Тот пятничный день, двадцать первого, тянулся неимоверно долго. Холодный и промозглый, он напоминал старого неухоженного бородача, давно позабывшего о заботе и тепле.
По улицам гулял ветер — бессердечный, без цели и пощады: хватал почерневшие листья, гнал прочь и швырял их к ногам редких прохожих, выл, нападал, резал лицо, словно проверяя всех и вся на прочность.
Эля, одна, наедине со своими мыслями, осторожно перешла узкую разбитую дорогу, погружённую в полумрак, и направилась к остановке трамвая. Здесь, при свете современных ламп, уже казалось не так промозгло.
«Зыбкое ощущение безопасности — лёгкое, почти иллюзорное, как прозрачный тёплый плед, наброшенный на голые ноги, под который проникает холод».
Она нашарила электронку с фруктовым вейпом, пряча застывшие ладони в карманы куртки. Выпустив облако пара, устремила взгляд вдаль, туда, где рельсы терялись из виду.
Ни шагов, ни голосов — только натужный скрип ветра и звон ледяных осколков под колёсами машин, забирающихся во дворы. В этом ожидании было что-то особенное: тихое и одинокое. Казалось, весь город затаился вместе с ней, прислушиваясь к приближению зимы и к далёкому, ещё неслышному постуку трамвая.
Он появился из серой непроглядной тьмы — материализовался серьёзным мужчиной. Подошёл неуверенно, будто сомневаясь в каждом шаге. Повернулся, вгляделся, словно пытаясь угадать её настроение. На губах дрогнула тихая, немного смущённая улыбка — та, что тут же врезалась в память и зацепилась за воздух.
— «Здрасссь…» — протянул невысокий, крепкий мужчина.
В его голосе слышался лёгкий налёт подпитости — не грубой, не пошлой, с едва уловимым запахом миндаля. Он кашлянул в кулак, собрал мысли и продолжил:
— Представляете, недавно бросил курить, а теперь просить сигарету стыдно… Не угостите?
Глаза, спрятанные за морщинками от постоянного прищура, блестели живым интересом. Голос дрожал на конце, выдавая мягкую добродушность и скрытую осторожность. Казалось, он привык быть на грани — между дружелюбием и подозрительностью, между весёлым словом и молчанием; человек, который умеет шутить, но готов слушать. Уставший, но всё ещё замечающий детали и людей вокруг.
— Сигарету?.. — почти запаниковала Эля.
Внутри что-то щёлкнуло — невидимое, но ощутимое до болезненности: внутренний сдвиг, тревога, пронзившая её, как молния. Сердце на мгновение сбилось, пропустило удар, а потом снова забилось быстрее. Руки стали ещё холоднее и неуклюжее.
Суетливо порывшись в сумочке, Эля тщетно пыталась разглядеть хоть что-нибудь. Вейп — её последнее приобретение — был удобен: с ним не нужно думать о пачках и зажигалках. Но обычная сигарета, та самая, «на всякий случай», нашлась не сразу: закатилась вглубь и теперь выглядела потрёпанной, словно неуклюжее недоразумение.
— Вот… у меня только такая. Всё, что есть…
Мужчина махнул рукой — ему, казалось, было всё равно. Он чиркнул зажигалкой, глубоко и неторопливо затянулся. Глаза его заблестели, полные живого интереса.
— Да… — кивнула Эля, смущённо улыбаясь. — Заходила к подруге, немного задержалась. А вы случайно не знаете, трамваи ещё ходят? А то бывает… приходишь, а он уже ушёл или не приедет вовсе…
Она осторожно засмеялась, будто разряжая собственное напряжение.
Мужчина беззвучно рассмеялся, стряхнув пепел с сигареты. Его большие светлые глаза разгорелись и заблестели .
— Да, бывает. Но вроде сегодня ещё ходят. Вам куда?
— На кольцо, к вокзалу. Я там живу.
Эля удивлялась самой себе — как легко доверие могло прорастать к чужому человеку, которого надеялась больше никогда не увидеть. В этой мимолётности — случайный разговор, чужое лицо, несколько слов — было что-то обманчиво безопасное: можно говорить, не думая о последствиях.
Ещё немного — и она была бы готова рассказать, как недавно уехала от родителей, как осваивалась на новом месте, с какими нелепыми и тревожными приключениями столкнулась. Сам этот незнакомец, возникший на мгновение и обречённый исчезнуть, становился удобным вместилищем для откровений — тем, кому доверяют именно потому, что он чужой.
— Простите, я видел оттуда — вы стояли такая задумчивая… И сейчас тоже…
Он замолчал, подбирая нужную интонацию.
— …как свет в окне поздним вечером. Не для кого-то конкретного — просто потому, что ещё не время гаснуть.
Запал рассказать больше испарился. Эля смущённо улыбнулась. Под рёбрами откликнулось что-то едва уловимое — не боль, а тонкое жгучее покалывание, словно его слова коснулись уголка в ней, который она привыкла скрывать даже от самой себя.
— Ни о чём, собственно… Я слушала тишину… Точнее — шум улицы.
Мужчина слегка приподнял бровь.
— И это у вас получается? Удивительно. Умение находить тишину там, где её нет.
— Она есть, — сказала Эля. — Прячется между грохотом и звуками. В паузах. Слышите?
— Особенно теперь, слышите?
— Да… И кажется, я испортил этот момент своим появлением.
— Нет, что вы, — она улыбнулась краешком губ. — Я бы так никогда не сказала… Не так воспитана… Я не такая. Вы стали частью шума. Значит, и частью тишины тоже.
Мужчина замер, взгляд скользнул по её лицу, разжигая щёки румянцем, будто пытаясь прочесть между словами то, о чём она молчала.
— Странно. Обычно люди боятся тишины.
— Вероятно, потому что в ней слишком хорошо слышно себя… — тихо ответила Эля, отводя взгляд.
— Вот как? А я люблю заполнять тишину звуками. Правда, не любыми. У меня большая коллекция винила: джаз, рок, фолк, блюз, фьюжн и фанк.
— Надеюсь, вы не слушаете всё это разом и слишком громко?
— Именно громко, иначе это не имеет смысла.
— Я не согласна. Всё имеет смысл только во взаимосвязи. Вряд ли соседи разделяют вашу любовь к музыке. Если они не скандалят, значит, тихо вас ненавидят. А вам зачем всё это?
Вдалеке скрипнул трамвай — словно колёса сжались стальными желваками.
— Как интересно… Я не знаю вашего имени, но думаю, тут вы ошибаетесь. Соседям я не мешаю!
— Что ж, рада слышать. Хотя на вашем месте я не была бы столь уверена. А вон, кажется, и мой трамвай. Да, он. Другие тут не ходят.
Мужчина вздохнул и выпрямился:
— Жаль, что он появился именно тогда, когда разговор только-только начался.
— Значит, это был правильный разговор. Такие никогда не длятся долго.
Эля осторожно ступила на подножку, вбирая свет ярко освещённого салона. И вдруг — почти импульсивно — мужчина схватил её за рукав.
Слабость вернулась — тихая, податливая, словно граница между «можно» и «нельзя» исчезла. Сердце отозвалось лишним ударом, дыхание — короткой паузой, смешав испуг и странное тепло.
Ей захотелось не вырваться сразу, не оборачиваясь; остаться в этом мгновении — коротком, неправильном, но удивительно живом. Слабость разлилась по телу, пальцы стали ненадёжными, словно больше не принадлежали ей полностью. В этом ощущении не было ни просьбы, ни согласия — только осознание того, как легко позволить кому-то задержать тебя, если слишком долго была одна с собственной тишиной.
Салон шумел, двери ещё не закрылись.
— Подождите… Я… Мы не договорили… Вот визитка. Здесь рабочий телефон. Но звоните, как вздумается. Давайте встретимся и поговорим где-нибудь ещё.
— Не знаю. Позвоните, там придумаем. Я буду ждать. А как вас зовут?
Двери с шумом захлопнулись. Надежды, что он услышит её имя, не осталось — как и на то, что когда-нибудь она наберёт номер с пахнущей сладкими духами и табаком визитки.
