Воровать банку не было никакого смысла. Я не был ни голоден, ни обделён сладостями, да и запрета большого на это не было. Просто сгущёнка тогда была несколько дефицитным продуктом, а в семье была договоренность всё вкусное, но дефицитное есть по возможности вместе, и желательно после того, как доел суп.
Кроме того, спрятанная сгущенка создавала сразу несколько проблем: есть её больше не хотелось, а избавиться от банки насовсем было сложнее, чем просто утащить в свою комнату. Не говоря уже о необходимости хранить тайну и испытывать вину.
От папиного взгляда по всему телу, от горла к рукам и ногам, прокатилась холодная удушающая волна, сбилось дыхание и загорелись уши. Тут была и вина, и страх последствий, и еще полная неожиданность. Видимо, мой мозг так хотел избавиться от этой нерешаемой задачи с банкой, что просто напрочь о ней забыл.
Взглядом всё не ограничилось — папа тогда здорово на меня наорал. И дело тут было, конечно, не в сгущенке, а в том, что его слегка одеревеневший от ужаса сын — вор. И идиот.
Кажется, папа даже спрашивал, почему я её взял. Па-че-муу? Ответить было решительно невозможно. Но и не взять тоже было нельзя. Причиной кражи был не голод, не строгие родители и не склонность к воровству.
Совсем другое — странное, необъяснимое желание. Оно появилось раньше той дурацкой банки и осталось со мной до сих пор: желание сделать то, что хочется. И никому. Об этом. Не говорить.
Шоколад
Я тут такое узнал про шоколад! Вы не представляете.
Марина готовила самодельные конфеты. Их нужно было макать в шоколадную глазурь. И вот пока я поглощаю конфету, Марина рассказывает, что у нее не получилась глазурь.
А я прямо вижу, что получилась. Чувствую её успех.
У меня для этого целый загон огромных злющих вкусовых рецепторов, которые прямо рвутся с цепи. Но Марина — за науку, а не за смутные ощущения, поэтому в доказательство провала пересказывает мне рецепт глазури. Не замечая, как я цепенею по ходу рассказа.
Короче, чтобы сделать глазурь, надо расплавить шоколад, но не весь. Если расплавить весь шоколад, а потом он застынет, то застынет он неправильно. У шоколада изменится кристаллическая решетка и он будет мутный, скользкий и стоит только взять его рукой — начнёт тут же бессильно плавиться и ныть.
Поэтому нужно две трети шоколада растопить, а треть — мелко накрошить. И потом смешать накрошенное и растопленное.
Тогда часть шоколада с исходной кристаллической решеткой смешается с изменённой. И шоколадная крошка — внимание! — сообщит растопленной части правильную кристаллическую решетку.
И весь застывший шоколад будет правильный!
И тут я заржал.
— В смысле?! — говорю. — Подожди, я просто пытаюсь осознать. Хахаха.
То есть встречаются жидкий шоколад с шоколадной крошкой и жидкий такой: «Хм-м, кажется, я припоминаю!..» «Ах, я сама была такою триста лет тому назад!»
Потом он жадно обволакивает собой шоколадную крошку и кристаллическая решетка у него меняется с изменённой на правильную! И жили они долго и счастливо и были сожраны в один день.
А потом я полез в интернет и за десять минут узнал про темперирование, прекристаллизацию, посев, затравочные кристаллы и полиморфные свойства какао-масла. Всё оказалось правдой. И все кондитеры это знают. Даже те, у кого правда не получилась глазурь.
Первый раз в жизни шоколадка выставила меня таким идиотом.
Корнишоны
Я тут увидел в интернете фотографию, на которой актёр Адам Сэндлер идёт по улице в тёплом пальто с шарфом, думает о чем-то своём и на ходу кушает из банки консервированные огурчики. И сразу же скинул это фото подруге, потому что она помнит!..
Мы как-то зашли с ней выпить по бокальчику сидра, просто потому что давно не виделись.
Потом мы вспомнили, что в соседнем баре бывают классные фирменные настойки.
И мы решили их попробовать.
А настоек оказалось десять видов.
И мы решили попробовать их все.
Потом мы вспомнили, что на углу Литейного и Жуковского есть бар «Угрюмочная» и у него очень смешное название. Ну то есть настолько смешное, что надо обязательно туда зайти.
Потом стало очевидно, что ходить по барам в Петербурге и не побывать на улице Думской — это преступление против, ик, наказания. А мы с ней — законопослушные граждани... не... ны.
Выйти с улицы Думской своими ногами после этого — уже под силу не каждому.
Мы смогли только потому, что вспомнили про бар «Лаборатория» на углу Гороховой и канала Грибоедова. Откуда-то слышали, что там алкоголь подают в химических колбочках.
Там действительно были колбочки и между трехсот и пятисотграммовой мы почему-то даже не выбирали. Ну потому что чего тут выбирать, если уже столько выпито. Просто берём по пятьсот на каждого. И всё тут.
Потом мы, фокусировочно щурясь, вышли в промозглый ноябрь и тут нам захотелось корнишонов. Консервированных. В четыре утра.
А откуда их взять-то? Обычно мои желания не исполняются, но через сто метров был маленький магазин «24 часа» и там были корнишоны в стеклянной банке.
Мы шли, качаясь, в направлении Театр Юного Зрителя, и хрустели самыми вкусными корнишонами по эту сторону Невы. А навстречу нам то и дело попадались такие же не очень трезвые люди, и мы спрашивали их, любят ли они театр, как любим его мы. Ведь мы даже идём в сторону театра и очевидно, что это только из большой любви. А потом мы, независимо от ответа, предлагали преломить с нами корнишоны. Тоже из большой любви.
На углу с Загородным проспектом, то есть всего за каких-то триста метров до ТЮЗа, силы покинули нас и мы упали в шавермочную.
В которой, прикиньте, подавали коктейли. Видимо, это была элитная шавермочная.
Мы попросили сделать нам коктейль, и бармен спросил, какой, и мы сказали: «Да какой-нибудь, к корнишонам...». Он дал нам меню и там в списке коктейлей был коктейль под названием «Какой-нибудь».
Мы заорали и сказали: «Даааа! Сделайте нам вот его!!!». И ночь постепенно перешла в утро.
В общем, это ещё один повод любить не только театр, но и друзей, Петербург, корнишоны, встречных алкашей, Адама Сэндлера и вообще жизнь.
Молоко
В детстве я очень любил молоко и всякое молочное. Даже то, что всем остальным не нравилось и «ну мааам, не буду, это противно!». Молочную вермишель? Без проблем. Кашу манную на молоке? Готов! С комочками? Да пофиг. Пенки на молоке? Давайте!
Когда болеешь — молоко с мёдом, со сливочным маслом, с боржоми. Со всем сразу одновременно. Пробовали? В горячее молоко плещешь чутка Боржоми, кладёшь ложку мёда, ложку масла — и пьёшь. Помогать — не помогало, конечно, но прям чувствовалось, что лечусь.
Парное тоже. Тёплое ещё. Бабушка даст большую кружку размером с половину меня и я её — глы, глы, глы! — выпивал за один присест. Знаю, много кому не нравилось, а мне ничего, вкусно.
Тем лучше я запомнил день, когда пил парное молоко последний раз в жизни.
Дальше — типично сортирная история, поэтому если вам фу, то лучше не читать. Я предупредил. С другой стороны, все мы сделаны целиком из смешной булькающей физиологии, так что с каждым может случиться.
В общем, я однажды брал Изборск. Мы с Мариной поехали в деревню, а по дороге заехали к её подруге во Псков. Она там живёт с родителями в частном домике. Нас встретили и, конечно, посадили за стол, принялись кормить супом, и салатом, и котлеткой с макаронами, и какими-то ещё домашними закатками.
Пока обедали, решили, что надо доехать до Изборска — он рядом, всего 30 км по прямой, а там древняя крепость и вообще благодать, хоть и скучновато, наверное.
И уже вставали из-за стола, когда со двора пришла мама подруги с банкой в руках: «Вот, молочко парное, только надоила! Попейте!». Я, лет пятнадцать не пивший парного молока, радостно вскрикнул, налил себе большую кружку, выпил — глы, глы, глы! — залпом, удовлетворённо вздохнул и мы поехали.
Ровно через десять минут дороги парное молоко вышло на исходную позицию. Домашние закатки дали искру, бикфордовым шнуром вспыхнули макароны и тут же одна за другой сдетонировали котлетки. Внутри у меня произошёл объемный взрыв.
На всём теле выступил холодный пот, в глазах потемнело, в ушах зазвенело, а окружающие звуки стали слышны будто сквозь вату — видимо, раз был взрыв, то вот и контузия. Пальцы стали ватными и затряслись. Девушки продолжали весело болтать, не замечая, как я остался один на один со своими внутренними демонами. По бокам дороги, как назло, шли две глубокие, заполненные водой канавы. Это была ловушка.
Стараясь лишний раз не дышать, посмотрел на навигатор и ура — всего через километр была заправка. Я молча остановился на заправке, одними губами прошептал «я сейчас приду» и неверной походкой двинулся внутрь. Глаза у меня были, как у мышки из анекдота. Очень большие.
— А туалет не работает, — беспечно сказала кассир. Где их только берут таких, бессердечных.
— Со... совсем? — не уверен, что я сказал это вслух.
Природная стеснительность не позволяла сделать то, чего хотела звериная сущность прямо там посреди заправки, и я вернулся в машину. До Изборска оставалось восемь длинных, как световые года, минут. Мир был фиолетового цвета, я чувствовал себя воздушным шариком на глубине километра
Прямо возле крепости оказался ресторанчик с парковкой и, кажется, я вышел из машины точно как герой индийского боевика — пока она ещё тормозила юзом. Официант на входе, видимо, попытался сказать мне, что туалет не для посетителей платный, но я просто прошагал мимо, глядя сквозь него.
Я вышел совершенно другим человеком. Новым. Который теперь не только по-настоящему любит, но и глубоко понимает жизнь. Всю, кроме молока. Потом мы ходили по крепости и мне нравилось в ней буквально всё. И стены с воротами, и крыши с коньками, и травы с пчелами. И знаете, вообще не скучно было!
А парное молоко я больше не люблю.
Банан
Приснилось, что я сел в машину, завёл её, и на панели загорелась лампочка неисправности двигателя. Только почему-то не красная, а жёлтая.
Заглушил, вышел, открыл капот, а там — банан. Половинка банана размером с двигатель. Без кожуры. Я опять машину завожу, и банан начинает тарахтеть, но как-то нездорово, и меня это, конечно, расстраивает. Банан неисправен! Нужно ремонтировать банан.
Мне совсем недавно товарищ рассказывал об осознанном управлении снами. Мол, можно даже научиться действовать внутри сна и делать, что захочешь.
Слава богу, я так не умею.
Мне кажется, я бы тогда во сне сначала сорок минут ждал эвакуатор, а потом три часа сидел в автосервисе на продавленном диване. Листал бы журналы, а в них, конечно, предлагали бы красивые новые автомобили с какими-нибудь мощными маракуйевыми двигателями. Или даже гибридными — инжир-папайя!
А мне бы пытались впарить что-нибудь, мол, вот у вас тут шкурка полетела, нужно обязательно оригинальную шведскую брать. Или из пимпочки на конце давление травит, а у нас пимпочки сейчас только цитрусовые и поставки ждать полторы недели.
Или вообще вышел бы мастер, все руки в сладковатой банановой кашице, и такой: перезрело к чертям, едри его в кожуру, вообще всё менять надо!
А бананы в нашем городе, естественно, никто не капиталит. Проснулся в холодном и липком, как банан, поту.
Масло гхи
Марина купила попробовать масло гхи.
— Я купила попробовать масло гхи.
— Будь здорова!
— Дурак. Это масло так называется. Гхи.
А я не дурак — вам-то легко, вы это хотя бы читаете, а на слух непонятно, это масло так называется или у меня инсульт и я перестал различать человеческую речь.
— Хин?
— Гхи.
— Хи?
— Гхи!
— Кхи?
— ГЫ-Ы-Ы-ХИ-И-И!!!
— Понятно. А кто это? Или что?
Логичный же вопрос, да? По звучанию это с одинаковой вероятностью может быть орех, фрукт, фамилия и бог. Выяснилось, что оно просто гхи и всё, просто название. Как фрамуга. Или турундочка. Только индийское.
Я, конечно, рожу скривил как всегда, мол, зачем нужно ещё какое-то масло, когда есть сливочное на случай, если кончится подсолнечное. Но потом пожарил на масле гхи макароны — и их как будто жарила бабушка на деревенской печке, когда тебе девять лет и за окном летние каникулы. А яичница получается — как будто её дед стряпал на чугунной сковороде с салом. Ну то есть просто отпад. Максимально отечественный вкус.
Может, оно и не индийское вообще, и «гхи» — это не название, а аббревиатура. Государственный химический институт.
Ряженка
Артём Глебычу предложили пакетик вечерней ряженки, и он завизжал. Обычно ряженка не вызывает такой реакции, но просто видимо день тяжелый. А тут ряженка ещё эта. В пакетике с трубочкой, тварь такая.
Ну ладно, он не хочет — я хочу. Достал большую упаковку ряженки для себя, потому что у меня день не такой тяжелый. И вот эта взрослая ряженка тут же вызвала у Артём Глебыча невероятный аппетит.
Он отодвинул ряженку и потянулся к ряженке. Я дал ему ряженку на ложке, он попробовал и прямо по лицу было видно: «О господи, что за чудесная ряженка, и вы скрывали её от меня всё это время!». Само собой, ряженка была такая же. Артём Глебыч отобрал у меня ложку с кружкой и принялся черпать и слизывать ряженку, обливая себя, столешницу и меня, брызгая на пол и стараясь, в общем, ни в чем себе не отказывать.
Через некоторое время Марина, у которой день был потяжелее нашего с Артём Глебычем вместе взятого, сказала: «Так, это невозможно, он так вкусно её ест, я тоже хочу». И налила из большого пакета себе в стакан.
«О, ряженка!» — тут же всполошился Артём Глебыч, бросил ряженку с ложкой и потянулся к стакану. Смущенная этим ряженковым безумием, Марина протянула стакан и Артём Глебыч начал увлеченно пить через край.
Выпил полстакана и вернулся к ряженке с ложкой. Но она к этому моменту была уже не так хороша, как ряженка в стакане, поэтому он взял свой изначальный детский пакетик ряженки, вырвал из него трубочку и стал выливать ряженку в ряженку. И размешивать ложкой.
В общем, если ваша вечерняя ряженка не похожа на нашу, можете нас даже не звать.
Пельмени
Люди едят пельмени
Им вроде немного надо —
Была бы свежа сметанка
Да был бы лавровый лист.
От дымных горячих тарелок
Никто не отводит взгляда,
Неважно, кто ты — геолог,
Проктолог или турист.
Они в городах не блещут
Манерой аристократов,
Но в чутких столовских залах,
Где шум суеты затих,
Бурчат в ненасытных желудках
Хинкали или дим-самы
И сочные равиоли
Переполняют их.
Люди идут на запах,
Слова их порою грубы.
«Побольше бы положили!» —
С усмешкой они говорят.
Но нежную мякоть манты
Ласкают сухие губы,
И баночки светлого пива
Они в рюкзаках хранят.
Как ни зови пельмени —
Гёдзой или чучварой,
Выштопан на штормовке
Бульона предательский след.
Счастлив, кому знакомо
Щемящее чувство обжорства
Так, что дышать не можешь...
Но штучку ещё бы съел.
Салат
Я понял салат. Точнее, как «понял» — мне Марина объяснила. У меня, так сказать, сдвиг парадигмы, или как это... салатный инсайт, во.
Я всегда считал, что только то салат, что выглядит как равномерное крошево: оливье там, винегрет, мимоза. А то, что предлагают в ресторанах — это петушня из зеленых мезонинов. Когда вот из листвы торчит кусочек мяса, блестит соус на оливковом и почему-то орех.
Оказалось, есть жизнь после рукколы.
В общем, в салате должно быть много зелени, какой-нибудь белок, что-то хрустящее и ещё что-то с ярким вкусом, «вкусовая бомба». Если вы готовите сами — должно быть что-то такое, ради чего вы вообще готовы есть эти заросли. Я сразу подумал про мармеладных мишек, но тут есть варианты.
Ну, например. Салатные листья, в них курочка — белок, арахис — хрустящее, кукуруза — то, ради чего, ну и там пара ингредиентов ещё для вида и объема.
Теперь в каждом салате я ищу эти составляющие, а когда нахожу — хрумкаю и радуюсь своей пищевой сознательности. Со стороны выгляжу, наверное, как заяц, который отыскал и точит вкусную кору.
Но при равных условиях, скорее всего, всё равно пойду на майонез. Потому что он вкусовая бомба!
Кинза
Когда во время ковида у жены Марины пропало обоняние, она улыбнулась и сказала: «Слава богу!». Довольно спорно пахнущий мир наконец временно перестал её атаковать, и эта передышка здорово скрасила ей пандемию.
Мне кажется, отчасти из-за очень чуткого обоняния Марина и купила шипованную резину для велосипеда. Перспектива ежедневно по часу ехать на работу в мороз сквозь метель устраивала её больше, чем необходимость ежедневно полчаса нюхать людей в метро.
Интересно, связано ли как-то обоняние с укачиванием? Марина ещё укачивается в транспорте и, по-моему, основная причина того, что мы вместе — это моя способность аккуратно водить машину. «Он может довезти до места так, что меня не стошнит», — это ли не причина для любви?
Марина говорит, что сейчас ещё ничего, а в детстве она укачивалась даже в лифте.
Вы не представляете, если только вам тоже, как и Марине, не досталась интолерантность к кинзе, в какие блюда её сейчас кладут. Во все. Хуже кинзы только не очень хорошая память — постоянно забываешь спросить в общепите, есть ли в заказанных блюдах кинза.
Не помню, кстати, рассказывал ли я, как мы однажды пришли в кафе и Марина заказала суп и забыла спросить про кинзу. И я забыл. А ведь напоминать про кинзу — это примерно половина моих дел как мужчины.
И Марине принесли суп, а там, конечно, кинза. Марина понимает, что суп провален, и спрашивает официанта, можно ли извлечь кинзу. Официант отрицательно качает головой — кинза встроена в суп на уровне несущей конструкции. Суп не украшен ей — это, по версии Марины, лёгкая степень закинзованности пищи, а кинза прямо мелко покрошена и перемешана с супом.
Марина просит принести другой суп, без кинзы. Но официант говорит, что у них тут грузинское заведение и весь суп с кинзой. И вообще всё с кинзой. И что они вообще сначала кладут кинзу, а потом вокруг неё формируют остальное блюдо. У них кинзоцентрическая система.
Я уже готов съесть Маринин суп сам, заплатить за него и увести её обедать в другое место.
Но Марина спрашивает, есть ли у них ситечко.
Официант на секунду немеет, а потом просит подождать и уходит в кухню спросить, есть ли у них там ситечко среди разбросанной повсюду кинзы. Возвращается он уже с ситечком и ещё одной тарелкой.
И Марина начинает процеживать суп.
Остановить её нельзя. Чувство голода и несправедливости смешалось в ней с запахом страха, исходящего от официанта.
Я помогаю держать ситечко и ободряюще смотрю на других посетителей кафе. У нас всё под контролем, ребята. Кинза не пройдёт. Официант в это время медленно отступает в кухню спиной вперёд.
Процеженный суп, конечно, всё равно остался отравлен следами кинзы, но Марина хотя бы смогла его доесть.
А я тогда — редкий случай — оставил чаевые.
Не устаю удивляться собственной удаче: в транспорте не укачивает, из запахов пробивает только прошлогодняя силосная смесь, а есть я могу даже лакрицу и сельдереевый стебель. Да, без восторга! Но восторг — это, скажем честно, не такой уж обязательный атрибут счастья.
