Dub.Dubych

Лавровый лист

Капуста(у меня была квашенная я использовал ее)

Остов курицы

Сахар

Уксус яблочный

Картофель пять средних штук

И самое главное - борщ из банки.

Идея этой рубрики возникла спонтанно, поэтому я не все успел сфотать.

Итак отправляем курицу в казан заливаем водой и варим бульон. Казан у меня на 10 литров, воды я лил примерно 3 литра. Не солил, так как соль есть в полуфабрикате.

Пока варится бульон отправляем на пережарку нарезанный перьями лук и перетертую морковь(у меня она была заранее натерта и заморожена )

Далее, пока у нас делается пережарка и варится бульон мы нарезаем свеклу. Я делаю по-разному, иногда тру на терке иногда режу. Сейчас вот нарезал крупной соломкой

Пока мы занимались всеми этими махинациями, наш бульон (поставленный вариться заранее! Это важно, минимум час) уже сварился. Вынимаем курочку на отдых, пусть остынет. А в казан закладываем пережарку, борщ из банки и капусту с картофелем. Фотки картошки нет, но ч резал ее как придется.

Пока наше адово варево булькает в котле мы отправляем на сковороду свеклу, я сразу же добавляю к ней 2-3 столовых ложки уксуса и 3 столовых ложки сахара. Важно понимать что я использую яблочный уксус, он не такой ядренный поэтому его такое количество

Теперь пока у нас все жарится-парится, разбираем куру, кости пойдут псам, а мясо в казан. По готовности свеклы ее кидаем туда-же в котел. И получаем вот такой красивый, несложный и довольно вкусный борщец.

Вторым постом задокументирую приготовление пюрешечки.

Порошковый чеснок

Смесь перцев

Овощи. Я использовал заранее замороженный зеленый перец.

Итак, картофан чистим, моем, режем кубиком что бы быстрее сварился и легче мялся. И отправляем вариться.

Тем временем нарезанное мясо кидаем в раскаленный казан и не трогаем 3-4 минуты. Солим и перчим

Когда мясо прижарится, оно перестанет прилипать к казану. Кидаем туда лук, копченую паприку и молотый чеснок. Лук режем мелким кубиком.

Ждем 5-7 минут и отправляем к мясу овощи. Накрываем крышкой и тушим на слабом огне минимум 30-40 минут.

Пока мясо тушится. Наш картофель уже сварился. Сливаем с него воду(но оставляем примерно стакан). Начинаем мять картошку в пюре. Добавляем к ней молоко и сливочное масло

Перемяв весь картофель, ждем пока дотушиться мясо

В финале наслаждаемся вкусной сливочной картошечкой с мясной подливкой и ароматом копчения

Ну всё, подумал я тогда, приплыли. Походу, Николай куда-то встрял. Может, долги? Хотя откуда им взяться? Работа у него вроде хорошая, ипотеку исправно платит. За лудоманией и наркоманией не был замечен. Странно.

— Да, конечно, приезжай, когда ж….

— У тебя же комнаты не двигаются? Окна в одно и то же место выходят? — не дав мне договорить, перебил криком меня Коля.

— Пфффф, ты пьяный, Коля? Что за вопросы? — озадаченно ответил я своему явно съезжающему с катушек другу.

— Да трезвый я, ответь мне! Всё с квартирой у тебя в норме? Стены не меняют цвета? Соседи розетки не лижут?

— Колян, ты ебнулся, что ли? Или разыгрываешь меня? — я не знал, как реагировать, поэтому ответил с лёгким смешком. — Всё в порядке у меня. Как сделал ремонт, так и стоит всё!

— Отлично, еду! Через часа четыре жди! — сказал мне Коля и сбросил вызов.

Я же стоял и таращился на телефон, совершенно не понимая, что это значит. Может, Колян и впрямь решил разыграть меня? Хотя это тоже не очень в его духе.

Этот разговор действительно занял всё пространство в моей голове, и чем больше я об этом думал, тем тревожнее становилось. Да и что могло заставить его сорваться из дома в середине недели и ехать ко мне, практически четыре сотни километров? Видимо, Николаю реально нужна помощь; у него потёк колпак. Других объяснений у меня не было.

Пока я нарезал круги по квартире, не в силах найти себе место, прошло уже более четырёх часов. Я начал одновременно волноваться за друга и надеяться на то, что это всего лишь прикол. Раз за разом я набирал то номер Коляна, то те цифры, с которых он мне звонил. Оба номера были вне зоны действия сети. Я написал ему во всех соцсетях, пытался дозвониться в Телеграме. Везде глухо.

Только я решил выпить обезболивающее и прилечь, на фоне переживаний за друга у меня разболелась голова, как раздался звонок домофона. На экране показалась физиономия моего друга.

Я открыл калитку во двор и стал ждать следующего звонка, чтобы пропустить его в подъезд, а после и в свою квартиру.

Едва я открыл двери Коле, он буквально втолкнул меня в глубь прихожей, захлопнув двери и заперевшись на внутренний замок.

— Ты вообще с катушек слетел, братан? — прикрикнул я на него, потирая ушибленный об угол шкафа локоть. Но Коля, не обращая на меня внимания, молча всучил пакет с весело звенящей стеклотарой и начал разуваться.

— Сейчас, Влад. Прости… Я сейчас, — суетился Коля. Ну а я пошёл на кухню разбирать покупки; день обещал перетечь в долгий вечер. Придётся на работе брать отгул.

Спустя какое-то время, отзвонившись на работу и взяв выходной за свой счёт, я накрыл импровизированную "поляну", и мы уселись за стол.

— Ну теперь рассказывай, за тобой черти гонятся или что?

— Именно, Влад, натуральные, блядь, черти! Я не знаю, что происходит, но напуган я до усрачки! — начал Коля, разливая водку по рюмкам. Руки его подрагивали.

Далее Николай поведал мне историю, в которую я не поверил бы, если бы не видел бледного и испуганного товарища, сидящего напротив меня за столом. Следующая часть рассказа будет от его имени, чтобы вам было проще воспринимать его слова.

— Короче, слушай, Владос, слушай и не перебивай, пожалуйста, все вопросы потом. Лады?

Ты ж помнишь, хату я себе взял? Отличный ЖК, в тихом спальном районе. Помнишь-помнишь, накидались тогда мы от души на новоселье! Так вот, сделал я ремонт в той квартире, заехал наконец. Кайфы ловил, братец, просто нереальные! Охрана есть, и камеры, и биометрия — безопасность как мне казалось на уровне. Кафешки, магазины, пункты выдачи, садик... Всё, короче, имеется, можно и за пределы двора не выходить. А уж каким я себя, братан, важным ощущал от осознания, что я владелец СВОЕЙ квартиры— я тебе, Влад, даже передать не смогу.

Ну да не суть, короче, не о том речь. И балдеть бы мне так ещё долго, пока не свыкся бы окончательно с тем, что я владелец этого чуда. Да только начал я всякую дичь замечать. Как только дома заселились, более-менее, так и пошла вся мутная возня.

Началось всё с необычных объявлений. Сначала в почтовом ящике я вылавливал спам вроде: "Услуги ногтегрыза" с номером телефона. Или вот просто у лифтов висело, я даже сфоткал, гляди: "Куплю вашу тушу. Цена договорная, чем гнилее-тем милее. От тридцати зубов за килограмм." Жуть, да, Владос? Ну да это ещё мелочи.

В общем, сначала я начал замечать такие объявления. По всему ЖК, понимаешь, брат? "Надоели соседи? Угукни совой на полную луну, и мы всё решим!" "Приму в дар ваши рыла." "Пропали агрессивные детки, если встретите, не приближайтесь! Дайте знать об их местоположении в отлов по номеру 7(98х) 6хх 7х-х3" — и фотки двух мальцов, самых обычных на вид детишек лет по 10-12. И всё в таком духе. То пожилой кто-то искал себе новое тело за дорого, то весёлая девушка искала друзей, которые её убили.

Ну я, само собой, решил, что это какая-то новая АРГ или просто у нас шутники живут. Может, кто-то крипоту пишет, и это часть проекта, хз. Перестал я вообще объявления читать, хотя частенько прямо тянуло — интересно же. Но объявлений таких меньше не становилось, наоборот, даже прибавлялось.

Потом, спустя время, когда я уж попривык к этой херне, попалась мне на глаза одна листовка, самая обычная. Мол, присоединяйтесь к чатику нашего милого ЖК и всё в таком духе, ну и QR ниже. Отсканировал я, значит, код и попал в закрытый чат в Телеге. Кинул заявку, думал надо же соседям знакомиться. Да за одно, может, узнаю, что за бумажки по всему комплексу расклеены. Лучше бы я этого не делал. Если тебе, Влад, рассказ об объявлениях показался жутковатым, то чат этот — это, блядь, чисто сектантская хуйня какая-то.

Там скрины делать нельзя было. А то что сфоткать мог, я только потом догнал, когда меня кикнули оттуда. Поэтому поверь на слово. Люди там, я правда уже не уверен, что это люди, но пусть будет так, общались просто на какие-то отвратительные и сюрреалистичные темы. Типа: "Уважаемые соседи, сегодня меня будут пытать, приношу извинения за шум" или "Подскажите, как засолить опарышей на зиму". Было ещё что-то вроде "простите ради всего плохого за шум ночью, моя малютка сегодня впервые пошла по потолку", «вылижу розетки, если у вас дома электроплита-доплачу».

Сидел я, значит, в этом чате, листал переписки, да не вытерпел и написал что-то в духе "вы че, ебанутые тут все?" и меня сразу же пнули из чата, не пробыл я там и часа даже, но ахуел на пару лет вперёд.

А после того как выгнали меня из чата, мне начали в личку строчить, это я уже поперефоткал. Смотри: "Привет! Ты человек? Дай серы ушной в долг, я тебе через две вечности верну, дай, пожалуйста. Ушами верну!" — писал некий "Шепчущий". Или вот ещё смотри: "Как ты в чат попал? Ты же свежий! Как? Как? Как? Мясной! Отвечай! Я найду тебя, мясной, по биоритмам вычислю!" — спамил "Марионеточник".

Вот эта хуйня, Владос, меня уже сильно напугала. Я снес свою старую телегу и завел новую, но это не помогло. В принципе, именно поэтому я и выбросил свой телефон. Не сразу конечно и не то что бы с большой охотой, но они доставали меня ужасно. Звонили, особенно ночью, и говорили, что видели меня в гробу по новостям. То просто спамили просьбами перезвонить, мол, под фундаментом связь плохая.

После этого начался вообще полный сюр, Влад. Я и на работу ходил, и к соседям присматривался. Вроде все нормально, обычные люди, обычные дети. А странностей становилось все больше. Однажды выходные, кто-то весь день что-то штробил надо мной, но, как ты знаешь, я живу на последнем, семнадцатом этаже! Однажды меня разбудил сосед, который просто выламывал дверь квартиры напротив. Хотя та квартира была пустой.

Я вышел к нему, поговорил, объяснил, что квартира эта пустая. А он мне в ответ говорит, что спать не дают, кто-то долбит в пол этой квартиры ровнехонько над его кроватью. Мы обменялись номерами и решили завтра вызвать управляющего, чтобы разобраться с происходящим.

На следующий день приехали представители застройщика и управляющей компании. Они открыли двери, осмотрели замки, которые оказались не вскрытыми и не взломанными. Прошлись по квартире — пустая бетонка, а в одной из комнат и вправду разбит пол, будто долбили киркой. Спальня моего соседа находилась аккуратно под этим местом. Все дружно репу почесали и разошлись, пообещав разобраться. Никто нихуя конечно же не сделал, как ты сам понимаешь.

Ты ж у меня в гостях еще не был, да? Блин! Не знаешь планировку моей квартиры, значит. Да и как что в падике тоже, но да ладно. В общем, я как-то раз пришёл с работы, иду к лифтам, а они не работают. Я поныл о своей нелегкой судьбе и пошёл по лестнице. И вот тут, Влад, просто пиздец! Иду по лестнице, считаю этажи, смотрю на таблички — все семнадцатый этаж. Выхожу с лестничной клетки в холл, а там указатель четвертого этажа висит! Я, блин, шел, по ощущениям, минут пятнадцать и вышел на четвертом! Выбежал назад на лестничную клетку, и знаешь что? Да в аче! На клетку двенадцатого этажа вышел! Короче, чтобы не мучить тебя, скажу так: я бегал так часа два! Я даже пытался вызвать лифт, цифровая табличка показывала, что лифт ко мне едет, но двери открывались в пустую шахту! В общем, пока я в этом лабиринте не смог вернуться на первый этаж, так меня и кидало рандомно по всему дому. А как на первый этаж вернулся, так и в лифте поднялся к себе на семнадцатый.

Почему я не съехал после всего этого? Да некуда было, Влад. Ты ближе всех живешь — за четыреста километров вот. А друзей там нет, сам знаешь! Почему не снял другую квартиру? Так я ипотеку плачу, да кредит за ремонт, денег ровно хватало только на жратву. Но, как видишь, не сдюжил я — сбежал. Перекантуюсь у тебя, в себя приду, поеду заберу свои вещи и выставлю хату эту проклятую на продажу. Угораздило купить, говна пирога, блять.

Но ты послушай, я ж ещё не закончил!

Я поднялся к себе на этаж. Вошел в квартиру и, знаешь, там тоже пиздец. Планировка изменилась кардинально. Двери, конечно, на местах, но за ними… Там, где была спальня, теперь туалет. Где кухня — там ванная, а на месте ванной — спальня. И так далее. Я подошел к окнам, а за ними не мой двор, а какой-то лес. Блин, братан, прикинь! Ты вроде бы у себя дома, окружение и вещи все твои, но это не твоя квартира. Я тогда реально кирпичный завод открыл — не знаю, то ли от беготни по лестнице, то ли от стресса, но меня срубило, как от снотворного. Я кое-как раздевшись, отрубился.

На следующий день решил спуститься к своему соседу — к тому, которому мешали спать из пустой квартиры. Звонил ему сначала раз двадцать, пытался договориться, чтобы спросить, какое пиво он пьет, и так далее. Но трубку он не брал, и я решил просто прийти к нему в гости. Мне было очень интересно, происходит ли у него вся эта ерунда или я уже совсем съехал с катушек. Сначала нужно было взять пивка — так проще найти общий язык с людьми.

Перед первой подъездной дверью у нас на улице стоит лавка, которая плавно переходит в клумбу. На этой лавке бабушки постоянно сплетничали, перемывая всем косточки. Ну, обычные дворовые старухи, я так всегда думал. Выхожу из подъезда, а эти старушки, как воронье, давай шептаться: «Смотрите, идет, за пивом идет, хочет друзей завести! Напьется пива сейчас!» — и начали хохотать так, знаешь словно вороны закаркали.

Я стоял с пакетом пива, чипсами и прочими закусками и стучал в дверь соседа. Долго стучал и звонил, но открылась дверь напротив, и выглянула еще одна пожилая женщина.

— Чего долбишься? Никого там нет! Все померли!

— Как померли? — пакет с грохотом упал на кафель в коридоре.

— Вот так! Черепушки всем повскрывали и мозги высосали! Всем! Даже дитятке! — крикнула старуха и хлопнула дверью.

Я бы, Владос, тогда решил, что старая просто ебнулась под сраку лет, но сам натерпелся уж слишком много говнеца. Сходил домой, взял веник и тряпки, убрал за собой то, что осталось от пива, и, блин, вспомнил о наших лавочных старушках. Они ведь, выходит, всё знали? Это что-ли их «напьется сейчас»?

Решил по возможности прислушиваться к тому, о чем они трещат, да задабривать их конфетками и болтовней. Авось что-нибудь интересное услышу или они перестанут настораживаться.

И знаешь что? Эти твари — они или ведьмы, или пророчицы, я уж не знаю. Но очень много их болтовни сбывалось. Однажды они обсуждали, что Семеновне гроб не к лицу, мол, ей в урне место. А спустя пару дней умерла милая старушка из соседнего подъезда — Маргарита Семеновна.

Одна из старушек накричала на мальца, который, играя с мячом, неаккуратно попал ей по ноге. Она наобещала ему, что скоро он будет бегать на трех ногах. И правда, меньше чем через неделю я встретил этого ребенка уже на костылях, а загипсованная нога была надежно подвязана к пояснице.

И так постоянно. О чем бы ни шушукались эти сплетницы, всё сбывалось — особенно если они говорили о чем-то нехорошем.

Ах да! Именно от этих старух я и услышал, что творилось с моей квартирой и домом в целом! Перепланировка, ё-моё! Я ж недавно рассказывал об этом. Так вот, такая хрень происходила каждую так называемую «кровавую луну», и виды из окон менялись, и само жильё, и весь дом. Они прям так и шушукались мол “опять сегодня луна кровавой будет, нужно по домам(или они сказали по гробам) расходиться, а то блуждать опять будем”. Я тогда в машине заночевал.

Но в состояние крайнего ахуя меня привело вот что.

Начал я вечерами камеры палить, интересно было, чем люди живут. Старался поймать какую-нибудь шнягу паранормальную, чтобы были зафиксированные доказательства. И ничего необычного, на камеры не попадало — кто-то курит, кто-то собак выгуливает. Обычная такая бытовуха, в общем. А в один из вечеров, который уже практически перетек в ночь, я, братец, услышал такие крики. Натурально, будто кого-то резали. Я к окну — ничего под окнами нет, осмотрел соседние окна, а вокруг будто всем пофигу, только я один заинтересовался. Я бегом к ноуту и давай камеры щелкать, и, знаешь что? Я нашёл источник криков! Рядом с моим домом стоит крытый паркинг, там один из постов охраны, наверное, охранник вышел покурить, или просто пробздеться, но на камерах его терзали те самые пиздюки с объявления! Ну, которые пропали.

Качество видео, конечно, было так себе, но судя по одежде, описанной в объявлении, это были те самые «детишки». Охранник с залитым кровью лицом стоял на коленях и пытался отбиться от этих маленьких монстров ПРкой, а они скакали вокруг него на четвереньках, словно не люди, а дикие звери. Они отпрыгивали от дубины и по очереди накидывались на охранника, откусывая от его лица куски! Влад, взрослого мужика, заживо жрали двое пиздюков, понимаешь?! Я сразу же позвонил в полицию и продолжал смотреть на то, как дети абсолютно по-зверски терзали тело. Они рвали его, дрались за куски мяса, а я ждал полицию. Надеялся, что служители закона пристрелят этих существ, едва увидев. Пытался запись сохранить, но нихуя. Почему то даже через запись экрана не получалось, а при попытке перезаписать на телефон, качество, которое и без того было не самым лучшим, просто шакалилось в пиксельную кашу!

Приехав, менты вышли из машины, а эти «дети» подбежали к сотрудникам и обрадовались. Реально, будь у них хвосты, они бы ими виляли! Менты что-то сказали пиздюкам и показали прямо на камеру, даже не так — один из ментов ткнул пальцем прямо в меня, через глазок камеры! Один из упырей этих в погонах, пальцем собрал немного крови с теда и облизал одобрительно кивая! А я сидел за ноутом, обтекая себя и понимая, что я сказал номер своей квартиры и все данные этим ментам.

В общем, двое пошли к входу во двор, а еще двое закинули тело в УАЗик, усадили малых в салон, завелись и уехали. Я сразу понял, шестым чувством, что их сейчас отвезут подальше и просто дадут дожрать бедного охранника. Слишком уж по-доброму менты относились к этим малолетним каннибалам.

В домофон позвонили, я встал, подошел к входным дверям, закрылся на все замки, выключил звук домофона и погасил свет в квартире. Я, блин, не впущу к себе этих оборотней в погонах! Менты каким-то образом попали в подъезд, видимо соседи впустили, поднялись на мой этаж и начали буквально штурмовать мою дверь. Они стучали, звонили, кричали, говорили, что им нужно всего лишь взять с меня объяснение. А я лишь слушал и трясся всем телом. Клянусь, я никогда не ощущал такого страха и такой опасности.

Вот тогда-то я и решил, что свалю к тебе, братан, отсижусь и продам эту ебучую квартиру! Пусть я буду трижды мудаком, козлом и кем угодно. Потому что подставлю новых жильцов, но я больше не могу. Правда, брат, меня выжали, я морально выжатый лимон!

Но и это еще не все. Несколько дней я просто не мог выйти из квартиры. Я сидел и наблюдал за камерами, и постоянно, абсолютно каждый день, люди в форме крутились у моего дома. Они общались с жильцами во дворе, смотрели в камеры, как будто знали, что я их вижу. А последние два дня мне стучали в окна! В окна на семнадцатом, блять, этаже! Просили впустить, угрожали, что все равно найдут лазейку и проберутся внутрь.

После второй ночи и на третий день, практически не спав, я снова смотрел в камеры и не поверил своим глазам: люди в форме исчезли! Вот тогда я тебе и позвонил, сорвался к тебе. Решил, что у тебя смогу просматривать камеры, и если больше никто не появится, я сгоню домой, соберу все необходимое и свалю!

Такая вот история, брат.

Мы с Колей допили остатки водки, спрашивать его о чем-либо не хотелось. Его рассказ вкупе с внешним видом говорил сам за себя. Досидев в полной тишине и изрядно окосев, мы разбрелись по комнатам спать. Николай прожил у меня еще три дня, отоспался, отъелся и, став похожим на здорового человека, уехал домой, сказав, что вернется с вещами. Я, само собой, разрешил ему пожить у меня сколько нужно, пока не продастся квартира и он не найдет новое жилье. Да и честно, я был даже рад тому, что мой быт одиночки будет разбавлен компанией хорошего друга. Но Коля не вернулся...

Единственное, что мне напоминает о том, что Коля вообще был, — это сообщение, пришедшее в Telegram 17.07.24, которое гласило: «Брат, я больше не свежий, не мясной! Теперь я гнилой, тут весело, жду тебя». Отправителем значился некий «Пропащий».

Сегодня, 28.08.24, я пишу этот пост, ведь мой друг пропал. Я хочу, чтобы никто из тех, кто прочитает этот рассказ, даже не задумывался о покупке квартиры по адресу: г. Бор*****й, ул. Пер***********ей, ЖК «Пред*****й». Что случилось с Николаем, не знает никто. Его машина стоит на парковке у дома. Камеры зафиксировали лишь то, как Коля подъехал к дому 16.07.24 утром, вошел в подъезд, потом в лифт и пропал! Он тупо не вышел из лифта. Обыскивали и шахту лифта, и его квартиру. Ничего. Ни единственной зацепки.

Он шел куда глаза глядят, мимо знакомых мест: сквер с памятником основателю города, река Зарёвка, которая текла лениво и предсказуемо. В воздухе пахло яблоками и чем-то тревожным. Или это его тревога вырывалась наружу?

Незаметно для себя Максим оказался на окраине, у заброшенного пустыря. Когда-то здесь хотели построить торговый центр, но что-то пошло не так. Теперь тут торчали остатки фундамента, как памятник несбывшимся надеждам. Как и его жизнь.

И вдруг он увидел его.

Там, где вчера была свалка строительного мусора, теперь раскинулся парк развлечений. Яркий, невозможный. Шатры, карусели, колесо обозрения с кабинками в виде книг. В воздухе дрожала странная музыка, сладкий запах сахарной ваты с привкусом грез.

Максим замер. Не может быть. Парк стоял здесь, как галлюцинация, как вызов Зарёвску. Мимо проехала старушка на велосипеде, мальчишка с рюкзаком – никто не обратил внимания. Парк существовал только для него? Или все просто разучились видеть что-то новое?

Любопытство и страх потянули Максима вперед. У входа стоял киоск ядовито-зеленого цвета с кривой надписью: «ВХОД — ВАША РУТИНА».

Вот так поворот. Бежал от рутины, а она предлагает себя в качестве билета в этот цирк. Ирония зашкаливала.

В окошке показалась женщина с седыми волосами и строгими очками. Она смотрела на Максима, как двадцать пять лет назад Марья Степановна, когда он не мог решить задачу у доски.

– Проходить будете? – спросила женщина хриплым голосом. Ни вопроса, ни приглашения.

Максим кивнул.

Женщина протянула ему билет. Маленький канареечный прямоугольник с дыркой вместо даты.

– Время на входе не учитывается, – пояснила она. – Здесь оно… тянется за мыслями. Так что думайте о чем-нибудь быстром.

Она усмехнулась. Максим сглотнул. Рутина. Билет с дыркой. Парк, возникший из ниоткуда. Все это было так безумно, что казалось единственным выходом. Шагнуть внутрь. Потому что оставаться в Зарёвске было больше невозможно.

Он шагнул, и граница между пустырем и парком исчезла. Воздух стал плотнее, запахи – острее, музыка – громче. Рутина, нерешительность, страхи – все это он принес с собой, как плату за вход в сказку.

2.

Максим шагнул через черту, и мир изменился. Воздух стал густым, как старый бархат, пах жженой ватой и пылью гримерок. Стерильная скука Зарёвска осталась позади. Здесь реальность сломалась, заиграла дикими красками. Под ногами захрустели книжные обложки вместо плитки. Зеркала кривлялись, превращая его то в великана, то в гнома. Ветер ощупывал, пробирался под рубашку. Впереди, посреди площади с чахлыми деревьями, вращалась карусель. Ржавая, стонущая.

Подойдя ближе, Максим ощутил, как скрип впивается под кожу. Краска облупилась, обнажая слои истории упадка. Вместо лошадок – фигуры, жутко знакомые. Вот сутулый Писатель с пером над чистым листом. Его лицо, изможденное, в тенях. Рядом Путешественник в плаще, с компасом, бешено вращающимся во все стороны. И Музыкант с гитарой без струн, застывший в немом крике. Максим вспомнил свою гитару на антресолях, подарок отца. Фигуры были грубыми, но сходство пугало. Воздух пах ржавчиной и тлением.

На колонне карусели надпись: «КРИКНИ МЕЧТУ – ПОКРУТИСЬ В НЕЙ». Как приговор. Крикнуть? Какую из них? Ту, что пахнет книгами? Или ту, что зовет в Питер? А может, ту, что гремит аплодисментами? Здесь, перед этими уродливыми марионетками, мечты казались выцветшими, стыдными. Признать их власть? Унизительно. Он замялся.

Его молчание стало ключом. Карусель завыла, задрожала и стронулась с места. Фигуры качнулись, ожили. Писатель выронил перо, Путешественник вскинул компас, Музыкант задергал головой. Скрип превратился в гипнотический гул. Карусель набирала скорость. Это уже не развалина, а хищный механизм. Деревья затрепетали, земля завибрировала. Его тянуло к вращающейся платформе. Он попятился, но ноги стали ватными. Запах жженого сахара смешался со страхом. В зеркале хохотало его отражение. Карусель неслась, превращая фигуры в цветные полосы.

Воздух загустел. Мир поплыл. Он зажмурился, но веки не слушались. Вспыхнули картины прошлого. Вот он юный, с рукописью у двери издательства, а редактор говорит: «Неформат». Кухня, мать, серый ужин, и его билет в Петербург, который он прячет за спиной. «Максим, может, не стоит сейчас?» Лера на набережной смотрит с надеждой, а он мямлит про усталость, не говоря тех самых слов. Каждая вспышка – как укол. Карусель неслась, затягивая его в вихрь упущенных возможностей. Скрип звучал уже внутри, вытесняя мысли. Лукоморье таяло, уступая место призракам его личного ада, построенного из страха и сомнений.

3.

Голова гудела после карусели. В памяти еще плясали обрывки воспоминаний, оставляя горький привкус. Буквы, рассыпавшиеся из фигуры писателя: «Лучше синица в руках…» Максим покачнулся. Здесь пахло чем-то сладким и озоном. Карусель замерла, фигуры-альтер эго застыли. Пластиковое яблоко в кармане давило на бедро. Куда теперь?

Впереди чернел провал с вывеской из мигающих лампочек: «Тоннель НЕДОТЯНУТЫХ РУК». Руки на арке не соприкасались. Из темноты доносился мерный стук. Любопытство пересилило страх. Он шагнул к арке, и теплый воздух тоннеля пахнул пылью и старыми книгами.

Внутри царил полумрак. Тусклые лампы освещали рельсы, уходящие вглубь. Рядом стояла вагонетка из красного бархата и позолоты. Максим сел в неё. Вагонетка тронулась, покатившись во мрак под мерный стук. Внезапно впереди показался свет. Вагонетка въехала в освещенное пространство. Максим замер.

Он оказался в кабинете, заваленном рукописями. За столом сидел Издатель, с лицом как старый пергамент. Перед ним лежала рукопись Максима. Издатель поднял на Максима тяжелый взгляд:

– Максим Андреевич, верно? Ваш роман… – он помолчал. – Он неплох. Но… слишком обычен.

Обычен. Как Зарёвск. Как его работа корректора. Как его страх. Он протянул руку к рукописи, но пальцы прошли сквозь неё.

– Обычен, – повторил Издатель. – В нем нет хмм… искры. Мы продаем бессонницу, а не снотворное. Ваш роман – прекрасное снотворное для тех, кто боится жить. Как вы сами.

Издатель начал таять. Кабинет заволокло туманом. Вагонетка тронулась, увозя Максима. В ушах звучало эхо слова «обычен» и чувствовалась боль в руке.

Снова темнота, стук колес. К запаху пыли и чернил примешался аромат сирени – любимых духов Леры. Максим закрыл глаза. Когда он их открыл, вагонетка стояла. Вокруг – серое пространство. И посреди него – Лера в свадебном платье. Она смотрела на часы и нетерпеливо постукивала пальчиком по стеклу.

Он хотел позвать её, но не мог.

Лера подняла голову. В её глазах была печаль и недоумение.

– Я ждала, – сказала она тихо. – Я ждала до последнего. Думала, ты хотя бы придешь проводить… Но ты всегда выбираешь не выбирать, Макс.

Она развела руками.

– Проще ведь стоять в стороне. В своей скорлупе.

Он попытался выскочить из вагонетки, но невидимая преграда отбросила его назад. Лера вздохнула, и её фигура начала таять в тумане. Последним исчез её печальный взгляд и тикающие часики.

Вагонетка покатилась вперед. В кармане давило фальшивое яблоко. Максим сжал кулаки. Сколько еще станций в этом тоннеле? Сколько еще раз он будет смотреть, как его нерешительность гасит свет? Парк препарировал его страхи. И он сам купил билет на эту пытку. Рутина оказалась непомерно дорогой ценой.

4.

Тьма отступала медленно, как будто нехотя, и зал наполнялся дрожащим светом. Вывалившись из вагонетки, Максим почувствовал, что стоит не на полу, а на какой-то зыбкой поверхности из света и зеркал. Стены, потолок — все вокруг было зеркальным, но кривым, сломанным, собранным в безумный калейдоскоп. Пахло озоном, как после грозы, и старой медью. Голова закружилась, отражения множились, сливались, распадались на части, показывая его самого в немыслимых вариантах. В голове еще звучала фраза из тоннеля: «Свобода — это риск. А ты свобрден?». Максим одернул пиджак, потрогал галстук — чисто машинальные жесты. Как же он устал от этого балагана! Хотелось просто увидеть себя. Настоящего. Но Зеркальный зал явно не собирался ему этого позволить.

Он шагнул вперед, и отражения зажили своей жизнью. Вот он, сутулый, за столом, серый, как газета, вот — путешественник с горящими глазами на фоне гор. А вот — за роялем, и кажется, где-то слышится музыка. И Писатель. Не тот истукан с карусели, а уверенный в себе мужчина, погруженный в работу. Максим попытался поймать хоть чей-то взгляд, найти хоть что-то общее. Но отражения отворачивались, жили своей жизнью в зазеркалье. Он коснулся ближайшей панели – ледяная, вибрирует. Он чувствовал себя как в зоопарке, где он – экспонат.

Он остановился перед зеркалом, которое меньше всего искажало реальность. Там был он сам. Уставший. В этом идиотском костюме и дурацких носках. Он узнал этот взгляд. Взгляд человека, который смирился с тем, что Зарёвск – его предел. Максим приблизился вплотную к зеркалу, вглядываясь в глаза напротив, пытаясь найти хоть искру… чего? Бунта? Надежды?

– Да это бред… Я не такой… – прошептал он.

И тут зал взорвался хором голосов. Тысячи его собственных голосов слились в один:

– ТЫ НЕ ТРУС.

Пауза. И затем, тише, но отчетливее:

– ТЫ ПРОСТО УДОБНЫЙ.

"Удобный" – это прозвучало как приговор. Удобный для всех. Как старое кресло, из которого лень вставать.

Внутри что-то сломалось. Не ярость, а тоска, требующая выхода. Он увидел Писателя. Тот самый, в шарфе. Отражение подняло голову, и на его лице скользнула тень… жалости? Писатель протягивал ему перо, которым Максим так и не решился начать новую главу. Это было слишком. Максим заорал и ударил кулаком по зеркалу, туда, где была рука отражения. Никакой боли. Стекло не разбилось. Оно просто пошло рябью. Писатель исчез. А на месте удара в зеркале появилась обугленная деревянная дверь. На ней криво было выжжено: «ВЫХОД ЭТО ВХОД».

Хор затих так же внезапно, как и начался. В зале стало тихо, но тишина давила. Все отражения замерли, превратившись в портреты его несбывшихся жизней. Путешественник смотрел в пустоту. Писатель уронил перо. Музыкант застыл над клавишами. Все они смотрели на дверь.

Максим посмотрел на свою руку – ни царапины. Только легкая вибрация. «Выход это вход». Вход… Билетерша? Зарёвск? Или тот момент, когда он впервые испугался?

Что его ждет за дверью? Возвращение в Зарёвск? Или новый круг этого безумного парка? Максим потянулся к ручке, но замер. Снова выбор. Этот парк только и делал, что ставил его перед выбором.

Он стоял на пороге, не зная, куда ведет эта дверь.

5.

Чернильная река оказалась на удивление теплой. Она подхватила Максима и понесла в темноту. Запахи менялись быстро: архив, типография, что-то горькое, как несбывшиеся мечты. Он пытался ухватиться за что-то, но берега скользкие. Наконец, вынесло на берег, пахнущий озоном и ржавчиной. Прямо передо Максом – гигантское Колесо обозрения. Кабинки – в виде огромных книг. Оно медленно вращалось, скрипело. Чернила на одежде будто приклеивали к земле. Пахло жженым сахаром и старой бумагой. Вдалеке – искаженная мелодия шарманки. Ноги будто вросли в землю.

Прежде чем он успел вырваться из чернил, одна из кабинок опустилась прямо передо его лицом. Дверь распахнулась, приглашая войти. Внутри тихо, только шелест – будто страницы переворачиваются сами собой. Макс Замер. Очередная ловушка. Но выбора нет. Чернила уже добрались до колен. С тяжелым вздохом шагнул внутрь. Дверь захлопнулась. Кабинка вздрогнула и поехала вверх. Вид удаляющейся земли, чернильной лужи, расплывчатых аттракционов – призраки прошлых неудач. Снова в голове обрывки фраз: «Слишком обычен», «Я ждала…», «Ты просто удобный». Шелест усилился, и на стене кабинки появились строчки из его ненаписанного романа, тут же исчезнув. Скрип Колеса теперь напоминал скрип кресла матери.

На вершине кабинка замерла. Тишина. Внизу – Зарёвск. Город распадается на части. Библиотека горит без дыма, только обугленные страницы поднимаются в небо. Река Зарёвка течет вспять, превратившись в изумрудное желе. Люди на площади застыли в неестественных позах с блаженными улыбками на лицах. Все выглядит, как макет в руках сумасшедшего. Тошнит. Это не просто искажение – это насмешка.

В этот момент раздался шепот. Отовсюду.

– Это мир, если ты продолжишь бояться – голос без интонаций, но довольный. – Мир из твоих «потом», «возможно» и «лучше не рисковать

Холод пронзил Максима, его нерешительность питает это безумие. Каждый раз, когда он откладывал решение, добавлял мазок в эту кошмарную картину. Вот недописанный роман горит. Вот Лера застыла на площади. Вот чемодан с билетом в Петербург тонет. Было ли это оправданием? Или просто страхом? Макс закрыл глаза, но видения остались. Голос снова зашептал – то мать, то редактор, то он сам:

– Даже если ты изменишься — мир не изменится. Зачем пытаться? Твоя нерешительность — мой лучший аттракцион.

Страх смешался с отвращением к себе. Он не просто зритель этого кошмара. Он – его автор.

Шепот не унимался.

– Вернись, – шелестел он. – Там, внизу, все понятно. Уютно. Ты же любишь уют. Вернись в свою рутину. Будь удобным. Будь нормальным.

Макса словно ударило током. Это Лукоморье хочет вернуть его обратно! Загнать в «нормальность» Зарёвска. Все это – не приговор, а искушение. Искушение сдаться, признать поражение и вернуться в привычную колею. «Лучше синица в руках…» – эхом отозвалась фраза с карусели. Парк не считает его достойным противником. Считает просто… уставшим. Внутри что-то щелкнуло. Гнев вытеснил страх. Макс взглянул на свои носки – эти нелепые носки – и сжал кулаки. Ударил по стене кабинки.

– Нет! – крикнул он. – Я не вернусь!

Стена не треснула, но по ней прошла рябь. Шепот затих. Колесо дернулось и поехало вниз. Игра меняется.

6.

Тишина на вершине этого Колеса Перспектив давила так, что звенело в ушах. Не как в Зарёвске по ночам, а будто вакуум выкачали. Время будто застыло в нем самом. Сидит в кабинке, как в обложке ненаписанной книги, а в руках старый чемодан, пахнет пылью дорог. Билет в Питер жжет пальцы. Рядом записка матери: «Прости, что держала». Простые слова, а будто приговор его нерешительности. Не она держала, он сам держался. За привычное, за страх, за роль жертвы.

Внизу Зарёвск – не макет уже, а жуткая пародия. Дома дрожат, вот-вот рассыплются. Река – мутная лента. Люди замерли в нелепых позах. Мир застыл в ожидании. Чего? Его решения?

Первый звук – скрип, как музыкальная шкатулка. Снизу, из сердца парка. Потом еще – лязг металла. Колесо качнулось. Максим посмотрел вниз. Что-то меняется. Асфальт рябит, трескается. И трещины странные – ровные, будто по линейке. Из-под асфальта блестит металл. Зубья шестеренок.

Парк "Лукоморье" начал пересобирать себя. Шатры лопаются, а под ними – пружины да трубки. Карусель с его "я" развалилась, фигуры попадали – куски дерева да винтики. "Писатель" – сломанная кукла. "Тоннель недотянутых рук" сжался, и видно часовой механизм, тикает вразнобой. Воздух стал плотным, пахнет маслом и озоном.

Колесо дернулось и поехало вниз. Кабинка качается, будто выкинет его в этот ад. Он вцепился в чемодан. Видит, как земля превращается в плату старых часов. Дорожки – заводные ключи, клумбы – балансиры, Зеркальный зал – циферблат без стрелок. И все это двигается, скрипит, вращается. Больше нет криков, нет сахарной ваты, только скрежет металла и "тик-так". Мир его нерешительности обретает форму – гигантской машины, перемалывающей время.

Кабинка стукнулась о землю. Дверь распахнулась, выталкивая Максима на брусчатку, как шестерню. Он огляделся. Хаос! Детали летают, сцепляются. Но посреди всего – пятно спокойствия. Там, где был фонтан, теперь фигура.

Высокий, в старомодном сюртуке. Единственный неподвижный. Но самое жуткое – его лицо. Вернее, его отсутствие. Вместо глаз, носа, рта – гладкий лист бумаги. Ничего. Пустота, которая смотрит на Максима, видит его насквозь.

Вокруг фигуры воздух дрожит. Шестеренки обретают порядок, нити тянутся ко всем частям парка. Дирижер этого механического оркестра. Хранитель. Он не двигается, не звучит, но его присутствие давит. Холодок по спине. Первобытный страх перед тем, у чего нет лица, а значит, нет жалости. Он стоит там, где был вход, и ждет.

Хранитель чуть наклонил голову. И тишину разорвал голос. Не от фигуры – просто в воздухе, сухой и бесцветный.

– Ты видишь, к чему приводит ожидание, Максим Волков? Вечный двигатель сомнений. Ты сам его завел.

Максим молчит, смотрит на пустое лицо. Вокруг скрежещут детали, но их движение кажется осмысленным, будто они сжимают кольцо вокруг него и Хранителя.

– Мир за оградой ждет, – продолжает голос. – Твой Зарёвск. Твоя предсказуемая жизнь. Ты можешь вернуться. Забыть Лукоморье, как сон. Забыть чемодан. Забыть мечты. Просто шаг назад.

Шаг назад. Туда, где все понятно. Где газета, мать, воскресная ярмарка. Где не нужно выбирать. Где можно спрятаться за "поздно" и "недостоин". Часть его, измученная парком, кричит: "Да!"

– Или… – Голос замолчал, и шум стих. – Ты можешь остаться. Стать частью механизма. Маленькой шестеренкой в моих часах. Занять свое место. Навсегда.

Шестеренкой. Винтиком. Деталью. Не принимать решений, просто вращаться. Избавиться от свободы выбора. От ответственности. Это… соблазнительно. Ужасно, но соблазнительно. Перед глазами Максим видит издателя, Леру, свое отражение-писателя. Быть шестеренкой – значит, не слышать этих голосов.

Предложение Хранителя висит в воздухе. Стать шестеренкой. Раствориться в механизме. Конец сомнениям. Это выход, который он искал всю жизнь. Избежать выбора, позволить решить за него. Будь то мать, обстоятельства или Хранитель.

Он смотрит на руки, сжимающие чемодан. На билет в Питер. На желтые носки, выглядывающие из-под брюк – жалкий бунт.

И тут мысль, острая, как скальпель. Голос Хранителя, голоса из прошлого – все они об одном: о провале. О том, что он боится неудачи, боится плохого романа, отказа Леры, осуждения Зарёвска. Но сейчас, глядя на пустое лицо, на этот механический ад, Максим понял – он врал себе.

Не неудачи он боялся. Он боялся самой попытки.

– Я не боюсь провала, – сказал Максим твердо. Он сам удивился своей силе. Он поднял голову, глядя в пустоту лица Хранителя. – Я боюсь… что попытка изменит меня. Боюсь перестать быть… удобным. Для себя. Для всех.

Страх был не в том, что он не сможет, а в том, что сможет. Что, сделав шаг, он станет другим. Тем, кого он видел в зеркалах – уверенным, решительным, чужим. Тем, кто оставит Зарёвск. Стать шестеренкой – значит остаться прежним. А сделать шаг – рискнуть потерять себя… или, наконец, найти.

Механический шум замер. Пустое лицо Хранителя дрогнуло, будто вот-вот проступит усмешка. Парк замер в ожидании. И Максим понял, что часы – его часы – только что пошли заново.

7.

Мир моргнул, и всё исчезло. Аттракционы, зеркала, голоса – будто и не было. Макс стоит на краю пустыря. Пыль, полынь, недострой девяностых… Никакой сахарной ваты. Зарёвск как Зарёвск. Но тишина давит. Натянутая струна. Шаг – ботинки в пыли, а следов нет. Странно. Взгляд за спину. Дворник метёт листья у тротуара. Хочется спросить про парк, но как? "Извините, тут парк моей нерешительности не пробегал?" Дворник поднимает глаза – пустые, как стёкла. Потом – бац-бац-бац метлой по асфальту. Как по крышке гроба. Жуть. Нужно уходить оттуда быстрее.

Сам не зная зачем, он пошёл к музею. Красный кирпич, нафталин, вечность. Раньше Максим тут экскурсии водил. Сейчас как раз не хотелось, но что-то тянет. Заходит. Баба Нюра у входа, вяжет свой вечный шарф. Всё как всегда. Или нет? У стены народ толпится. Человек пять – для Зарёвска событие. Подходит ближе. На стене афиша: "Невыбранные пути. Инсталляция Максима Волкова". Чего? В витринах – его вещи. Его провалы. Черновики романа. Билет в Питер. Фотографии с гитарой, с Лерой. А под жёлтыми носками, подпись: "Символ тихого бунта, так и не случившегося". Да чтоб вас! Это же не выставка – это разбор полётов! Люди шепчутся, смотрят с любопытством, с презрением. "Тупики, а не пути" – слышен шепот. Земля уходит из-под ног. Парк исчез, а его прикол остался – его жизнь на посмешище выставил. Хочется бежать, но баба Нюра смотрит словно страж. – Хорошая выставка, Максим. Жизненная. Не кори себя. У всех свои "пути" есть. Не все выставляют просто.

Макс вылетел из музея, как ошпаренный. Щёки горят. Улицы Зарёвска, домики эти… будто подмигивают. Река нервно извивается, вода мутная. Город как город, но кажется, все тут актёры. Марионетки из парка. Достал сигарету и сразу выкинул. Хватит! Надоело! А что дальше? Звонок. Незнакомый номер. Макс принимает звонок: – Максим? – Лера. Но голос… другой. Пустой. И в этой пустоте сталь. – Лера? Что случилось? – Я развожусь. Макс замер посреди улицы. Мимо мужик с портфелем идёт, как с карусели той. Лера… Разводится. – Почему? – Надоело, – говорит. Просто надоело ждать. Что он изменится. Что я изменюсь. Что ты… – обрывает. – Неважно. Я подала документы. Макс молчит, вспоминая её в "Тоннеле". В свадебном платье. "Я ждала до последнего". Видимо, дождалась. Макс тут вообще ни при чём. Или?.. – Ты как? – спрашивает мягче. – Я? – Макс усмехнулся. – Да я только что из музея себя вышел. А так – всё отлично. – Музея? – не понимает. – Да. Долгая история. Может, расскажу как-нибудь. – Расскажи, – говорит и кладёт трубку. Макс убирает телефон в карман. Мир поплыл. Лера разводится. В музее – он на выставке. На месте парка – пустырь. Что происходит вообще?

Ноги снова несут на пустырь.Остановился там, где "Лукоморье" было. Где билет дали. А теперь тут дуб. Молодой, крепкий. Вырос за несколько часов, пока он в парке торчал. Бред. Но после выставки и Леры этот дуб уже почти… норма. Подойдя ближе на стволе стала различима табличка: "Место силы для нерешительных". И вдруг Макс расхохотался. В голос! Так, как давно не смеялся. Над парком, над Зарёвском, над собой. Над Максимом Волковым, корректором с носками, которому понадобился парк, чтоб понять: мир – это зеркало. Кривое, абсурдное, но зеркало. Перестал смеяться. Трогает кору дуба. Тёплая, живая. Под пальцами будто стучит что-то. Не как часы Хранителя, а… что-то обещает? Парк ушёл, а эхо осталось. Не приговор – вопрос. Свобода – это риск. А ты свободен? Хранитель показал мать. Она тоже боялась. Лера решилась. Даже дуб этот вырос посреди пустыря. Вдыхаю пыльный воздух Зарёвска. Чудится запах озона. Макс рассматривает свои туфли, брюки. И что дальше? Но эта неизвестность уже не пугает. Манит. «Начну, наверное, с носков. Куплю самые идиотские в городе. А там… видно будет.» Дуб стоит молча. Ветви раскинул. Благословляет, что ли? Или просто растёт. Какая разница?

—Нет. Тихо. — ответил Кирилл, приподнявшись на локте — Что такое?

—Да там Костян с Маринкой чпокаются, мы посидим пока у вас.

—Хорошо, сидите. — ответил Кир, повернувшись к ним спиной.

—Ты раз не спишь, давай по вискарику? — Влад достал из-за пазухи бутылку «Джим бима» и стопку бумажных стаканчиков. Кирилл молча кивнул.

Ребята осушали бутылку, болтая о всяком. В головах братьев росла жажда насилия, Кирилл же наоборот расслабился и открылся близнецам: Рассказал о себе, о чувствах к Ане, о желании связать с ней свою жизнь, как вдруг его рассказ прервал Влад, обронив стакан с виски на себя.

—Блять. Кирюх, есть веревка? Давай над обогревателем растянем, я штаны повешу просохнуть.

Кирилл полез в рюкзак, достал моток паракорда и протянул Владу.

—На, держи.

Влад, закончив мастерить импровизированную сушилку, кинул моток веревки недалеко от себя.

Кирилл совсем уже напился, так, что начал икать, разговор совсем не шел и братья вышли покурить.

Вадим явно был перевозбужден.

—Братан, яйца зудят уже, давай вырубим этого додика, да присунем Аньке!

—Да он сам сейчас уснёт, синий в тряпки уже. Как вырубится, я свяжу его аккуратно и всё.

Вернувшись в палатку, они застали Кирилла спящим прямо за столом. Братья специально пошумели, чтобы проверить крепость сна своей жертвы и ее потенциального защитника: никто даже не пошевелился.

Влад, взяв паракорд, крепко связал руки и ноги Кирилла, для надежности связав их ещё и между собой. Затем, порывшись в его вещах, достал носки и серый скотч, затолкал носки Кириллу в рот и, заклеив скотчем, сказал брату:

—Валяй!

Вадим, взяв нож, направился к спящей Ане. Рывком развернув её на спину и сев на неё сверху, придавив её руки своими коленями, он одной рукой зажал той рот, а другой прислонил нож к горлу. Аня пыталась закричать, но ладонь сильно глушила звуки.

—Молчать, сучка! — зашипел Вадим. —Будешь брыкаться, я тебя не только членом проткну, поняла? — убрав нож от горла, он с небольшым усилием ткнул её кончиком лезвия в ребро. Аня бешено закивала головой, смотря на своего мучителя расширившимися от страха, наполненными слезами глазами.

—Вот и умница. — заржал Влад. — Я после него тебя тоже… поюзаю. Кирилл слегка замычал, но не проснулся.

Семён, сидя на крыше, прервал свои блуждания в чертогах памяти. Ему захотелось вновь взглянуть на ту девушку так похожую на Любу.

Влад с ехидной улыбкой наблюдал, попивая вискарь, как его брат разрезает ножом кофту Ани, как та, дрожа всем телом, до ужаса боится грядущих событий, это его раззадоривало. Влад встал, подошёл к Аниному рюкзаку, порылся в её вещах и достал её трусики, которые были взяты на смену. Держа в руках предмет её белья и скотч, он направился к заливающейся слезами девушке.

—Открой ротик, Анька. — Мерзко проговорил он. Аня не послушалась и тогда он с размаху ударил ее по щеке тыльной сторой ладони. Аня взревела, а Влад вложил ей в рот её белье, закатывая скотчем. —Так то лучше!

Аня откинулась на матрасе, ей было страшно. Единственная ее мысль была «лишь бы не убили, только бы не убили, а там я уеду и придумаю как отомстить этим уродам, только бы не убили, господи, пожалуйста!»

Внезапно Аня замолкла и перестала всхлипывать. Глаза ее расширились настолько, что казалось бы, сейчас выпадут от ужаса. Прямо из ниоткуда в палатке материлизовался молодой и очень угрюмый парень, одетый в какие-то давно истлевшие обноски. Он двигался абсолютно бесшумно и, судя по виду, был силён как буйвол.

—Куда вытаращила-ааа — Влад не успел закончить фразу как нож, отложенный увлечённым стягиванием с девушки колгот Вадимом просто взлетел и воткнулся ему в шею. —Агххх. — захрипел урод, заливая всё кровью, падая на своего брата.

—Ааааааа! — ультразвуком завизжал Вадим, почувствовав крепкую, ледяную хватку на своей нижней челюсти. Какая-то невиданная силища резко дёрнула его вниз и влево, с мясом выдирая всю нижню челюсть. В палатке раздался мерзкий хруст вкупе со звуком рвущейся мокрой тряпки, Вадим упал рядом с братом.

Кирилл очухался, услышав визг Вадима. Вмиг протрезвев, он с ужасом наблюдал как у парня рвётся лицо. Попытавшись встать, Кирилл грузно упал на пол, попытавшись ползком пробраться к выходу.

Аня была парализована страхом, только что на её глазах неизвестный ей человек с легкостью расправился с двумя не самыми мелкими ублюдками. И хоть они были её обидчиками, она очень боялась, что неизвестный сейчас возьмётся за нее.

—Ты меня видишь?... — спросил неизвестный. Голос его звучал глухо, словно бы из под одеяла. Аня кивнула. —Помоги другу, я вас не трону.

Дрожащая и испуганная Аня почему-то поверила этому странному человеку. Что-то в его голосе отдавало теплотой сквозь этот нечеловеческий гул. Она сорвала с себя скотч, быстро натянула кофту и направилась на помощь Кириллу.

Семён смотрел на эту беззащитную девушку и был преисполнен яростью. Как такое возможно, что события, приведшие к его гибели, повторились снова спустя столько лет с девушкой, как две капли воды похожей на Любу? Да и в этих ублюдках, грудой валяющихся на полу было что-то смутно ему знакомое.

—Давно ты их знаешь? — Семен обратился к Ане, кивком указав на тела.

—Н-нет, всего пару месяцев, нас познакомил общий знакомый... — отвечала она дрожащим голосом, срывая скотч с лица Кирилла, который тут же затараторил поддавшись страху и панике.

—Аня, Аня! С кем ты разговариваешь? Что за хуйня с ножом была?

— Он меня не видит — снова заговорил Сёмен. — И ты тоже не должна. Успокой его, а то на шум прибежит еще один. — Семён развернулся и вышел прямо сквозь стенку палатки.

Войдя во вторую палатку, Семен буквально вскипел. Лампы засветили ярче, а обогреватели заработали с такой силой, что из них повалил дым. На одном матрасе лежала обнаженная девушка, она не дышала, а синева лица и пена у рта явно указывала на то, что ее задушили. На втором матрасе валялся в беспамятстве старший из банды. Он не удосужился даже стянуть жгут с плеча. На локтевом сгибе среди многоточия от инъекций виднелась уже подсохшая капелька крови. Ублюдок задушил девушку, а после упоролся и уснул мертвецким сном. Семен осмотрелся. Рядом с матрасом наркомана лежал огнстрел, очень похожий на знакомый ему калашников. Поборов желание потратить остаток сил на то, чтобы выпустить в урода весь рожок, Семён продолжил осмотр. На этого урода у него был другой план. Присмотрев топор практически у входа, Семён усмехнулся и взял его в руки. Встав с топором в руках над телом ублюдка, чей разум витал в наркоманских видениях, Семен размахнулся и опустил топор аккурат в пах спящего, вогнав лезвие практически до середины живота. Торчек даже не проснулся.

Спустя какое то время Семён сидел напротив Ани, иногда поглядывая в сторону мычащего Кирилла.

—Кто ты? — спросила Аня, пребывая в состоянии непонимания.

—Меня зовут Семён, я живу здесь… жил когда-то. Теперь просто существую. — Он пересказал свою историю. Аня слушала его, изредка вытирая слезы, сентиментальное девичье сердце слишком глубоко сопережевало несчастному парню. Аня рассказала о себе, о том что она, как и ее подруга — сироты. Её мама была из детского дома, а поэтому образ жизни её был не самым показательным, Аня с малых лет училась жить самостоятельно, а мать умерла от пьянки едва встретив ее совершеннолетие. С Соловьевыми её познакомил общий друг. Они общались несколько месяцев и те не показывали своего истинного нутра, поэтому она и согласилась на эту вылазку, прихватив с собой Кирилла и Марину, одной все равно было страшно. А Соловьевы были только за.

Услышав знакомую фамилию, Семён понял, почему внешность братьев казалась ему знакомой, но все-же решил уточнить

—Деда этих упырей Николаем кличут? — спросил он

—Да… А откуда ты знаешь?

—А мама твоя из Нико*****го детского дома?

—Д-да — Аня заметно напряглась. — Что такое?

—Давай пройдемся, разговор будет неприятным.

Семён объяснил ей всё, а Аня слушала, всем сердцем отказываясь принимать правду. Она отказывалась верить в то что Николай, убивший Семёна и Любу — приходится дедом и ей самой. Что её мать — это ребёнок Любы от насильника Николая и именно поэтому Аня так сильно похожа на свою бабку. Она отказывалась верить в то, что люди вообще способны на такое. Семён клялся: будь он жив, обязательно бы нашел её мать и воспитал как собственную дочь. Пройдясь по селу, Семён остановился. Он взял девушку за руки и, как ему показалось, почувствовал её тепло.

—Аня, я хочу тебя попросить кое о чём. Пожалуйста, сделай это. Подари мне покой. — он показал ей места где Николай закопал его останки и попросил похоронить как положено. Семён устал и хотел отправиться к звездам. Аня согласилась.

Вернувшись к костру, Семён из последних сил, желая помочь девушке, перенёс тела всех троих ублюдков и Марины в одну из изб, взял канистру с горючим для снегоходов, облил тела, пол и стены избы горючкой и поджёг.

Двое стояли и смотрели как полыхает изба, унося с дымом и души, если они у них были. План был прост. Никто не знал, что компания ездила сюда, а значит, искать будут где попало и не скоро заявятся сюда. Аня явившись за останками Семёна, заберет и Марину, дабы её душа упокоилась и её не ждала участь Семёна.

—Кириллу я все объясню когда его отпустит, он поверит мне и обязательно вернусь! — пообещала Аня. Вместе они уложили Кирилла на волокуши.

—До свидания, Семён.

Над селом раздался рев удаляющегося мотора.

По весне тела Марины и братьев нашли очередные коптели, забредшие в село в поисках клада.

Ближе к лету Семён наконец увидел Аню и Кирилла, вооруженных лопатами. Они приехали! Аня сдержала слово! Радости Семёна не было предела, он как ребенок побежал к ним, расспрашивая обо всём. Аня пояснила, что смерть братьев и девушки списали на конкурентов по криминалу их отца и деда, что в городе на этой почве начался настоящий беспредел. Рассказала, что Кирилл сделал ей предложение. Что он поверил в то, что она видит призрака и может с ними общаться, что именно призрак спас её от изнасилования в ту роковую ночь. Рассказала, что она заказала памятник и надгробие для Семёна, а так же отпевание, чем очень растрогала его. Так, проболтав до вечера, отвечая на вопросы друг друга, они распрощались в самых теплых чувствах.

Следующим днём в небе над селом можно было наблюдать необычное явление. Нечто похожее на комету отдалялось от земли в бескрайние звездные просторы.

От мечтаний его отвлёк рев моторов, разрывающий ночную тишину и возвращающий звуки жизни в совсем уже мёртвое село.

—Люди-люди-люди-люди… — Семён покачал головой — И что с вами не так, люди? Чего вам зимой дома не сидится то? — недовольно проворчал Семён, подняв голову к небу, хотя настрой на философские рассуждения уже пропал.

На самом деле, он был даже рад тому, что в его владения забрёл хоть кто-то. Тут давно, наверное с самих девяностых никто не появлялся, если не считать совсем залетных и незнающих, люди поосведомленнее тут не появлялись. Охотники с грибниками и те старались обходить это селение за пару километров, такая вот репутация была у этой затхлой деревушки, которую Семён считал своим домом. Конечно же, в этой репутации отчасти виноват он сам, он ведь тут буйствовал не хуже нечисти какой и совсем даже недавно, по его собственным меркам, Семён был довольно свирепым духом и, наверное даже, убил-бы кого нибудь, если бы не Люба…

Как только в подкорке зародилась мысль о любви всей его недолгой жизни, Семён снова провалился в воспоминания, совсем переставая замечать явно приближающиеся снегоходы.

Семьдесят третий год: Люба приехала на вокзал в райцентр проводить его, своего любимого, на службу. Она обещала дождаться, обещала стать его женой.

Письма, слова любви, приятные сны о новой, семейной жизни – всё это придавало Семёну сил на преодоление всех тягот солдатской жизни, однако потом всё резко прекратилось. Люба просто пропала. Мать ни слова о ней не говорила, будто бы Любы и вовсе никогда не существовало, а больше Семёну спросить было некого — немногочисленные его друзья тоже отправились отдавать долг родине. И только когда Семён уже собирал вещмешок в дорогу домой, он получил письмо, в котором мама наконец рассказала ему про Любу, про то, что та сначала пропала из села, а после вернулась и стала жить с Колькой — местным маргиналом и бывшим зеком, который загремел на нары когда Семён еще был ребёнком, а вернулся в село вскоре после убытия его, Семёна, на службу. Мама не знала, что держало Любу рядом с таким человеком, ведь мало того, что он был гораздо старшее, так еще и явно её поколачивал. Мать пыталась заговорить с Любой, но та вечно уходила от разговора фразочками по типу «люблю я Николая, люблю!» и извинялась перед Семёном. А потом Люба снова пропала, видимо устав от побоев сожителя. И уехала она, скорее всего, далеко, потому что не вернулась даже на похороны матери, а может и не знала она о беде эдакой, ведь уехала неизвестно куда и весточку ей послать не представлялось возможным.

Семьдесят пятый год: Семён вернулся домой, выпил с отцом за встречу, поцеловал мать и пошел искать Кольку несмотря на уговоры матери остаться дома, на явное неодобрение отца. Родительское сердце видимо что-то чувствовало.

Избу маргинала, стоящую на самой кромке деревни практически у самого леса Семен нашёл быстро. Колька впустил того домой, поздравил с дембелем и поставил пузырёк беленькой под разговоры.

По ходу беседы Коля поведал Семёну о Любе, которая, с его слов, оказалась не такой хорошей и честной девушкой коей казалась. Что мол, она сама к нему приставать начала, а ему как? Лезет молодая, статная красавица, значит шанса упускать нельзя! Так мол, повертела она им, покрутила да свалила в город к кому-то там ещё. Потом, спустя несколько месяцев вернулась, плакалась что ошиблась, что жалеет обо всем, а Колька-добрая душа решил вновь её пригреть, а она за старое, опять свалила…

Так, рассказывая всё это и подливая Семёну горькой, Коля постепенно провоцировал того, вливая в уже распалённый злостью и обидой разговор всё больше масла из всякой грязи и оскорблений любимой Семёном девушки. Так разговор перешел в ругань, ругань в драку, в которой Николай дал себя немного поколотить, а драка переросла в смертоубийство. Николай одним точным ударом выкидного ножа в сердце прервал жизнь молодого парня.

Скинув тело в подвал, весь остаток вечера и ночи Коля занимался тем, что разбирал Семёна на запчасти, закапывая части тела в окрестностях села.

Односельчанам Николай поведал, что Семён ввалился к нему пьяным, поколотил, а потом, узнав что Люба сбежала, стукнул его напоследок и ушёл куда глаза глядят. Коля всем показывал подбитый глаз и разбитые губы, смотрите мол, это я тут жертва! Через пару дней Коля, собрав котомку, тихо свалил из деревни, скрываясь в ночной тени и уходя лесными тропами. Когда селяне смекнули что к чему, Николай уже уехал на товарных составах за сотни километров от мест где учинил столь безжалостную расправу над парнишей.

Из раздумий Семёна выдернули уже въехавшие на территорию села громко рычащие моторы снегоходов с восседавшими на них такими же шумными и веселыми людьми. Всего машин было три, на каждом из снегоходов сидело по паре человек. Они остановились, отвязали волокуши от техники, спешили пассажиров и рванули к центру села, видимо для того, чтобы подыскать для себя хорошее местечко для обустройства лагеря.

Семен хмыкнул. —Отчаянные какие-то ребята, ехать в глушь в праздничные дни сразу после нового года, да ещё и в довольно сильные морозы… По всем канонам нового года они должны бродить по городу, вгоняя себя в алкогольную кому, а они сюда приперлись…

—Стрёмное место Костян выбрал. — заговорил один из пассажиров, молодой, судя по голосу, парень. Лицо его, как и его спутников, скрывалось под балаклавой, а одежда была просто теплой, без всяких нынче модных у молодежи примбамбасов и фентифлюшек. —Я в интернете читал об этом селе, тут с семидесятых дичь всякая творится!

—Кирюх, тормози давай! Хватит смуту наводить! — отвечал ему милый, слегка дрожащий девичий голосок.

—Да говорю тебе! Тут в семидесятых натуральный иксфайлс был. Какая-то хрень людей кошмарила, да так, что люди с деревни бежали, бросая даже пожитки свои, считая их проклятыми. Животные дохли, посевы не всходили, людей что-то калечило. Жуть лютая!..

Эти слова отправили разум Семёна, или то, что его заменяло в прошлое с такой силой, с какой футболист отправляет мяч в ворота соперника, пробивая пенальти.

Он проявился не сразу после гибели, духи вообще проявляются не сразу, на это нужно время. Кому-то достаточно пары дней, а у кого-то уходит и пара лет. От чего это зависит Семён не знал, но предполагал, что от злости самого убитого и его желания мести. Сам он, как понял потом, сформировался на пятый день после гибели. Он открыл глаза и осознал, что летит к земле со скоростью кометы. Передать страх, испытанный им тогда Семён не смог бы даже сейчас. Представьте, что Вы не осознаёте себя духом, Вы также чувствуете каждый сустав, мышцу, волосок своего тела, но понимаете, что находитесь в состоянии свободного падения с высоты полёта аэроплана. Семён кричал, искал вытяжное кольцо, думая что это плановый прыжок с парашютом в армии, а он лишь потерял на мгновение сознание. Но не было НИЧЕГО! Ни кольца, ни парашютного ранца за спиной. Тогда Семён мысленно попрощался с родителями и принял свою участь, но упав, он не то что не разбился, но даже не примял травы. Абсолютно ничего не понимающий, испуганный и со слезами на глазах он рванул к дому. Только там, когда его рука прошла сквозь дверную ручку, Семён догадался. Он понял, что не ощущает солнечного тепла, дуновения ветра, не чувствует сердцебиения, толкающего кровь по венам. Он понял что мертв, мертвее рыбы, выброшенной на берег.

Ещё раз проведя рукой сквозь дверную ручку, он прошел в родительскую избу прямо сквозь дверь, увидел зареванную мать, причитающую, что сын не мог уйти ничего не сказав и что Колька душегуб что-то темнит, увидел разбитого отца, разговаривающего с мужиками о том, что надо идти к Кольке и вышибать из него правду силой. Такая злость обуяла Семёна, такая ненависть, что смог он схватить ковш из ведра на кухне и запустить им в стену напротив. Мужики затихли, мать прекратила свои всхлипывания, а Семён уже мчался на окраину деревни, да такой злой он был, что каждая животина его чуяла. Собаки скулили, забивались в будки, коты шипели и убегали, даже коровы, пасшиеся недалеко от села начали тревожно мычать. Кольки дома, само-собой, уже не было. Видно, что бежал он в спешке: шухлядки шкафов вывернуты, вещи разбросаны: урод явно собрал самое необходимое перед побегом.

Пока Семён, обуреваемый вселенским гневом, всё больше терял собственное Я, превращаясь в злобного духа мщения — в Колькину избу забежал и его отец с парой мужиков.

—Сбежал, сука… Сбежал! А мы и не почесались. —буркнул Николаич — давний отцовский товарищ.

—Ох, чую, худо он Сёме сделал, ублюдок же он. Самый натуральный ублюдок… — вполголоса, совсем уже горько проговорил отец.

И понял Семён, что Колька то убил его, убил и не понёс наказания. Так он взбесился, что перестал Семёном быть. Хлопнула дверь, выбив стекла с неистовой силой, схлопнулись ставни, а из печи поднялось пламя до потолка, да такой силы, что стены избы занялись как спички.

Мужики, вооруженные топорами и баграми — смогли вырваться из этой ловушки, но сильно обгорели. А Семён на долгое время перестал быть собой — он стал злом, что несёт беды своим бывшим соседям и родным из-за обуявшего его чувства несправедливости.

Кир же, тем временем, продолжал рассказывать девчонкам всё больше мрачных подробностей об этом селе, пока на фоне раздавался рев моторов, трамбующих снег под лагерь снегоходов.

—А в девяностых бандосы сюда ездили убирать неугодных и тут же их прикапывали. Тела потом только в середине нулевых смогли найти, когда переловили всех участников тогдашних ОПГ. Их палачи указали на места казней и захоронений.

—Кирилл, хватит! Пожалуйста! Мы еще палатки не поставили, а я уже хочу уехать отсюда! — даже как то властно потребовала вторая девушка.

—Ладно-ладно, молчу. — Пробубнил Кирилл, полезая в карман за сигаретами.

Судя по звуку, снегоходы возвращались за скарбом и пассажирами. Ребята зацепили волокуши, погрузились на транспорт и выбрасывая грязный выхлоп в свежий, морозный воздух, рванули на место будущего лагеря. Семён решил последовать за ними, послушать разговоры, позавидовать молодым и… Живым. Он ведь формально их ровесник.

На массивном, утрамбованном снежном пятачке ребята принялись за обустройство лагеря. Поставили две больших, надувных палатки, одну обычную, небольшую туристическую. В нее установили генератор, раскинули провода по жилым палаткам, включили обогреватели, установили надувные матрасы, стол и стулья. По периметру расставили штативы с прожекторами, выкопали яму под костровую чашу для посиделок, в общем, отдыхать ребята собрались с максимальным комфортом и как минимум несколько дней.

Закончив с делами, ребята забились в одну из палаток отогреться и начать-таки свой отдых. Семён был рядом, слушал веселый гомон и тосковал. Ребята в палатке сняли верхнюю одежду, шарфы и балаклавы. Семён направился к палатке: ему было интересно взглянуть на ребят, на их живые, эмоциональные, веселые лица…

Кирилл оказался невысоким короткостриженным брюнетом, лицо окаймляла борода, над карими, умными глазами были густые, кустистые брови. Еще двое-близнецы, довольно высокие, худощавые. Было в них что-то маргинальное. Неизвестно почему и как, но маргиналы какими-то образом легко определяются по внешности. Мясистые губы, близко посаженные глаза, узкие брови в линию, светлые, соломенные волосы… И даже звали из как-то по-дурацки — Вадик и Владик.

—Звучит странно, как биба и боба — подумал Семён. Четвертый же парень был старше остальных, такой же светловолосый как и близнецы, видимо их брат, тоже с довольно маргинальной внешностью, но на фоне близнецов он выглядел интеллектуалом, это тот самый Костян. Одна из девушек — невысокая фигуристая брюнетка, длинные волосы по пояс, припухлые губы, слегка раскосые глаза с длинными ресницами, её звали Мариной. А вторая… увидев вторую Семён, если бы мог, упал бы в обморок. Это была Люба. Его Люба! Та же высокая, статная фигура, те же нежные линии лица, те же румяные щеки, густые изогнутые брови, русые волосы. Только одно отличало эту девушку от Любы — цвет глаз. Левый глаз Ани, так звали копию Любви, — был зелёным, как и у самой Любы, а правый — карим.

Семён выскочил из палатки и помчался в сторону своего «поста». Его снова тянуло в омут воспоминаний, ему снова стало не по себе, так, словно бы он на секунду ожил. А Аня настороженно взглянула туда, где секунду назад стоял Семён.

Люба… она появилась тогда, когда Семен окончательно потерял человечность. Помимо того, что он едва не убил отца и еще пару мужиков с ним, Семён срывал злобу на домашних животных на скоте, на людях. Зло стало настолько концентрированным, что в селе начали гулять болезни, гибли растения, детям снились ужасающие кошмары. Семён яростно желал, чтобы страдали все! Люди начали покидать село, бежать, если точнее, ибо ни молитвы, ни святая вода не помогала, только раззадоривая ярость Семёна. Он стал проклятием этих земель. Тогда же и сбежали его родители, тогда же появилась и Люба. В тот день Семён сидел в избе Филатовых — ближайших Колькиных соседей. Он намеревался убить стариков, раздумывая над изощрённым способ казни. Семён был зол на них за то, что они не слышали звуков драки. И его совсем не волновало, что Филатовы — старики, которые вообще уже толком ничего не слышат, да и спать ложатся едва небо покрывает одеяло сумерек. В момент, когда Семён решился связать их, затопить печь и закрыть заслонки, дабы старики угорели насмерть, в избу вошла Люба, аккуратно взяв его за руку.

—Не нужно, родной. Пойдем, поговорим…

И Семён пошел. Они поднялись на крышу избы, смотрели на звёзды и разговаривали, очень много разговаривали. Люба рассказала Семёну всё. Рассказала, как ждала его из армии, как случайно встретила Николая на речке, как этот страшный, синий от татуировок угрюмый мужик её напугал, как он жадно разглядывал её, пока она судорожно собирала вещи и спешно уходила от реки, как боялась ходить по селу в одиночестве: ей казалось, что он буквально следует за ней по пятам. Она рассказала о том, как Николай всё-таки поймал её, взял силой и после еще не раз принуждал к близости, угрожая, что убьет её мать. Люба забеременела. Коля отпустил её в город, где она родила дочь и отказалась от неё. Она плакала, хотела свести счёты с жизнью, но осеклась: мать не пережила бы еще одной смерти в семье, ведь отец тоже наложил на себя руки. Люба вернулась в село, сказала матери о том, что разлюбила Семёна и будет жить с Колей, переехав к тому домой. Коля пил, устраивал регулярные побоища, не работал, жил за счёт Любы, её матери да огорода. Однажды допившись до беспамятства, он стал психовать, кидаться в Любу всем что попадало под руку, резал её ножом, бил ногами, называл блядью. Это была последняя её ночь. Пьяная, агрессивная свинья замучал девушку до смерти, и, скинув тело в подвал, впал в беззаботный сон. Проспавшись, Коля придумал легенду: мол, девка сбежала. А вечером закопал её останки на границе леса и села прямо за своей избой. Люди поверили Николаю, ведь все знали что он бил Любу, многие даже радовались за девку: нашла сил на побег. Мать Любы — тётя Вера ждала весточки от дочери, да так и зачахла ничего не узнав и не дождавшись.

Люба рассказала о том, что долго витала во тьме, винила себя за трусость, за то, что бросила малыша. Плевать, хоть он и рожден от урода, они с мамой смогли бы вырастить его человеком. Винила себя в смерти матери. Её самокопания повторялись тысячи раз, заключая Любу в лимб из тумана печали и горести. Со временем она нашла в себе сил осознать, что её вины нет ни в чем, однако желание мести человеку, оборвавшему тонкую нить её жизни не угасало. Проявившись, она увидела избу Николая, сгоревшую до тла. Решив, что самосуд всё-таки свершился, Люба отправилась осмотреть село и увидела яркий свет, бьющий из окон Филатовых, так она и оказалась рядом.

Семён же поведал свою историю, рассказал о том, что Николай сбежал и не был наказан за свои поступки. Ярость Семёна угасала рядом с ней.

Люба приняла новости с печалью, но без злости.

Нахождение рядом с любимой и до боли родной душой возвращало Семёна в беззаботные времена, проведённые с ней. Люба объяснила ему, что селяне ни в чем не виноваты, научила его сдерживать гнев, помогла снова очеловечиться, хоть и села́ в итоге это от угасания не спасло: люди окончательно покинули эти края. Оставшиеся два с половиной человека и те потихоньку отправляли пожитки в город к родным, чтобы потом уехать налегке.

Село опустело, Семен и его Любовь остались вдвоем.

Десять лет — долгий срок для человека и миг для таких как они. Именно столько они пробыли вместе, пока чёрные копатели, кладоискатели, мародеры — называйте как хотите, зачастившие к ним не нашли останки Любы. Тело забрали, достойно предали земле и Люба ушла…

Семён сидел на крыше, смотря на небо. Он бы заплакал если б мог, а между тем из палаток доносились весёлые голоса. Она вернулась и была весела, что очень согревало бы душу Семёна будь он живым.

—Аньк, ты чё втыкаешь? — позвал Аню Кир. —Расслабь булки, давай отдыхать.

—Д-да, задумалась что-то. Все нормально, налей «Деласи» — на самом деле она каким-то шестым чувством ощущала чье-то присутствие, хотя ничего не видела, и это ее напрягало. Кир протянул ей красный бумажный стаканчик с логотипом всем известного алкомаркета. Аня, отхлебнув вермута решила переключить внимание со своих ощущений на всеобщее веселье. Да и бояться нечего, у Кости есть охотничий карабин, сможет защитить.

Влад включил колонку, кто-то подключился и из динамиков полилась музыка. Ребята стали играть в правду или действие, алкоголь употреблялся быстрее, чем стоило бы. Кирилл, выбрав действие отправился нырять в сугробы в одних трусах, Костя проиграл поцелуй в губы явно клеящей его Марине, один из близнецов отправился готовить второй ужин. Ане же пришлось раздеться до топа и шорт, теперь ловля на себе плотоядный взгляд обоих близнецов.

За напитками, едой и весельем время пролетело незаметно, стрелки часов минули уже третий час ночи. Аня начала зевать, усталость и выпитое сильно клонили её в сон. Кирилл, который, откровенно говоря, сох по своей подруге, — как истинный джентльмен помог ей собраться и повёл к палатке. Марина уже сидела на коленях Кости, близнецы молчали.

—Ань, ты как? Не тошнит? — Кирилл искренне переживал за подругу.

—Нет, Кир, все хорошо. Я не напилась, просто устала. — Ответила Аня, находясь на грани сна и реальности.

—Кииир… останься со мной, мне кажется тут… — она сонно тянула слова, засыпая, так и не закончив фразу. Кирилл лёг рядом, но спать совсем не хотелось.

Во второй палатке Марина уже во всю сосалась с Костей, дело шло к интиму и им явно мешали торчащие в палатке два бухающих однояйцевых имбецила. Костя отстранил от себя пьяную девушку и встал.

—Влад, Вадим, пойдем покурим. — Скомандовал он, натягивая пуховик. Троица вышла на улицу.

—Вы чё бля, тупорезы что-ли? Съебите во вторую палатку, мешаете же, еб вашу мать!

—Так у нас одна мать — гоготнул Влад. — Щас свалим, братан, не кипишуй.

—Бля, Аньку бы трахнуть — пробубнел Вадим.

—Так пиздуй и трахни, осёл. — злобно прошипел Костян.

Близнецы переглянулись, в глазах обоих загорелся хищный блекс.

— Там же лось этот, Кирилл, бля. Чё с ним делать?

Костя отстегнул ножны от ремня и протянул близнецам.

— На, бля, вдвоем шуганёте его. Он же терпила — проглотит всё. А нет, так порежьте легонько. Он осядет сразу. — Костя явно уже поплыл.

— Дома всучат же, ты чё, ебанулся совсем? — Вадим был трусоват, поэтому сразу же выдал этот вопрос.

— Па-е-бать — пропел Костя. — Кто им поверит? Зря что ли батя ментов кормит? — Костя засмеялся, а близнецы подхватили. Над пустым селом раздался противный, каркающий смех людей, которые людьми по своей сути давно не являлись.