Дождь начался в ту самую минуту, когда я выходил из института. Не осенняя морось, а что-то иное — тяжёлое, густое, будто небо прохудилось и из него сочилась не вода, а чёрная патока. Капли оставляли на асфальте тёмные пятна, похожие на синяки, и каждая из них пахла озоном и гнилыми листьями — запахом, который цеплялся за горло.

Телефон в кармане заворчал, как раздражённый зверь. Оля. Голос у неё был странным — слишком высоким, натянутым, как струна перед разрывом.

— Руслан, ты где?

— Только что с пары. Что случилось?

В трубке послышался звук — короткий, отрывистый вдох, будто она только что перестала плакать или только собиралась начать.

— Тот приют… помнишь, мы смотрели фото собаки? Той, с белым пятном на морде?

Помнил. Месяц назад листали сайт приютов за чаем с мятой, наткнулись на фотографию — дворняга с умными, почти человеческими глазами и белым пятном, словно её окунули в молоко по самую переносицу. Назвали её «Беляшом» шутки ради, и Оля тогда засмеялась таким звонким смехом, что я на секунду забыл о несданных зачётах.

— Она там ещё? — спросил я, уже чувствуя, как по спине пробегает что-то холодное и липкое, как паутина. Не предчувствие. Скорее… сопротивление, внутренний протест против того, что сейчас произойдёт.

— Да нет, её уже взяли. Но… там другая. Похожа. Мне приснилось, что она ждёт именно нас. Она сидела за решёткой и смотрела прямо на меня, и её глаза были… слишком умными.

Тишина в трубке стала густой, вязкой, как сироп. Я слышал, как Оля дышит — неровно, с присвистом.

— Ладно, — сказал я, протирая запотевшие очки. Тёплая влага осталась на пальцах. — Заеду.

Повесил трубку, позвонил Андрею. Друг детства, брат, которого я не выбирал — он просто был, как костяшка в позвоночнике. Он поднял на седьмом гудке, и в трубке на секунду пронёсся шум стройки — рёв перфоратора, крики, металлический лязг.

— Что, Рус? — голос заржавленный, как гвоздь, вытащенный из старого сарая. — Я только с объекта, руки не отмыть. Цемент въелся под кожу, будто татуировка проклятия.

— Составь компанию. Приют за городом.

Молчание. В нём слышалось шипение рации на его поясе, далёкие крики рабочих, и ещё что-то — усталость, тяжёлая, как гиря на плечах.

— Чёрт с тобой. Только быстро, я Светке обещал помочь с ремонтом. Она новые обои купила — с ромашками. Говорит, чтоб жизнь веселее была.

Встретились у остановки. Андрей был в замызганной робе, в волосах — серая пыль, которая делала его старше на десять лет и придавала лицу маску безразличия. Мы обнялись неловко, похлопали друг друга по спинам — ритуал, отработанный с подростковости, когда слова были лишними, а прикосновения значили больше.

Автобус подкатил, скрипя тормозами, будто металл сопротивлялся остановке. Жёлтый «Мерседес» 30-го маршрута, краска облезла до металла, на боку — длинная царапина, как шрам после ножа. Дверь открылась с пронзительным визгом, который разрезал воздух, как фольгу. Из салона пахло — сыростью, старыми сиденьями, и ещё чем-то… сладковатым, гнилым, как яблоко, забытое под шкафом.

Водитель — мужчина лет шестидесяти, с лицом, напоминающим высохшую глину, — даже не кивнул. Смотрел прямо перед собой, будто вёл не автобус, а катафалк, и мы были его единственными пассажирами в этом последнем путешествии.

Мы сели на передние сиденья. Спинки были липкими, будто кто-то пролил на них что-то сладкое и не вытер.

Первые двадцать минут ехали молча. Потом Андрей заговорил — о работе, о том, что заказчик снова задерживает оплату, о том, что Светка хочет ребёнка, а у них даже на ипотеку не хватает, и каждый раз, когда он говорит «не хватает», в его голосе появляется трещина, тонкая, как паутинка на стекле. Говорил монотонно, глядя в окно, за которым проплывали одинаковые панельные дома, похожие на склеенные из серого пластилина коробки.

Я кивал, вставлял «ага» и «понятно». Сам думал о своём — о дипломе, который не пишется, о родителях, которые ждут «настоящей работы», о Оле, которая в последнее время стала какой-то… отдалённой, будто между нами выросло невидимое стекло, и мы разговаривали через него, не слыша друг друга.

— Странно, — вдруг сказал Андрей, и его голос прозвучал громче, чем нужно.

—Что?

—Людей нет. Вообще.

Я оглянулся. Салон пуст. Только мы, водитель и пустые сиденья, покрытые потёртым кожзамом, на котором угадывались потускневшие узоры — цветы, геометрические фигуры, чьи-то имена, выведенные ручкой.

— Не сезон, — неуверенно пробормотал я, но слова повисли в воздухе, беспомощные и ложные.

Андрей хмыкнул, закурил, не спрашивая разрешения. Дым стелился под потолком, смешиваясь с пылью, образуя призрачные фигуры, которые тут же распадались.

Город кончился внезапно, как будто его обрезали ножницами по линейке. Сначала появились частные дома — низкие, покосившиеся, с огородами, где торчали высохшие стебли подсолнухов, похожие на скелеты гигантских насекомых. Потом и они исчезли, уступив место полю. Чёрному, вспаханному, уходящему в туман, который уже начинал подниматься от земли, белесый и непрозрачный.

Автобус остановился у озера. Вернее, того, что когда-то было озером. Теперь это было болото, покрытое зелёной плёнкой, под которой что-то пузырилось, выпуская на поверхность гнилостные пузыри. Камыши стояли частоколом, сухие и ломкие, и шелестели, будто перешёптывались о чём-то, что нам не следовало знать.

Мы вышли. Дверь захлопнулась за нами с таким звуком, будто захлопнулась крышка гроба — глухой, окончательный.

И тогда нас накрыл туман.

Он поднимался от воды, белый, густой, обволакивающий, как вата, пропитанная запахом тины и разложения. Дышалось тяжело, воздух был влажным и тяжёлым, как в парной, где давно не меняли воду. Я повернулся — автобус уже растворился в молочной пелене, будто его и не было, только красные задние огни мерцали вдали, как два воспалённых глаза, и погасли.

— Средняя дорога, — сказал я, вспоминая слова Оли, которые теперь звучали как пароль, открывающий дверь в другой мир.

Дорога была не просто разбитой — она была мёртвой. Земля под ногами — вязкая, цепкая, с каждым шагом чавкала, выпуская воздух, пахнущий сероводородом и плесенью. По краям — мусор, но не бытовой. Странный: обрывки проволоки, скрученные в узлы, куски ржавого железа с острыми, неестественно ровными краями, битое стекло, которое блестело, как глаза ночного животного, поймавшего свет.

Мы шли молча. Шаги глухо отдавались в тишине, которая была не просто отсутствием звука — она была живой, плотной, давящей на барабанные перепонки. Туман поглощал звуки, делая их приглушёнными, ненастоящими, будто мы двигались в аквариуме, наполненном молоком.

Через пятнадцать минут появился шлагбаум. Деревянный, когда-то, видимо, крашенный в синий, теперь — серый, как кость, вываренная в солёной воде. Табличка «Проход запрещён» висела на одном гвозде, скрипела на ветру, издавая звук, похожий на стон умирающей птицы.

Мы перелезли. У меня на ладони осталась заноза — длинная, острая, будто специально оставленная. Я вытащил её, и на коже выступила капля крови, тёмно-красная, почти чёрная в этом свете. Я посмотрел на неё, потом вытер руку о штаны, оставив бурый мазок.

— Пошли, — сказал Андрей, и в его голосе впервые прозвучала тревога — чистая, неразбавленная, как спирт.

И тогда возник посёлок.

Он возник внезапно, как мираж, но не рассыпался при приближении, а, наоборот, становился плотнее, реальнее. Домишки стояли криво, будто их вдавили в землю чьей-то гигантской ладонью. Окна — слепые, заколоченные досками, на которых читались следы топора — рубленные, нервные. Крыши просели, образуя впадины, похожие на вмятины на черепе. На некоторых домах ещё висели таблички с номерами, но цифры стёрлись, оставив только намёки, тени прежних чисел.

Мы остановились посреди улицы. Тишина была абсолютной. Ни птиц, ни насекомых, ни ветра — только наше дыхание, неровное, прерывистое, и стук сердца в висках, отдававшийся в ушах глухими ударами.

— Собачий приют, говорила? — спросил Андрей, закуривая новую сигарету. Руки у него слегка дрожали, и пепел падал на робу белыми хлопьями, похожими на снег.

— Да.

—А где он, этот приют?

Я пожал плечами. Оля сказала только «за посёлком», и эти слова теперь казались насмешкой, потому что посёлок, казалось, не имел конца — только начало.

Мы пошли дальше. Дома повторялись, как декорации в плохом спектакле, поставленном сумасшедшим режиссёром. Один и тот же покосившийся забор, та же дверь с отвалившейся ручкой, те же пустые глазницы окон, в которых отражалось только серое небо и наше собственное, искажённое отражение.

И тогда — звук.

Не скрежет. Скорее… скрип. Как будто по стеклу проводят мокрой кожей, медленно, с нажимом, смакуя каждый момент. Звук был влажным, липким, и от него по коже побежали мурашки — мелкие, острые, как иголки.

Мы замерли. Звук шёл из дома слева — маленького, ничем не примечательного, с крыльцом, которое почти отвалилось и висело на одной петле, раскачиваясь на ветру с тихим поскрипыванием.

— Слышал? — прошептал я, и мой шёпот был поглощён туманом, став едва слышным.

Андрей кивнул, не отрывая глаз от окна. В нём была только тьма. Густая, непроглядная, будто кто-то залил пространство за стеклом чёрной краской.

И тут — движение. В глубине. Что-то… белое. Мелькнуло и исчезло, оставив после себя лишь впечатление бледности, неестественной, как кожа утопленника.

— Пошли отсюда, — сказал Андрей, и его голос сорвался, став выше на полтона, детским.

Но из кустов напротив — шорох. Сухой, отчётливый, будто кто-то там, в зарослях сухой крапивы и лопухов, переступает с ноги на ногу, выжидая, выслеживая. Шорох повторился — ближе. Потом ещё — уже в двух шагах.

Мы рванули. Бежали, не глядя по сторонам, спотыкаясь о корни и камни, которые, казалось, специально вырастали у нас под ногами. Ноги вязли в грязи, каждый шаг давался с усилием, дыхание рвалось из горла клочьями, горячими и солёными. Я обернулся — посёлок тянулся бесконечно, дома повторялись, как в зеркальном лабиринте, и я не мог понять, бежим ли мы вперёд или кружим на одном месте.

Андрей остановился, упёршись руками в колени. Его спина вздымалась, он кашлял — сухо, надрывно. Вытащил телефон. Экран осветил его лицо — бледное, землистое, с каплями пота на висках, которые блестели, как ртуть.

— Нет сети, — прохрипел он. — Вообще. Ни одной палочки.

Я достал свой — то же самое. Значок сети отсутствовал, будто его стёрли ластиком, а на его месте осталась лишь пустота. Время показывало 16:47, но цифры казались чужими, не имеющими отношения к реальности.

— Завтра, — сказал я, и голос звучал чужо, как будто говорил не я, а кто-то внутри меня. — Приедем завтра, с утра, с фонарями.

Мы повернули назад. Шли быстро, почти бежали, но теперь каждый шаг отдавался эхом в тишине, будто кто-то шёл за нами, точно повторяя наш ритм. Туман сгущался, превращаясь в стену, белую и непроницаемую. Видимость — не больше пяти метров, и мир сузился до этого мутного круга.

И тогда — голос.

Он шёл не из дома. Он шёл… отовсюду. Из тумана, из земли, из воздуха, будто сама атмосфера говорила с нами, используя наши уши как рупоры.

— Руслан…

Шёпот. Хриплый, влажный, булькающий. Как будто говорящий набрал в рот воды, или… крови, и каждое слово давалось ему с усилием, с наслаждением.

— …подойди сюда. Посмотри на меня.

Мы замерли. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку, вырвется наружу и упадёт в грязь, продолжая биться уже отдельно от меня. Я медленно повернул голову, костяшки позвонков хрустели, как сухие ветки.

Окно того самого дома. В нём — два красных огонька. Не глаза. Огни. Как у животного, застигнутого фарами на ночной дороге, только эти огни не отражали свет — они излучали его, тусклый, багровый, пульсирующий в такт моему сердцу. И под ними — улыбка. Широкая, до ушей, неестественно растянутая. Губы тонкие, белые, как бумага. Зубы — острые, частые, как у пилы, и на каждом по краю блестела влага, тёмная, как старая кровь. Носа не было — только две чёрные дыры, глубокие, как колодцы, уходящие вглубь черепа.

Существо прижало к стеклу ладони. Бледные, длинные, с узловатыми суставами. Пальцы заканчивались не ногтями, а чем-то вроде когтей — тёмных, заострённых, загнутых внутрь, будто предназначенных не для хватания, а для вспарывания.

Оно смотрело прямо на меня. И улыбалось. И я понял — оно знает меня. Знает давно. Ждало именно этого момента, этой встречи, и теперь радовалось, как ребёнок, получивший долгожданную игрушку.

Андрей крикнул — не слово, а просто звук, низкий, животный, рождённый в глубине глотки инстинктом самосохранения. Развернулся и побежал. Я — за ним, но ноги были ватными, в глазах темнело, мир сузился до спины Андрея, его робы, мелькавшей в тумане. Я кричал ему: «Стой! Подожди!», но слова терялись, становились бессмысленными. Он не оборачивался. Бежал, как бежит загнанный зверь — не разбирая дороги, не видя ничего перед собой, только вперёд, прочь, изо всех сил.

И растворился в тумане.

Он не исчез постепенно — он был, а в следующий миг его не стало, будто туман поглотил его, втянул в себя, как губка впитывает воду.

Я остался один.

Тишина вернулась, но теперь она была другой — тяжёлой, давящей, как мокрое одеяло, наброшенное на голову. Я шёл, спотыкаясь, не понимая, в какую сторону. Телефон в кармане был мёртвым грузом, но я всё равно вытащил его, пытался позвонить, набирал номер Андрея, Оли, даже 112 — но экран только мигал, показывая значок «Нет сети», и эта надпись казалась теперь насмешкой, констатацией того, что я отрезан, выброшен за борт.

Остановка — пустая. Скамейка, покрашенная синей краской, которая облезла, обнажив ржавое железо. Половина двенадцатого. Автобусов не будет до утра — я знал это, читал расписание когда-то, и теперь это знание было бесполезным, как знание мёртвого языка.

Я пошёл по дороге в город. Десять минут. Двадцать. Туман понемногу рассеивался, открывая звёзды — холодные, равнодушные точки, разбросанные по чёрному бархату неба. Они смотрели на меня, не моргая, и их свет был старым, дошедшим из таких далей, что моя жизнь, мой страх, моя потеря были для них меньше пылинки.

И тогда телефон ожил.

Не зазвонил. Завибрировал. Долго, настойчиво, будто его трясли в руке. Как будто кто-то звонил, звонил, звонил, и наконец дозвонился, и теперь вибрация была его торжеством, его победой.

Я вытащил его. Экран светился в темноте, синим, призрачным светом. На экране — фото Андрея. Мы на рыбалке, два года назад. Он держит щуку, упирающуюся, блестящую на солнце, и улыбается во весь рот, и за его спиной — река, сверкающая, как расплавленное стекло. Я помнил этот день — мы выпили пива, говорили о будущем, и тогда будущее казалось бесконечным, как та река.

Я поднял трубку. Руки дрожали так, что я едва удержал аппарат, он выскальзывал из пальцев, влажных от пота.

— Алло? — прошептал я, и шёпот был похож на шелест сухих листьев.

Тишина. Глубокая, бездонная, будто на том конце провода была не комната, а космическая пустота. Потом — тот же звук. Мокрой кожи по стеклу. Только теперь он был громче. Чётче. Ближе, будто источник был не в доме, а здесь, рядом, может быть, за моей спиной.

И шёпот. Теперь уже прямо в ухо, будто говорящий стоял рядом, наклонившись ко мне, и его губы почти касались моей кожи:

— Руслан… приходи сюда. Я покажу тебе, где он.

Я бросил телефон. Он ударился о камень, экран погас с тихим щелчком, но вибрация продолжалась ещё несколько секунд — тихая, навязчивая, будто устройство не хотело умирать, цеплялось за жизнь, как я.

Я побежал. Без мысли, без цели. Просто вперёд, прочь от этого места, от этого голоса, от этих звёзд, которые смотрели на меня, как на насекомое.

Свет фар возник внезапно, как прожектор на сцене, выхватывая из темноты дорогу, обочину, мои ноги, покрытые грязью. Такси. Старая иномарка, краска облезла на капоте, образуя узоры, похожие на континенты на карте незнакомого мира. Стояло у того же озера, мотор работал на холостых, выдыхая сизый дым, который смешивался с туманом.

Я ворвался в салон. Дверь захлопнулась с глухим ударом. Я задыхался, не мог выговорить ни слова, только сидел, обхватив себя руками, пытаясь остановить дрожь, которая била по всему телу, как лихорадка.

— В город, — наконец выдавил я. — Пожалуйста.

Водитель — мужчина лет сорока, с усталым лицом и тёмными кругами под глазами, будто он не спал несколько суток, — кивнул, не оборачиваясь. Тронулись. Колёса шуршали по гравию, потом по асфальту, и этот звук был самым прекрасным, что я слышал за весь день.

Я смотрел в окно. Посёлок исчез в темноте, будто его и не было, только туман ещё клубился у дороги, белый и безмолвный, и я видел, как в его глубине что-то шевелилось — большое, бесформенное, но я закрыл глаза и больше не смотрел.

Дома я сразу набрал Андрея. Долгие гудки, ровные, как пульс мертвеца. Потом — голосовая почта. Его голос, жизнерадостный, немного хрипловатый от сигарет: «Андрей сейчас не может подойти. Оставьте сообщение, я вам перезвоню!» И потом короткие гудки, приглашающие оставить сообщение, но что я мог сказать? «Я потерял тебя в тумане, там было существо с красными глазами, вернись»?

Я звонил всю ночь. Сто раз. Двести. Гудки, гудки, гудки, и с каждым разом его голос в записи звучал всё более чужим, будто это был не он, а кто-то, кто выучил его речь, но не понял интонаций.

...

Прошло три недели.

Поиски были масштабными. Полиция, волонтёры, собаки — лохматые, серьёзные немецкие овчарки, которые нюхали воздух и скулили, когда подходили к тому месту, где мы перелезли через шлагбаум. Они обыскали каждый дом в том посёлке, каждый подвал, каждый чердак. Нашли старые газеты (последние датированы 1998 годом, и заголовки говорили о дефолте, как о конце света), пустые бутылки из-под водки с этикетками, которых уже не существовало, истлевшую одежду, детскую игрушку — плюшевого медведя с одним глазом-пуговицей и пятном, похожим на ржавчину, но, может быть, это была кровь.

Не нашли Андрея.

Не нашли ничего, что указывало бы на то, что он был там — ни обрывка его робы, ни окурка его сигарет, ни следа его подошв на грязи. Будто он испарился, превратился в туман и растворился в нём навсегда.

Сегодня утром объявили — активные поиски прекращаются. Остаётся только ждать. Может, он сам выйдет на связь. Может, его тело найдёт какой-нибудь грибник через год. Может, никогда. Инспектор, мужчина с лицом, вырезанным из дерева, пожал мне руку, его ладонь была сухой и твёрдой, как наждачная бумага.

— Мы сделали всё, что могли, — сказал он, и в его глазах я увидел не сочувствие, а усталость, бесконечную усталость от подобных дел, которые никогда не заканчиваются хорошо.

Я сидел на кухне, пил холодный чай, который стоял на столе с утра и теперь был горьким, как полынь. За окном — тот же дождь, что и три недели назад, будто он не прекращался ни на минуту, и мир превратился в одно большое мокрое пятно. Телефон лежал на столе, чёрный, безмолвный, экраном вверх. Я смотрел на него и думал о том, как странно устроена жизнь. Вчера человек был здесь — дышал, говорил, смеялся, жаловался на жизнь, мечтал о ребёнке. А сегодня его нет. И никто не знает, где он, и все делают вид, что это нормально, что так бывает, что люди исчезают, и мы должны с этим жить.

В 23:36 телефон завибрировал.

Медленно. Настойчиво. Не как обычный звонок — а как тогда, на той дороге, будто его трясли из стороны в сторону, пытаясь привлечь внимание.

Я смотрел на него, не дыша. Экран загорелся. Фото Андрея. И имя: «Андрюха». Я сам так сохранил его много лет назад, когда мы были подростками и всё казалось простым.

Он звонил. С того самого номера. Того, что был мёртв три недели, который не отвечал, который ушёл в вечную голосовую почту.

Я не хотел поднимать. Каждая клетка тела кричала: «Не бери! Выбрось его в окно! Убеги!» Но руки сами потянулись, пальцы обхватили холодный пластик, поднесли аппарат к уху. Пальцы были ледяными, будто я только что держал снежок.

— Алло? — прошептал я, и в этом шёпоте была вся моя надежда и весь мой ужас.

Сначала — тишина. Но не пустая. В ней слышалось дыхание — тяжёлое, неровное, с бульканьем, будто в лёгких была вода. Потом — лёгкий звук. Мокрой кожи по стеклу. Теперь я узнавал его сразу, этот звук стал частью меня, как стук собственного сердца.

И шёпот. Тот самый. Хриплый, влажный. Только теперь в нём была… тоска. Бесконечная, всепоглощающая, как боль от ампутированной конечности, которую всё ещё чувствуешь.

— Руслан… приходи ко мне.

Пауза. Длинная, мучительная, во время которой я слышал только это дыхание и тихий скрип, будто что-то двигалось по полу, волочилось.

— Я скучаю. Здесь так одиноко. Темно. Холодно.

Связь прервалась. Резко, будто кто-то перерезал провода. Я сидел, сжимая телефон в руке так, что костяшки побелели, и смотрел в темноту за окном. Дождь стучал по стеклу, как пальцы. Как мокрые, длинные пальцы, постукивающие по стеклу, пытающиеся войти.

А потом телефон завибрировал снова. Коротко, однократно — пришло сообщение. Я открыл его, экран осветил моё лицо в темноте, и я увидел в отражении свои глаза — огромные, полные ужаса.

Фотография. Тёмная, нечёткая, сделанная будто в полной темноте, но с какой-то подсветкой, исходящей снизу, как от экрана другого телефона. Но на ней можно было разобрать — комната. Пустая. Стены — обои в мелкий цветочек, розовые, облезлые, местами оторванные, и под ними проглядывала чёрная плесень, образующая узоры, похожие на лица. На полу — паркет, щели между досками широкие, как рты. И на этом полу — тень. Длинная, искажённая, с растопыренными пальцами, с головой, которая была слишком вытянутой, с плечами, которые неестественно скошены.

И подпись, набранная простым текстом: «Жду. Не заставляй меня ждать долго. Он говорит, что тоже скучает.»

Я положил телефон на стол. Экран погас, и комната погрузилась в темноту, только свет уличного фонаря пробивался сквозь штору, отбрасывая на пол полосы, похожие на решётку.

Я встал. Подошёл к окну. Отодвинул штору. На улице было темно, только фонарь через дорогу мерцал, как больной глаз, мигающий в такт несуществующему пульсу. Дождь падал вертикально, ровными струями, и в каждой капле отражался свет фонаря, и казалось, что с неба падают тысячи маленьких солнц, которые гаснут, ударяясь о землю.

Я знал, что поеду туда. Завтра. Или послезавтра. Когда наберусь сил. Когда придумаю, что сказать Оле. Когда куплю фонарь, нож, может быть, что-то ещё — что-то, что даст мне иллюзию защиты.

Потому что друг зовёт. Потому что он скучает. Потому что я оставил его там, в тумане, и теперь долг — не человеческий, а какой-то другой, более древний, звериный — заставляет меня вернуться.

И потому что «приходи сюда» — это не просьба. Это не приглашение. Это приговор, вынесенный мне в тот момент, когда я перелез через шлагбаум и заноза вошла в ладонь. И теперь этот приговор нужно привести в исполнение.

Я смотрю на телефон. Он лежит чёрный, немой. Но я знаю — он снова зазвонит. И в следующий раз голос будет ещё ближе. И в следующий раз я, может быть, услышу не только дыхание.

Я возвращаюсь к столу, сажусь, кладу руки на столешницу. Ладони влажные. На левой — маленький белый шрам от той занозы. Он почти незаметен, но я чувствую его, когда провожу пальцем.

За окном дождь усиливается. Стучит по крыше, по подоконнику, по всему миру, который стал вдруг таким огромным и таким пустым.

Я жду. Завтрашнего дня. Следующего звонка. Своего часа.

И знаю, что он придёт.

Водокачка часть 5
Костя.
Как она меня провела. Мелкая сука.- Я шел весь кипя злобой и желанием отрывать по кусочку от этой мелкой твари Эммы.
-Водокачка самое прекрасное в моей жизни. Столько удовольствия я не испытывал никогда. А она наврала мне , сказала что водокачка зло. Может быть и зло. Но мне это точно понравится.

Я снова представил как приду домой и буду бить эту мелкую лживую суку, а потом уведу детей к Водокачке. Я не дошел до нее. Там везде были патрули. Отец с своим другом Сережей постарались. Два старых козла. -Может быть прирезать ее прямо дома, отрезать от нее все лишнее. Нет, Водокачка хочет их всех. И меня . И я тоже хочу. Ладно, сейчас нужно сделать все как надо. Зайти, освободить Светлану, потом взять молоток и убить этих троих кретинов , они не чувствуют водокачку, значит только мешают. Ничего. Когда туда попадет Светка, и я приведу Эмму и детей, водокачка станет сильнее и весь городок и часть поймут, что нет ничего лучше чем разлагаться в грязи на дне водокачки. И стать навечно ее частью.Тупые бесчувственные твари.
Я пнул кусок кирпича со всей силы, что то хрустнуло, ногу пронзила боль, но мне доставило это наслаждение, я шел дальше. Подходя к подъезду, я увидел, как из него выбежал Санек.
-Жаль. Мне хочется разможжить ему череп молотком. - Я тихонько поднялся в квартиру. прошел на кухню, взял нож, подошел к Светлане, разрезал все веревки ее связывающие, тьма в ее глазах свернулась в зрачки , она тихо встала - Ты взял молоток?- шепотом спросила она.
- Нет, он в ванной. - Сейчас возьму. - Держи нож. - Я протянул нож Светке. Она взяла его , и воткнула мне в ногу. Я застонал от боли и наслаждения, а она улыбалась и потихоньку вытаскивала лезвие.
- Сука. Когда мы будем в водокачке я выпотрошу тебя.

Света хищно облизнула губы. Глаза ее мечтательно закатились.
Дверь в мою комнату открылась, на пороге появилась Эмма. Глаза ее раскрылись от удивления, потом она увидела Светку с окровавленным ножом в руках и и ее серые глаза еще больше открылись теперь от осознания и ужаса.
- Костя! ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ! - Закричала Эмма.
Я бросился на нее, сшиб с ног и мы улетели в комнату под ноги опешивших Вити и Андрея. Я вцепился в Эмму, но в полете, она извернулась как кошка, и приземлилась на бок, я только смог ухватить ее за ноги. Но она брыкалась как и царапалась. Как мне хотелось вывернуть ее ноги и вырвать их . Я почувствовал как меня схватили 4 руки и подняли, я пытался пнуть Эмму в живот, но меня оттащили.
- РЕБЯТА , ОНА ИМ УПРАВЛЯЕТ. - кричала Эмма. Я почувствовал удар под дых, воздух вышибло, сознание вылетело вместе с ним и ударом по затылку. Темнота.

Андрей.
- Костя! ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ!- Кричала Эмма, стоя на пороге комнаты. И вдруг полетела ко мне под ноги, я еле отскочил. Упала на правый бок, за ней упал... КОСТЯ! И молотил ее поногам, пытаясь схватить и подтянуть к себе. Эмма перевернулась на спину и отчаянно брыкалась, попадая Косте по рукамлицу и голове, но он не обращал внимания и пер вперед. Витя схватил Костю за одну руку, я за вотрую , мы оттащили его отЭммы, но он все еще пытался пнуть ее ногами. Эмма задом отползла от него к стене, упираясь ногами и руками в пол, уперлась в стену и закричала- РЕБЯТА! ОНА ИМ УПРАВЛЯЕТ!
Костя рвался и Витя коленом профессионально втащил ему в солнечное сплетение, а когда костя охнул и согнулся логтем ударил в затылок. Костя обмяк и рухнул на пол. Эмма рыдала, поправляя стянутые сандали и задравшееся платье.
Какая она маленькая и такая сильная - подумал я , глядя на нее.
- Что ты пялишься? помоги лучше - рыдая , эмма протянула мне руку. Я подошел, крепко взял ее за руку и дернул вверх, не рассчитывая, что она такая легкая, почти подбросил ее.

- Ай. Ты чего? Тоже меня прибить хочешь? - Эмма перестала рыдать, личико было все в потеках слез, серые глаза еще были покрыты водной пеленой. Она зажмурила глаза , выжимая слезы, вытерла рукой их со щек и носика.
Я увидел, что она еще совсем ребенок, а мы стали принимать ее за взрослую. Действительно придурки.
Эмма быстро подошла к проснувшимся малышам, они не увидели саму схватку, но проснулись и хотели разреветься.

- Не реветь! - приказным тоном сказала Эмма. Костя споткнулся и упал на меня. И я упала. Он пока спит, и вы тоже спите.
- Светка! - Сказал я и рванул в другую комнату , но быстрее меня туда рванут Витя. Светы не было.Валялся окровавленный нож, разрезанные полосы простыней.
Из комнаты позвала тихонько Эмма. - Витя. Идите сюда. Захватите что нибудь для перевязки.

Витя взял разрезанные полосы простыней, нож, и пошол к ней.
Я быстро выглянул в коридор, дверь в подъезд была открыта настежь. Глянул в ванную и заглянул на кухню. Никого. На пороге квартиры появился запыхавшийся Саня с стеклянным пузырьком с таблеками в руке.
- Что произошло? Светка бежала навстречу мне, нормальная вроде.

Посмотрел на меня и на разрезанные полосы простыней . Я показал на дверь квартиры.

- Зайди и закрой дверь на замок.
Саня зашел, закрыл аккуратно дверь, повозился с незнакомым замком. Послышался щелчок. Еще один.
- Пойдем- Тихо сказал я. - Не шуми и не удивляйся.
Мы прошли в комнату Кости. Костя лежал на полу, Витя разрезал ему штанину до бедра. На передней части бедра была плоская рана из которой потихоньку вытекала кровь.
- Это Светка его пырнула. Не пойму зачем. - проговорила Эмма. -Я видела, как она улыбалась и нож из ноги у него вытаскивала. Улыбалась как идиотка.
- Хорошо не задела ничего, так рана, замотаем сейчас и решим что делать. - Сказал Витя, заматывая рану на ноге Кости полоской простыни. Предварительно положив на рану тампон из свернутой такой же полоски. Перемотал , просунул под повязку два пальца. - Главное не перетянуть- заметил он , посмотрев на нас с Саней.
- Давайте еще там что есть. Свяжем этого Рэмбу. - Я подошел к кровати, где еще лежали обрывки полос из простыни и сама рваная простыня. Взял все и принес Вите.
- Вот так. И вот так. - Приговаривал Витя , связывая Косте руки и ноги, точно так же как Свете недавно. Только костя сидел прислоненный к стене с опущенной на грудь головой.
За окном начинался рассвет. Пиздец , подумал я. Столько всего случилось за эти 3 часа.
- Ну вот. КлиЭнт готов- Сказал Витя. И размахнувшись врезал Косте по щеке. Бдыщ! Удар получился звонкий. Костя замотал опущенной головой, приподнял ее, открыл глаза. Нормальные Костины, глаза. Не черные.
Сфокусировал взгляд, скосил глаза на сидящую на краю кровати Эмму. - Аа. Мелкая лживая сука. Жаль я не смог вырвать тебе ноги. Привет парни. - Это уже нам.
- Что эта мелкая тварь вам наговорила? Не верьте. Водокачка это лучшее , что может быть в жизни. - Глаза его мечтательно закатились. Потом он снова посмотрел на Эмму. - Я тебя все равно достану. И сделаю стобой...

Он не договорил, потому, что сидящий рядом Витя врезал ему оплеуху. Бдыщ! Опять звонко. Костя дернул головой.

- Давай еще! Мне понравилось.- И посмотрел на Витю идиотски улыбаясь.
- Витя, не надо! - тихо попросила Эмма. - Дети. И ему все равно сейчас, он под влиянием Водокачки. Я знаю каково это. - Она на мгновение замерла, уставившись в одну точку, зрачки ее расширились. Она мотнула головой стряхивая наваждение.
- Саша? Ты принес таблетки?-Эмма посмотрела на Санька.
- Да вот! Мама пьет по две. А кому мы их сейчас споим? Светка убежала.- Непонимающе смотрел Саня, передавая пузырек с таблетками Эмме.
- Ему. - Эмма кивнула в сторону Кости.
- Эээ! Пошли вон из моей хаты козлы. - Костя затравленно посмотрел на меня , Витю и Саню. Потом покосился на пузырек с таблетками, который пыталась открыть Эмма.

- Витя,открой пожалуйста. У меня руки трясутся еще- попросила Эмма.
Витя большим пальцем чпыкнул крышку - Чпык.- Крышка упала на пол.
- Сколько ?- Спросил он глядя на всех .

- Давай четыре , он сильно буйный- Саня посмотрел на водившего туда сюда глазами Костю.
- Четыре так четыре. Андрюха, Саня, держите пациента.
Мы схватили Костю справа и слева, прижали к стене и полу, Витя сел ему на ноги, слегка дал под дых, Костя задохнулся, Витя открыл ему рот и затолкал туда таблетки, подскочил, отпихнул Саню и захватом под подбородок сжал Косте рот, держа так довольно долго, пока тот не сжевал растворившиеся во рту таблетки.

- Отпускаем. - Витя отпустил Костю , я тоже. Мы сели как и раньше, мы с Саней на маты, Витя на стул у стола.
- Андрюха, помоги его на кровать в ту комнату кинуть. - Витя встал, поднял рывком Костю. Все же Костя был почти тринадцатилетним обычным подростком. Не отличавшимся особым телосложением или физ подготовкой.
Костя молчал. То ли таблетки расжеванные во рту быстро всосались и начали действовать, мама мне всегда говорила, рассасывать таблетки а не глотать, то ли просто ему было все равно. Мы подняли его над полом за локти, донесли до кровати и положили на то же место где лежала Светка.
Мы зашли в комнату, Сашка смотрел на нас страшными глазами и шикал, прижимая указательный палец правой руки к губам. Мы в непонимании смотрели на него. Он кивнул нам за спину. Я обернулся. Эмма спала , смешно свернувшись калачиком на половине кровати, на второй так же спали малыши.
Я посмотрел на часы на стене и почувствовал как навалилась тяжесть на все тело. Было половина пятого утра.
Витя посмотрел на меня и на Сашку. - Так товарищи партизаны. Ложитесь спать как то тут. Я в ту комнату бдеть. Мне не привыкать, не бойтесь не усну.
Витя вышел. Мы растянули мат и легли на него. Как только моя голова коснулась мата, я провалился в сон.

Папа.
Середина ночи. Свету увезли. Водитель доложил, что ребята зашли в квартиру. Все нормально.
Вокруг холма с водокачкой развернулись 4 отделения, патрули с оружием и несколько прожекторов.
Со стороны водокачки никаких признаков движения. Тишина и спокойствие. Если бы не пропавшие там недавно двадцать один человек, можно было бы подумать, что мы все сошли с ума и оцепили старую заброшенную водонапорную башню просто так.
Жена вместе с женой Макса уснули на сиденьях. Жена приобняла жену макса утешая. Так и уснули. Надя, мама Васи не спала. Все так же сидела и смотрела в точку. Макс ходил туда сюда в задумчивости. Жара и духота делали свое дело. Если бы не доклады патрулей и координаторов поисковых групп, можно было бы подумать, что все замерло.
- Товарищ подполковник! Разрешите обратиться! - Полушепотом произнес дежурный - Может быть вам кофе сделать? У товарища полковника в кабинете есть.
Я посморел на дежурного. Обычный парень. Так же устал, но не потерял человечность. - Будь добр. Сделай. Две чашки мне и - я кивнул на ходившего туда сюда Макса.
- Будет сделано! - Отрапортовал дежурный и ушел в сторону кабинета командира части Смирнова.
Смирнов до нас не доехал. Остался в городе, расшевелить местный отдел милиции. Благодаря ему у нас было две собаки с кинологами. Или два кинолога с собаками?
- Макс- Тихонько позвал я друга. - Присядь. Ты там дорожку протоптал уже.
Макс постмотрел на меня. Подошел, отодвинул стул и сел. - Что будем делать Серега?
- А что мы будем делать товарищ майор? Все группы в полном составе прочесывают все , что только можно. Гражданские отправлены искать по городку и подъездам, чердакам и подвалам, с парой патрулей в составе.
Никаких следов нигде нет. К водокачке подойти не решается никто. Я такой приказ не отдам. Там уже минус двадцать один. И это блять не температура. Ждем. Собираем информацию. Утром свяжемся с техниками, пусть тащат сюда любое оборудование и защитные костюмы, мы должны узнать что там. Может там выброс хим веществ или газа.
Макс посмотрел на меня - Нет Серега. Там что то гораздо хуже. Я жопой чую пиздец. Смотри факт 1 Света после похода к водокачке ведет себя странно. Там упала в обморок, но как мы понимаем, отравления никакого нет, иначе другие бы тоже попали. факт 2 пропали дети , что в какой то логический смысл не укладывается, кому и для чего они нужны. Тем более по 6 лет и подросток 12 лет. факт 3 непонятно откуда появившаяся девочка, которая так же исчезла. Я про Эмму. факт 4 Костя, который убежал увидев ее. факт 5 Приступ Светы тут. И самое главное факт 6 двадцать один человек в водокачке, которые не возвращаются и никак не дают о себе знать. Как минимум половина фактов связаны именно с водокачкой. - Он внимательно посмотрел на меня.
Я уже эти факты в голове сложил давно. Еще когда отправлял Свету с ребятами в квартиру к Максу. Все связано и все ведет к водокачке. Мы все, ничего не чувствуем. Света что то чувствует и именно через нее будет какое то проявление. Виктор молчит. Он должен был доложить, если что то случится. Может боиться оставить ребят одних? Нужно послать туда кого нибудь. Почему у нас всегда нет раций и телефоны только у меня и у заместителя командира части в городке?

- Я понимаю Максим. Но у меня так же как у тебя нет никаких идей. Что там ? Как ты думаешь?
- Не знаю Сергей. Что то, что мы не понимаем сейчас.-Макс посмотрел в стол- И это что то не доброе , совсем не доброе.

Дежурный принес кофе , молча поставил две чашки и сахарницу. Видимо из одного сервиза. Темносиний фон и золотая роспись.

- Когда то такой же сервиз был и у моихродителей дома. Подумал я, поднимая чашку с кофе и вдыхая аромат. Сервиз был чайным, чашки были довольно большими, кофе в них было много. Макс тоже задумчиво смотрел на пар от кофе над своей чашкой.
- Серега, я пойду туда. Ты здесь все контролируешь, а я изведусь сейчас. Попробую потихоньку подойти к водокачке , привяжу веревку к ремню. - Его глаза загорелись этой идеей и я понял, что я его не остановлю.
- Иди Макс. Я надеюсь у тебя получится. - Сказал я , искренне желая другу удачи.
Макс молча встал и вышел по коридору к двери штаба. Перед турникетом оглянулся, посмотрел мне в глаза. Отвернулся и вышел за дверь. Я остался один, допил кофе, пошел к дежурным.
- Найдите патруль и отправьте двоих человек с оружием в квартиру товарища майора. Мне нужно , что бы они проверили ребят. Поскорее пожалуйста. - Дежурный кивнул, и выскочил из штаба.
Я вышел следом. Внизу у холма чуть выше его начала копошились люди, ходили патрули, прожетора шарили по всему холму с нескольких сторон. Я увидел Макса, идущего к одному из прожекторов.
Надо сесть и еще раз все обдумать. Я что то упустил.
Я зашел в штаб, прошел турникет и сел за стол. Духота и жара не спадали даже сейчас. Кофе не помогал. Я тихо провалился в дрему.
Папа! Папа! - я очнулся в темноте. Слышал голос дочери или показалось?
Папа! Помоги мне! - Точно, голос Светы. Я крикнул - Света, я тут. Иди на голос и кричи в ответ!
Папочка. Мне так страшно. Я слышу тебя. Меня что то держит, я не могу пошевелится.
Я соориентировался и потихоньку, шаря перед собой руками пошел на голос дочери.
- Света, не молчи. Говори что нибудь. - Попросил я теряя направление.

- Я тут папочка. Скорее. Меня что то тянет в разные стороны. - Дочка закричала- АААААААА
Я рванул на голос , уже не разбирая дороги.Впереди мутно засветилось красное пятно, я побежал к нему.
Это оказалось окно с решеткой, за которым я увидел... То что я увидел вынесло мне все мое самообладание . Там , за окном , в свете красной лампы , был виден стол, на котором распятая лежала моя Света. Совершенно голая, на спине в позе звезды. к каждой руке и ноге было привязано по цепи, которые крепились к кожанным широким браслетам. , а голова Светы была запрокинута с кая стола и смотрела в окно прямо на меня. Цепи плавно натягивались, растягивая руки и ноги дочереди, она закричала- Папочка, помогиии! ААААА!
Цепи все сильнее натягивались каким то механизмом, а я тряс решетку, не имея возможности выдрать или хотя бы пошатнуть ее хоть на миллиметр. В какой то момент раздался дикий крик дочери и одна рука оторвалась от тела Светы. с хлюпающим звуком, потом противоположная оторванной руке , оторвалась нога, , вторая рука , тело дочери и всё потихоньку утаскивалось за цепями из круга красного света над столом. в том числе и тело Светы, за оставшуюся не отрованную ногу волочилось по столу, оставляя потоки крови.
Вдруг цепь остановилась, тело дочери замерло.Голова неестественно вывернулась и постмотрела на меня черными , полностью черными глазами, рот растянулся в блаженной улыбке :
Папочка. Тебе понравилось представление? Мне очень. -Цепь снова натянулась, и тело снова поехало по столу, в темноту, а глаза ее все время смотрели на меня и с губ не сходила блаженная улыбка
Когда в круге света оставалась видна только голова губы раскрылись и произнесли - Водокачка это РАЙ , папочка. Голова скрылась в темноте, раздался звук падающего кудато тела и звук какого то механизма , перемалывающего кости КХРРРРР- КХРРРРР.- КХРРРРР.
Я стоял как статуя, не мог пошевелиться, но звук показался мне очень знакомым и я проснулся. Ко мне бежал дежурный, жена и жена Макса подскочили, сквозь открытые окна штаба, со строны холма были слышны звуки автоматных очередей. КХРРРР - КХРРРР.
- Товарищ пподполковник, со стороны холма стреляют. Слышны крики. - орал дежурный.
Я подскочил, схватил фуражку и на бегу крикнул, - В штаб никого не пускать. Охраняйте женщин и ребенка!
Выскочил на крыльцо штаба, и увидел на холме в свете прожекторов бегущие вниз несколько фигур, которые чем то размахивали, а в их сторону летели трассы автоматных очередей. Вот один как будто наткнулся на препятсвие, упал, перекувыркнулся, но снова поднялся и побежал вниз. Так было и с другими. Добежав до какой то границы, они остановились, им что то кричали со стороны оцепления, но они молча развернулись и побрели обратно к водокачке. В свете прожектора я увидел, что они окружили две фигуры, мужскую и фигуру девочки, которые шли туда же, провожая их и как бы закрывая от оцепления. Мое сердце бешено заколотилось. Я сорвался в сторону холма.

На сегодня хватит. Я устала печатать. В голове еще очень много картинок, но не хочется переносить их на страницы как попало. Спасибо за интерес к моей истории)

Водокачка. Часть 4.
Виктор.
Мы втроем стояли и смотрели на Эмму. Мелкий дьяволенок стояла расставив ноги, смотрела нам в глаза по очереди. С таким укором и слегка наклонив голову. На меня так моя классуха смотрела. Железная леди мы ее звали. Я так и сказал - Мелкая, ты на меня как училка не смотри. Что происходит? Почему ты тут? Почему дети тут?
Андрей с Саней тоже начали спрашивать, где она была, почему она не живет там где им показала и прочее.
Эмма сложила руки на груди и все так же ехидно пропела - Вы меееня нее закидываайтЕ своими дураацкимИ вопросами. Некогда сейчас. - Повернулась к детям и шикнула - Ну ка прекратииили реветь! Я вам штоо говорилаа? Нужно сидеть тихо. - Рев мгновенно стих. Несколько всхлипов, и сопение.
Снова повернулась к нам. - Вы нее понимааете, что вы, дураакИ, наделаали. Зачем вы Светку сюда притащили? Водокачка через нее все видит и слышииит! Мы с Костей детей от нее кое как спрятали. Вывезти не успели.
Мы переглянулись. Я спросил - Ты о чем мелкая? - до меня уже доходила суть происшествий и связь одного события с другими.
Эмма вышла в комнату, подошла к Свете. Посмотрела ей в глаза. Потом как то совсем по детски вздохнула, посмотрела на нас и сказала:
- Водокачка не то чем мы ее видим. Света сейчас тоже не совсем Света. Она сейчас в самом своем диком и темном обличии сознания. У нее связь с Водокачкой. Водокачка разбудила тьму в ней, теперь она таакого натвориить может. Правильно вы ее связали. Но этого маало.
- Пойдемте в другую комнату. При ней нам нельзя говорить ничего.

Пройдя мимо оторопевших ребят , Эмма села на кровать Кости, между малышами, обняла каждого из них и прижала к себе. Как будто часто так делала. Малыши доверчиво жались к Эмме, и видно было, что почти успокоились.
- Вы заайдеете может быть? И дверь закройтЕ!
Я подтолкнул ребят в комнату, вошле следом и закрыл дверь. В комнате стоял писмьенный стол , напротив кровать с полками с книгами и игрушками над ней, Дальше от кровати было окно , турник на стене и мат под ним. Я сел на стул у стола, ребята сели на мат у окна.
- Рассказывай мел...- Я поправился - Эмма. - Мелкой ее из за ее поведения , я не мог называть.
Она встала, повернулась к полке над кроватью, поднялась на носочки и достала с нее пару странных чудоковатых фигурки, отдала их Васе и Жене. Малыши стали увлеченно их разглядывать.
Она прошла в центр комнаты и встала между ребятами и мной .
- Я лучше покажу - Сказала она. Села на пол срестив ноги в смешной позе , развела руки и хлопнула в ладоши.
Мир вокруг меня прыгнул, перевернулся несколко раз, свет мигнул и вспыхнул отовсюду вокруг меня разными спектрами. Я почувствовал как меня бесконечно множит как в отражении поставленных друг против друга зеркал. Я был сразу во всех наносекундах и даже в меньших промежутках времени, видел сразу всю свою жизнь и проживал каждый миг единовременно.
Внезапно все прекратилось. Словно крупье одним движением сложил колоду карт. Я с тоял у холма, по виду напоминавшему холм с Водокачкой, но сейчас на вершине был идол, здоровенное дерево, видимо росшее здесь, в полтора метра диаметром , было расколото когда то ударом молнии на три равных куска , торчащих в разные стороны. Я видел все стороны холма и идола сразу. На каждом куске были вырезаны лица. Одно суровое, мужское, мудрое. Другое женское , красивое с очень теплым, почти материнским взглядом, а на третьем был изображен ребенок, с руками поднятыми вверх , в которых он держал сноп колосьев пшеницы. У мужчины был посох из сухой ветки, у женщины руки ладонями наружу, как будто она держит что то невидимое на руках, но очень важное.
Вокруг были разжены костры. Я увидел в расположении костров что то знакомое и мысленно соеденил косты в пятиконечную звезду. Костры горели и лица идолов оживали в игре света и теней. Вокруг идолов водили хоровод восемнадцать совершенно голых, молодых женщин. От совсем юных, до вполне зрелых, Искры костров улетали в темное звездное небо и становились звездами. Девушки и женщины пели какую то очень красивую песню, в ритм шагов.
Мояя доченька, мой сыночек.
Вышли на крутой бережочек
У реки с водой серебристой,
С холоднОой водою и быстрой.
Опустились вниз да к водице,
Что бы в полдень жаркий напиться.
Оборвался в воду сыночек,
Обхватил за рученьки дочку.
Ты держи меня, ох сестрица,
Не хочу в воде утопиться.
И тянул сестрицу с собою,
В реку ту ушли с головою.

Песня плыла в воздухе, темп хоровода был очень плавный, трещали ветки в кострах. Я незримо ходил между участницами хоровода, их лица были крайне напряженными, как будто они не шли в хороводе, а каждая тащила другую , шедшую ссзади , прилагая для этого немалые усилия. У многих при этом лились слезы из глаз.

Принесла река через вечер,

Два холодных малых сердечка.
Матери, отцу печаль море,
Беспощадное злое горе.
Возвратитесь к матери детки
Пусть в кострах горят ярко ветки
Отпустите малые души.
До утра костры не потушим.

В этот момент я увидел два свертка лежащие у ног образа женщины, свернутые из каких то самотканных простыней. Хоровод остановился, песня стихла. Только слышно было как трещат в огне ветки.
Женщины молча разошлись в разные стороны, откудато принесли связанные в вязанки ветки. 15 из них стали по трое вокруг каждого костра, а трое встали перед образами идола. Женщины у костров стали кидать в костры ветки, костры разгорелись сильнее. А три женщины у идолов, стали на колени перед ними, подняли вверх руки. И затянули в три голоса:
- Прародители, верните нам души, назовите жертву! - И так повторяли , пока глаза всех трех идолов не загорелись светом.
Раздался тройной голос, в котором сразу угадывались голоса голос нежный женский, сильный мужской, игривый детский. - МЫ УСЛЫШАЛИ! МЫ РЕШИЛИ! ПУСТЬ МАТЬ ОТДАСТ СВОЮ ЖИЗНЬ И ДУШУ ЗА ДУШИ СВОИХ ДЕТЕЙ! ОНА ВИНОВАТА И ДОЛЖНА ИСКУПИТЬ ВИНУ!
- Я СОГЛАСНА! - Выкрикнула женщина стоящаая на коленях напротив женского образа идола, не меняя позу.
Снова голос, но теперь только мужской - ТЫ ДОЛЖНА ВЫЖЕЧЬ СВОЮ ДУШУ И ПРОЙТИ ИСПЫТАНИЕ. ПОТОМ ТЫ УМРЕШЬ, А ТВОИ ДЕТИ БУДУТ ЖИТЬ.
Женский голос - ЕСЛИ ТЫ НЕ ВЫДЕРЖИШЬ И ПОПРОСИШЬ ПРЕКРАТИТЬ ИСПЫТАНИЕ , ВЫ ВСЕ УМРЕТЕ!
Детский голос - ТЕБЕ БУДЕТ ООЧЕНЬ БОЛЬНО ХИ-ХИ-ХИ!
- Я согласна...- Обреченно проговорила женщина.
Глаза идолов вспыхнули с новой силой и в руках матери появился сосуд с узким горлышком, а в руках двух других длинный клинок и короткая палка с шипами на конце. Короткими , но острыми.
- ВЫПЕЙ! - Сказал мужской голос. - ПЕЙ! ПЕЙ! - Вторили ему женский и детский.
Женщина встала , поднесла сосуд горлышком ко рту и стала пить.
Две других непонимающе смотрели на дары идола , вертя их так и сяк.
Вдруг глаза матери почернели, она ломано развернулась, развела руки и расставила ноги. И закричала от невыносимой боли внутри , которую причинял ей напиток из сосуда.

Две других женщины замерли, потом дернулись и дерганной походкой пошли к ней. Глаза у них были черные. Все остальные иступленно качались у горящих костров. Никак не реагируя на остальных и на происходящее.

Из центра идола выступила пена. Грязная вода потекла из трещин.
Две женщины подошли к неподвижно стоящей , с раздвинутыми ногами и раскинутыми руками подруге, и одна начала резать ее, сначала от пупка вниз живота, полилась кровь, потом вверх к солнечному сплетению. Другая начала неистово бить дубиной с шипами по лицу женщины. Женщина не шевелилась и даже не меняла позу, только жутко кричала. Пытка продолжалась довольно долго, превратив стоящуюу женщину в кровавую тушу. Без глаз, без грудей, с вывалившимися внутренностями висевшими снизу между ногами. В какой то момент она прохрипела - прекратите.... и забулькала горлом, изо рта пошла кровавая пена.
Две ее истязательницы замерли с занесенными для очередных ударов орудиями пытки.

- ТЫ НЕ ПРОШЛА ИСПЫТАНИЕ! - Сказал мужской голос.
- ТЫ ЖАЛКАЯ ТВАРЬ, И ТВОИ ДЕТИ БУДУТ МУЧАТЬСЯ ВМЕСТЕ С ТОБОЙ! - Нежно проворковал женский голос.
- ВЫ ВСЕ УМРЕТЕ ! - ХИ-ХИ-ХИ-ХИ- Заливаясь смехом кричал детский.
Две фигуры снова зашевелились, иступленно нанося удары в стоящей все в той же позе женщине. Внезапно она обмыкла и упала комком кровавого мяса. Они ни на мгновение не остановившись начали кромсать и бить друг друга. Дико крича от боли, но не останавливаясь.
Вокруг ожили все остальные фигуры. И расправа началась друг над другом в каждой тройке стоящих у костра. В ход шли горящие ветки, огонь , руки и зубы. Стоял дикий ор толи наслаждения то ли боли, перемежаемый с женским рыком. Все это продолжалось до рассвета, когда одна уже не шевелилась, две других начинали истязать и убивать себя. Последняя оставшаяся стоять, дико крича наделась на вытащенную из огня острую толстую ветку, и продолжала садиться на нее, пока острие не вышло из горла. После чего она упала и наступила тишина. Везде была кровь, внутренности, куски кожи и волос. Из идола последний раз выплеснулась грязная вода и наступила тишина. Даже птиц не было слышно. И только только начинало светлеть на западе небо.

Мир снова вспыхнул. Потемнел. Я открыл глаза. Меня резко начало мутить. Не из за кульбитов с сознанием, а от увиденного. Андрей и Саня упали на колени. Андрей держал руками голову. Потом подскочил и побежал в ванную. Его рвало.

Эмма открыла глаза, все так же сидя с скрещенными ногами.

- Блять. Что это такое? Что ты сделала? Кто эти женщины. Что за дрянь там была?
Сашка сидел на коленях и что то мычал. Из глаз лились слезы.
- Я ничего не сделала, я показала вам что такое эта Водокачка. Я была там тогда. Я помню всё. И хотела бы забыть, но не могу. Чувствую все это наслаждение и боль и лютую жажду убивать и мучить и быть истязаемой. Я понимаю, что сейчас из себя представляет Светка. Она далеко от водокачки и не видит ее. Так бы вы очень пожалели, что находитесь рядом с ней. - Без напева рассказывала Эмма.
Санек уже пришел в себя более менее, Андрей тоже стоял в проеме двери комнаты. Они слушали рассказ Эммы.
- Это только один эпизод из самого начала проявления этой жуткой твари. Дальше были и пытки еретиков на том месте и жуткие мучительные казни отступников, ведьм, потом все по ходу истории , расстрелы , повешания, зверства СС, нападение маньяков. Эта тварь тянула к себе и жертв и их палачей, что бы вывести все их чувства и эмоции в абсолютный максимум, питаясь ими. - Эмма посмотрела на нас , в глазах был страх - Мальчики , я не знаю, что это и как это остановить. Я не знаю как помочь Свете.
Мы слушали в полной тишине, потихоньку осознавая масштабы пиздеца.
Тут мне пришла в голову одна мысль - Эмма, а кто ты?
Она удивленно посмотрела на меня - Ты дураак? Я Эмма. Мне 9 лет. Живу в городе. Я до повления в вашем городке Светки, думала, что я обычная девочка с прибабахом. А когда она появилась тут, водокачка словно взбесилась. Мне стали сниться сны, потом я внезапно все вспомнила, увидела что водокачка хочет Светку , увидела всех вас Светкиными глазами и ее саму в зеркале, и поняла, что я должна как то этому помешать. Ничего я не придумала лучше, как сначала в вашу компашку малолетних придурков влезть.- Посмотрела на меня - ИзвиинИ Витя. - А потом я стала делать странные вещи, и знала как их делать. Как сейчас с вами и другое еще могу, но не все пока поняла.
Она встала, подошла к малышам, те уже клевали носом на кровати Кости. - Может поспите?- Заботливо предложила им она .
-Я к маме хочу- захныкал Вася.
- Пока к маме нельзя малыш. Ложись. - Поглаживая по голове, она уложила Васю на подушку, рядом легла более самостоятельная Женечка.
- И что мы будем делать? - Спросил Андрей у всех. Он обвел всех взглядом. - Кстати, Эмма, а как ты у Костяна в кваотире очутилась, да еще с детьми? И где сам Костян?
-Мы с Костей детей увели. Сначала хотели в город, но везде патрули теперь. Костя предложил тогда к нему. Самый дальний дом от водокачки. - Эмма посмотрела на нас, опустила взгляд в пол. - Я увидела , что водокачка хочет сделать с ними руками Светки. Света это во сне видела, водокачка видела ее сон, а я видела что она видит. Костя тоже видел все. Только он думал, что это я все делаю. - Эмма вздохнула.
Мы переглянулись. Андрей сказал - Понятно почему он от тебя так побежал. Такое увидеть даже в кино не хочется.
Эмма опять посмотрела на нас - Вы не знаете, сколько труда мне стоило его найти и убедить помочь вывезти малышей. Только когда у Светы уже сильнее все стало проявляться, водокачка сильнее стала образы показывать, Костя и увидел все и даже почуввствовал. Орал как резанный.

- А как вы детей забрали? - Задумчиво спросил я. - И почему взрослым не сказали ничего?

- ВитяЯ, ты дуураак? Ты бы поверил мне? - Протянула ехино Эмма.
Я прикинул и понял, что скорее всего просто послал бы ее ... домой. А может и дежурному бы сдал. - Нет. Не поверил бы.
- Мы это с костей поняли. Точнее окончательно удостоверились, когда он это папе своему рассказал и чуть в психушку не уехал. - Эмма встала. - Костя ушел еще в 3 ночи, и не появлялся. Хотел мотоцикл с коляской взять у мастерской который стоит.- Подошла к двери, выглянула в комнату где лежала связанная Светка.
- Витя, надо с ней что то сделать. Чем дольше у нее связь с водокачкой, тем она больше погрузится в свою темную сущность, и станет намного опаснее.
- Придумал ! - Вдруг выпалил молчавший все это время Сашка. - У моей мамы таблетки есть, снотворные кажется, надо ими Светку напоить, она вырубится, связь с водокачкой оборвется!- Он радостно посмотрел на нас.
- Ей нельзя спать - Обреченно сказала Эмма. - Во сне связь еще сильнее.
- А она не будет спать. Она полностью вырубится. Мама говорит , что от этих таблеток даже сны не видит. Сознание выключили, потом включили. Без промежутков. - Саша настаивал на своем предложении.
Эмма задумчиво посмотрела на него - Можно попробовать. Принесешь?
Сашка кивнул. - Конечно. Я мигом. Витя, можно?

Я кивнул. Ему ничего не угрожало, да и дом рядом. - Давай. Быстренько.
Сашка быстро выскочил за дверь квартиры, в подьезде забухало быстрыми бух бух бух бух.
Я вышел, посмотрел на Светку. Она лежала в точно той же позе, как мы ее оставили и равномерно хлопала ресницами, закрывая и открывая полностью черные глаза.

Пишу впервые. Раньше никогда не обращалась — что рассказывать-то? Работа, дом, редкие встречи с подругами, сериалы на ночь. Обычная жизнь тридцатилетней женщины, которая давно привыкла к одиночеству и даже полюбила его.

Но вчерашний день... он перевернул всё.

Хотя нет. Начну с начала. С того утра, когда проснулась с ощущением, будто во рту остался привкус старого сна — сладковатый, приторный, как перезрелая груша.

Знаете, бывает такое состояние между сном и явью, когда память цепляется за обрывки сновидений, но стоит открыть глаза — и они рассыпаются? У меня было наоборот. Я открыла глаза в своей однокомнатной квартире — знакомые потрескавшиеся обои, мерцающий экран ноутбука на столе, тиканье часов в прихожей — и поняла: сон не ушёл. Он остался со мной.

Точнее, не сон, а воспоминание о нём. Настолько яркое, подробное, осязаемое, что я до сих пор чувствую шершавость той розовой кофточки на кончиках пальцев.

Но я забегаю вперёд.

В том сне я была не собой. Вернее, была собой, но другой — моложе лет на десять, живущей не одна, а с бабушкой, мамой и сестрой в старой трёхкомнатной квартире на четвёртом этаже.

Квартира пахла. Нет, не просто имела запах — она дышала им, источала его из каждой щели. Запах старых книг, воска для паркета, лавандового саше в шкафу и чего-то ещё... сладковато-гнилостного, едва уловимого, будто под полом лежало яблоко, забытое с осени.

Полы скрипели. Не просто поскрипывали — они стонали под ногами, каждый раз по-разному: у порога — высоким писком, в центре комнаты — глухим стоном, у окна — протяжным скрежетом.

Сервант с хрусталём стоял в углу зала, и бабушка каждый вечер протирала его сухой тряпкой, бормоча: «Досталось от моей матери, беречь надо». Хрусталь звенел тихо, едва слышно, когда мимо проходили.

Потолки. Боже, эти потолки. Четыре метра пустоты над головой. Зимой оттуда веяло холодом, летом — пылью. Я часто лежала на полу и смотрела вверх, представляя, что там, за побелкой, живут свои миры.

Дед умер до моего рождения. Отец ушёл, когда мне было шесть, сестре — год. Мы, четыре женщины, создали свой микрокосмос со своими правилами, запахами, звуками.

И вот в этот микрокосмос вторглись двое: тётя — мамина сестра — и её дочь Катя. Приехали на неделю, Катя — поступать в университет.

Концентрация женщин в одной квартире достигла критической массы. Воздух стал гуще, разговоры — тише, паузы — длиннее.

Тот день в сне начался с тревоги.

Я шла с учёбы, и по спине бежали мурашки — не от холода, октябрьский ветер был колючим, но привычным. Нет, это было что-то иное. Ощущение, будто за мной следят. Не люди — что-то другое.

Я оборачивалась — за спиной пустая улица, жёлтые листья, кружащиеся в воронках ветра. Но чувство не отпускало.

Поднимаясь по лестнице, я услышала запах. Сладкий, тягучий, как мёд, смешанный с чем-то кислым. Он усиливался с каждым этажом.

Ключ в замке повернулся с непривычной тяжестью. Дверь открылась — и волна того запаха ударила в лицо.

В квартире было тихо. Слишком тихо. Обычно откуда-то доносился голос бабушки или звук телевизора. Сейчас — ничего. Тишина, звонкая, как в пустом стакане.

Я не стала разуваться. Прошла в зал, и тревога сжалась в тугой комок под рёбрами.

Дверь в дальнюю комнату была приоткрыта. Из щели струился тот же сладковатый запах, но теперь с примесью чего-то металлического, как от монет, долго пролежавших в руке.

Я толкнула дверь.

Катя лежала на полу у кровати. Не в обмороке — она была... пустой. Тело на месте, но человека в нём не было. Глаза открыты, смотрят в потолок, но не видят. Рука закинута за голову, пальцы сжаты так сильно, что ногти впились в ладонь, оставляя красные полумесяцы.

Я кинулась к ней, упала на колени, схватила за плечи. Кожа была холодной, липкой, будто её покрыли тонким слоем желатина.

— Кать, — прошептала я. — Кать, слышишь?

Она не ответила. Но её глаза медленно, очень медленно перевели взгляд на меня. В них не было осознания — только пустота, глубокая и бездонная.

И тут я поняла — мы не одни.

В углу комнаты воздух дрожал. Нет, не просто дрожал — он вибрировал, как воздух над раскалённым асфальтом. И в этой вибрации угадывались очертания... существа. Высокого, худого, с неестественно длинными конечностями.

Оно было прозрачным, но не невидимым. Свет преломлялся через него, создавая радужные блики, как в мыльном пузыре. И от него веяло холодом — не зимним, а космическим, абсолютным, лишённым тепла.

Инстинкт сработал быстрее мысли. Я схватила Катю под мышки и потащила к двери. Её тело было тяжёлым, обмякшим, ноги волочились по полу, оставляя следы на пыльном паркете.

Захлопнула дверь. Щеколда со скрипом задвинулась.

И из-за двери донёсся звук.

Не вой. Не крик. Что-то среднее — высокое, визгливое, полное такой ярости, что у меня задрожали колени. Звук проникал сквозь дерево, сквозь стены, отзывался эхом в костях.

Я тащила Катю через зал в свою комнату, самую дальнюю. Уложила на кровать, пыталась привести в чувство — хлопала по щекам, растирала виски, шептала что-то бессвязное.

Она застонала. Глубоко, из самой груди. Глаза закатились, потом сфокусировались на мне.

— Там... — прошептала она, и её голос был хриплым, чужим. — Там что-то...

— Знаю, — перебила я. — Молчи.

В этот момент вернулись мама с бабушкой. Их лица, увидевшие Катю, побледнели. Объяснять пришлось на бегу, слова путались, но они поняли главное.

Катю удалось привести в себя. Она сидела на кровати, дрожала, обняв себя за плечи.

— Оно в той комнате, — сказала я, глядя на дверь в дальнюю комнату. — Заперто. Но ненадолго.

Мама хотела что-то сказать, но я уже шла в ванную.

Дальнейшие действия... я до сих пор не понимаю, откуда я знала, что делать.

Взяла шланг от душа — старый, резиновый, пахнущий сыростью и ржавчиной. Потянула его к той комнате. Руки действовали сами, будто кто-то другой управлял моим телом.

У двери остановилась. Прислушалась.

Тишина.

Но не пустая — напряжённая, звенящая, как струна перед тем, как лопнуть.

Я повернула кран. Вода ударила в шланг с такой силой, что он дёрнулся, выскользнул из рук, заплясал по полу, как змея. Поймала, направила на дверь.

И вошла.

Комната казалась пустой. Но я знала — оно здесь. Ощущала его присутствие каждой клеткой кожи. Воздух был гуще, тяжелее, пах озоном, как после грозы.

— Выходи, — сказала я тихо.

Ничего.

Я направила струю в угол, где раньше видела искажение воздуха.

И оно закричало.

Не визг, не вой — именно крик. Человеческий, но искажённый, полный боли и ярости. Воздух в углу закрутился вихрем, вода, попадая туда, разбрызгивалась, как будто ударялась о плоть.

Я двигала струёй по комнате, и крик перемещался вместе с ней. По стенам, по потолку, по ковру на полу. Вода залила всё — побелка с потолка потекла грязными потоками, ковер впитал влагу, разбух, стал тяжёлым.

Четверть часа. Может, больше. Я гоняла это нечто по комнате, и странное чувство овладело мной — не страх, не ярость. Спокойствие. Холодное, расчётливое спокойствие хищника, который знает, что добыча не уйдёт.

Потом заманила в ванную. Включила горячую воду — из крана хлынул кипяток, пар заполнил маленькое помещение, скрыв всё в молочной дымке.

Захлопнула дверь. Повернула ключ.

И прислонилась лбом к прохладной деревянной поверхности.

Визги за дверью продолжались несколько часов. Потом стихли.

Наступила тишина. Настолько полная, что я услышала биение собственного сердца.

И тогда раздался стук. Вежливый, неторопливый, три чётких удара.

— Можно войти? — спросил голос за дверью. Мягкий, старческий, с лёгкой хрипотцой.

Я повернула ключ. Открыла.

На пороге стояла старушка. Невысокая, сухонькая, в розовой вязаной кофточке. Серебристые кудрявые волосы аккуратно уложены. На ногах — стёганые тапочки.

Она улыбалась. Добродушно, по-бабушкиному.

— Здравствуй, милая, — сказала она. — Заперла ты меня, да?

Я молчала, глядя на неё. Костлявые руки, тонкие пальцы с выступающими суставами. Лицо в морщинах, но глаза... глаза были молодыми. Ярко-синими, без возрастной поволоки.

— Войди, — наконец сказала я, отступая.

Она вошла, оглядела ванную — мокрые стены, пар, конденсат на зеркале. Кивнула, будто одобряя.

— Что ты хотела от Кати? — спросила я.

Старушка повернулась ко мне, сложила руки на животе.

— Покушать, милая. Я проголодалась.

— Покушать? — переспросила я. — Еду в холодильнике оставили.

Она засмеялась. Звонко, по-девичьи.

— Ой, нет, милая. Я не ту пищу имею в виду.

И её улыбка стала чуть шире.

— Люди, — прошептала она, и в её глазах вспыхнул голод. Настоящий, животный, пугающий. — Люди вкусные. Особенно молодые. Сытные.

Я смотрела на неё, и слова застряли в горле. Она покачала головой, с жалостью.

— Ты не понимаешь. Ещё молода. Но поживёшь с моё — узнаешь. Нет на свете ничего вкуснее человечинки. Ароматной, сочной, тёплой...

Её голос стал мечтательным. Она закрыла глаза, будто вспоминая какой-то особенно удачный ужин.

Я схватила её за воротник кофточки. Ткань была шершавой, колючей, пахла нафталином и старостью.

— Вон, — сказала я тихо. — И больше не возвращайся.

Она не сопротивлялась. Позволила вывести из ванной, через зал, к входной двери. На пороге остановилась, обернулась.

— Жаль, — сказала она. — Ты бы понравилась. У тебя... интересный вкус. Необычный.

Я захлопнула дверь перед её лицом. Прислонилась к ней, слушая, как её шаги удаляются по лестнице.

Потом подошла к окну. Выглянула.

Она вышла из подъезда. Остановилась, подняла голову. Нашла моё окно.

И подмигнула.

Потом пошла к припаркованному у дома микроавтобусу. Синему, грязному, с облупившейся краской и ржавыми пятнами на боках.

Открыла дверь, залезла внутрь. Перед тем как закрыть её, снова посмотрела на моё окно.

И улыбнулась.

Но это была уже не бабушкина улыбка. Её рот растянулся, разорвался, обнажив пасть — огромную, тёмную, усеянную рядами острых, игольчатых клыков, которые блестели в свете уличного фонаря.

Потом дверь захлопнулась. Микроавтобус завёлся, фыркнул чёрным дымом и уехал в ночь.

Я проснулась.

Резко, с ощущением падения. Сердце колотилось, дыхание сбилось.

Огляделась. Своя квартира. Своя кровать. Свои вещи.

Часы на тумбочке показывали шесть утра. За окном — серый предрассветный свет.

Сон. Просто сон.

Я встала, пошла на кухню, включила чайник. Руки дрожали. Заварила чай, села у окна, смотрела, как загорается небо.

Потом пошла на работу. Всё как обычно — метро, толпа, офис, совещание.

И в обеденный перерыв, выйдя купить кофе, я увидела его.

На парковке у метро.

Синий микроавтобус. Грязный, с облупившейся краской. И на боку — та же ржавая полоса, что и во сне.

Я остановилась. Сердце замерло.

Дверь микроавтобуса открылась. Из неё вышла старушка. В розовой вязаной кофточке.

Она посмотрела в мою сторону. Увидела меня.

И подмигнула.

Потом улыбнулась — обычной, добродушной, бабушкиной улыбкой. Повернулась и пошла в сторону торгового центра.

Я стояла, не в силах пошевелиться. В ушах стучала кровь.

И тогда в голове, чётко, ясно, как если бы кто-то стоял рядом и шептал на ухо, прозвучал голос:

«Люди вкусные. А ты... ты особенно интересная».

Сейчас сижу дома. Пишу это. За окном — ночь.

Я проверила — нет, у меня никогда не было тёти. Нет сестры. Мама умерла пять лет назад. Бабушка — десять.

Я живу одна. Всю сознательную жизнь.

Но я помню запах той квартиры. Помню скрип полов. Помню, как вода из шланга била в стену, смывая побелку.

И помню её улыбку.

Ту, настоящую.

С клыками.

Дверной звонок только что прозвенел.

Я не открывала.

Но за дверью кто-то стоит. Чую — по тому же сладковатому запаху, что просачивается из-под порога.

И тихому, вежливому поскрипыванию.

Будто кто-то старый, в стёганых тапочках, терпеливо ждёт, когда его впустят.

Эпилог: Призраки, которые мы выбираем

Настоящее время, частная клиника "Евромед"

Красный цвет я не ношу.

В кармане белого халата всегда лежат три светодиода для системы оповещения — маленькие, как зёрнышки риса, но способные гореть двенадцать часов без перерыва. Я проверяю их каждый вечер перед дежурством. Как монах проверяет чётки перед молитвой.

Моя клиника пахнет дорогим антисептиком и свежемолотым кофе. Здесь нет рифлёных стёкол, нет скрипучих линолеумов, нет пультов, которые можно заглушить спичкой. Современные сенсорные экраны, бесшумные оповещения, система дублирования на смартфоны. Мы лечим богатых людей от болезней, которые можно вылечить деньгами.

Но в три часа ночи, когда даже богатые спят под действием седативных, я слышу его.

Не сирену. Не "уи-уи-уи".

Стук.

Лёгкий, едва различимый, будто кто-то бьёт костяшками пальцев по стеклу. Или по стене, обшитой звукопоглощающими панелями стоимостью в месячную зарплату санитара из районной больницы.

Иногда я отвечаю. Тихо, чтобы не разбудить пациентов:

"Я здесь".

И стук прекращается. На время.

---

Часть первая: Система, 10 лет назад

Районная больница, хирургическое отделение

Студенческие годы пахли дешёвым кофе, учебниками по анатомии и безнадёжностью. Я подрабатывал медбратом в хирургии — не по призванию, а потому что платили больше, чем в кафе.

Больница была довоенной постройки. Толстые стены впитывали звуки, как губка — воду, но иногда отдавали их обратно: эхом шагов, приглушёнными стонами, вздохами. Ночью здание дышало. Скрипели половицы, гудели трубы, стонали пружины в старых матрасах.

Система вызова медсестры была установлена в семидесятых. Кнопки в палатах — металлические, с потёртой красной краской. Пульт в сестринской — деревянный ящик с лампочками и механической сиреной. Настоящей, с вращающимся диском внутри.

Когда пациент нажимал кнопку, раздавался звук: "уи-уи-уи" — пронзительно, невыносимо, на весь этаж.

Дежурный хирург дядя Вася, проработавший здесь сорок лет, говорил, разглядывая рентгеновские снимки:

"Этот звук специально таким сделали. Чтобы нельзя было сделать вид, что не услышал. Громкость — последняя совесть медицины".

---

Часть вторая: Одиночное дежурство

Тот самый вечер

В ту субботу напарница Катя упросила меня отпустить её до утра. Щёлкала смсками уже час, улыбаясь экрану так, будто он излучал тепло.

"Саш, он приехал на выходные. Всего на двое суток".

"А если что?"

"Какое 'что'?" — Она махнула рукой, жестом отмахиваясь от всех возможных катастроф. — "Отделение полупустое. Ходячие разъехались, тяжёлых нет. В седьмую только что привезли парня из травмы — наркоз, до утра проспит".

Я посмотрел на график дежурств, на её умоляющие глаза, на часы. Двадцать два года, ощущение собственной неуязвимости и студенческая бедность, требовавшая этой подработки.

"До шести утра", — сказал я.

"Спасибо!" — Она уже натягивала куртку.

Дверь закрылась. Тишина сгустилась, стала осязаемой.

---

Первый вызов поступил через десять минут. Третья палата — старик с артрозом.

"Сынок, а воду можно?"

"Можно, дед".

"Спасибо. Ты хороший парень".

Вторая палата — мужчина после аппендэктомии. Заменил мочеприёмник, промыл катетер.

"Доктор, а когда меня выпишут?"

"Не доктор. Через три дня, если всё будет хорошо".

Он кивнул и закрыл глаза, будто стараясь уснуть побыстрее, чтобы время текло скорее.

Пятая палата — женщина с холециститом. Измерил давление, записал в карту.

"Вы один сегодня?"

"Да".

"Страшно не будет?"

"Я привык".

Она посмотрела на меня с материнской жалостью. "Молодой ещё. Все привычки ещё впереди".

---

Часть третья: Спичка

К полуночи всё стихло. Даже храп из второй палаты прекратился — редкая удача.

Я заварил чай в металлическом чайнике, нашёл на полке газету со сканвордами, полистал, отложил. Слово из семи букв, означающее "беспричинный страх". Не вспомнил. Слово из пяти букв — "медицинский работник". Тоже не вспомнил. Отбросил газету.

Достал ноутбук, лёг на диван у окна. Стекло было рифлёным, волнистым. Сквозь него коридор казался подводным миром: свет от ночника в конце расплывался, как луна сквозь толщу воды.

Система вызова орала слишком громко. Каждый раз, когда зажигалась лампочка, я вздрагивал всем телом. Звук проникал в кости, в зубы, в виски.

После третьего вызова я нашёл спичечный коробок на подоконнике. Достал спичку, сломал пополам, вставил обломок в решётку динамика и аккуратно придавил диффузор.

Сирену будто накрыли подушкой. Звук стал тише — приглушённым, хриплым.

"Так лучше", — подумал я.

Потом включил фильм. Чёрно-белый, французский, о любви, которая заканчивается смертью. Не досмотрел.

---

Часть четвёртая: Фигура за стеклом

Проснулся от того, что кто-то стоит за стеклом.

Инстинкт древнее разума. Мы чувствуем взгляд кожей, затылком, волосяными луковицами. Я поднял глаза.

За рифлёным стеклом, в двух метрах от меня, стояла фигура.

Тёмная одежда сливалась с темнотой коридора. На голове — что-то красное, бесформенное. Шапка-ушанка? Бабушка в кухонном фартуке? Сомнамбула в халате?

Лицо было бледным пятном без черт. Оно смотрело прямо на меня. Не двигалось. Не дышало.

Я замер. Сердце билось где-то в горле. Время растянулось, как жвачка.

Потом я дёрнулся — резко, неконтролируемо. Ноутбук соскользнул с живота, ударился о тапки, экран погас. Когда я поднял голову — за стеклом никого не было.

Только тени. Только тишина.

Я сидел на диване, слушая стук собственного сердца. Потом встал, надел тапки, вышел в коридор.

Линолеум был холодным и липким. Фонарь у выхода горел тускло, отбрасывая жёлтые пятна на зелёные стены. Никого. Даже скрипа половиц не было.

"Курильщик", — подумал я. "Или сомнамбула. Или пьяный санитар".

Вернулся в сестринскую, сел на диван. Руки дрожали. Я попытался включить ноутбук — заработал, экран цел. Время — половина третьего.

И тут я заметил, что на пульте вызова горит светодиод.

Маленькая красная точка. Номер семь.

Палата, где лежал парень из травмы.

---

Часть пятая: Седьмая палата

Мозг обрабатывал информацию с чудовищной медлительностью.

Лампочка горит. Но сирена молчит. Я же заглушил её спичкой. А если спичка повредила динамик? А если он вообще не работает?

Я вскочил, побежал в коридор. Ноги не слушались, как во сне, когда пытаешься бежать от опасности, но остаёшься на месте.

Дверь в седьмую палату была приоткрыта. Свет из коридора упал на койку, на тело, на лужу, растекшуюся по линолеуму. Тёмной, почти чёрной в этом свете.

Он лежал на боку. Бинты на руках и ногах побелели от напряжения. Левая рука — единственная, которой он мог двигать — была вытянута к стене.

Пальцы, обмотанные бинтом, оставили на ней десятки мазков. Кровавых, размазанных, отчаянных. Он пытался дотянуться до кнопки. Бил по ней, царапал, стучал. Сотни раз. Тысячи.

А сирена молчала.

Я стоял в дверях, не в силах сделать шаг. Воздух пах медью и чем-то сладковатым — запах, который я потом научился узнавать за версту.

Потом медленно подошёл к койке, положил пальцы на сонную артерию. Холодная кожа. Ничего.

Я посмотрел на стену, на кровавые полосы, на кнопку вызова, на которой тоже были следы. Потом на пульсоксиметр — ровная линия. На часы — три тридцать пять.

Сколько он звонил? Час? Два? Пока кровь медленно вытекала из вырванного катетера?

Я вышел из палаты, закрыл дверь, прислонился к стене. В глазах темнело.

---

Часть шестая: Утро и тишина

Катя вернулась в пятом часу. Застала меня сидящим на полу в сестринской, смотрящим на пульт, где всё ещё горела красная точка — номер семь.

"Саш? Что случилось?"

Я не ответил. Просто поднялся и пошёл за ней в палату.

Она вскрикнула. Закрыла рот рукой. Потом посмотрела на меня, и в её глазах я увидел не ужас, а понимание. Странное, женское, беспощадное понимание.

"Надо убрать", — сказала она тихо.

"Убрать?" — мой голос прозвучал чужим.

"Стену. Пол. Его. Чтобы не было вопросов".

"Катя, он..."

"Он умер от кровопотери. Случайность. Такое бывает".

Мы убрали. Отмыли стену от кровавых полос. Вытерли пол. Поправили бинты на мёртвом, чтобы скрыть вырванный катетер. Молча, как автоматы.

В шесть пришёл дежурный хирург дядя Вася. Осмотрел, хмурясь.

"Массивная кровопотеря. Случается". Записал в журнал. Никто не спросил о сирене. Никто не проверил пульт.

"А кнопку он нажимал?" — спросил я, уже зная ответ.

Дядя Вася посмотрел на меня поверх очков. "Серёж, системы старые. Иногда глючат. Иногда лампочка горит, а сирена не работает. Такое бывает".

"Но он..."

"Он умер от кровопотери", — повторил хирург твёрдо. — "Запись в журнале есть. Вскрытие покажет то же самое. Не накручивай себя".

Красная точка погасла сама, когда включили основное освещение.

---

Часть седьмая: Красный шлем

Через три дня я наткнулся на заметку в местной газете. Маленькая колонка в углу страницы: "Смерть на перекрёстке".

"В пятницу вечером на перекрёстке улиц Гагарина и Советской произошло ДТП. Мотоциклист, 24-летний Денис К., не справился с управлением и врезался в автомобиль, совершавший разворот через двойную сплошную. От полученных травм молодой человек скончался в больнице. По факту ДТП проводится проверка".

К заметке прилагалось фото: развороченная машина, искорёженный мотоцикл, лужа масла. И рядом — ярко-красный шлем.

Он лежал на асфальте визором вверх, отражая небо. Современный, дорогой, с плавными линиями и выступом на затылке — для аэродинамики, как я потом узнал.

Я долго смотрел на фотографию. Потом закрыл глаза — и увидел его снова. За рифлёным стеклом. В темноте коридора. Стоящим и смотрящим.

Не шапку-ушанку.

Шлем.

---

Эпилог: Живой памятник

Настоящее время

Сегодня дежурство. Перед сменой я проверяю систему оповещения. Все лампочки горят, все зуммеры работают. Коллеги смеются:

"Сергей Петрович, вы каждый день как перед полётом в космос".

Я не объясняю. Просто киваю.

Ночью, в три часа, когда клиника засыпает, я делаю обход. Проверяю каждого пациента, даже тех, кто спит. Прикладываю пальцы к запястью, слушаю дыхание, поправляю одеяло.

В палате номер семь (здесь номера начинаются с десяти, но я всё равно называю её седьмой) лежит мужчина после артроскопии. Молодой, лет двадцати пяти. Спокойно спит.

Я смотрю на кнопку вызова у его кровати. Современная, сенсорная, с подсветкой. Нажимаю её — на моём смартфоне тихо вибрирует уведомление.

"Всё в порядке, Сергей Петрович?" — голос медсестры из динамика.

"Всё в порядке", — отвечаю я.

Возвращаюсь в свой кабинет. Сажусь за стол. Смотрю на экран с камерами наблюдения. Коридоры пусты. Всё спокойно.

И тут — стук.

Я знаю, что это игра воображения. Знаю, что нужно было давно сходить к психотерапевту. Знаю, что вина — плохой спутник.

Но иногда кажется, что он стоит за моим плечом. В красном шлеме. С бледным лицом без черт. И смотрит не с упрёком, а с пониманием.

Потому что он знает, что я каждый день искупаю ту ночь. Что я стал тем, кем должен был быть тогда — внимательным, осторожным, одержимым деталями.

Что его смерть сделала из меня того, кто спас десятки других.

---

Примечание врача

Запись из дневника С.П. Волкова, главврача клиники "Евромед":

24 октября, три часа ночи

Вину нельзя вылечить. Её можно только превратить в двигатель. В топливо для ежедневного движения вперёд.

Мои пациенты не знают, почему я так внимателен к деталям. Почти проверяю светодиоды в системе оповещения. Почему у меня в кабинете висит плакат с надписью: "Тишина может убить".

Они думают, это профессиональная деформация.

А это — памятник. Живой, дышащий памятник парню в красном шлеме, который умер потому, что кто-то захотел сделать потише.

Иногда памятники — не из камня. Иногда они из плоти, крови и ежедневного выбора.

Я выбрал помнить.

И это мой способ сказать: "Прости".

И продолжать делать свою работу.

P.S. Слово из семи букв, означающее "беспричинный страх", — "тревога".

Слово из пяти букв — "медицинский работник" — "врач".

Я узнал это поздно. Но узнал.

---

Красный цвет я не ношу.

Но иногда, в тишине ночного дежурства, я слышу стук.

И отвечаю: "Я здесь".

Это всё, что я могу сделать.

И всё, что нужно.