Лига историков

Дантист из американского Хартфорда Хорас Уэллс — забытый пионер в истории стоматологии и анестезии. Он был первым, кто понял, как закись азота, или «веселящий газ», можно использовать в хирургической медицине для облегчения страданий пациентов. Однако после того, как его помощник украл его методы, он использовал свои исследования анестезии, чтобы совершить безболезненное самоубийство.

10 декабря 1844 года Хорас и его жена Элизабет отправились на представление в исполнении «профессора» Гарднера Куинси Колтона. Во время шоу нескольким добровольцам было предложено вдохнуть веселящий газ, и их последующие веселые выходки были призваны развлечь публику. На этот раз один из участников, лавочник по имени Сэм Кули, столкнулся с публикой, преследуя воображаемого врага. Затем он вернулся на свое место и обнаружил, что поранил ногу во время погони, хотя не чувствовал боли, пока действие газа не прекратилось.

Хорас Уэллс сразу же понял, как можно применить газ в хирургии, и попросил Колтона зайти к нему, чтобы они могли удалить зуб с помощью закиси азота. Сначала Колтон распылил на больного достаточное количество газа, чтобы тот потерял сознание, а затем Уэллс удалил проблемный зуб мудрости. Операция имела оглушительный успех. Затем двое мужчин совместно провели безболезненные операции еще нескольким пациентам. Уэллс использовал мочевой пузырь животного и деревянную трубку, чтобы вводить газ и усыплять своих пациентов. Техника была грубой, но эффективной и не вызывала осложнений.

После того, как было успешно проведено порядка дюжины операций, ассистент Уэллса, Уильям Мортон, призвал его прочитать публичную лекцию в Массачусетской больнице общего профиля, чтобы продемонстрировать свою технику. Однако демонстрация пошла не по плану. Уэллс в статье для Hartford Courant от 9 декабря 1846 года описал все так:

«Большое количество студентов с несколькими врачами собрались, чтобы посмотреть, как проводится операция — один из них был пациентом. К несчастью для эксперимента, газовый мешок по ошибке был извлечен слишком рано, и он лишь частично находился под его влиянием, когда удаляли зуб. Он показал, что испытывал некоторую боль, но не такую сильную, как обычно при операции. Так как не было других пациентов, чтобы эксперимент можно было повторить, и так как некоторые высказали мнение, что это был вздор (вот, собственно, и вся благодарность, которую я получил за эту безвозмездную услугу), я следующим же утром отправился домой».

Уэллса освистали из лекционного зала. Смущенный и униженный, он вернулся в Хартфорд и продал свой врачебный кабинет. Но ему стало лишь хуже, когда он обнаружил, что Мортон, воспользовавшись его разработками, придумал анестезию на основе эфира и с большим успехом использовал ее в Массачусетской больнице общего профиля. Пожив какое-то время во Франции, где он безуспешно пытался возродить свою карьеру, Уэллс переехал в Нью-Йорк, и там много экспериментировал с хлороформом, пытаясь создать новый анестетик. Увы, у него не вышло. Его душевное состояние делалось только хуже. После того, как Уэллс попытался напасть на двух проституток, вооруженный колбой с серной кислотой, его отправили в тюрьму. Там, в самом начале 1848 года, он покончил жизнь самоубийством, перерезав большую артерию в ноге, попутно вдыхая хлороформ, чтобы заглушить боль. Ему было 33 года.

Еще больше контента - на моем канале в Телеграм! Подпишись!

Это очень известное фото было сделано ровно полвека назад - 11 сентября 1973 года.

Примерно через час этот немного нелепый очкарик в свитере и каске умрет.

Будет убит, категорически отказавшись перед этим сесть на самолет и улететь в любую страну мира под твердые гарантии безопасности.

Погибнет, так и не позвав никого из жителей Сантьяго ко дворцу Ла-Монеде - не желая прикрываться безоружными людьми.

Уйдет в лучший мир как мужчина - с этим самым автоматом в руках (по легенде, подаренном ему Фиделем), который он даже не догадался картинно взять наперевес перед фотографом.

Существует несколько версий его гибели, а официальное заключение обнародовано людьми, смертельно его ненавидящими. Бесспорно только одно - после штурма президентского дворца он был найден мертвым с автоматом в руках.

Вчера случайно выяснил, что многие мои молодые коллеги уже не знают этого имени.

Что ж - его звали Сальвадор Альенде.

Он погиб ровно полвека назад. За прошедшие годы политики на Земле стали немного другими.

_________________

Моя группа во ВКонтакте - https://vk.com/grgame

Моя группа в Телеграмм - https://t.me/cartoon_history

Моя страница на "Автор.Тудей" - https://author.today/u/id86412741

Янычары, или yeni ceri (буквально «новое войско») были созданы во времена правления султана Мурада I (1326 – 1389), и, начиная с XIV века, составляли костяк армии Османской империи. Первоначально османские султаны создавали и использовали эту элитную пехоту в качестве своей личной гвардии. Которая, в случае чего, должна была защитить их, если поместная конница или другие османские формирования взбунтуются против султана. В первые века своей истории янычары были вооружены ятаганами и луками, однако к XVII веку они уже массово использовали мушкеты. Они были одной из первых регулярных армий Европы, и особенно их боялись за грозную артиллерию и навыки ведения осады.

Изначально новобранцев-янычар набирали из военнопленных и рабов, но затем начали практиковать «девширме» (devsirme, буквально «сбор») – набор детей-немусульман на недавно завоеванных османами территориях, в основном на Балканах, но иногда и в Анатолии. И вот тут возникли некоторые правовые сложности. Дело в том, что нормы ислама запрещают обращать в рабство так называемых «зимми» (буквально – «люди договора») – немусульманское население государств, которые либо управляются мусульманами, либо завоеваны ими. Зимми платили особый налог, «джизью», и не принимали никакого участия в политической жизни страны, безоговорочно признавая власть мусульман и верховенство законов шариата. За это мусульмане гарантировали защиту им и их имуществу. Как только османский султан завоевывал новые территории и превращал их в провинции империи, местное немусульманское население (в основном – христиане и иудеи) тут же становилось «зимми» и подданными империи, и на них распространялись все соответствующие нормы и гарантии. И как тогда вербовать из них будущих янычар, не нарушая при этом норм шариата? На протяжении всего XVI века в Османской империи то и дело вспыхивали богословские дискуссии на этот счет, однако практику «девширме» так и не отменили. Последний случай такого набора в янычары был зафиксирован в начале XVIII века.

Обычной практикой было забирать одного мальчика из сорока. В современных балканских государствах местные историки мифологизируют систему «девширме», сознательно сгущая краски, чтобы ее бремя выглядело более тяжелым. Виной тому, очевидно – историческая коллективная травма этих народов, возникшая на фоне османского завоевания и войн с турками. В действительности «девширме», конечно, было ощутимым бременем, но не настолько разрушительным, как нам любят сегодня рассказывать. Так, например, вербовщикам было приказано не брать детей из знатных семей (чтобы не наживать врагов среди местной элиты), а также единственных сыновей и сирот, так что янычарский набор не пресекал род. Более того, в некоторых бедных регионах родители нередко давали вербовщику взятку, чтобы он забрал в янычары именно их сына – так у мальчика было больше шансов на достойную жизнь в будущем. Первоначально было запрещено брать мальчиков-турок, поскольку они считались более дикими и неотесанными.

И вот здесь нужно сделать небольшое отступление. Когда мы сегодня называем османов турками, мы используем данный термин очень условно. Во-первых, империя была полиэтничной, и далеко не каждый ее подданный был этническим турком. Более того, в самой империи было принято называться османами, а эпитет «турок» могли воспринять как оскорбление, потому что хотя у истоков империи и стояли турки-сельджуки, во времена османского «Золотого века» называться турком считалось дурным тоном. Турок в понимании османов XVI-XVII веков – это неотесанная деревенщина из Анатолии, проще говоря – быдло. Ну и, кроме того, османская элита активно смешивалась с представителями других народов империи, принявшими ислам, так что турецкого, в известном смысле, в них к указанному времени и правда осталось уже мало.

Итак, возвращаемся к нашим янычарам. Как уже было сказано, в рамках «девширме» набирали мальчиков из немусульманских народов империи. Единственным исключением из данного правила были боснийцы, которые обратились в ислам после того, как османы завоевали их земли в 1463 году. Боснийцы сами выступили за то, чтобы их мальчиков тоже забирали на службу султану, и у этого жеста лояльности была своя цена. Взамен они получили существенную автономию в рамках империи – такую, которая не снилась больше ни одному балканскому народу под турецким владычеством, – и обязались выставлять по две тысяч воинов на каждую большую войну. В последующие века эти боснийские войска в основном использовались как пограничники, для защиты дунайских владений султана.

Отнятые у семей, обращенные в ислам и обученные в качестве рабов султана («капы кулу», или буквально «государевы рабы»), рекруты проводили до семи лет в корпусе новичков, занимаясь, в том числе, земледелием и хозяйственными работами в Анатолии. Лишь некоторое количество избранных проходили тщательную подготовку для будущей дворцовой службы в качестве главных администраторов империи, таких как великий визирь или губернаторы османских провинций. Большинство же заполняли вакансии в «орта» (полк, хотя по факту скорее батальон) корпуса по мере необходимости. В каждой орта было от двух до четырех сотен солдат и некоторое количество офицеров. Командовал орта «чорбаджи», буквально – «суповар». Все орта объединялись в «оджак» (ocak, буквально – «очаг»), которым номинально командовал султан, а в действительности – янычарский «ага». В разные годы в оджаке насчитывалось разное количество орта, на пике их число доходило до 196.

Оджак представлял собой регулярный пехотный корпус, бойцы которого получали от султана жалованье и целый ряд существенных привилегий. В XVI веке янычары поражали европейских наблюдателей своей строгой дисциплиной и послушанием. Отношения султана к своим янычарам были выстроены по модели «отец – сыновья», и когда очередной падишах восходил на трон, он должен был подтвердить все янычарские привилегии, а также пожертвовать в оджак существенную сумму денег. Все это давало янычарам повод бунтовать против собственного «отца», если они чувствовали, что их привилегии находятся под угрозой. Точно также они бунтовали, когда власть султана была слишком слабой или наоборот слишком деспотичной. Проще говоря, это был «плохой отец». Командующий янычарским корпусом (оджаком), ага, назначался канцелярией великого визиря, второго человека в государства, и отчитывался непосредственно перед ним.

Каждый полк имел собственную отдельную казну, и заботился о благополучии и финансовом положении своих членов до самой их смерти. Права ветеранов и янычарских вдов были защищены цеховым характером корпуса. Продвижение по службе почти полностью основывалось на старшинстве и фаворитизме. Преследование и наказание правонарушителей осуществлялось внутри корпуса, за исключением случаев убийства или государственной измены, которые попадали под личный контроль султана.

Что касается численности янычарского корпуса, то она никогда не была постоянной. В начале XVI века оджак насчитывал 11 000 – 12 000 человек, к середине столетия (эпоха Сулеймана Великолепного) численность янычар достигла 20 000 человек, а к концу столетия корпус насчитывал уже 37 000 бойцов. Известно, что для Дунайской кампании 1683 года султан выставил в поле порядка 30 000 янычар, из них примерно половина принимала непосредственное участие в осаде Вены. В XVIII веке корпус «распух» до 50 000 человек, однако его реальная боеспособная сила была существенно меньше, поскольку общий уровень янычар как солдат к тому времени упал. Кроме того, в те времена в корпусе уже вовсю практиковалось разведение «мертвых душ». Зачастую в списках личного состава фигурировало в пять-десять раз больше бойцов, чем было на самом деле, и эти «мертвые души» приписывали к корпусу просто для того, чтобы получать за них жалованье. Естественно, для османской казны это было тяжелое ярмо. Жалованье янычарам выплачивалось за счет джизьи, того самого налога с подданных-немусульман, которые были освобождены от воинской службы (за исключением, собственно, мальчиков, набранных в рамках «девширме»). В итоге же янычарский корпус «проедал» до 75% денег, поступавших от данного налога.

К началу XVIII века султаны отказались от практики «девширме» для пополнения янычарского корпуса. Одной из причин такого решения было то, что постепенно такие наборы приносили все меньше рекрутов. В 1666 году со всех османских владений в Европе было набрано всего чуть больше трехсот мальчиков. В 1687 году корпус пополнился лишь ста тридцатью новыми бойцами.

Изначально янычарам запрещалось жениться, однако в начале XVI века, при султане Селиме I, в правиле было сделано исключение – разрешили жениться офицерам и янычарам-отставникам. В итоге со временем янычарам позволили записывать в рекруты собственных сыновей, чтобы те могли пойти по стопам отцов. Такая практика в итоге и стала хорошей альтернативой постепенно иссякавшим наборам «девширме». По мере того как росла потребность в новых солдатах, а количество данников-зимми сокращалось, в корпус стали записывать и местных мусульман (что, как мы помним, прежде было запрещено), хотя современники воспринимали эти новые веяния со скепсисом, считая, что так искажается изначальный смысл существования корпуса.

Уже к XVII веку более половины янычар сидели по гарнизонам в разных уголках империи, и все чаще они становились ремесленниками, владельцами лавок, земледельцами или откупщиками, поскольку это было выгоднее, чем жить на одно жалованье. Кроме того, они все чаще требовали передать в их распоряжение земли, оставшиеся без помещиков, погибших на военной службе (тяжелая поместная конница была традиционным родом войск империи), соответственно казна больше не могла получать доходы от обработки этой земли.

К середине XVII века янычары стамбульского гарнизона взяли за привычку бунтовать и свергать султанов и их советников, если были особенно недовольны обесцениванием серебряных монет, несвоевременной выплатой жалованья или другими кажущимися несправедливостями. Любые слухи о ревизии списков личного состава (с целью выявления тех самых «мертвых душ») или о предстоящих дальних походах могли спровоцировать бунт и штурм султанского дворца. Впрочем, мог найтись и другой повод. Так, например, в 1622 году погиб султан Осман II. Он собирался отправиться в длительное путешествие в Анатолию, «сердце империи», и решил не брать с собой янычар. Они же истолковали его решение так, будто бы он намеревался набрать в Анатолии новое войско и полностью заменить их. Как результат – мятеж и убийство «плохого отца».

Постепенно янычары из элитной и дисциплинированной пехоты превратились в дорогостоящую и опасную обузу, камнем висевшую на шее каждого следующего султана. Нельзя сказать, что османские правители не пытались как-то бороться с этим беспределом. Например, перед началом крупных походов они время от времени все же пересматривали списки личного состава, вычищая «мертвые души» и скидывая их с баланса казны. Например, в ходе ревизии в 1688 году из списков корпуса было вычеркнуто 20 000 имен несуществующих солдат. В 1771 году – 30 000 имен. Пользуясь этими «чистками», султанам порой удавалось вырвать из лап янычар незаконно присвоенные ими поместья и перевести их на баланс казны, чтобы затем передать их новому помещику и получать с них прибыль.

К концу XVIII века янычары окончательно дискредитировали себя как боевая сила. Русский фельдмаршал П. А. Румянцев отмечал, что в последний раз он видел «тех», старых янычар в 1770 году в битве при Кагуле – жалкая горстка их пыталась защитить шатер великого визиря. К концу столетия султаны почти полностью полагались на провинциальные частные армии, набираемые губернаторами провинций и богатыми семьями откупщиков, привлекавшими на службу вольные отряды курдов, черкесов, албанцев а также демобилизованных солдат. Такие частные наемные армии на практике были куда надежнее, чем собственные государевы янычары, во второй половине XVIII века практически переставшие ходить на войну, но «качавшие права» в Стамбуле.

Янычар к тому времени боялись и ненавидели как султаны, так и простой народ. Османские города, такие как Каир, Алеппо и Дамаск, превращались в поля сражений между янычарскими гарнизонами и местными ополченцами, едва слабела или рушилась центральная власть. И пока Европа переходила к дисциплинированным и финансируемым государством армиям, османы двинулись в противоположном направлении – к коалициям и конфедерациям частных армий, используемых для обороны границ.

На рубеже XVIII и XIX веков султан Селим III предпринял попытку реформировать армию и постепенно избавиться от янычар. При нем был создан новый полк, существовавший параллельно янычарам, но набранный из жителей Стамбула и выходцев из анатолийской провинции. Для этого полка были построены новые современные казармы, введена униформа в европейском стиле и проводились регулярные учения. К 1806 году полк уже разросся до полноценного корпуса, насчитывавшего 23 000 солдат и 1 500 офицеров. Однако Селиму III не хватило решительности использовать новую армию для силового разгона янычар, и в 1807 году «государевы рабы» в очередной раз взбунтовались и свергли султана, который спустя непродолжительное время был зарезан.

В 1808 году в возрасте 24 лет на престол взошел султан Махмуд II, двоюродный брат уже покойного Селима III. Он тут же совершил поездку по Балканам, став первым султаном за более чем два столетия, предпринявшим подобный вояж. Катался он не природу смотреть, а собирать союзников, которые разделяли его взгляд на будущее государство. Как и Селим, Махмуд осознавал необходимость реформ и ликвидации янычарского корпуса, однако он был куда более жестким и решительным, чем старший кузен. Он продолжил создавать новую армию, попутно укрепляя свое положение на троне. Это заняло годы, однако игра стоила свеч. И 15 июня 1826 года Османская империя шагнула в новую эпоху… ступая по трупам янычар. Верные Махмуду II артиллеристы окружили янычарские казармы и открыли по ним огонь прямой наводкой. Тех, кого не сразили пушки, добивало ополчение жителей Стамбула. Всего в тот день в Стамбуле было перебито порядка пяти тысяч янычар, а их корпус был официально упразднен.

Еще больше контента - на моем канале в Телеграм! Подпишись!

В библейской книге Бытия, в третьей главе, о грехопадении говорится следующее: Змей, который был самым хитрым из всех диких животных, вводит Еву в искушение, чтобы она съела плод с дерева из райского сада. Сначала она не поддается на его уловки, и отвечает, что Бог сказал, что они умрут, если съедят плод с дерева. Однако Змей обещает, что плод даст Адаму и Еве знание, которое сделает их способными различать добро и зло. В итоге Ева поддается на уговоры. Она берет плод с дерева, ест сама и делится им с мужем, который стоит рядом с ней. Затем их глаза открываются, они понимают, что они наги, и мастерят себе набедренные повязки из фиговых листьев.

Обратите внимание: нигде в здесь не говорится, что дерево — это яблоня, или что плод, который они едят, — яблоко. Еврейское слово в исходном тексте означает просто «плод», а не яблоко. В древности считалось, что это плод инжира. Это более логично, поскольку Адам и Ева прикрылись фиговыми листьями, когда осознали свою наготу. Однако когда тексты попали в Европу и были переведены на латынь, появилась некая игра слов, которая использовалась при переводе текста о фруктах, поскольку и «яблоко», и «зло» на латыни называются «malum». Поэтому было естественно позволить «плоду» стать яблоком.

Яблони вообще не слишком распространены на Ближнем Востоке, где когда-то была записана история Адама и Евы. Для этого дерева там слишком жаркий климат. Яблони родом из Причерноморья, в Европу их завезли монахи, и сегодня такие деревья лучше всего растут в зонах умеренного климата. Просто яблоки были (да и сейчас остаются) более популярными у европейцев, чем инжир — и в переносном, и в буквальном смысле.

Варианты перевода «яблоко» и «инжир» существовали бок о бок несколько сотен лет. Во французской и немецкой традиции фрукт обычно представал в виде яблока, но в средиземноморской, в византийской и итальянской он все же фигурировал в виде инжира. Различные точки зрения были четко обозначены, когда два величайших художника Европы, немец Альбрехт Дюрер и итальянец Микеланджело, в начале XVI века независимо друг от друга создали изображения Евы в Эдемском саду. Они выбрали разные мотивы: Дюрер воспроизвел пару вместе со змеей и яблоком, а Микеланджело, расписывая свод Сикстинской капеллы, предпочел инжир.

В течение долгого времени бытовало еще одно заблуждение, также восходящее к Бытию. Люди верили, что у мужчины на одно ребро меньше, чем у женщины, поскольку, согласно священному тексту, Бог сотворил Еву из ребра Адама. Археологам было бы значительно легче определить пол скелетов, если бы количество ребер различалось, но это не так. Мужчины и женщины имеют одинаковое количество ребер, а именно – двадцать четыре.

Еще больше контента - на моем канале в Телеграм! Подпишись!

Молодой французский поэт Франсуа-Мари Аруэ прославился своими едкими стишками, из-за которых его бросали в Бастилию, били на улице, потом снова бросали в Бастилию и даже выгоняли из Франции. Вернувшись в 1729 году из Лондона, где он пересиживал опалу, Франсуа-Мари встретил человека, изменившего его жизнь: математика Шарля Мари де Ла Кондамина. Этот математик утверждал, что знает, как они могут очень быстро и без особых хлопот разбогатеть. Секретом, о котором идет речь, была формула выигрыша в лотерею.

Подобно тому, как сегодня государства выпускают собственные долговые ценные бумаги для привлечения капитала, в XVIII веке Франция выпустила облигации с очень привлекательными процентными ставками, которые быстро приобрели популярность. Проблема заключалась в том, что предлагаемая процентная ставка была слишком высокой, и в 1727 году правительство было вынуждено снизить ее, чтобы и дальше поддерживать этот метод финансирования. Последствия этого решения были катастрофическими: стоимость облигаций резко упала, и правительство перекрыло кран. Пеллетье-Дефору, генеральному контролеру финансов (министру финансов) короля Людовика XV, пришлось использовать все свое воображение, чтобы уменьшить эту утечку доходов, и он придумал способ это сделать – провести лотерею.

Все французы, имеющие ваучеры госдолга, могли купить билеты для участия в этой лотерее. Выигрышный билет давал своему обладателю право вернуть номинальную стоимость своих ваучеров — к тому моменту их реальная стоимость была значительно ниже номинальной — и, само собой, дополнительно получить выигрыш по лотерейному билету. Благодаря этой лотерее можно было бы восстановить доверие к государственным облигациям и поднять их стоимость, а также получить дополнительные деньги с продажи билетов.

За каждую облигацию, номинальная стоимость которой составляла тысячу ливров, можно было купить билет, заплатив один ливр, и принять участие в лотерее. Однако Пеллетье-Дефор, судя по всему, не очень хорошо разбирался в математике, потому что сумма призов по выигрышным билетам превышала сумму, которую он мог собрать, даже продав все билеты. Поэтому математик Шарль Мари де ла Кондамин и Франсуа-Мари Аруэ объединились, чтобы собрать как можно больше ваучеров и таким образом иметь возможность купить больше лотерейных билетов. Поскольку облигации стоили существенно меньше номинала, заговорщики массово скупали их с рук, предлагая сумму заметно выше их рыночной цены, но ощутимо ниже номинальной. Многие держатели облигаций справедливо решили, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, поэтому с радостью уступали свои ценные бумаги двум компаньонам.

На 8-е число каждого месяца, в день проведения лотерейного розыгрыша, Аруэ и Кондамин срывали банк, и это продолжалось до тех пор, пока Пеллетье-Дефор, уставший от того, что они всегда выигрывали, не подал на них в суд за мошенничество. Однако формально математик и поэт не совершали никакого уголовного преступления и действовали в рамках правил, предусмотренных лотереей, поэтому суд принял их сторону. Тем не менее, в ходе судебного разбирательства вскрылись все недостатки и уязвимости лотереи, поэтому лавочку быстренько свернули, а Пеллетье-Дюфор вскоре лишился своей должности.

Двум друзьям удалось собрать более 500 000 ливров – астрономическую сумму, которая позволила им жить в свое удовольствие и заниматься любимым делом, не думая о заработке. Франсуа-Мари Аруэ вернулся к праздной жизни поэта и литератора, и продолжил раздражать высший свет своими едкими эпиграммами, которые подписывал псевдонимом – Вольтер.

Еще больше контента - на моем канале в Телеграм! Подпишись!