополучный день, выдернута из собственной счастливой жизни с ним, стояло порог дома переступить Тии. Лу придерживал ее за поясницу. Гримасой нестерпимой боли исказилось лицо Милгред, а ладонь инстинктивно опустилась ниже пупка, защищая от чужачки свой округлившийся до размеров ближайшей планеты живот. Безвозвратно рухнула ее единственная живая фантазия, которая сделала ее самой счастливой в мире невесомом, но безжалостно уничтожила в мире осязаемом. Они пришли снова к ней потому что им просто понравилось в этом светлом доме, запомнилась дорога в дом, где солнце чертит полукруг перед тремя окошками с занавесками. В этот раз в гостиной они даже сами начали разговор, меня не стесняясь, и Тиа без зазрения совести сделала комплимент Милгред пока она, стоя спиной, тугими, но резкими движениями, вытирала платком лезвия ножниц. Кивком головы поблагодарила Тию, а затем попросила Лу уйти из комнаты. Безысходность ее существования, ударившая по ней грозовым разрядом, встряхнула, скинула призрачную пелену и реальность оказалась невыносимой. Дикое и зловонное, животное чувство ядовитой измены с четырехбуквенной Т-и-е-й, затмившей рассудок, растворило ее изнутри. Это она счастлива с Лу. Это ей положено все, что сейчас имеет Тиа. Это ее мир. Я даже отложила в сторону спицы, чтобы понаблюдать за тем, как в солнечном сплетении Милгред схлопывается и разрушается ее тщательно выстроенный выдуманный мир с тем, кто остановился в проходе, не желая уходить. Где-то в ее голове, в солнечном мире, на светлой веранде, она осталась одна навсегда.Милгред чудом не порезала ножницами Тию, заплатила им в разы меньше после работы, чем в первый их визит, хлопнула дверью так, что мне пришлось выйти и проверить, не вылетело ли стекло. Больше в доме не было никого по ее приглашению, не считая специальных машин, забиравших ее.Теперь я продолжаю ее дело. За десять лет наблюдений за ней с дивана в гостиной я обучилась ее ремеслу, только жаль, что я не записала ее чтение французских слов за чашечкой кофе, порой, мне очень не хватает мечтательного тетиного голоса. А что касается Лу и Тии, то они больше никогда не возвращались.
