Написал от нечего делать, вечером, перед сном.
Дуэль

Чёрные зрачки стволов пистолетов, казалось, смотрели друг на друга. Время замерло, природа затаила дыхание, чтобы не мешать двум людям в их попытке убить друг друга.

Всё началось банально, как впрочем и всегда. Два дворянина не поделили внимание дамы. Француз, маркиз де Вальмон, позволил себе язвительное публичное замечание в адрес русского поручика Артемия Курагина. Тот, вместо того чтобы решить дело кулаками, как станет принято в будущем, действовал согласно кодексу чести — вызвал обидчика на дуэль.

Маркиз, опытный дуэлянт, с холодной улыбкой выбрал пистолеты. В этом и заключался его план: спровоцировать поединок, чтобы под его видом совершить простое убийство. Он знал, что Курагин никогда не держал в руках оружия. Для юного поручика эта дуэль была первой.

Соблюдя все формальности, противники встретились на рассвете в уединённой роще. Секунданты, подобранные маркизом, проверили пистолеты. Дуэлянты отказались от примирения, разошлись на роковые десять шагов и по сигналу выстрелили одновременно.

Оба остались на ногах. Сначала показалось, что оба промахнулись. Но секунданты, осмотрев пистолеты и мишени, ахнули: пули столкнулись в воздухе — случай невероятный, из области легенд.

На лице де Вальмона мелькнула досада. Прервать дуэль теперь было бы верхом подозрительности.

И тут неожиданно заговорил Курагин, и в его голосе не осталось и тени прежней неуверенности:
—Не ожидал, монсеньёр? Думал, скроешь убийство за фасадом чести? О, я всё знал. И я намеренно выстрелил в вашу пулю. Вы полагали, я не владею оружием? Огорчу: я владею им в совершенстве. Лучше любого на свете. А теперь заявлю, что не удовлетворён и требую продолжения. Но теперь-то вы знаете, что шансов у вас нет. И да, целью этого «убийства» были вы. И ведь никто не заподозрит — все решат, что опытный маркиз пал жертвой неудачника, чистой случайности. Попробуйте бежать — и смерть вашей чести меня тоже устроит. Весь свет узнает, как вы позорно бежали, и двери лучших домов для вас захлопнутся навсегда.

Де Вальмон, оправившись от изумления, скривил губы в усмешке:
—Ловко. Но одно вы упустили: я знал, кто вы и что вы. И выстрелил так, чтобы вы попали в пулю и выдали себя.
—Я знал, что вы это знали! И выстрелил так, чтобы вы думали, будто ваш план сработал!
—Разумеется! Именно в этом и заключался гений моего двойного раскрытия!
—Прекрасно! Но вы не учли, что я предусмотрел ваше двойное раскрытие и построил все расчеты вокруг него!
—И тем самым попались в ловушку третьего уровня! Именно таков был мой изначальный замысел!

Их абсурдный диалог, напоминавший схватку двух павлинов, готовых заспорить до хрипоты о том, чей хвост пышнее, прервали два точных, хлёстких выстрела.

Маркиз де Вальмон и поручик Курагин рухнули на землю, не успев понять, что случилось. Над их телами склонились «секунданты».

— Ну и болтуны, — брезгливо сказал первый, обыскивая карманы француза. — Целый роман сочинили. «План… раскрытие…» Тьфу.
—Зато план наш, Василий, сработал, — хмыкнул второй, стаскивая с русского офицера дорогой ремень с пряжкой. — Выманили на утёрок, как куропаток. Глядь-ка, часы серебряные.

Они обобрали тела до нитки, сняв даже сапоги и камзолы. Вся добыча, включая пару отличных пистолетов, уложенная в холщовый мешок, потянула в пересчёте на семь целковых. Для бывших беглых каторжников, проведших последние десять лет в лесах, это была целая фортуна. На эти деньги они потом знатно гуляли неделю в ближайшем кабаке, хвастаясь перед девками трофейными табакерками и даже не помня имён тех, чья высокомерная игра в честь так выгодно для них закончилась.

Моя работа — не задавать вопросов.
На самом деле меня наняли в этот дом, чтобы убираться и готовить. Второго я, правда, почти не делаю. Кладовая пуста. Красивые тарелки, изящные столовые приборы — всё скучает на полках. Плиту я зажигаю только чтобы соорудить себе обед или сварить какао.
Единственная еда, которая интересует госпожу, — яблоки сорта «Скарлет». Они очень красиво смотрятся в серебряной вазе, которая стоит в гостиной.
Раз в неделю я заменяю их новыми. А из тех, что утратили свежесть и красоту, пеку себе сладкий пирог.

С уборкой сложнее: приходится не только смахивать пыль, начищать полы и выбивать тяжёлые турецкие ковры, которые госпоже очень нравятся. Ещё я отмываю грязные следы — они появляются ночью и обычно тянутся от задней двери к гардеробу. И держу в чистоте одежду.
Бывает, приходится подолгу сидеть над корытом и сводить бурые пятна с помощью спирта или лимонного сока.

Госпожа, кстати, к чистоте равнодушна. Она никогда не проверяет мою работу. Большую часть дня она вообще проводит в спальне, за плотно закрытой дверью.
Пока я начищаю серебряные подсвечники и стираю скатерти, госпожа спит. Другие служанки любят поболтать о своих хозяйках, и я знаю, что богатые дамы любят вставать поздно.
Но вряд ли они нежатся в кровати до заката.

Смахиваю пыль с книжных полок. Зажигаю огонь в камине. Пью чай. На небе появляются звёзды, а госпожа, лениво потягиваясь, выходит из комнаты.
Спешу подготовить её ванную. Помогаю одеться. Она усаживается перед туалетным столиком, а я достаю косметику.

Никогда бы не подумала, что буду держать в руках дорогую пудру — она похожа на сияющую пыльцу фей. Карандаш, чтобы сделать ярче брови. Алая помада, пахнущая розовой водой.
Госпожа закрывает глаза, пока я накладываю румяна на её белые щёки. От её кожи всегда исходит холод, но я привыкла.
В домах, где я работала раньше, леди красились сами. Но госпоже, я думаю, будет сложно с этим справиться. Потому что в зеркале у туалетного столика суетится только моё отражение.
Её, сонной и спокойной, там нет.

Осматриваю результат и киваю. Госпожа улыбается алыми губами и просит подготовить плащ для прогулок.
На улице темно, но госпожа выходит в ночь так уверенно, будто ничего не боится. Будто это её стоит бояться.

Варю себе какао и падаю с книгой в постель. Веки быстро слипаются. Я знаю: часа в два, а может, в три ночи, щёлкнет замок на задней двери, и госпожа вернётся. Возможно, завтра мне снова придётся убирать грязь. Счищать алые пятна с её одежды.
Что ж, я и не против.
Мне даже нравится эта работа.

225/365

Одна из историй, которые я пишу каждый день — для творческой практики и создания контента.

Мои книги и соцсети — если вам интересно!

Генка вернулся домой из тюрьмы. Всё это время он почти не рассчитывал, что молодая жена его дождется-семь лет его не было, срок не малый. Первые два года писала письма каждую неделю, признавалась в любви и клялась, что обязательно дождется любимого. Он, поначалу, искренне верил, что жена и не подумает искать другого, как такое возможно? У них самая настоящая любовь.

-Генка, мы почти все через это прошли. Неужто будет губить баба молодая, красивая, свои годы самые лучшие?

Так и вышло - жена стала писать всё реже, а потом и вовсе прекратила. Как себя не готовил к этому, всё же было очень тяжко, почти год страдал, писал в пустоту, без ответа, умолял потерпеть еще немного, ведь она - его единственный свет в этом мире. Приехала, не глядя в глаза, попросила написать согласие на развод и кинув вслед "спасибо, пока", с облегчением убежала из его жизни.

Обида ушла с годами, понял её, простил и забыл потихоньку. Сошелся с Аленой, с приятной и милой женщиной чуть постарше себя и сынишкой восьми лет, Витей. Как родного сына растил мальчика, ни разу не вспомнил про то, что не свой. Витюша рос хулиганистым, озорным, бывало ходил в школу Геннадий, выслушивал жалобы учителей, но там защищал его, мол мальчишкам - сам бог велит озорничать.

Переехав к Алене, Гена поразился, насколько запущена была квартира. Оно и не удивительно - что может женщина одна, да еще с дитем? То ли на обои деньги трать, то ли на сапоги ребенку. Принялся приводить в порядок жилище - сменил всю проводку, трубы заменил.

Ремонт начал с Витюшиной комнаты - полностью отскоблил старые обои и, как полагается стал заново штукатурить, шпаклевать. Продав свою комнату в общежитии, полностью сменил окна в квартире, а на оставшиеся деньги прикупили добротную мебель во все комнаты. Мужики, с кем работал на мебельной фабрике Генка, ухмылялись.

-И надо тебе это? Чужую квартиру так вылизывать? Случись какой спор, тебе там ничего не светит.

-Ну как же, чужую? Я там живу, Алена, считай, моя жена. Да и Витька, пусть хулиган, уже как сын мне, других у меня нету и не будет.

Подростком, Витя стал бузить - грубил, особенно отчиму. Когда тот пытался его приструнить, парень как с цепи срывался.

-Ты мне никто и нечего командовать тут!

Алёна, благодаря мягкому и ласковому нраву, умудрялась сохранять худой мир, утихомиривала своих мужчин и, временами, в их семье наступал настоящая тишь да благодать. Геннадию было хорошо рядом с ней, легко, особенно вечерами, когда после работы садились вдвоем перед телевизором, пили чай, говорили по душам. Тем более Витя уже подрос и по вечерам редко был дома.

Когда Витя привел жену, красивую и добрую Женю, Гена переживал, что будет тесно, напряженно. Хоть и большая квартира, трехкомнатная, а всё же молодые редко уживаются с родителями.

Его опасения оказались напрасными - Женя, характером чем-то похожая на Алену, ласково завершала конфликты на корню, не давала мужу распоясаться. А тот, видно испытывая к ней теплые чувства живо просил прощения и бежал в ближайший ларек за цветами для женщин или пивом для отчима.

-Всё, все, я больше ни словечка! Идем, дядь Ген, пива с рыбкой отведаем, а наши женщины нам чего вкусного приготовят.

Родился у Витьки с Женей сынок, Артемка. Взял Гена его на руки, аж прослезился - такой маленький, родной. Пришло такое сладкое ощущение, что не зря всё это он затеял, не чужой он им.

Подрастал внучок и только за дедом Геной, как хвостик бегает, всё как он хочет делать - и кран починить, и кресло передвинуть, даже в магазин за продуктами вдвоем ходят, как попугайчики- неразлучники. Правильно, папка с мамой на работе, бабуля в делах вся, готовит, убирает. Всё было как полагается, жили не тужили, да Витя пристрастился к беленькой...

Приглашал друзей, коллег просил Женю накрывать на стол, привечать гостей. Сначала ей тоже было по нраву веселье - друзья приходили с жёнами, посиделки были шумные, интересные, что еще молодежи надо? Со временем, компания менялась, приходили уже не товарищи, а просто желающие выпить. После выпивки Витя становился драчливым, злым- всем доставалось и Женьке, и Артему. Гена пытался усмирить пасынка.

-Витька, хватит водить сюда кого попало! Покутили и хватит!

-Нечего мне указывать! Я тут хозяин, а ты никто тут. Артемка! Это не наш дед, нечего виснуть на нём.

Перебранки превращались в скандалы, доходило до драк и часто, Женя вызывала такси, в чем есть убегала куда глаза глядят. Одним днем не выдержала, да ушла насовсем от мужа, прихватив Артема. Алёна, видно от стресса заболела, сгорела за несколько месяцев, ушла, не в силах смотреть как единственный сын губит свою жизнь.

Гена долго горевал, ругался с Витькой, тот совсем ему жизни не давал. Уйти бы, да куда в таком возрасте? Не гонит, уже спасибо. Совсем невмоготу стало жить так. Артёмка перестал приезжать, Женя и подавно. "Оно и понятно, кто я им, не родня. Женька, наверно, Артему так и сказала, мол он не наш дедушка и нечего разъезжаться". Соседка Марья Михайловна отвлекла его от тягостных дум, заколотила в дверь

-Геннадий Петрович, помоги, бога ради! У меня там беда!

Женщина жила у детей всю зиму - уезжала к себе в деревню ранней весной и возвращалась с первыми заморозками. Испугавшись, что могло случится такого страшного, бежал по ступенькам за прыткой женщиной, еле поспевал. В голове рисовались невообразимые картины, типа разрушенной квартиры, или того хуже – с внуками чего случилось. По пути соображал, куда бежать вызывать подмогу. Оказалось, все плохо, но не настолько – решила приготовить к приходу детей ужин, доставала с полки перец и соль. Чуть сильнее потянула за дверцу, та и слетела с петель, повисла, вот-вот свалится. Она была так расстроена, что говорила чуть не плача.

-Придут дети, скажут, мамка вместо того, чтобы помочь, устроила тут свистопляску.

Починив полку за пять минут, Гена помог собрать с пола рассыпавшиеся приправы и захотел немного разрядить обстановку.

-Ты когда отчаливаешь, Михайловна?

-Да вот, уже собираюсь душой. Зять с работы отпросится на два дня, если отпустят, на этих выходных хочу.

-А чего зятя беспокоить? Давай я тебя на жигуленке своем отвезу? Не суперлюкс, конечно, но до деревни доедем. Мне все равно на входных из дел, только с Витькой собачится.

-Да неудобно, как-то Геннадий. Что люди скажут?

-Скажут, что девка к мужику в машину села да поехала, ни стыда, ни совести.

-Ну тебя в баню, Геннадий Петрович!

***

В доме у Михайловны было, опрятно, но покосившиеся окна и прогнившие полы портили вид. Краска с дома облупилась, крыльцо съехало так, что под ступенькой жил бездомный пес Буран. Печка голландка совсем закоптилась, побелка с русской печи облупилась, пошла трещинами, а снизу обвалились старые кирпичи. Понятно, почему женщина не остается на зиму- тут околеешь с такой обстановкой. Марья, угадав мысли соседа засмущалась, пристыдилась.

-При покойном муже еще был тут порядок. Я бы и не уезжала отсюда, коли дом был годный. Думаешь хорошо мне у детей жить, мешаться им в тесной квартире? Считай почти полгода там кукую. По весне, душа моя так и рвется сюда, сил нет, назад не хочется, хотя дети словом ни разу не упрекнули. Ты сегодня оставайся, ночуй в первой половине, две дороги в день тяжело будет.

Утром, перед отъездом, взял отвертку и немного подтянул двери, потом приладил несколько досок к крыльцу, чтобы тот окончательно не съехал, хотя бы этим летом. Под стуки молотка не услышал, как сзади подошла Марья и что-то сказала.

-Что говоришь, Михайловна? Не слышу. Сейчас закончу, поеду. А то тут совсем ступить страшно.

-Оставайся, говорю. Не уезжай. Знаю, тебе там не сладко совсем, да и мне одной тоскливо.

-А что дети скажут твои?

-Чай не пристрелят уж думаю.

***

Закипела работа – крыльцо полностью разобрал, поставил новое. Сходил на лесопилку, купил досок, сменил полы в бане, потом начал потихоньку в доме менять. Собрал соседей, домкратами подняли дом, законопатили щели. Одну печь почти полностью переложил, побелил. Каждый день красил, пилил – за два месяца дом стал как новый, ладный весь, не узнать.

Дети на днях должны были приехать из города. Гена с Марьей волновались, переживали как подростки. Женщина не знала, как сообщить им новость, боялась, что не поймут, осудят, а Гена был уверен, что они покажут ему на дверь и рассердятся, что уже столько времени жил на, считай их территории.

Сутра готовились, убирались, кашеварили вместе, топили баню. Сын Марьи, Матвей приехал с детьми и женой, ближе к вечеру -угрюмый, большой. Вытащил все сумки и что-то недовольно сказал жене. Та посмеялась в ответ и помогла выбраться детям из машины. Зайдя во двор, даже не поздоровавшись с матерью, грозным тоном загудел.

-Дядь Ген, ну ты совсем обнаглел!

У Геннадия что-то оборвалось внутри. Он подался было вперед, чтобы обнять этого огромного мужчину, прижаться к нему по-отчески, почувствовать, как тот обнимает его в ответ. Но замер от его слов, вдруг захотелось бегом бежать от стыда, обиды, что его всю жизнь шпыняют как плешивого, бездомного кота.

Нигде он выгоды не искал, всегда хотел семью, большую дружную семью, чтобы вот так собираться вместе, ждать в гости внуков, детей, пусть даже не своих, не родных. Вырос в детдоме, мечтал народить кучу детишек, так хотел тепла, что ему не хватало всю жизнь. Не жалел сил, здоровья украшал то место, где жил от всего сердца, от души, в надежде, что именно тут ему будут рады.

-Дядь Ген, чего замер-то? Говорю обнаглел совсем, женился, затворником стал. Женя с Артемкой приходили, искали тебя, за дедушку своего переживали. Адрес дал ваш с мамкой, жди гостей на днях, обещались приехать, ближе к выходным. Артем сказал на лето останется у вас.

У Геннадия отлегло. Он не верил словам Матвея. В голове звучали слова - «Ваш. Ваш с мамкой адрес». Теперь сердце готово было выпрыгнуть от радости. «Приняли, значит, не будут против»

-Мам, вы чего какие странные, словно нашкодили? Дай хоть обниму тебя. Дом что ли новый поставили? Ну мать, тебя теперь зимой в город не затащишь!

Внучка Марьи, девчушка трех лет, подошла к Геннадию и обняла его ногу.

-А вы теперь что, наш дедушка?

Марья немного смутилась, а её сын захохотал грубым басом.

-Наш он, наш!

***

Дорогие читатели, возможно этот рассказ вы уже видели на просторах Пикабу, кто-то публиковал его от своего имени. У меня есть канал Дзен - там я этот рассказ опубликовала 30.12.2022 года, разу как только написала - раньше нет ни у одного "автора", это сто процентов. Мне ничуть не жаль, пусть публикуют, если понравился. Пишу для того, чтобы вы не сердились, что я плагиатом занимаюсь.

На холме у моря располагался городок, вернее, даже не городок, а небольшой поселок с несколькими десятками бедных домов и маленькой обветшалой церквушкой. Жители здешние промышляли по большей части рыбной ловлей. В поте лица трудились они, отвоевывая у коварного моря лосось и сардины, рискуя жизнью, ведь прибрежные воды в этих местах полны скал и отмелей. Стоит зазеваться, и хрупкое рыбацкое суденышко расколется о камни, словно стеклянный шар. Эти люди были отважны, необразованны и немного грубы, но их нельзя было назвать злыми или жестокими.

На окраине поселка, возле леса, стоял скромный деревянный дом с соломенной крышей. Проживала там знахарка, такая старая, что седые беззубые деды помнили, как она лечила их отцов и матерей. С ней жила её внучка. Вместе они ютились в небольшой комнатушке, все остальное место в доме занимали запасы трав, кореньев, ягод и грибов, микстур, порошков и отваров. Старушка-знахарка имела лицо столь доброе и приятное, что сложно было подумать о ней что-либо плохое. Внучку её нельзя было назвать писаной красавицей, но она, несомненно, была хорошенькой: слегка пухлые румяные щеки, красные, как гранат, губы, веснушчатое лицо, глаза серые, как пасмурное небо, длинные вьющиеся волосы цвета листьев на осеннем дубе. Простые деревенские платья, которые она носила, подчеркивали её приятную фигуру. Бабушка обучала внучку секретам своего мастерства, и та схватывала все налету. В поселке любили знахарок: старушку за глубокую мудрость, девушку за веселый нрав, и обеих за доброту и отзывчивость.

К сожалению, ничто в этом мире не длится вечно, и однажды осенью, когда с деревьев полетели первые листья, смерть все же забрала старую знахарку в вечный покой. Она ушла легко, лицо её имело такое выражение, словно она уходит не в неведомые края, а отправляется на приятную прогулку. Страшно горевала внучка, ведь она лишилась самого дорогого человека на всем свете, но свалившиеся на нее дела не дали долго предаваться печали. Теперь юной целительнице приходилось в одиночку лечить всех, кто обращался за помощью. А ведь еще надо было заготовить запасы на зиму! Не справиться бы ей со всем сразу, да нашелся помощник – сын единственного в поселке сапожника, веселый, бойкий мальчуган лет десяти, увлекся знахарским делом. По лесам и полям собирал он ингредиенты для лекарств, сняв с плеч девушки некоторую часть тяжелой ноши. Мальчик любил наблюдать, как готовятся снадобья, подолгу вглядываясь в бурлящий котел. Еще больше он любил смотреть на знахарку за работой: она казалась ему ангелом, сошедшим с неба, чтобы помогать людям.

И юноша заиграл. Единственное, что пришло в голову, — это мелодия глупенькой деревенской песни. Да и исполнял он её не лучшим образом: сильно нервничал, отчего порой не попадал в ноты. Но знахарке казалось, что это самая чудесная музыка на свете и что птицы, и ветер, и облака вторят напеву свирели.

В последующие дни знахарка и пастух проводили вместе всё свободное время. Они бродили по окрестным полям и лесам, гуляли вдоль берега моря. В прибрежных скалах юноша показал девушке ложбинку, с которой открывался изумительный вид на бескрайний океан, на волны, с грохотом разбивающиеся о камни. Здесь они впервые поцеловались. Пастух говорил о любви. Это были ужасные банальности: обещания достать луну и звёзды с неба, бросить весь мир к её ногам. Но для девушки эти слова были прекраснее лучших из поэм. Знахарке виделось будущее: они поженятся, заведут много детей, построят дом, намного лучше её нынешнего жилища. Планы, планы... Мы строим свои — жизнь свои.

В тот год в Европе бушевало страшное бедствие — чума. Всадник на белом коне скакал по земле. Тысячи больных и умирающих наполняли города. Крики, стоны и мольбы сливались в симфонию ужаса. Мор не обошёл и городок у моря, где жили юные знахарка и пастух. Целительница навещала каждого больного и использовала все известные ей средства, чтобы помочь несчастным. Погибших едва успевали хоронить, а сердца живых наполнились горем и страхом. Что в такой ситуации делают люди, кроме того, что молятся и спрашивают у неба: «За что?» Они ищут виноватого. Когда весь посёлок собрался в церкви на молитву о прекращении чумы, одна скрюченная, уродливая старуха, пережившая пяток мужей, прокричала:

— Это всё знахарка! Она ведьма! Ходит к каждому больному, а сама не заразилась. Это колдовство, никак иначе.

Ещё несколько недель назад жители ни за что не поверили бы, что молодая врачевательница, которую многие из них знали с пелёнок, всеобщая любимица, занимается чёрной магией, служит дьяволу. Но несчастья озлобили их, и им нужен был объект для вымещения этой злобы. Поэтому большинство поддержало старуху, а остальные не рискнули выступить против. Послышались призывы судить и сжечь ведьму.

В поселковой церкви несли службу два священника. Один из них — совсем молодой, недавно присланный епископом. Совсем неопытный, он попытался урезонить толпу:

— Вера в колдовство — это языческое суеверие, — произнёс он так нервно и неуверенно, словно сам сомневался в своих словах. Слушать его никто не стал.

Второй священник жил в поселке много лет и пользовался большим уважением. Одна беда – за пару лет до этих событий он оглох. Не желая признаваться в недуге, он почти не выходил из своей кельи. Если же к нему приходили и задавали вопросы, он отвечал что-то вроде: «Да, дети мои», «Благословенны будьте» или произносил цитату из Библии. А потому на вопрос, ведьма ли знахарка, священник дал утвердительный ответ, сам того не зная, приговорив девушку. Толпа, получив подтверждение своим обвинениям, направилась к дому знахарки.

С самого начала собрания в церкви находился там и маленький помощник целительницы. Услышав обвинения в колдовстве и призывы устроить суд, он, не колеблясь ни минуты, поспешил предупредить девушку о грозящей опасности. Мальчик бежал так быстро, как только мог, и, несмотря на неблизкий путь, ни разу не остановился отдохнуть. Он боялся, что не застанет знахарку дома, но та недавно вернулась от очередного больного и готовила лекарства. Запыхавшийся ребенок вбежал в избу и, взволнованно, срываясь на крик, рассказал девушке о планах горожан. Знахарка быстро собрала самые важные вещи в маленький заплечный узелок. Она поблагодарила мальчика, поцеловала в лоб и на прощанье подарила ему серебряную монету, на которой вместо привычного профиля короля был бы изображен дубовый лист. Затем вышла из дома, взглянула на него последний раз и поспешила укрыться в лесу. Когда девушка добежала до деревьев, услышала вдалеке голоса. Знахарка побежала быстрее. Ей приходилось пробираться сквозь густой кустарник, ветви били ей по лицу, изрезали кожу, изорвали платье. Она бежала не меньше двух часов и совсем выбилась из сил. Голоса приближались. Девушка выскочила на поляну, на которой стоял дом пасечника с пристроенным небольшим сараем. Знахарка заметила, что дверь в сарай приоткрыта, и решила спрятаться внутри от преследователей.

Вот только когда девушка зашла внутрь, там не было пусто. Посреди помещения стояла тучная дама – жена пасечника. Знахарка собиралась выскочить наружу и побежать прочь, но женщина обратилась к ней:
— Не бойся, я тебя не выдам. Я помню, как ты лечила моего мужа, когда он слег с лихорадкой. Может быть, другие забыли добро, но только не я. Здесь есть погреб, спрячься там.

Она открыла люк в углу сарая, и девушка спустилась. Жена пасечника закрыла крышку погреба и поставила сверху пустую бочку из-под меда. Вскоре толпа новоиспеченных охотников на ведьм добралась до жилища пасечника. Они обыскали дом и сарай, но ничего не нашли и ушли прочь. Жена пасечника выпустила знахарку из погреба. Девушка рассыпалась в благодарностях перед спасительницей, порылась в своем заплечном узелке и достала металлическую статуэтку музыканта со скрипкой в руках и лавровым венком на голове. Жена пасечника не хотела принимать даже такого скромного подарка, но знахарка настояла.

Девушка покинула сарай с наступлением темноты. Ничто не мешало ей убраться подальше от поселка, но она хотела уходить без своего возлюбленного. Знахарка подумала, что он, возможно, будет ждать её в их ложбинке в прибрежных скалах, и отправилась туда. Однако, добравшись до места, пастуха она не встретила. Тогда девушка решила отправиться к нему домой. Ночь была темной, безлунной, и ей удалось добраться незамеченной до его жилища. Пастух жил с родителями в двухэтажной избе, его комната располагалась на втором этаже. Во дворе рос большой дуб, по которому знахарка забралась в незакрытое окно. От скрипа деревянного пола юноша проснулся, сел на кровати, увидел девушку и удивленно захлопал глазами. Знахарка собиралась броситься ему в объятия, но пастух вдруг закричал:

— Ведьма! Ведьма!

Вернее, он собирался так закричать. На деле же у него вышло только «Ведьмм», а в дальнейшем из его горла раздавался исключительно хрип. Знахарка застыла на мгновение, она смотрела на пастуха, и вся любовь, вся нежность, заключенная в её глазах, сменилась не ненавистью даже, а разочарованием. Комната стала вращаться вокруг юноши, в глазах потемнело, и он потерял сознание. Когда пастух очнулся, девушки уже не было.

После этих событий юную знахарку никто в тех краях больше не видел. Чума прошла косой смерти по поселку, пощадив меньше половины жителей, но семьи маленького помощника целительницы и жены пасечника мор не затронул. Выжил и пастух, но больше не смог произнести ни единого слова.

Жена пасечника поставила подаренную фигурку скрипача на тумбочке возле кровати. Со временем она стала замечать, что стоит ей и мужу начать ссориться и скандалить, в доме словно играет удивительной красоты музыка, которая укрощает гнев и приводит чувства в состояние поразительного спокойствия и гармонии.

Маленький помощник знахарки не потратил серебряную монетку. Сначала он хранил её в своей комнате, потом проделал дырочку и стал носить на шее как медальон. Мальчик вырос и стал солдатом. Началась война, страшная война, когда мир впервые увидел лицо чудовищного зверя, зверя огненного, зверя многоглавого – пушек. Ядра обрушивались с неба, падали люди и лошади, кричали в муках, но ни один снаряд не задел воина с подаренной монеткой на шее. Смерть, забиравшая одного за другим, будто не замечала его. Невредимым вернулся он в родные края. Небольшой суммы, заработанной за годы сражений, хватило, чтобы купить землю, где стоял дом знахарки. Теперь жилище, которое и раньше было ветхим и неказистым, совсем разваливалось. Мальчик, которого годы сделали юношей, а испытания – мужчиной, принялся за строительство. Много ушло сил, но стала изба куда лучше прежней. Бывший солдат поселился в ней в одиночестве, то ли ожидая возвращения знахарки, то ли в память о ней.

Война пахнет не порохом, как в кино. Она пахнет горелой соляркой, сырой землей и немытыми телами. Мы шли на броне. БТР ревел, перемалывая гусеницами грязь. Я сидел сверху, вцепившись в холодную скобу, и смотрел на серую полосу лесопосадки впереди. В голове было пусто. Страха не было. Был только адреналин, звенящий в ушах тонкой струной. Я — «Икс». Штурмовик. Я продал свои двенадцать лет лагерей за этот выезд. Ставка сделана. Рулетка запущена. Удар пришел из ниоткуда. Мир перевернулся. Броня под нами вздрогнула и встала, изрыгнув клуб черного дыма. Меня швырнуло на землю, как мешок с песком. В глазах потемнело. Я попытался встать, но нога отозвалась тупой, ватной болью. Сильный ушиб. Идти могу, но не бежать. Я поднял голову. Наши пацаны уже работали. Сквозь звон в ушах прорывался сухой треск автоматов. Они шли вперед, на опорник, как заведенные. Злые, быстрые, эффективные. Я видел, как они зашли в траншеи. Как зачистили точку. — Красавцы, — подумал я. — Взяли. Я пополз к ним. Адреналин глушил боль. Мне нужно было добраться до своих, до укрытия. Я цеплялся руками за корни, полз по жиже и думал, что самое страшное позади. Я ошибся. Свист я услышал за долю секунды до разрыва. Прилет. Мина или снаряд — разбираться было некогда. Земля вздыбилась прямо перед моим лицом. Вспышка. Горячая волна. И вот теперь пришла настоящая Боль. Меня отбросило в сторону, на дно того самого окопа, который мы только что отбили. Следующие два часа стали самыми странными в моей жизни. Я лежал на дне сырой траншеи. Пацаны — те, кто уцелел — перетянули меня жгутом, вкололи промедол. Вокруг свистели пули, где-то рядом долбил пулемет, земля сыпалась за шиворот. А мне было... хорошо. Это звучит как бред сумасшедшего, но я чувствовал не страх смерти, а дикую, химическую **Эйфорию**. Я лежал, истекая кровью, и улыбался в серое небо. В этот момент я понял: я абсолютно свободен. Я выполнил сделку. Я зашел в ад. Я получил свое железо в тело. Я думал: *«Вот и всё, Макс. Может, ты сейчас сдохнешь. А может, выживешь. Но ты больше не должен никому и ничего. Ни начальнику колонии, ни государству, ни самому себе. Твои 12 лет сгорели в этом взрыве»*. Я был готов умереть. Но где-то на краю сознания билась мысль: *«А вдруг пронесет? Вдруг это начало новой жизни?»* Эвакуация за нами не пришла. Технику сожгли бы на подходе. — Сами потащим, — сказал командир. — До точки эвакуации километр. Меня перевалили на мягкие тактические носилки-сетку. Этот километр я запомнил навсегда. Четыре человека тащили меня по грязи, спотыкаясь, падая, матерясь, но не останавливаясь ни на секунду. Я чувствовал каждое их движение. Сетка врезалась в тело, но обезбол глушил ощущения, превращая их в тупую пульсацию. Я лежал на спине и видел только небо. Огромное, серое, бесконечное небо. Верхушки голых деревьев проплывали надо мной, как кадры черно-белого кино. Влево, вправо, влево, вправо. Это было чувство полной отрешенности. Вокруг война, грязь, смерть. Парни хрипят от натуги, выдирая ноги из болота. А я... я плыву. Я чувствовал себя младенцем в колыбели, которого несут большие, сильные руки. Абсолютная беспомощность и абсолютное спокойствие. Я смотрел в это небо и понимал: оно такое же, как дома. Такое же, как в детстве. Я думал: *«Вот так выглядит свобода. Меня несут прочь от решеток, от колючки, от утренних проверок. Меня несут в жизнь»*. На точке сбора нас погрузили в машину. Там уже лежали другие раненые. Теснота, стоны, запах крови и пота. Машина рванула с места. Еще пять километров тряски по разбитой дороге. Каждая кочка отдавалась вспышкой в теле, но я терпел. Я знал, что это дорога домой. Полевой госпиталь. Суета, яркий свет, люди в халатах. Врач склонился надо мной. Его лицо было сосредоточенным и спокойным. Он что-то быстро командовал медсестре. Я смотрел на него и понимал: всё закончилось. Я выжил. Я обменял 12 лет тюрьмы на этот километр на носилках и пять километров в кузове. И это была самая честная и самая выгодная сделка в моей жизни. Я закрыл глаза и снова увидел те проплывающие верхушки деревьев.