Рассказ про Вальку
Валька была женщина. В принципе, иногда это служит достаточно емким описанием для человека неискушенного и уже располагает его к влюбленности. Ноги Валькины были прекрасны, как пейзажи античности. Остальные формы из эпохи так же не выбивались – в голодный год Валькой можно было бы прокормить небольшой отряд кочевников. Дворовые коты смотрели на Вальку и облизывались, причем не только по весне, а всегда. Даже когда из-за пяти шуб не было понятно, кто перед тобой – человек или пароход.
Всё в ней было прекрасно, но, пожалуй, самым прекрасным ее качеством была бесхитростность. Вот уж и вправду редчайшее явление для современного мира, где почти каждый думает о том, как бы обмануть ближнего своего, а в идеале еще и чужого ближнего и вообще (чего скромничать?) всю страну объедать (цензура).
Валька не умела завидовать. Всё умела, складная была баба – и пироги печь, и под трактор лечь, но вот зависти не понимала. Жили бедно, в деревне. Отца Валька никогда не видела, не факт так же, что помнила этого человека в лицо и мать Вальки, да отпустит ей все грехи апостол-практикант, лукаво улыбаясь. Воспитание дали Вальке дед с бабкой, взяв с нее обещание ни всуе, ни в других каких злачных местах не упоминать мать свою, что Валька охотно и делала (точнее – не).
Во всякие таинства жизни, романтику и прочие плотские утехи посвящать Валюху было некому и некогда – хозяйство (воспринимаемое в данном случае сугубо однозначным понятием) требовало человека. Хозяйство всегда требует, хотя заводит его человек не насильно. Прямо, как жена.
Посему идеалом отношений мужчины и женщины для Вальки был вечерний просмотр телевизора, показывающего по настроению различные участки своего полувыцветшего монитора, а так же вечное соревнование в количестве болячек и перечисление их в алфавитном порядке друг другу.
Ничто, как говорится, не предвещало. Так бы и жили, пока телевизор не выцвел. Но случилось с Валькой неожиданное, а именно – возраст. Возраст и женщины, это как алкоголик и водка. Все притворяются, что любят его и не боятся, а в тайне мечтают никогда больше не знать, что это такое и внутренне дрожат при этом слове, поднося ко рту лимон.
Соседки всё чаще при Вальке стали говорить какое-то странное заклинание (или ругательство, поди их разбери), звучавшее как «порабызамуж». Валька бесхитростно рассказала деду с бабкой за вечерним просмотром трех кусков ведущей прогноза погоды о переживаниях соседок относительно бесхозных (и оттого особенно прекрасных) Валькиных округлостей, которым скоро исполнялось 28.
Дед сразу сказал: «Херня это всё!». Бабка заулыбалась, отчего-то отвела глаза и сказала Вальке: «Не переживай, само придет».
На этом дискуссия о возможной большой и светлой любви, ипотеке и трех детях закончилась. Валька похлопала огромными глазищами, подняла округлости и пошла на двор загонять скотину на ночь в сарай.
Утром следующего дня дед с утра пораньше (читай – ночью с бутылкой самогона и закуской в виде лысины соседа Петровича) отправился на рыбалку, правда забыл ведро и снасти. По этой причине бабка, едва пробудившись и обнаружив провал Штирлица, взяла снасти (сулившие стать оборудованием для пыток) и пошла к соседке – жене лысины Петровича разрабатывать подробный план экзекуций.
Когда проснулась Валька и вышла на двор, прикрываемая лишь косой, петух онемел и повалился замертво с забора – чего сказать, стар был, не оценил широту души русской. Валька не заметила потери бойца и, накинув висевший тут же на веревках халат, зашагала в сарай – воинствующие супруги и лысина Петровича не удосужились его отпереть и выпустить страждущих до червей куриц.
Валька отперла сарай, выпустила кур и прочую мелкую тварь, а затем совершенно опешила. В куче свежеуготованной соломы лицом вниз лежал мужик, совершенно голый и совершенно храпящий. Так как прикрывать храп мужика за неимением голосящей скотины было больше некому, Валька решила не мудрствовать лукаво и, будучи не робкого десятка, окатила незваного оперного певца водой из ночной поилки.
Мужик, надо сказать, тоже был не из робкого десятка и сразу попытался ударить Вальку, сопровождая все свои телодвижения отборными выражениями. Даже куры пришли посмотреть, но быстро вспомнили про червяков и удалились, обсуждая детали происходящего.
Самый лучший момент для знакомства, как ни крути, был именно сейчас. По Вальке видно, что не замужем – уж больно руки сильные для такой тяжелой поилки – а по мужику видно, что он работоспособный. Утро как никак.
Так и познакомились, деваться было некуда, куры бы не одобрили. Мужик при ближайшем рассмотрении (предварительно обличенный в парадный костюм огородного пугала Виталия) оказался с фингалом, без образования, зато непьющий. Вот щас прям бери и жанись, ей-богу!
Валька налила непрошенному гостю чай, а сама с округлостями села напротив и хлопала огромными глазищами, против воли вспоминая то ругательство, которое слышала от соседок. Тем временем исполняющий обязанности Виталия гражданин сетовал на судьбу, мол ушел в армию, служил, был бит, освоил строевой и стратегию, побратался с комбатом, всё как у всех. Возвращаться домой не хотел, жаждал перспектив и других на букву «п», чего скрывать, жаждал тоже. А в городе из легкодоступных «п» были только непечатные. Так и пришлось работать кое-где, кое-как, мягким местом об косяк.
Решил таки бросить всё и вернуться домой, там как примут уж. Собрал пожитки, взял расчет и стал ловить попутку, ибо автобус только до станицы ходил, а оттуда до деревни еще километров тридцать. Ближе к полуночи остановилась шестерка, своей приближенностью к земле говорившая либо об отсутствии страха, либо мозгов (но об отсутствии нескольких витков пружин – бесспорно). Но выбора у нашего героя не было, ибо ласточка, по словам водителя, держала путь как раз к месту назначения.
Дальше, говорит, фрагментами помню. Разговорились, водитель всё больше спрашивал, чем рассказывал. Предложил водки, я не стал отказываться, хотя от природы равнодушен к алкоголю (вот ведь подарок судьбы!). Водитель сам тоже выпивал, но смешивал с чаем. А вот на подъезде к родной деревне (читай – Валькиной) будто шарахнуло чем-то, пару вспышек помню, звуки возни какой-то, всё как в киселе, а дальше уже вот холодно, мокро, кругом сено и ты, говорит, стоишь с поилкой в руках.
Сам рассказывает, чай пьет (бубликов пока боится) и на Вальку украдкой смотрит, стараясь попадать точно в глаза. Валька розовеет на глазах и мысли о поцелуях при полной луне в сарае со спящими курами не кажется уже такой нелогичной.
В этот момент со двора доносятся крики – бабка чего-то верещит. Валька выбегает во двор, дабы пресечь обнаружение бабкой «жаниха» в костюме Виталия и порождению в ее голове относительно Вальки ненужных мыслей. Но бабке, очевидно, не до того было. Завидев внучку, она разоралась пуще прежнего: «Валюха, ох, чего делается! Встала чоли? Курам-то дала?.. Ладно. Собирайся, Валюха, поехали в центр. В малицыю этот старый идиот опять попал, на мою голову позорище! *горестно всхлипывает и машет руками* Собирай паспорты и поехали, нас вон Витька отвезет, Людкин сын, я договорилась дорогой-то».
Ну, прямо МХАТ. Кино и немцы, так вопила на славу. Валюха быстро осознала серьезность положения, забежала в хату, накинула платье прямо на халат, надела босоножки, хватанула документы, шепнув на прощание охреневшему гостю «Жди, я вернусь!» и, обдав его ароматом нецелованных округлостей, удалилась.
По дороге в малицыю заехали за Нинкой – женой лысины Петровича и таким дружным гуртом завалились через полчаса прямо в отделение. Маленькое одноэтажное здание, четыре комнатушки, скудный коридорчик, короче – совок. Соседняя деревня, благо, все свои. Бабка Валькина сразу давай голосить, тут уж в дело вступились Валька и Нинка – Валька оттащила бабку, попутно пытаясь ее успокоить, а Нинка, в молодости – Нина Александровна, учитель русского языка и литературы в сельской школе – принялась искать общий язык или иные средства коммуникации с органами правопорядка.
В ходе следствия, проведенного женщинами и органами, отдельно от женщин, выяснилось следующее. Дед и Петрович прилично (бухали) рыбачили на берегу полузаросшего тиной и мусором озерца, уже светало, еще живой петух орал, всё чин-чинарём, значится. Далее они услышали рев мотора какой-то окаянной тарантайки (со слов лысины Петровича) и, подняв головы, успели их только что пригнуть, ибо тарантайка явно имела наклонности камикадзе, потому как направилась прямиком к водяному, распугав всех рыб, которых они, разумеется, собирались всех поймать.
Сообразив на двоих что к чему, начали орать мол «Есть кто живой, подай голос, авось вытащим» (в переводе на более цензурный язык), из машины доносились невнятные звуки, сама металлическая гробница тем временем стремительно уходила под воду. А озерцо хоть и было с виду дряхленьким, глубину имело приличную, особо опытные (алкаши) рыбаки утверждали наперебой, что видели там Лохнесское чудовище (с тех пор и запили).
Дед с Петровичем, уже трезвые, сокрушаясь о том, что самогон переведен был зря, пытались хоть как-то помочь утопающему. Однако, несмотря на всю храбрость их и отвагу, окромя пустой бутылки да банки от консерв, ничего из средств спасения утопающих на берегу найдено не было. Оставалось только поддерживать пловца с трибун, однако тот, на удивление бывалых рыбаков, даже не пытался открыть дверь и вскоре ушел на дно в своем железном гробу.
Ничего не оставалось нашим героям, как пойти до ближайшей хаты и просить звонить в малицыю. Оттуда уже и известили жён, а мужиков до выяснения заперли в обезьяннике на три с половиной человекоместа.
Бабке и Нинке позволили-таки ближе к обеду забрать под честное слово (и подписку о невыезде) своих супружников, благо, они уже обрели дар речи (дар человеческого запаха еще предстояло обрести).
Казалось бы, катарсис случился, толпа должна ликовать, дамы в воздух бросать чепчики. Но нет. Финал истории куда интереснее фабулы. Даже, пожалуй, пикантнее.
По возвращении бабка и Валька застали по-прежнему ничего не понимающего ночного гостя в костюме Виталия за столом, так же держащего кружку и ужасно испугавшегося бабки. Глазастая Валька заметила, что количество бубликов уменьшилось, однако, ровно настолько, насколько мог себе позволить приличный человек.
Пришлось объясниться. Бабка подобрела, потому как с первого раза решила, что в дом забрался вор и придется опять возвращаться в малицыю. Сели, выпили чай. Доели бублики, бабка пошла справить обед, Валька, томно посмотрев на слегка расслабившегося гостя, вышла на двор проверить скотину да воды набрать в баню. На дворе встретила Нинку, уже без Петровича, направлявшуюся к ним.
– Бабка-то дома? – с калитки заголосила Нинка.
– Дома, дома! – отвечала Валька.
– А этот?
– Дед в сарае заперт, сено перекидывает.
На этом зашла Нинка в дом и почти тут же услышала Валька визги, слезы и прочие женщинские звуки, которые, в зависимости от тембра, могли означать и крайнюю степень любви, и крайнюю степень опасности для окружающих.
Валюха от нетерпения побросала ведра в еле успевших увернуться курей (куры покрутили у виска) и побежала в дом. Случилось следующее.
Нинка в госте в костюме от дизайнера Виталия Пугаловича узнала с первого взгляда своего сына, которого последний раз видела у военкомата четыре года назад.
Гость, опять насмерть перепугавшись, вцепился в чашку чая как в последнюю соломинку.
Бабка Валькина обронила свеклу целиком в борщ и, тут же осознав происходящее, кинулась обнимать обоих и вспоминать, не вылакал ли этот старый козел из сарая еще и наливку.
Почему не узнала Нинкиного сына бабка Вальки, спросит меня читатель. А причина, в общем, проста, хоть и комплексна. Во-первых, у бабки зрение как у курицы ночью – очки не носит принципиально, «шобы не видеть ентого идиота», а для хозяйства хватает, да и сила привычки. Во-вторых, сама она с ним виделась редко, молодежь всё-таки дома не сидит вечерами, а тут пред ней возник небритый мужик, с фингалом, в костюме Виталия, мычит и бублик ест. Поди узнай тут.
Институтки жаждут свадьбы и хэпиенда, о котором так загадочно твердят нам романы Жаклин Сюзен, но пока рано.
Через какое-то время выясняется, что машина, утопившая мечты двух старых алкоголиков о рыбалке, была в угоне, а угонщик – незадачливый воришка, случайно попавший под УДО и в первый же день себе сей железный гроб угнавший. Сидел постоянно, посему отвык машину водить, еле-еле ехал (не в плане скорости, а в плане навыков). Сам был с той деревни, очевидно, решил повидать родных (однако с тюрьмы никогда не писал и не искал их), но не справился с управлением, к тому же подвыпил, а в озере уж сообразил, видимо, что дверь заклинивает намертво.
В общем, схоронили мужика на местном кладбище. Дело закрыли, машину с русалками вернули хозяину. Малицыонер приходил потом к Нинке и к Валькиным – спрашивал, показывал фото и называл имя, хотел найти родных. Дед не признал, бабки дома не было. Когда вернулась, Валюха рассказала что и как было – бабка сразу обмерла и перекрестилась.
Когда отпоили бабку пустырничком (правда, дед настойчиво наливку предлагал), призналась – отец то Валюхин был. Мать Валькина никому не говорила, от кого ребеночка носит, а матери один раз только проболталась случайно, мол, от Тольки – местного хулигана-сироты, что в деревне у тетки жил, да потом по тюрьмам пошел.
А замуж Валюха вышла вскоре, да. Когда округлостей в ее организме уже заметно так прибавилось, бабка и спалила всю контору. Хотела еще и сеновал спалить, но не дали. Жаница ухажер не отказывался, даже наоборот, как-то приосанился, ходил щасливый. Бабка все говорила, что наденет на него костюм Виталия, в котором его Валюха и нашла (так и не призналась она, что сразу увидела жаниха во всей красе). Но, вроде, всё обошлось.
Вот так и получилось, что отец Валькин всем судьбу устроил. И машину помыл, и деда с Петровичем от выпивки отучил (не без помощи бабки и Нины), у Петровича даже один седой волос вырос на лысине. Гордится, не стрижет. Но самое главное – Вальке такого хорошего мужика нашел. А сам помер тихонечко.
Идеальный отец.
(с) Sartomasy. 2018
