Армейская курилка

Глава 26. Травматология

Я не знаю, как это объяснить. Наверное, это называется интуицией? Но иногда мы чувствуем, что сейчас позвонит телефон, за несколько секунд до звонка. И мы понимаем, что случилось что-то непоправимое, ещё до того, как услышим в телефонной трубке чей-то голос.

Так было и в этот раз. У меня сильно заболело сердце ещё до того, как раздался звонок моего мобильного телефона. Звонила сестра. Сказала, что мама попала в больницу. Днем она убиралась на даче на втором этаже. Неожиданно у неё закружилась голова. И стало не хватать воздуха. Мама открыла балкон и в полубессознательном состоянии упала через ограждение вниз. На садовую скамейку. Сейчас находится в реанимации. В очень тяжёлом состоянии. Мне нужно срочно приехать.

Через два часа я был в Клину. Еще через полчаса мы с сестрой были в городской больнице.

К нам вышел заведующий хирургическим отделением. Сказал, что состояние у мамы очень тяжелое. Пробита голова, сломаны ребра – сколько точно, пока неизвестно. Возможно, пробито лёгкое. В сознание она так и не приходила. И шансов на выздоровление у неё нет.

- Прощайтесь с мамой.  Ей осталось совсем немного. - Сказал он напоследок. Больше разговаривать ему с нами было не о чем.

И все же я задержал его на мгновение.

- Доктор, ну, вы же не бог, чтобы всё знать - кому и сколько отпущено? Вы просто делайте свою работу. И, может быть, у мамы появится шанс?

Видимо, я нёс какую-то ахинею? Но врач почему-то остановился, повернулся и внимательно посмотрел на меня.

- Мы сделали все, что могли. Можете сделать лучше, делайте. Что вам от меня-то нужно?

Я попросил только одно.

- Пропуск в отделение. Без вашего разрешения меня к ней не пустят.

- Хорошо. Вас пропустят.

На следующее утро мы с сестрой снова были в больнице. Завотделением не забыл о своём обещании, мне действительно разрешили посещать маму. Первичный осмотр был не утешительным. Мама была без сознания, дыхание с хрипами. Рентгеновский снимок грудной клетки размыт настолько, что разобрать, сколько и чего там сломано, было невозможно.

Через полчаса маму снова повезли на рентген. Меня попросили помочь её отвезти. Сначала я не понял, зачем? Но вскоре выяснилось, что в отделении нет рентгеновского аппарата, который мог бы делать снимки для лежачих пациентов.

Моя задача заключалась в том, чтобы вместе с санитаром попытаться удержать маму в «стоячем» положении в то время, пока будет делаться снимок. Это было какой-то дикостью. Да, мы попытались. Получилось у нас это не очень. Понятно, что и второй снимок мало, чем отличался от первого. На нём тоже было невозможно хоть что-то разобрать.

Но, как я понял, никто особенно разбираться и не собирался. Четыре сломанных ребра легко можно было разглядеть и на первом снимке. Похоже, это было уже не важно? Просто маму уже списали. На следующий день её перевели в обычную палату. Чтобы она не занимала место в реанимации. Перевели умирать.

Выглядела мама, действительно, не очень. Но, при внимательном рассмотрении, рана на голове оказалась не такой серьезной, как я подумал вначале. Хрипы в легких не слишком сильными. Беспокоила неизвестность относительно возможного повреждения внутренних органов. Но больше всего беспокоило то, что мама провела трое суток совершенно неподвижно. В отделении было жарко. И она сильно потела. По Афганистану я прекрасно знал, чем это чревато.

К счастью, в отделении оказалась очень хорошая старшая медсестра. Женщина пенсионного возраста. Когда я обратился к ней за помощью, она мне не отказала. Вечером с работы пришла моя сестра. И втроем мы хорошенько помыли маму. Впервые за все эти дни.

То, чего я больше всего опасался, подтвердилось - на больших ягодичных мышцах я увидел два маленьких темных пятнышка. Что-то вроде синяков. Мне хотелось верить, что это были всего лишь синяки. Но на всякий случай, уже со следующего дня, мы с сестрой начали протирать эти места борным спиртом.

К сожалению, через пару дней эти крошечные синяки превратились в небольшие язвы. А потом из них потекла гнойная жидкость. Это были пролежни. То, чего я боялся больше всего. Мышечная ткань в этих местах с каждым днем стала стремительно уменьшаться и исчезать. Под кожей образовались большие полости, практически до самых костей. То, что будет дальше, я уже знал. Но именно в этот день мама пришла в сознание.

- Что со мной? - Спросила она.

- Ничего страшного, мам. Просто потеряла сознание и упала со второго этажа. Как ты себя чувствуешь?

- Нормально. Только болит всё сильно.

- Если болит, значит, заживает, - я попытался её немного приободрить. - Скажи, что тебе завтра принести поесть? Чего-нибудь вкусненького?

Есть мама не хотела. Но есть было надо. Ведь для выздоровления обязательно нужны силы. Я предложил ей привезти завтра с дачи салат из огурцов. Мама всегда переживала, что мы с сестрой слишком на неё тратимся. И поэтому мысль о том, что ей привезут что-то с дачи, а не из магазина, была воспринята мамой положительно. Но что было еще более важным, в этот день мама впервые пообедала и поужинала. Хотя, чтобы она съела первые две ложки, пришлось довольно долго её убеждать и уговаривать.

На следующее утро я приступил к приготовлению салата из огурцов. Согласитесь, это не самое сложное блюдо в меню любого начинающего шеф-повара. Проблема заключалась лишь в том, что маме недавно сделали вставные зубы. Но она к ним так и не смогла привыкнуть. И ела без «зубов». Поэтому салат нужно было делать с учётом этого.

Я снял кожицу с парочки молодых огурцов, порезал их на маленькие кубики, не более чем пять на пять миллиметров. Выдавил через чесночницу зубчик чеснока. Посыпал все мелко порезанными листьями петрушки, лука и укропа. Для первого раза размер порции был не слишком большой - половина одноразового двухсотграммового пластикового стаканчика. 

Но мама съела эту порцию с удовольствием. Это было здорово. Потому что, когда человек начинает кушать, у него появляется маленький шанс. В то время мы были рады любому шансу. После того, как мама пришла в сознание, она не пропускала ни одного приема пищи. И каждый день, на обед, мы приносили ей этот огуречный салат.

За последующие две с половиной недели пролежни «съели» практически полностью ягодичные мышцы с двух сторон. До костей. Всё это время мы протирали маму борным спиртом и обрабатывали раны ихтиоловой мазью. Но улучшений не наступало.

Не скрою, я был сильно удивлен, когда увидел, как стремительно пролежни уничтожают мышцы. Но еще сильнее я был удивлен, тому, что увидел дальше.

В какой-то момент процесс разрушения мышечной ткани вдруг остановился. Несколько дней не было никаких изменений. А потом мышечная ткань стала расти. Примерно по два-три миллиметра в сутки.

Если бы мне кто-то сказал об этом раньше, я бы, ни за что не поверил. Но теперь я сам был этому свидетелем. Почему-то после этого я немного успокоился. Поверил, что всё у нас получится.

По утрам всё так же протирал маму борным спиртом и менял повязки. Вечером меня сменяла сестра. Через месяц мы уже пробовали понемногу сидеть и даже чуть-чуть ходить. В свободное время я стал заниматься с соседками мамы по палате. Кому-то делать массаж, кого-то просто консультировать. Травматология всегда была моим вторым родным домом. И мне нравилось, что благодаря моему участию, соседки мамы шли на поправку гораздо быстрее.

В один из дней в палату заглянул заведующий отделением, в окружении своей медицинской свиты и студентов медицинского института. Он был немногословен. Поздоровался со всеми. А потом подвел всех к кровати моей мамы. Лечащий врач рассказал студентам её историю болезни, о пролежнях и о том, как быстро сейчас они заживают. А заведующий отделением, обращаясь к студентам, добавил:

- Смотрите внимательнее. Здесь происходит чудо.

Никого чуда в этом не было. Просто мы боролись за жизнь нашей мамы. Даже тогда, когда, казалось, что шансов у нас больше нет. Боролись вместе с врачами и медсестрами. Все вместе! И мама не сдавалась…

Через несколько дней завотделением пригласил меня к себе в кабинет. И начал ругать за то, что я слишком много времени занимаюсь с мамой. Что слишком сильно её нагружаю.

- Сергей Иванович, да поймите меня правильно! Вашей маме не нужно столько ухода. Вы её просто мучаете, заставляя отгадывать кроссворды, так много сидеть и делать упражнения.

Я слушал его внимательно, не понимая, к чему он клонит?

- Вы слишком много времени тратите на свою маму, – заведующий отделением продолжал переливать из пустого в порожнее. Но вдруг интонация его резко изменилась. И в ней появились совершенно неожиданные, просительные ноты. - Сергей Иванович, возьмите ещё две палаты.

Предложение это было действительно неожиданным. Но я хорошо помнил о том разрешении на посещение реанимации, которое он мне выписал. Не каждый заведующий отделением на это бы пошёл. Никто бы, наверное, кроме него! И это дорого стоило. После этого, разумеется, отказать ему я не мог.

Поэтому пришлось мне взять шефство над двумя соседними палатами. Палаты были не против. И со следующего утра я просто приходил в эти палаты в гости. Рассказывал пациенткам моих палат о своих путешествиях, делился с ними своим госпитальным опытом и своими лекарскими знаниями. Делал массаж, кому он требовался. По словам тех, кто лежал в моих палатах, требовался он практически всем.

Прошло два месяца с того дня, как в эту больницу привезли мою маму. Привезли умирать. Через два месяца мы выписывались. Домой. Ходила мама ещё с трудом. И только с палочкой. Диагноз с пробитым лёгким, к счастью, не подтвердился. Сколько точно рёбер было у мамы сломано, мы так и не узнали. Хотя и знали, что не менее четырех. Но всё это было не важно. А важным было то, что пролежни у мамы прошли полностью. И все вместе мы смогли сделать маленькое чудо - изменить предначертанное не только врачами, но, возможно, и Судьбой? Хотя, нет, не изменить, а лишь чуть-чуть подправить в правильном направлении – ведь хорошие люди и наши мамы должны жить долго и счастливо.

Перед нашим отъездом из больницы, заведующий отделением снова пригласил меня к себе в кабинет.

- Сергей Иванович, это вам, - и показал взглядом на небольшую картонную коробку, стоящую на столе.

Я приоткрыл крышку коробки. В коробке стояло шесть бутылок элитного коньяка. Не понятно было, за что сей подарок? На самом деле это я должен был благодарить завотделением.

- Понимаете, Сергей Иванович, с тех пор, как вы стали заниматься с мамой, у нас в отделении не было ни одного умершего пациента.

- Я что, раньше часто умирали?  - Не удержался я от вопроса.

- Часто, - с грустью в голосе произнес заведующий, но уточнять, как часто, не стал. - А за последние два месяца, ни одного. Скажите, ведь вам со стороны виднее, что мы делаем не так?

Самое интересное, что о работе заведующего отделением я слышал от своих знакомых и раньше. Он был очень талантливым хирургом. После окончания медицинского института, его довольно быстро назначили на должность заведующего хирургическим отделением. Больница тогда располагалась в старом здании. И помимо основной медицинской работы, ему постоянно приходилось решать какие-то, совершенно далекие от медицины, вопросы, связанные с ремонтом, с текущей крышей и текучкой кадров. С дефицитом лекарств и нехваткой нужного оборудования. В лихие 90-е годы он словно бы перегорел.

Но недавно в Клину построили новые корпуса городской больницы. И после переезда в новое, светлое и современное здание у завотделением словно бы открылось второе дыхание. Он снова начал проводить сложнейшие хирургические операции. В глазах у него снова появился юношеский задор. И он словно бы сбросил пару десятков лет. Мне приятно было видеть его таким - обновленным.

- Знаете, вы и ваши врачи - большие молодцы. Вы сейчас делаете операции, которые по силам далеко не многим. Но проблема в том, что после ваших, зачастую уникальных, операций пациентам не хватает обычного сестринского ухода. Проблема не в вас, проблема в санитарках. Проблема в уходе за пациентами.

Я не стал рассказывать ему, что неоднократно обнаруживал санитарок за употреблением крепких спиртных напитков. Как они плакались мне о том, какие у них низкие зарплаты. И что за такие гроши, которые им платят, нормально никто не будет работать. К сожалению, я впервые в жизни, не стал вникать в чьи-то личные проблемы. За прошедшие два месяца мне не раз доводилось видеть, как посетители передавали этим самым санитаркам деньги и какие-то подарки с просьбой внимательнее ухаживать за их родственниками. Санитарки деньги и подарки брали, но практически ничего не делали. Даже то, что делать должны были по своим прямым обязанностям. Для меня это было немного странно. Ведь там, где я лежал раньше, санитаркам за их нелегкий и каждодневный труд можно было памятники устанавливать ещё при жизни.

Первый месяц я старался не обращать на это внимание. Ведь меня это не касалось. За мамой мы с сестрой ухаживали сами. Иногда нам помогала старшая медсестра. Но когда завтоделением попросил меня взять шефство ещё над двумя палатами, мне пришлось серьезно поговорить с санитарками. Как всегда, я был не очень многословен.

- Не нравится зарплата - увольняйтесь. Еще раз замечу пьяными, добьюсь, чтобы уволили. Те, кто будет нормально работать, будет нормально получать.

Почему-то они мне сразу поверили. Возможно, потому, что сами видели, как я работал рядом с ними на протяжении целого месяца. На всякий случай, при мне пить перестали. Стали лучше убираться в палатах. Вовремя выносить утки. И помогать пациентам.

Я не обманывал санитарок, когда говорил им, что они будут нормально получать, если будут хорошо работать. Здесь всё очень просто: когда пациент уезжает в морг, ни он, ни его родные обычно никого и ни за что не благодарят. Когда пациенты выписываются, их хлебом не корми, дай только отблагодарить тех, кто помог им выздороветь. В общем, количество благодарностей, в самой разной - материальной и денежной форме, которые получили санитарки за последний месяц, значительно превышало то, что раньше они получали чуть ли не за целый год.

- Мне показалось, что последние два месяца санитарки работали нормально? - Задумчиво произнес завотделением. – Хотя раньше я как-то не обращал на это внимание. 

- Да, последний месяц они работали нормально, - согласился я, сделав ударение на слове «последний». - Постарайтесь, чтобы и дальше, они работали так же.

На прощание мы пожали друг другу руки. Мне было приятно пожать крепкую и сильную руку хорошего человека и замечательного Врача (с большой буквы), который пошел на нарушение своих должностных инструкций ради спасения жизни больного.

Не секрет, что в военных госпиталях большим подспорьем для врачей в их работе является взаимовыручка пациентов, использование культурно-массовых мероприятий, встречи с интересными людьми. К сожалению, в гражданских больницах этот опыт используется крайне редко.

Александр Карцев, http://kartsev.eu

(отрывок из моего нового романа Принцип Рамзая" о работе военного разведчика под прикрытием. О том, что служба в горячих точках не проходит даром, но все ранения и болезни - не приговор, а лишь очередная задача, которую нужно решить. И что решать её лучше, помогая другим).)

Так уж получилось, что ко времени своей поездки в Афганистан я не мог похвастаться богатырским здоровьем. За двадцать шесть месяцев службы в Афганистане, кроме брюшного тифа, список моих «болячек» пополнился лихорадкой, касательным ранением ног, несколькими осколочными ранениями, новой трещиной лучевой кости. На трапециевидной мышце спины на всю жизнь остался небольшой бугор, размером почти в спичечный коробок - в память о пуле, попавшей мне в бронежилет. А ночь, проведенная вместе с моими разведчиками в снегу на Панджшере, «подарила» мне двустороннюю пневмонию.

Для городских ребят и диванных аналитиков все эти болячки и царапины могут показаться довольно экзотическими. Для тех, кто воевал в Афганистане или на Северном Кавказе всё это было делом обычным. У многих из них список «заработанных» болячек и царапин куда богаче моего. К сожалению, войны мало кому прибавляют здоровья из тех, кому пришлось воевать не в штабе, а на передовой.

Но самой большой проблемой для меня в Афганистане была контузия, полученная на операции под Алихейлем в июне 1987 года, когда я командовал отдельным разведвзводом 1-го (рейдового) мотострелкового батальона. Задача у нас была не самая сложная - почти месяц мы должны были просидеть на горках вдоль пакистанской границы. Чтобы афганские пограничники за это время смогли оборудовать за нашими спинами свои укрепрайоны. И перекрыть Древний Шелковый путь.

Действительно, не самая сложная задача. Сиди себе на горке, ничего не делай, да загорай! Одно беспокоило - душманы. На наших соседей, полковую разведроту 345-го парашютно-десантного полка, они периодически ходили в атаку. Средь бела дня. Снизу-вверх. Иногда ходили удачно. И нашей полковой разведроте приходилось помогать десантникам отбить горку у духов.

А нашу горку душманы просто обстреливали. Но с настоящей маниакально-депрессивной настойчивостью. В первые дни на позиции моего разведвзвода прилетало тринадцать реактивных снарядов за четыре минуты. С 6 часов утра до 6 часов вечера. Без перерывов на завтрак, обед и полдник. Позднее душманы подтянули 82-милиметровый миномет и 76-миллметровую горную пушку. Жить стало еще веселее. Но зато реактивными снарядами обстреливать нас стали гораздо реже.

В то время мои разведчики пытались на слух определить, куда прилетит очередной реактивный снаряд. Будет ли недолёт, перелёт или РС попадет точно по нашим позициям?  И в зависимости от этого принимали решение, что делать дальше - пижонить или ныкаться по окопам?

Я их понимал: когда устаёшь бояться, остается только пижонить. Но лучше – ныкаться! Сам был таким. Однажды, перебегая через небольшую полянку, слишком поздно услышал звук подлетающего снаряда. В результате добежать до ближайшей воронки я не успел. Пришлось залечь на открытом месте.

Говорят, что снаряд не попадает дважды в одну воронку. Интересно, что за умник придумал эту чушь? Снаряд попадает туда, куда захочет.

В этот раз он попал именно в ту воронку, до которой я не успел добежать. Благодаря этом, осколки ушли вверх и меня не задели. Но разрыв снаряда в паре метров от моей головы на всю оставшуюся жизнь подарил мне незабываемые ощущения, превратившиеся в дальнейшем в приступы сильнейшей головной боли.

Говорят, что сейчас есть какие-то волшебные средства от контузии? Достаточно лишь пару раз в год полежать в госпитале, проколоть какие-то лекарства и будет тебе счастье. К сожалению, я не очень большой любитель лежать в госпиталях. И добровольно нашим очаровательным врачам старался никогда не сдаваться. Просто как-то не везло мне на лечение. И чтобы не залечили меня до смерти либо не отрезали что-то лишнее, приходилось мне регулярно от них сбегать. Так что чаще всего доставался я врачам лишь в качестве почётного трофея - в бессознательном состоянии.

Обезболивающие мне тогда не помогали. К счастью мне хватило ума, не замещать их спиртным. К тому же, я не курил. Почему-то думал, что это лишнее, а в Афганистане и вредное – местные жители запах табака чувствовали издалека. И это могло погубить многих из нас.

Помог мне тогда Шафи. Он посоветовал регулярно делать массаж плеч, шеи, головы. А еще Шафи показал мне, где находится биологически активная точка Хэ Гу. Условно - в центре треугольника, образованного на кисти руки «продолжением» большого и указательного пальцев. По его словам, эта точка отвечает за общеукрепляющее действие на организм и её массаж (после массажа шеи и головы) должен был мне помочь. Но главное, Шафи посоветовал мне больше времени находиться на свежем воздухе. И, как можно чаще находиться на природе, вдали от шума больших городов.

Это были хорошие, а главное, легко исполнимые советы. Ведь последние два года я только тем и занимался, что находился на природе, на свежем воздухе и вдали от больших городов. Правда, иногда рядом со мной бывало довольно шумно. Особенно при обстрелах.

Но массаж, который делал мне Шафи, а позднее его дочь Лейла, действительно был чудодейственным. Мне становилось легче. И как-то само собой получилось, что я начал массировать точки Хэ Гу на своих руках.

Шафи частенько говорил: «Посеешь привычку, пожнешь характер. Будешь сеять хорошие привычки, получишь хороший характер». Насчет характера, я не уверен. Но разминание рук в области точки Хэ Гу действительно вскоре вошло у меня в постоянную привычку.

Головные боли еще долго преследовали меня. Но уже не были такими нестерпимо сильными. И обезболивающими таблетками я пользовался крайне редко.

Александр Карцев, http://kartsev.eu

P.S. Предыдущая глава - Принцип Рамзая. Афганистан

К Дню Военного разведчика

(отрывок из моего романа "Принцип Рамзая)

Одной из самых главных проблем, с которой я столкнулся в Афганистане, когда принял под командование сторожевую заставу, были обстрелы душманами штаба дивизии, баграмского аэродрома и наших застав. Бывали дни, когда на одну только мою заставу прилетало до семидесяти реактивных снарядов. А уж о минометных обстрелах и обстрелах из стрелкового оружия, и говорить не стоит. Все эти обстрелы приводили к потерям среди нашего личного состава. А я дал себе слово, что не только сам, но и все мои подчиненные вернутся с этой войны живыми. Но одного слова было мало, его нужно было подкреплять делами. Как учил меня в детстве отец: мысль – слово - дело!

Для этого нужно было совершенствовать инженерное оборудование нашей заставы, быстро учиться, думать за себя и за противника. И направлять его усилия в нужном себе русле.  А главное, нужно было срочно придумать новую систему управления огнем заставы.

Вскоре я сообразил «привязать» дирекционные углы танка, миномёта и боевых машин пехоты к трубе зенитной командирской, стоявшей у нас на заставе на первом посту. Это сразу же повысило эффективность нашего огня, как днём, как и ночью.

Обычно душманы выбирали места запуска реактивных снарядов по нашим заставам, штабу дивизии и баграмскому аэродрому вблизи от мирных кишлаков. Обстрелы проводили ночью. Когда первые снаряды улетали к цели, душманы уходили в безопасное место. И наш ответный огонь по ним немного запаздывал и был не слишком эффективен. Но в случае попадания по мирному кишлаку, мог принести кучу проблем.

В военном училище преподаватели тактической подготовки не раз говорили нам, что нельзя «играть» по правилам, придуманным противником. Нужно навязывать ему свои. А преподаватели Политэкономии часто повторяли тезис о том, что экономика определяет политику. А война – это продолжение политики другими средствами.

Поэтому, когда я смог собрать нужную мне информацию о главарях местных банд, ответный огонь мы стали открывать не по местам, откуда по нам производились пуски реактивных снарядов (и где никого уже не было), а по различным объектам, находящимся в личной собственности главарей банд (на ночь орудие нашего танка и пушки БМП-2 были наведены на них). Расход наших боеприпасов при этом сократился, как и резко сократилось количество обстрелов душманами наших застав, баграмского аэродрома и штаба дивизии из зоны нашей ответственности. И что было очень важно лично для меня - не только на моей заставе, но и в нашей роте больше не было потерь. И, конечно же, снизилось количество потерь в Баграме.

В конце декабря в очередной отпуск уехал командир отдельного разведвзвода, начальник разведки нашего батальона Толя Викторук. И на время отпуска мне пришлось принимать его разведвзвод.

За всеми этими делами и заботами выяснилось, что любая серьезная задача на войне не менее эффективна для скорейшего восстановления после ранений и болезней, чем хорошее питание и интересные рассказы. А все вместе они, с необыкновенной лёгкостью, творили настоящие чудеса. Так что, командуя разведвзводом, я довольно быстро восстановился после тифа. Хотя ходить мне ещё было тяжело.

В феврале 1987 года мой разведвзвод попал в засаду. Выбираться из засады нам пришлось через минное поле, установленное нашими саперами и вертолетчиками. Одна из духовских пуль попала в мину-лепесток буквально в нескольких сантиметрах от моего лица. Позднее фельдшер нашего батальона прапорщик Зернова Любовь Ивановна выковыривала осколки этой мины у меня из лица.

И говорила, что ехать в медсанбат, смысла нет – все равно рентген пластмассовые осколки не обнаружит. А через несколько лет они вылезут и сами. Думаю, что истинная причина была не в этом, а в том, чтобы в медсанбате нам не пришлось объяснять, по чьей вине мы попали в эту засаду.

Понятно, что ни о каком медсанбате речь не шла. На кого бы я оставил своих разведчиков?! Тем более что ранение, действительно, было пустяковым. Правда, оставшиеся осколки потом вылезли довольно долго (осколок из правого глаза врачи извлекли только после моего возвращения из Афганистана, а последний осколок вылез из верхней губы лет через пятнадцать). Но если не обращать на них внимания, то они действительно особых проблем не приносили. Хотя осколок, сидевший в верхней губе, позднее здорово мешал мне целоваться с красивыми девушками.

Первое время мои самостоятельные занятия медициной в Афганистане ограничивались обычными перевязками, накладыванием жгутов да экспериментами с французским медикаментами, целый ящик которых мне подарили ребята из баграмского разведбата. Сказали, что эти лекарства пригодятся мне в небольшом лазарете, который я открыл в соседнем кишлаке, неподалёку от своей заставы. Лекарства эти были скрытой формой благодарности за то, что на одной из совместных операций мой разведвзвод здорово выручил их третью разведывательно-десантную роту.

Вскоре мне пришлось вытаскивать осколок гранаты РГД-5 у себя из плеча и сделать парочку более серьезных операций - достать пулю из стопы кочевника-пуштуна, перебинтовать раненого дехканина и вылечить верблюда из соседнего кишлака. Из операционных инструментов у меня был тогда самодельный нож и небольшой пинцет. А из лекарств - таблетки стрептоцида, которые я чудесным образом, с помощью рукоятки ножа, превращал в волшебный порошок. И обычный йод. Хорошо, что с бинтами проблем не было.

Из обезболивающего - только один тюбик промедола, который мне пришлось разделить на двух своих пациентов (понимаю, что это было неправильно, но другого выхода у меня просто не было). Позднее, мне приходилось делать некоторые операции уже без обезболивающего. Перед операцией я заставлял своих пациентов сходить в туалет по-маленькому в пустую консервную банку. После операции промывал рану этой мочой. И обильно засыпал её стрептоцидом. Дальше были нужны - уход за пациентом и регулярная смена бинтов. И надежда на то, что всё у нас получится.

Да, хирург из меня был еще тот. Все-таки специальных медицинских знаний мне катастрофически не хватало. Но, как ни странно, мои первые хирургические опыты прошли вполне успешно. Настолько успешно, что, когда я лечил главаря одной из местных банд после осколочного ранения, мне пришлось оставить в его охотничьем патронташе патрон-сюрприз, начинённый порохом из основного заряда 82-миллиметровой мины, дабы вскоре исправить результаты моего слишком успешного лечения.

Самое удивительное, что никто из моих пациентов не умер у меня под ножом. Ни у кого из них не началась гангрена. И все они вскоре поправились. Кроме, того самого главаря моджахедов, который позднее погиб от несчастного случая на охоте. Но это был правильный несчастный случай – с первого дня своего пребывания на заставе я приучал местных душманов к одному простому правилу – убивать шурави нельзя. С теми, кто не усваивал это правило, обычно и происходили несчастные случаи.

Разумеется, я не должен был делать все эти хирургические операции. И мне очень сильно повезло, что они прошли успешно. Но у меня не было выбора.  Как не было выбора и у тех, кто обращался ко мне за помощью. Как и предупреждал меня Сан Саныч, с медициной в Афганистане тогда было туго. Далеко не все простые дехкане могли обратиться в больницу за помощью. И, уж тем более, душманы. А по моим наблюдениям, душман, вылеченный шурави, после излечения оставался душманом не более чем наполовину. А на вторую половину становился мирным дехканином, от которого можно узнать много полезного.

Ближе к замене, на одной из операций, осколками реактивного снаряда мне перебило обе ноги. Когда меня привезли в медсанбат, хирург сказал, что их придется ампутировать. В Афганистане я почему-то не так боялся погибнуть, как наступить на мину (мины - настоящая беда для войсковых разведчиков, которым часто приходится работать в таких местах, где этого «добра» в избытке). Боялся остаться без ног. Точно так же, как в детстве боялся получить травму позвоночника. И в результате, получил её. Вот и сейчас… Похоже, наши страхи часто материализуются?

В общем, настроение у меня было тогда совсем никакое. И в этот момент в палату, в которой я лежал, вкатилось «тело» в больничной пижаме на кресле-коляске, без ног. И начало рассказывать какие-то новости и анекдоты, шутить и подкалывать меня и моих соседей по палате - чтобы мы не кисли и не хандрили.

Если бы не этот неизвестный мне человек в больничной пижаме, скорее всего, я пустил бы всё на самотёк. И остался бы ждать операции. Но, словно какой-то волшебный пендель заставил мне встряхнуться. И заставил цепляться не столько за жизнь, сколько за сохранение своих ног.

На следующее утро, еще до подъема, я решил проведать нашего гостя. Чтобы сказать ему спасибо и попрощаться. Оказывается, он лежал в соседней палате. Когда я на костылях зашел в неё, то впервые увидел, как могут плакать мужчины. Это была даже не истерика, но слезы текли отовсюду - из глаз, из носа. Он размазывал их по всему лицу и не мог остановиться. Просто ночью ему приснилось, что он бегал на своих ногах...

Пришлось основательно его встряхнуть и сказать всё, что я о нём думаю. А потом обнять и долго, долго сидеть с ним рядом. Разговаривая ни о чем. Мечтая о том, что все лучшее у нас еще впереди. И что оно обязательно будет.

Он был сержантом-разведчиком. Во время одного из рейдов спрыгнул с БМП не в колею, а сбоку от машины, чтобы сходить в туалет по-маленькому и наступил на мину. Обычно в незнакомых местах мы старались ходить по-маленькому прямо с брони. Но не все – многим мешало наше дурацкое воспитание. А мягких пластиковых контейнеров для этих целей, «встроенных» в комплект полевого обмундирования, которые были бы совсем не лишними для разведчиков, пехотинцев и водителей, похоже, до сих пор не изобрели. Я так и не узнал, как звали того сержанта. Но до сих пор благодарен ему за то, что он заставил меня бороться.

В то же утро, прямо в пижаме, я перемахнул через забор медсанбата. Год назад мне уже точно так же пришлось бежать из инфекционного госпиталя, который находится по соседству с медсанбатом. В тот раз мне повезло больше, на стоянке я заметил БТР из нашего батальона. Сейчас на стоянке пусто. Пришлось ковылять до станции очистки воды, на которой постоянно заправляется водой наша батальонная водовозка. На этой водовозке я добрался до командного пункта батальона. Оставил там свои костыли. Переоделся у своих разведчиков в чью-то старую форму. Взял у ребят две гранаты Ф-1 и пешком ушёл к себе на Тотахан. Вдоль реки Барикав это было немногим более трёх километров. В хорошие годы минут на пятнадцать бега трусцой. К сожалению, тогда у меня явно было не самое лучшее время в жизни. А потому на эту дорогу ушло больше часа.

Представляю, в какой панике были все местные душманы. Вид бредущего, с черепашьей скоростью, одинокого шурави, явно не укладывался в их привычные стереотипы. Да, для такой хромоножки, как я, пройти эту дистанцию, было почти что подвигом. А для офицера - глупость, граничащая с самоубийством. Хорошо еще, что я не взял с собой костыли – они были бы, как красная тряпка для душманов, которые при виде их явно уделили бы мне гораздо больше своего внимания. Но мне было не до того, чтобы оценивать свои поступки. И думать о каких-то душманах. Я поднялся на выносной пост. От него по тропинке поднялся на вершину Тотахана. Часовой смотрел на меня, как на пришельца с того света.

Я не знал, что делать дальше. Вся надежда у меня оставалась только на Шафи. На его врачебные навыки и, может быть, на какое-нибудь волшебство? Потому что больше надеяться мне было не на кого. И не на что.

Александр Карцев, http://kartsev.eu