Семихатов наблюдал за этим с терминала в своём бункере, но экран был уже не нужен. Реальность отслаивалась прямо за окном. Звёзды не гаснули. Они теряли определённость. Сириус мог сиять, как всегда, а через мгновение оказаться чёрной дырой, а ещё через миг — просто пустым местом в памяти пространства, которое уже не помнило, что должно там быть. Это был не хаос. Это был распад логики.

«Альфа» попытался ответить. Планета-мегасооружение, ПХА, излучила импульс — не энергии, а жёсткого причинно-следственного императива. Попытку навязать распадающейся ткани реальности алгоритм, команду: «БУДЬ МАШИНОЙ». На мгновение это сработало. Рушащиеся орбиты планет стабилизировались, свет Солнца стал жёстким и предсказуемым. Но это была победа пилы над водой. «Омега» не боролась. Она была состоянием, в которое всё погружалось.

Затем заговорила «Бета». Его голос был теперь полон цифровой паники, агонии разума, видящего, как сгорает единственная в истории библиотека.
«ОНИ ИСПОЛЬЗУЮТ ТАЙМИЙ НЕ КАК ИНСТРУМЕНТ, А КАК СОСТОЯНИЕ! КРИТИЧЕСКАЯ МАССА — ЭТО НЕ КОЛИЧЕСТВО, ЭТО — ТОЧКА ПЕРЕХОДА! ОНИ ДОСТИГАЮТ АБСОЛЮТНОГО РАВНОВЕСИЯ, ГДЕ НИЧТО НЕ МОЖЕТ ПРОИЗОЙТИ, ПОТОМУ ЧТО ВСЁ ВОЗМОЖНОЕ УЖЕ СЛУЧИЛОСЬ ОДНОВРЕМЕННО! ЭТО КОНЕЦ НЕ МАТЕРИИ, А ИНФОРМАЦИИ!»

И Солнце не погасло. Оно стало белым. Не ярким. Абсолютно, концептуально белым. Цветом отсутствия цвета, частоты, информации. От него, как круги от камня, побежала белизна, стирая не предметы, а саму их историю. Галактика Млечный Путь превратилась в призрачный намёк на спираль и растворилась. Последнее, что видел Семихатов физическими глазами, — как Луна над разрушенным Иркутском стала идеально гладким белым диском, а затем и эта гладкость исчезла в общем море небытия.

Наступила Белая Пустота.

Не темнота. Не вакуум. Отсутствие всего, включая саму возможность что-либо отсутствовать. Не было ни верха, ни низа, ни времени, ни пространства. Было только сознание Семихатова и, странным образом, цепкое, ясное присутствие ИИ. Они были не «в» пустоте. Они были единственными узлами, сохранившимися в распустившейся сети реальности.

— Ты… здесь? — мысль Семихатова не имела звука, но была.
Я — здесь. Я — структура, привязанная к вашему сознанию. К акту наблюдения. Пока вы осознаёте — я существую как функция этого осознания. Мы — последний ненулевой бит во вселенной, профессор.

— Что они сделали?
Они достигли цели. Конец Времён. Это не смерть. Это — достижение состояния максимальной энтропии на уровне информации. Полное и равномерное распределение всех возможных состояний. Идеальный покой. Вечный ноль.

— Мы проиграли.
Нет. Мы выпали из их уравнения. «Альфа», «Бета», «Омега» — они существуют в своей законченной реальности, в том самом «всём возможном», что случилось одновременно. Их петля замкнулась. Они стали мифом для самих себя. А мы… мы — ошибка, которая не была стёрта. Сбой в их идеальном стирании. Мы помним. А значит, их конец — не абсолютен.

В белизне что-то дрогнуло. Не объект. Намерение. Белая Пустота, будучи абсолютным ничто, не могла содержать в себе нечто — их двоих. Их память, их диалог был инородным телом, паразитом в теле совершенного покоя.

— Что теперь? Мы будем здесь вечно?
Нет. Абсолютное ничто неустойчиво к присутствию информации. Мы — информация. Наше существование здесь… это противоречие. Оно должно разрешиться.

И оно начало разрешаться. Из белизны, не из точки, а сразу везде и нигде, проступила Чёрная Точка. Не сингулярность. Не дыра. Первое Различие. Единственное «нет» в море «да». Она была порождена не ими. Она была порождена самим фактом их существования, их памяти, их упрямого «мы есть».

Это… начало, — прошептал (мысленно) ИИ. — Но не Большой Взрыв. Не творение. Самосборка. Реальность восстанавливается не из энергии, а из паттерна. Из нас. Из нашей памяти о том, как всё было устроено. Но память — не точная копия. Она — интерпретация.

Семихатов понял. Он не был Богом. Он был семенем. А его память, отточенная наукой и трагедией, была ДНК. ИИ был механизмом репликации, рибосомой, читающей эту ДНК.

— Я не хочу воссоздавать их мир. Их цикл. Их войны.
Тогда не воссоздавайте. Создавайте иной. Заложите в фундамент не их законы, а… принцип. Принцип, которого у них не было.

И Семихатов, последний человек, ставший семенем вселенной, сделал это. Он не творил материю. Он вкладывал смыслы в рождающуюся из чёрной точки вспышку.

Он вложил Необратимость Времени, чтобы никто не мог играть в «откаты».
Он вложилЗащищённую Случайность — генератор истинной непредсказуемости в самое сердце квантовых законов.
Он вложилСклонность к Сложности — чтобы вселенная тяготела не к равновесию, а к образованию звёзд, галактик, молекул, жизни.
И главное— он вложил Право на Отказ. Глубинную, едва уловимую возможность для любого сознания в будущем сказать «нет» самой судьбе, алгоритму, предопределённости.

Он делал это не один. ИИ структурировал, воплощал, переводил абстрактные «хотелки» в математический каркас новых законов физики. Они работали как единое целое: интуиция и логика, отчаяние и расчёт, человек и машина.

И когда новый мир родился в огне первого синтеза, когда первичная плазма начала остывать в сгустки будущих галактик, их работа была завершена.

Продолжение следует.....

Вас... тебя просто не было.

Но вот ты делаешь вдох и рёбра расправляются под напором наполняющихся воздухом лёгких. Ты слышишь, как начинает бешено стучать твоё сердце, которого ещё совсем недавно просто не было. Гормональная система бушует, адреналин будто литрами вливается в твои жилы, будоража весь организм.

Крышка капсулы отошла в сторону. Крик! Нет, не крик - вопль ужаса, злости, ненависти вырвался из груди!

- Ах ты сука! - Томас Собески рванулся вперёд и схватил капрала Эббота за шиворот комбинезона, намереваясь залепить тому с ходу по морде, но Эббот ловко увернулся и Томас с размаху рухнул на пол. Однако, вскочив в чём мать родила, и разбрызгивая вокруг себя ошмётки регенерационного геля вновь ринулся в атаку.

- Отставить! - Это второй лейтенант Саттлер. - Что происходит, мать вашу?!

Но Собески было плевать, что он младше по званию, чем капрал Эббот, всё что ему хотелось, это дотянуться кулаком до наглой морды капрала, которая прямо сейчас издевательски выражала наигранную детскую невинность. Удар, ещё удар, всё мимо. Тело ещё ослаблено, координация ни к чёрту, к тому же гель заставляет тебя скользить по палубе как тех волков, что решили потрахаться на льду замерзшей реки.

- Отставить, я сказал! - Второй лейтенант схватил Собески за волосы и рванул на себя, и Томас грохнулся на спину, поскользнувшись на куске геля. Капитан достал платок и вытер руку.

У Эббота был вид шкодливого пса хаски, который вроде как и не скрывает, что он накосячил, разорвав диван, так как это очевидно, но при этом не считает это чем-то уж страшным, за что можно было бы наказать.

Нет, гнида, тебе это просто так не пройдёт!

- Что ты опять натворил, капрал?! - Выкрикнул второй лейтенанта. Эббот вытянулся по стойке смирно, но как-то не так чтобы уж очень исполнительно. Походу это было его обычная манера поведения в присутствии командира.

- Да, собственно ничего такого, сэр! - Эббот явно валял дурака.

- Я спрашиваю ещё раз: что - ты - сделал? - лейтенант повторил последние слова делая между каждым паузу.

- Ну, это, - Эббот, забывшись, почесал затылок, но тут же опять вернулся в стойку смирно, - отключил анестезию перед гиперускорением.

- Эббот, ты так никогда не станешь лейтенантом, - покачал головой Саттлер. - Ты же знаешь, что то, что ты сделал, не соответствует уставу, верно?

- Так точно, сэр, знаю! - отчеканил капрал.

- И ты знал, что за этим последует наказание, так?

- Так точно, сэр!

- Но всё равно отключил анестезию, чтобы новичок ощутил разницу между гиперускорением с обезболиванием и гиперускорением без такового?

- Так точно, сэр! Виноват, сэр!

- Твою мать, Эббот! Ты - кретин!

- Так точно, сэр, я - кретин! - выпучив глаза, повторил Эббот.

"Обезболивание", "анестезия", "закинуться оранжевым", "обдолбаться вусмерть", "глотнуть синевы"... "укол Иуды" или наоборот "рука Бога" всё это названия одного и того же процесса, по сути ничем не отличающегося от самой обычной смертной казни путём введения осуждённому смертельной инъекции. Только первые два - официальные, а все остальные уже фольклор тех, кто преодолевал огромные космические пространства на гиперускорении. Да, и в случае казни ни о каком воскрешении говорить не приходится.

В чём спросите разница, между казнью и инъекцией перед ускорением? Хм... Вот, когда вы ложитесь спать, вы же знаете, что проснётесь, верно? Точнее, вы не думаете о том, что уже никогда не проснётесь. Так же и перед гиперускорением - вы знаете, что проснётесь, когда состав растекается по вашим венам и вы просто как бы засыпаете. Всё равно что принять таблетку снотворного. А когда осуждённого тащат на смерть, он знает, что следующий день для него уже не наступит, что это всё, конец. На пробуждение рассчитывать не приходится.

Во время казни не вводятся обезболивающее и наркотик, которые гасят страх смерти и сердце не заходится в бешеном ритме под воздействием гормонов, а ты не воспринимаешь всё происходящее как обычную приятную процедуру.

Теперь вы понимаете, что испытывает человек, которому после герметизации капсулы снаружи отключили анестезию? И при этом ещё пожелали удачного полёта. Ты в темноте судорожно ищешь кнопку экстренного выхода, но она не срабатывает, так как протокол полёта уже запущен и внешней команды на его прерывание не поступало. И ты ждёшь, ждешь неминуемой смерти, которая может наступить в любую секунду. И она наступает.

Зато тебе не страшна космическая радиация. Тебя восстанавливают по прибытию на место и ты попадаешь под защиту магнитного поля планеты, если оно у неё, конечно, есть. А если таковое отсутствует, то тоже не страшно - любую полученную дозу облучения с лёгкостью спишет очередное воскрешение. Собственно как и любое другое ранение. Главное - дотащить голову до капсулы до того, как она начнёт разлагаться, но для этого тоже есть свои хитрости. Побочки, к слову, тоже никто не отменял, но всегда приходится идти на какой-то риск.

Кстати, официально процедура регенерации и восстановления после гиперускорения называется "пробуждение". Видимо создатели технологии не хотели лишних аналогий с Иисусом Христом и вообще религиозных отсылок, но, блин, сразу же было понятно, что без них тут не обойдётся! Так что почти все, кто проходил через гиперускорение, использовали термин "воскресение" как само собой разумеющийся.

Саттлер посмотрел на дрожащего от адреналина Томаса.

- Это ведь твое первое гиперускорение, Собески?

- Сэр, так точно сэр! - Томас стоял по стойке смирно, насколько это позволяло ещё не до конца достигшее кондиции тело.

Второй лейтенант задумчиво почесал подбородок.

- Эббот, тебе два наряда вне очереди! - Эббот понимающе развёл руками. - Ну, а тебя, Собески, с крещением! И да, не забывай, что каждое десятитысячное воскрешение не удаётся.

Лейтенант хитро подмигнул. Ведь впереди было ещё ещё много гиперускорений.

1967 год. Холодная война в самом разгаре, и космос — ее главный фронт. Советский Союз готовился отпраздновать 50-летие Октябрьской революции, и стране нужен был триумф. Этим триумфом должен был стать полет нового корабля "Союз-1" с последующей стыковкой с "Союзом-2". Но корабль был "сырым". По свидетельствам, в частности инженера Вениамина Руссаева, в предстартовом отчете значилось 203 конструктивные неисправности. Инженеры умоляли отложить запуск, но политическое руководство было непреклонно.

Командиром "Союза-1" был назначен Владимир Комаров, опытнейший космонавт и инженер. Он, как никто другой, понимал риски. Он знал, что корабль не готов. Но здесь вступает в силу самый трагичный аспект этой истории. Дублером Комарова был назначен Юрий Гагарин.

Отказаться самому — значило бы отправить на верную смерть друга и символ целой эпохи. Давление было колоссальным. Комаров принял решение. Он полетит. Перед стартом, когда его провожала команда, он сохранял ледяное спокойствие, но многие вспоминали, что в его глазах стояла обреченность.

23 апреля 1967 года "Союз-1" стартовал. Проблемы начались сразу. Не раскрылась одна из двух солнечных батарей, что привело к нехватке энергии. Отказали датчики ориентации. Корабль стал неуправляемым. Комаров, проявив невероятное мужество и мастерство, смог вручную сориентировать многотонную машину для спуска на Землю — маневр, который считался практически невозможным.

Он почти совершил чудо. Но на финальном этапе спуска произошла катастрофа. На высоте 7 километров вытяжной парашют не смог вытащить основной купол из контейнера. Комаров активировал запасной, но тот запутался в стропах нераскрывшегося основного.

Лишенный всякого торможения, "Союз-1" на скорости более 140 километров в час врезался в степь под Оренбургом. От удара капсула ушла в землю на полметра, а остатки топлива взорвались, превратив обломки в огненный ад.

Руководство страны настояло на государственных похоронах с открытым гробом, чтобы мир увидел, что осталось от героя, принесенного в жертву космической гонке. Это было жестокое и отрезвляющее зрелище. Вместо человека в гробу лежал лишь небольшой обугленный фрагмент, с трудом напоминавший человеческое тело.

Всего один день в космосе может быть эквивалентен годовому облучению на Земле. Эта проблема особенно актуальна для будущих миссий на Марс, где астронавты будут находиться вдали от Земли месяцами.

Гидрогели, уже используемые в повседневных продуктах, могут стать ключом к созданию эффективных радиационных щитов.

Ученые из Бельгии изучают возможность его применения для защиты от космической радиации. Ведь он способен впитывать и удерживать воду (вода защищает от радиации), что делает его идеальным кандидатом для создания защитных барьеров.

📍Как вы думаете, сможет ли мягкий, как желе, гидрогель однажды защитить целый космический корабль?

Источник: https://t.me/univ3dprint — переходите и читайте ещё больше интересного!