Духовные практики Востока

Ларри уже несколько минут как умолк, торопить его не хотелось, и я ждал. Но вот он подарил меня короткой дружеской улыбкой, словно вдруг вспомнил о моем присутствии.

— Приехав в Траванкур, я обнаружил, что мог и не наводить заранее справок о Шри Ганеше. Там все его знали. Много лет он прожил в пещере в горах, а потом его уговорили спуститься в долину, где какой-то добрый человек подарил ему участок земли и построил для него глинобитный домик. От Тривандрума, столицы княжества, путь туда неблизкий, я ехал целый день, сперва поездом, потом на волах, пока добрался до его ашрама. У входа стоял какой-то молодой человек, я спросил его, можно ли мне увидеть йога. У меня была с собой корзина фруктов — традиционное приношение. Через несколько минут молодой человек вернулся и провел меня в длинное помещение с окнами во всех стенах. В одном углу, на возвышении, застланном тигровой шкурой, сидел в позе размышления Шри Ганеша. «Я тебя давно жду», — сказал он. Я удивился, но решил, что ему говорил про меня мой приятель. Однако, когда я назвал его, Шри Ганеша покачал головой. Я преподнес ему фрукты, и он велел молодому человеку их унести. Мы остались одни, он молча смотрел на меня. Не знаю, сколько длилось это молчание. Наверно, с полчаса. Я вам уже описывал его внешность; но я не сказал, какая от него исходила необычайная безмятежность, доброта, покой, отрешенность. Я после своего путешествия весь взмок и устал, но тут постепенно ощутил удивительное отдохновение. Он еще молчал, а я уже был уверен, что именно этот человек мне нужен.

— Он говорил по-английски? — спросил я.

— Нет, но мне, вы знаете, языки даются легко, и на юге я уже успел нахвататься тамильского, так что много понимал и сам мог объясниться. Наконец он заговорил:

«Зачем ты сюда пришел?»

Я стал рассказывать, как попал в Индию и чем занимался три года, как ходил от одного святого человека к другому, будучи наслышан о их мудрости и праведности, и ни один не дал мне того, что я искал. Он перебил меня:

«Это я все знаю. Говорить об этом лишнее. Зачем ты пришел ко мне?»

«Чтобы ты стал моим гуру» — ответил я.

«Единственный гуру — это Брахман», — сказал он.

Он все смотрел на меня до странности пристально, а потом тело его внезапно застыло, глаза словно обратились внутрь, и я увидел, что он впал в транс, который индусы называют «самадхи», то есть сосредоточением, и во время которого, по их верованиям, антитеза субъекта и объекта уничтожается и человек становится Абсолютным Знанием. Я сидел перед ним на полу скрестив ноги, и сердце у меня отчаянно билось. Сколько времени прошло, не знаю, потом он глубоко вздохнул, и я понял, что он опять в нормальном сознании. Он окинул меня взглядом, исполненным бесконечной доброты.

«Оставайся, — сказал он. — Тебе покажут, где можно спать».

Меня поселили в хижине, где Шри Ганеша жил, когда только спустился в долину. Здание, где он теперь проводил и дни, и ночи, построили позже, когда вокруг него собрались ученики и все больше народу стало приходить к нему на поклон. Чтобы не выделяться, я перешел на удобную индийскую одежду и так загорел, что, если не знать, кто я, меня вполне можно было принять за местного жителя. Я много читал. Размышлял. Слушал Шри Ганешу, когда он был в настроении говорить; говорил он не много, но всегда был готов отвечать на вопросы, и слова его будили много мыслей и чувств. Как музыка. Сам он в молодости упражнялся в очень суровом аскетизме, но своих учеников к этому не понуждал. Он стремился отлучить их от рабства эгоизма и плотских страстей, толковал им, что путь к освобождению лежит через спокойствие, воздержание, самоотречение, покорность, через твердость духа и жажду свободы. Люди приходили к нему из ближайшего города за три-четыре мили — там был знаменитый храм, куда раз в год стекались на праздник несметные толпы; приходили из Тривандрума и других отдаленных мест, чтобы поведать ему свои горести, спросить его совета, послушать его наставления; и все уходили утешенные, с новыми силами и в мире с самими собой. Суть его учения была очень проста. Он учил, что все мы лучше и умнее, чем нам кажется, и что мудрость ведет к свободе. Он учил, что самое важное для спасения души — не удалиться от мира, а всего лишь отказаться от себя. Он учил, что работа, проделанная бескорыстно, очищает душу и что обязанности — это предоставленная человеку возможность подавить свое «я» и слиться воедино с вселенским «я». Удивительно было не столько его учение, сколько он сам — его милосердие, величие его души, его святость. Самая близость его была благом. Около него я был очень счастлив. Я чувствовал, что наконец-то нашел то, что искал. Недели, месяцы летели с неимоверной быстротой. Я решил, что побуду там либо до его смерти — а он говорил, что не намерен слишком долго обитать в своем бренном теле, — либо до тех пор, пока мне не будет дано озарение — то состояние, когда ты наконец разорвал путы невежества и познал с неоспоримой уверенностью, что ты и Абсолют — одно.

— А тогда что?

— Тогда, очевидно, нет больше ничего. Земной путь души окончен, и она больше не вернется.

— И Шри Ганеша умер? — спросил я.

— Да нет, не слышал.

Не успел он это сказать, как понял смысл моего вопроса и смущенно усмехнулся. Чуть помедлив, он продолжал, но так, что я сначала подумал, что он хочет уйти от второго вопроса, явно вертевшегося у меня на языке и вполне естественного, — было ли ему дано озарение.

— Я не все время проводил в ашраме. Мне посчастливилось познакомиться с одним местным лесничим, который жил на окраине деревни в предгорьях. Он был ревностным почитателем Шри Ганеши и, когда выдавалось свободное время, проводил у нас по два, по три дня. Приятный был человек, мы с ним много беседовали. Он был рад случаю попрактиковаться в английском. Через некоторое время он сказал мне, что у лесничества есть домик в горах и, если мне когда-нибудь захочется там побывать и пожить в одиночестве, он даст мне ключ. И я стал туда удаляться время от времени. Путь туда занимал два дня — сначала автобусом, до той деревни, где постоянно жил лесничий, потом пешком, но проделать его стоило — такое там было великолепие и тишина. Я забирал с собой рюкзак с вещами, нанимал носильщика, чтобы тащил припасы, и жил там, пока они не иссякнут. Домик был просто бревенчатая хижина с пристройкой, где стряпать, а внутри была походная койка, на которую каждый мог постелить свою спальную циновку, стол и два стула. Там, на высоте, никогда не было жарко, а по ночам бывало даже приятно развести костер. У меня сердце замирало от счастья при мысли, что ближе чем за двадцать миль от меня нет ни одной живой души. Ночью я нередко слышал рев тигра или страшный шум и треск, когда через джунгли продирались слоны. Я надолго уходил гулять. Там было одно место, где я особенно любил посидеть, потому что оттуда открывался широкий вид на горы, а внизу было озеро, к которому в сумерках сходились на водопой олени, кабаны, бизоны, слоны и леопарды.

Когда я прожил в ашраме уже два года, я отправился в мое горное убежище по причине, которая покажется вам смешной. Мне захотелось провести там мой день рождения. Пришел я накануне. А наутро проснулся еще затемно и подумал, что хорошо бы с моего любимого места посмотреть восход солнца. Дорогу туда я мог бы найти с закрытыми глазами. Я пришел, сел под деревом и стал ждать. Еще не рассвело, но звезды побледнели, день был близок. У меня возникло странное чувство, что вот-вот что-то должно случиться. Постепенно, почти незаметно для глаза, свет стал просачиваться сквозь темноту — медленно, как таинственное существо, скользящее меж деревьев. Сердце у меня забилось, словно в предчувствии опасности. Взошло солнце.

Ларри помолчал, виновато улыбаясь.

— Не умею я описывать, у меня нет слов, чтобы создать картину; я не в силах вам рассказать так, чтобы вы сами увидели, какое зрелище мне открылось, когда день воссиял во всем своем величии. Горы, поросшие лесом, за верхушки деревьев еще цепляются клочья тумана, а далеко внизу — бездонное озеро. Через расщелину в горах на озеро упал солнечный луч, и оно заблестело, как вороненая сталь. Красота мира захватила меня. Никогда еще я не испытывал такого подъема, такой нездешней радости. У меня появилось странное ощущение, точно дрожь, начавшись в ногах, пробежала к голове, такое чувство, будто я вдруг освободился от своего тела, а душа причастилась такой красоте, о какой я не мог и помыслить. Будто я обрел какое-то сверхчеловеческое знание, и все, что казалось запутанным, стало просто, все непонятное объяснилось. Это было такое счастье, что оно причиняло боль, и я хотел избавиться от этой боли, потому что чувствовал — если она продлится еще хоть минуту, я умру; и вместе с тем такое блаженство, что я был готов умереть, лишь бы оно длилось. Как бы мне вам объяснить? Этого не опишешь словами. Когда я пришел в себя, я был в полном изнеможении и весь дрожал. Я уснул.

Проснулся я в полдень. Я пошел в свою хижину, и на сердце у меня было так легко, что казалось, я не иду, а парю над землей. Я приготовил себе поесть, голоден был как волк, и закурил трубку.

Ларри и сейчас набил трубку и закурил.

— Мне страшно было подумать, что это было прозрение и что я, Ларри Даррел из Марвина, штат Иллинойс, удостоился его, когда другие, которые ради него годами занимались умерщвлением плоти и лишали себя всех земных радостей, все еще ждут.

— А может быть, это было всего лишь гипнотическое состояние, вызванное вашим настроением, одиночеством, таинственностью рассветного часа и вороненой сталью вашего озера? Чем вы можете доказать, что это было именно прозрение?

— Только тем, что сам я в этом ни минуты не сомневаюсь. Ведь переживание это было того же порядка, как то, что знавали мистики во всех концах света, во все века. Брахманы в Индии, суфии в Персии, католики в Испании, протестанты в Новой Англии. И в той мере, в какой можно описать то, что не поддается описанию, они и описывали его примерно в тех же словах. Отрицать тот факт, что такое переживание бывает, невозможно; трудность в том, чтобы его объяснить. Слился я на мгновение в одно с Абсолютом, или то прорвалось наружу подсознание, или сказалось сродство с духом вселенной, которое во всех нас скрыто, право, не знаю.

Ларри передохнул и поглядел на меня не без лукавства.

— Между прочим, — сказал он, — вы можете коснуться мизинцем большого пальца?

— Конечно, — сказал я и тут же это проделал.

— А вам известно, что на это способен только человек и приматы? Рука — поразительное орудие именно потому, что большой палец противостоит другим пальцам. Так нельзя ли предположить, что этот противостоящий большой палец, конечно в каком-то рудиментарном виде, сначала развился только у отдельных особей далекого предка человека и гориллы, а общим для него признаком стал лишь через несчетное число поколений? И точно так же, что если единение с высшей Реальностью, которое пережило столько разных людей, указывает на появление у человека некоего шестого чувства, то это чувство в очень-очень далеком будущем станет свойственно всем людям и они смогут воспринимать Абсолют так же непосредственно, как мы сейчас воспринимаем чувственный мир?

— А как это должно на нас отразиться? — спросил я.

— Этого я не могу предугадать, так же как первое живое существо, обнаружившее, что может коснуться мизинцем большого пальца, не могло предвидеть, какие бесконечные возможности открывает это простенькое движение. О себе могу только сказать, что неизъяснимое чувство покоя и радостной уверенности, которое охватило меня в ту минуту, живет во мне до сих пор и красота мира сияет мне так же свежо и ярко, как когда это видение впервые меня ослепило.

— Но как же, Ларри, ведь из вашей идеи Абсолюта должно бы следовать, что мир с его красотой всего лишь иллюзия, майя?

— Неправильно полагать, что индусы считают мир иллюзией; они только утверждают, что он реален не в том же смысле, как Абсолют. Майя — это всего лишь гипотеза, с помощью которой эти неутомимые мыслители объясняют, как Бесконечное могло породить Конечное. Шанкара, самый мудрый из них, решил, что это неразрешимая загадка. Понимаете, труднее всего объяснить, почему и зачем Брахман, то есть Бытие, Блаженство и Сознание, сам по себе неизменный, вечно пребывающий в покое, имеющий все и ни в чем не нуждающийся, а значит, незнающий ни перемен, ни борьбы, словом, совершенный, зачем он создал видимый мир. Когда этот вопрос задаешь индусу, обычно слышишь в ответ, что Абсолют создал мир для забавы, без какой-либо цели. Но когда вспомнишь потопы и голод, землетрясения и ураганы и все болезни, которым подвержено тело, моральное чувство в тебе восстает против представления, что все эти ужасы могли быть созданы забавы ради. Шри Ганеша был слишком добр, чтобы в это верить; он полагал, что мир — это проявление Абсолюта, излишки его совершенства. Он учил, что Бог не может не творить и что мир есть проявление его, Бога, природы. Когда я спросил, как же так, если мир — проявление природы совершенного существа, почему этот мир так отвратителен, что единственная разумная цель, которую может поставить себе человек, состоит в том, чтобы освободиться от его пут, — Шри Ганеша отвечал, что мирские радости преходящи и только Бесконечность дает прочное счастье. Но от долговечности хорошее не становится лучше, белое — белее. Пусть к полудню роза теряет красоту, которая была у нее на рассвете, но тогдашняя ее красота реальна. В мире все имеет конец, не разумно просить, чтобы что-то хорошее продлилось, но еще неразумнее не наслаждаться им, пока оно есть. Если перемена — самая суть существования, логично, казалось бы, строить на ней и нашу философию. Никто из нас не может дважды вступить в одну и ту же реку, но река течет, и та, другая река, в которую мы вступаем, тоже прохладна и освежает тело.

Арии, когда пришли в Индию, понимали, что известный нам мир — только видимость мира, нам неведомого, но они приняли его как нечто милостивое и прекрасное. Лишь много веков спустя, когда их утомили завоевания, когда изнуряющий климат подорвал их жизнеспособность, так что они сами испытали на себе вторжение вражеских орд, они стали видеть в жизни только зло и возжаждали освободиться от ее повторений. Но почему мы, на Западе, особенно мы, американцы, должны страшиться распада и смерти, голода и жажды, болезней, старости, горя и разочарований? Дух жизни в нас силен. В тот день, когда я сидел с трубкой в своей бревенчатой хижине, я чувствовал себя более живым, чем когда-либо раньше. Я чувствовал в себе энергию, которая требовала применения. Покинуть мир, удалиться в монастырь — это было не для меня, я хотел жить в этом мире и любить всех в нем живущих, пусть не ради них самих, а ради Абсолюта, который в них пребывает. Если в те минуты экстаза я действительно был одно с Абсолютом, тогда, если они не лгут, ничто мне не страшно и, когда я исполню карму моей теперешней жизни, я больше не вернусь. Эта мысль страшно меня встревожила. Я хотел жить снова и снова. Я готов был принять любую жизнь, какое бы горе и боль она ни сулила. Я чувствовал, что только еще, и еще, и еще новые жизни могут насытить мою жадность, мои силы, мое любопытство.

На следующее утро я спустился с гор, а еще через день прибыл в ашрам. Шри Ганеша удивился, увидев меня в европейском платье. А я надел его в доме у лесничего, перед тем как подняться к хижине, потому что там было холодно, да так и забыл переодеться.

«Я пришел проститься с тобой, учитель, — сказал я. — Я возвращаюсь к моему народу».

Он ответил не сразу. Он сидел, как всегда, скрестив ноги, на своем возвышении, застланном тигровой шкурой. Перед ним в жаровне курилась палочка благовоний, распространяя слабый аромат. Он был один, как в первый день нашего знакомства. Он вглядывался в меня так пристально, точно проникал взглядом в самые глубины моего существа. Без сомнения, он знал, что со мной произошло.

«Это хорошо, — сказал он. — Ты скитался достаточно долго».

Я опустился на колени, и он благословил меня. Когда я поднялся, глаза у меня были полны слез. Он был человек высокой души, святой. Я всегда буду гордиться тем, что мне довелось его узнать. Я простился с его учениками. Некоторые из них прожили там по многу лет, другие пришли позже меня. Свои скудные пожитки и книги я там оставил на случай, что кому-нибудь пригодятся, и, закинув за спину пустой рюкзак, в тех же спортивных брюках и коричневом пиджаке, в которых туда явился, и в потрепанном пробковом шлеме зашагал обратно в город. Через неделю я сел в Бомбее на пароход и высадился в Марселе.

Это было давно. Когда я, тогда 17-летним юношей, в 1917 году начал изучение индусской философии и санскритского языка, я натолкнулся на одно место в первой части "Патанджали-йога-Сутра", знаменитого классического трактата Раджа-йоги, которое меня заставило насторожиться. Это был 35-й афоризм, который гласит: "Та форма сосредоточения, которая вызывает чувственное восприятие, причиняет упорство органа мышления".

Комментарий Свами Вивекананды к этому месту следующий:

"Это вытекает совершенно естественно из сосредоточения. Согласно йогам, через сосредоточение органа мышления на кончике носа через некоторое время будут восприниматься чудесные благоухания, через сосредоточение на острие языка будут чувствоваться чудесные вкусовые ощущения и через сосредоточение мысли на середине языка получится чувство как бы от соприкосновения с чем-то. Если же упражняющийся сосредотачивает свои чувства на небе, то он увидит необыкновенные вещи. Но если кто-нибудь, у кого орган мышления казалось бы не способен к восприятию, но пожелает проделать некоторые из этих упражнений йоги, даже при недоверии к ним, его сомнения исчезнут, когда он через некоторое время на себе почувствует упомянутые эффекты и появится выдержка" (Свами Вивекананда, Раджа-йога).

Тысячи людей читали это место, многие из них восприняли его лишь поверхностно, только как средство для усиления выдержки и настойчивости и сосредоточения, но никому, очевидно, не пришло в голову, что за этими простыми словами скрывается нечто большее, чем доказательство того, что известные умственные восприятия, как говорит Вивекананда в другом месте своей книги, "можно узнать без соприкосновения с органами чувств".

Меня же эти слова приковали, как заколдованного, как будто бы я увидел тысячелетиями охраняемый вход во внутренность таинственной пирамиды Хеопса.

С фантастическим упорством перешел я к делу - сосредоточению на кончике носа, упражняясь каждое утро в течение 15-20 мин., не пропуская ни дня. Результат не заставил себя ждать - через 20 дней постоянно увеличивающееся, почти болезненное чувство зуда на кончике носа пришло внезапно, как гром среди ясного неба, вместе с в высшей степени приятным сладким запахом. Он появился на долю секунды, чтобы потом опять исчезнуть, но этого было достаточно, чтобы привести меня в неописуемую радость, след которой чувствовался мною целый день.

На следующее утро я приступил с усиленной энергией к этому упражнению, но эффекта не получилось. То же и на следующий день. И последующие дни не приносили ничего - только чувство страшного зуда на кончике носа. В конце концов приблизительно через 12 дней я ощутил страстно желаемый запах, который был сильнее прежнего раза и ощущался несколько дольше. Затем запах исчез. В последующие дни я продолжал настойчиво упражняться, так как на этот раз я предполагал сделать более короткий перерыв. Так и получилось, и в конце концов я мог вызвать "небесное благоухание" через 1-2 секунды сосредоточения, и это благоухание длилось в течение нескольких секунд. Я установил, что могу вызвать это явление всюду, где пожелаю: в толпе людей, на пляже, на базаре, где бог знает чем пахнет.

У меня было волшебное снадобье, которое меня всегда сопровождало. Я себя чувствовал, как Алладин из 1001 ночи, который со своей волшебной лампой мог заставить быть послушным себе не подвластного духа.

Я научил этому упражнению других и при этом установил, к моему большому удовлетворению, что все чувствовали одно и то же благоухание.

Но однажды характер запаха переменился: благоухание было таким же сладким и приятным, но оно было совсем другим.

Затем я пожелал почувствовать определенные запахи, и действительно появились желаемые запахи розы, гвоздики, лилии - любой запах оставался по моему требованию на месте, и был сильнее и ароматнее, чем в действительности.

Таким образом, я был в состоянии вызвать любой приятный запах. И, хотя мною овладела настоящая мания, все же я понимал, что это не представляло собой большого достижения, так как в сущности эта способность была ничем иным, как галлюцинацией, т.е. обманом чувств. Тем не менее я продолжал упражняться с неослабевающей энергией.

Однажды меня поразил аромат, которого я не желал, и это не был также тот запах, что явился в начале. Этот запах походил на начальную стадию при окуривании сиамской миррой и давал основание к заключению, что такие или похожие окуривания имеют целью привести человека в экстаз. Я был крайне изумлен и начал, как настоящая ищейка, нюхать все предметы, окружающие меня. Но безрезультатно. Наконец я открыл в соседней комнате, в одном из ящиков обрывок упаковки туалетного мыла. Так вот оно что! Хотя запах и был слаб, но это был именно тот аромат, который я чувствовал. Я был вне себя от радости, это был уже не обман чувств, не галлюцинация, а настоящее восприятие, поистине "дальнеобоняние", "яснообоняние".

В этом направлении я сам и мои ученики провели много опытов. Выяснилось, что расстояние не играет никакой роли: я мог, например, из четвертой комнаты чувствовать самый легкий запах газа, идущий из кухни, прежде чем стоящая у печи служанка смогла заметить, что газовый кран по невнимательности открыт. Или можно было воспринимать запах цветов, находящихся на подоконнике в закрытой комнате другой квартиры и настолько далеко, что даже нельзя было рассмотреть, что это за цветы. После опыта было установлено, что чувствовался запах именно этих цветов.

Объяснение этого феномена просто: через постоянное сосредоточение мысли на кончике носа (скорее на чувстве его), дыхание мгновенно останавливается. Вследствие этого невольно появляется желание понюхать воздух, как бы ожидая каждый момент восприятия запаха. Но самое сосредоточение на кончике носа играет при этом подчиненную роль трамплина, который необходим для того, чтобы получить желание понюхать. Это постоянно растущее желание раздражать нюхательные нервы заостряет их так, что они этим "настраиваются" на более короткую длину волны и могут воспринимать таким образом легкие запахи, которые для нормальных людей недоступны из-за дальности расстояния. Эта способность, которая сильно развивается путем долгих упражнений, не теряется совсем, а сверхчувствительность нюхательных нервов остается, даже когда первоначальный феномен исчезает.

До сих пор все было ясно. Но как объяснить себе дальнейшие, крайне удивительные феномены "ясновкуса" и "ясноосязания"?

Так как я остановился на яснообонянии, я перешел к сосредоточению на острие языка. Результат появился через два дня, очевидно, моя способность к сосредоточению, благодаря первым упражнениям, значительно развилась. Как я и ожидал, я почувствовал очень приятный, сладкий вкус, словно тот, который я раньше обонял. Но очень скоро этот вкус удалось подвести под контроль воли; в этот же день я мог вызвать любой вкус. При этом, самым поразительным было то, что наряду с непривычной, почти сверхъестественной остротой ощущения, получилось такое чувство насыщения, что еще долгое время после этого не было аппетита к блюду, вкушенному "магическим" способом. И тут можно было преодолеть расстояние от объекта вкусового ощущения, что представляет собой редкий феномен. Тогда, как в случае с запахом, хотя бы идущим с очень большого расстояния, этот запах представляет собой род аманации (испарения или выделения), совсем другое дело со вкусом, ведь чувствовать запах на очень большом расстоянии могут и звери и некоторые живущие близко к природе народы. Совсем другое дело с восприятием вкуса: для этого нужно, хотя бы очень мимолетное, но все же соприкосновение языка с объектом вкуса. Даже расстояние в несколько миллиметров при нормальных условиях прерывает это восприятие. Следовательно, тут нам не может помочь обыкновенное психологическое объяснение. Но восприятие есть каждый раз, когда мы пожелаем воспроизвести этот эксперимент, и это требует понятного описания процесса, который поможет нам сделать чрезвычайно важные выводы.

Или все это только галлюцинация? По знаменитому американскому лексикографу Бестеру, который привлек к составлению своего труда выдающихся специалистов всех областей знания, "галлюцинация" - значит восприятие предметов, которые в действительности не существуют или ощущение без всякой причины, обыкновенно вызванное нарушениями нервной системы, как, например, при белой горячке.

Установим, что, во-первых, это определение не подходит к нашим восприятиям, так как почувствованные нами запахи и вкусы соответствуют предметам, которые существуют в действительности, т.е., имеют внешние причины, и что особенно важно принять во внимание, они не могут быть нами предчувствуемы или просто ожидаемы. Так же, как и при обонянии, находящиеся на большом расстоянии от нас вкусы нами "ясно чувствуются".

Даже если попытаться приложить вышеприведенную научно обоснованную дефинацию галлюцинации к нашему восприятию по желанию обонятельных и вкусовых ощущений, т.е., причина или существование не могут быть доказанными, все же надо признать, что позже галлюцинации путем систематического упражнения переходят в действительное восприятие реально существующих предметов. Таким образом, они перестают быть "галлюцинациями", т.е., посредством продолжающегося расстройства состояние нарушенной нервной системы становится нормальным.

Раз человек может обострить свое обоняние через сосредоточение до такой степени, что он, как это доказали вполне безукоризненно проведенные эксперименты, может преодолевать расстояние и материальные препятствия, то эта способность не представляет собой галлюцинации. Иначе пришлось бы считать близко живущие к природе народы и обладающие этой способностью галлюцинациями. А прежде их пришлось бы считать галлюцинирующими всех собак-ищеек и др. зверей.

А как обстоит дело с ясновкусом? Или надо принять, что, как объясняет индусская школа Веданты, наш принцип мышления при таком восприятии выходит из человека наружу, достигает объекта своего восприятия и тогда его чувствуют. Выражаясь картинно, "наш язык духовно протягивается до тех пор, пока не дотронется до блюда своего соседа, что мы не можем допустить!". Кроме того, что было бы настоящей галлюцинацией, поскольку это слово происходит от латинского "галлюсионалио", т.е. "странствовать в духе"? А так как по индусскому учению все наши восприятия осуществляются таким образом, то и все наши нормальные ощущения должны быть галлюцинациями.

Или - нам не остается выбора - мы вынуждены признать: наши чувства могут стать причастными к таким "ясноощущениям, что так же, как при обонянии и вкусе, имеют, кроме грубой материальной, также тонко материальную природу, род излучений". Это значит, что вся материя есть излучение цвета, запаха и т. д., которые бесконечно далеко переходят границу того, что мы можем осязать нашими пальцами или до чего мы можем дотронуться языком. Нам ведь известно, что человек из целого моря звуковых волн нормально воспринимает только область 7-8 октав, а из световых волн может воспринять оттенки только красного до фиолетового. Все более низкие и высокие тона, все другие излучения, как инфракрасные, ультрафиолетовые, рентгеновские, альфа, бета и гамма-лучи, космические лучи и т. д. остаются неощутимыми и все же они существуют,

Из этого следует, что человек, который через подходящее упражнение может сверхчеловечески развить свою обонятельную способность, может расширить и остальные чувства. Так, Шарль Ланселен на основании своих многочисленных экспериментов утверждает, что у гипнотизированного повышается в высшей степени, прямо-таки в астрономической степени, ощутительная способность всех его органов чувств. Он говорит:

"Если на одну руку загипнотизированного человека положить тяжесть на один грамм больше, он сейчас же узнает, на какой руке лежит более тяжелая вещь. То же самое происходит, если на полу начертить две линии, одну 8 м длиной, другую на 1 мм длиннее. Он без колебания покажет более длинную линию. Если к одной из двух бутылок одинакового красного вина добавить ничтожное количество жидкости другого цвета, субъект покажет эту бутылку".

То же самое и с акустикой; нормально мы воспринимаем звуки 7 октав, субъект А.Де-Роша - 64 октавы. Ухо нормального человека воспринимает колебания от 8 до 646000 колебаний в секунду, а то же ухо загипнотизированного человека до 1019 колебаний в секунду. Это больше, чем колебания невидимых гамма-лучей, а поэтому субъект видит также излучение человека, его ауру. В этом состоянии гипноза субъект воспринимает все впечатления не посредством известных чувств (обоняния, осязания и т.д.), а новым шестым чувством, которое пробуждается у него в мозгу, между бровями.

Но как этого достичь? Я думал над этим три года.

А так, как данное указание в йога-Сутре (1,35) относительно сосредоточения на небе тогда мне показалось "туманным", было невероятным, что сосредоточение на небе действительно является феноменом "ясновидения"!

В остальных опытах "яснообоняния" и "ясновкуса" - вопрос шел только о раздражении, или, лучше сказать, об установке на сверхкороткой волне соответствующего конца обонятельного или вкусового нерва, которые находятся в непосредственной близости к месту сосредоточения (кончик носа, кончик языка). Даже возражение, что в первом случае обонятельный нерв находится совсем не +ia кончике носа, а в районе неба, можно опровергнуть тем, что вызванное сосредоточением напряжение постепенно передается, особенно вследствие глубокого дыхания до сферы неба и касается таким образом обонятельного центра.

Но как можно объяснить передачу действия сосредоточения на небе (при концентрации с целью ясновидения) дальше через район носоглотки до скрещения обоих нервов зрения, непосредственно около гипофиза. Только скрещение нервов можно предположить аппаратом, воспринимающим более тонкие, невоспринимаемые нормальным глазом, колебания.

Мои опыты в этом направлении (посредством указанного в йога-Сутре сосредоточения на небе) действительно вызвали самопроизвольное появление удивительных видений. Но достигнутый успех этим и ограничился, несмотря на трудные упражнения в течение нескольких лет до тех пор, пока не получил от моего учителя точных указаний, как развить зрение без помощи глаз. Оказалось, что сосредоточение должно быть не на небе, а на Аджна-Чакре - центре тонкого вещества по середине лба, между бровями. Это было напряженное учение. Учитель придавал самое большое значение регулярности (в отношении интервалов и ритма) упражнений так же, как и исполнению правил воздержания в жизни, но более всего проверке моих видений. Как первое в этом направлении, я должен был научиться различать действительные и выдуманные образы тонкой материи. Так, например, каждый день я должен был производить следующий эксперимент: жена ставила вечером на определенное место какой-нибудь предмет (вазу цветов, статуэтку и т.д.), а я должен был на другое утро из четвертой комнаты "видеть" этот предмет с закрытыми глазами. Эту задачу я исполнял ежедневно на протяжении двух лет, значит, и ^ менее семисот раз, и почти каждый раз, за исключением малого числа промахов, я видел правильно,

Моего учителя я видел каждый день: это подтверждалось вполне свидетельством моей жены и ее подруги, ясновидящей с давнего времени. Затем я научил этой технике моего друга Ф. и его сестру Е. И они достигли той же степени развития так, что могли точно видеть учителя, как это делали мы. Мой друг смог даже нарисовать портрет учителя. Через три года я был в состоянии видеть картины на любом расстоянии, хотя лишь на несколько мгновений. Учитель мне объявил, что я смогу видеть, принимать мысленно его послания. Он передал мне и моей жене отдельно одно и то же послание для пробы, мы его записали каждый отдельно, мне были даны и другие доказательства этой моей способности к телепатическим восприятиям. Но мне все же казалось, что я двигаюсь вперед слишком медленно. Анализируя мои теоретические изучения, йоги указывали мне новые возможности. И я попробовал расширить свои упражнения, которые мне показались простыми и даже примитивными. Я вбил себе в голову, что правильному развитию "третьего глаза" непременно должно предшествовать пробуждение силы Кундалини, и поэтому все больше расширял технику дыхания (пранаяму). Я пришел к выводу, что скорее и лучше смогу добиться результатов, если буду работать не с Аджна, а с Муладхара (с центром копчика). Но это было роковой ошибкой. Потому что с этой поры все покатилось вниз: я потерял все силы, все видения. Мои бесконечные изменения в упражнениях окончательно расслабили ритм. Я часто спрашивал об этом учителя и просил у него совета, но всегда получал ответ: "Ты правильно меня слышишь, но ты должен упражняться только так, как я тебе сказал". Но я не мог повернуть обратно. Напряженно и сосредоточенно делал я дальнейшие неудачные опыты. Только несколько дней я проводил старую технику, но затем мое мучительное желание исследователя толкало меня все к новым отступлениям и усовершенствованиям. Так продолжалось несколько лет. Хотя я потерял все видения, как будто их и не было, но зато собрал богатые знания в теоретических областях йоги. Я особенно хорошо изучил Тантры (индусские оккультные писания). В течение моих мучительных попыток найти самому правильный путь, я надумал испытать учителя и то наставление, которое он дал мне раньше. В Румынии у меня была подруга молодости, ясновидящая, которая уже много лет назад имела такие же видения. Она знала также моего учителя и могла возобновить с ним контакт. Она мне предложила, чтобы я написал моему учителю письмо по санскритски (она не знала этого языка), а она это письмо покажет учителю. Я написал письмо индусскими буквами, чтобы посредница не могла его прочитать. Кроме того, она уже долгое время лежала в больнице в румынском провинциальном городе, так что она не могла показать мое письмо санскритологу. Значит, "обман" тут был невозможен.

Ответ был получен вовремя, но написан он был по-русски:

"Заметьте, не Муладхара, а Аджна". Я спрашивал учителя, на чем я должен сосредоточиться, на Муладхаре или на Аджна. В остальном указания вполне совпали с тем, что мне раньше говорил учитель. Но и это меня не убедило, Я продолжал эксперименты. В 1937 году я познакомился со Свами Шивананда Сарасвати. На мой вопрос относительно правильной техники медитации, он ответил мне то же: "В центре Аджна", но я попросил его разрешения продолжать мои упражнения в Муладхара, на что он в конце концов согласился.

Спустя год я обратился к нему и спросил, не лучше было бы снова перейти к упражнениям в Аджна. Но он мне ответил:

"Ты достиг достаточных успехов в концентрации на Муладхара Чакре. Не делай частых перемен." Так прошло еще 10 лет. Между тем, после десятилетней концентрации на Муладхара, я получил опять видения, но развивать их я был не в состоянии. Тогда мне пришло в голову испробовать технику моего учителя на других. В продолжение нескольких месяцев у трех человек, упражняющихся независимо один от другого, появились одни и те же переживания и видения. Они видели лицо учителя и получили с ним контакт. Это побудило меня отказаться от моих опытов с другими центрами и опять начать сначала упражнения по технике, указанной учителем. Таким образом, после 23 лет работы по моему усмотрению, я вернулся на место, где прекратил упражнения раньше.

Конечно, в продолжении этого долгого времени я собрал богатый практический материал, но замечательно то, что я установил в моих экспериментах, правильным было только то, что мне в свое время указал мой учитель. И мне стало ясно, что глаз учителя, так как лучистый взгляд его я никогда не терял, всегда был надо мной и невидимо мной руководил, И когда я второй раз вернулся к нему, как блудный сын, я услышал его голос: "Ты не потерял это время. Ты продвинулся значительно вперед".

(Неплохая иллюстрация для философского понятия, как мне кажется. Напомню, что вся коллекция комиксов доступна здесь. Прим. GreyHorse)

Эта легенда чрезвычайно популярна. Ее использовали многие известные и малоизвестные авторы, она приводится в различных текстах по оккультизму и имеет множество версий. Здесь вы можете ознакомиться с этой историей в ее первоначальном виде.

Кришна - полный аватар, инкарнация (воплощение) Господа Вишну, живший в Индии около 5 000 лет назад.

*) Майя - иллюзия, иллюзорная энергия. То, чего не было, нет и не будет.

Здесь многозначительно именно желание пить. Дело в том, что вода считается физическим воплощением Майи.

И та же самая вода, которая выступает поначалу привлекательно, в колодце, кувшине и девушке, в итоге обращается в убийственный поток. Таково свойство майи.