Истории из жизни

Я пошел учиться в автошколу в 34 года. Уже состоявшийся мужик, с неплохой руководящей должностью, зарплатой и уверенностью в себе.

И вот инструктор начинает на меня орать. А я ж нулевой полностью, я ничего ещё толком не знаю. Хули ты орёшь, мудила?.. На меня орут, я теряюсь. Объясни, блядь, я адекватный человек, я слова понимаю.

И примерно на третьем занятии (я очень терпеливый) во время очередного его ора я включаю правый поворот и начинаю прижиматься к обочине с целью припарковаться.

"КУДА ТЫ ПАРКУЕШЬСЯ, БЛЯДЬ, Я ТЕБЕ ЧТО, СКАЗАЛ ПАРКОВАТЬСЯ?!!!"

Я ему "ща, ща, две секунды". Остановились, я поворачиваюсь и...

Как я орал, боги, как я орал! Весь свой лексикон, отточенный в многолетних дебатах с водителями, вывалил, по ходу ора пару новых оборотов придумал. Сказал, что щас мы выйдем на обочину, и будем морды друг другу бить, раз по другому он не понимает. Я тебе не пацан, блядь, чтоб ты на меня свою вякалку открывал... Вылезли из машины, молча покурили, не глядя друг на друга. Потом я сажусь обратно за руль, он рядом и спокойно так "Ну, поехали дальше"

Больше он на меня не орал и, кстати, у меня лучше стало получаться. Отношения с ним не ухудшились, а даже улучшились)))

На следующий день, я пошел по банкам делать себе счет, потому что ужасно хотел поскорее начать работать. В городе оставался только один банк, в котором я еще не был, в него я и направился. У молодого консультанта, который мне попался были какие-то странные манеры, мне он показался гомосексуалистом. Он долго и вежливо мне объяснял, что он имеет право открыть мне счет, только после того, как у меня будет справка из агентства о том, что я что-то заработал, а тогда у меня был только документ, свидетельствующий о том, что я зарегистрирован в двух агентствах. Я ему упорно твердил о том, что на работу меня не отправят до тех пор, пока у меня нет счета в банке. В итоге случилось чудо, и он мне открыл счет, но только сберегательный и карточкой от этого счета я даже не мог расплачиваться в магазинах и пополнять телефонный счет в банкомате, как все это делали. Все, что я мог делать – это снимать триста фунтов в день со счета в банкоматах.

Получив реквизиты своего банковского счета, я тут же пошел в агентства, чтобы сказать им, что я теперь готов к работе. В том агентстве, куда водила меня Александра, мне назначили день прохождения инструктажа. Я явился в назначенный день и еле нашел место в зале, битком набитом людьми с разных уголков земного шара, кого только там не было, черные, славяне всех мастей, португальцы, латиноамериканцы, индийцы. Работница агентства включила проектор и показывала какие-то схемы на экране. Говорила она очень тихо, то и дело отвечала на разные вопросы из зала. За час её болтовни я понял только то, что если начались проблемы с пищеварением, то на работу выходить запрещено и три дня следует сидеть дома с тех пор, как проблемы с желудком кончились. В заключении своей лекции она сказала, что теперь нам надо ждать инструктажа непосредственно на фабрике. Я был разочарован тем, что опять нужно чего-то ждать.

Почти каждый день Люба приглашала меня к себе в гости и угощала алкоголем, иногда я заходил к ней вместе с Ричардом, с которым меня отправляли гулять. Ричард сказал мне как-то раз, что ему не нравится играть с Никитой, потому что он часто ведет себя очень глупо. Я сказал, что он прав, но Никита не виноват в том, что он такой, просто его дурно воспитывают и он может помочь ему стать более или менее приличным ребенком. Это, конечно, был нечестно с моей стороны – принуждать парня к общению, которое ему не нравилось, но отказать Любе, которая обладала важной для меня информацией я боялся. Каждый день она обещала мне спросить мужа о съемном жилье, и каждый раз ничего не узнавала. Что меня начинало сильно раздражать. Зато мне приходилось иногда петь для неё народные песни, предварительно напившись до нужной кондиции, часто она требовала потанцевать с ней под ужасную эстрадную музыку.

Однако все эти песни и танцы были не так болезненны для меня, как смотреть на её отношения с сыном. Это был тот самый кошмар, который мне приснился в Стокгольме про моего сына, только теперь я видел его во всех чудовищных подробностях. Ричард тоже был частью этого кошмара со своей тоской по общению с отцом. Как-то раз он мне признался в том, что я ему чем-то напоминаю его отца. Как-то раз я играл с ним в бадминтон на поляне около дома. Мимо нас прошли Александра под руку с Кеном, и он сказал мне, что из меня получится очень хороший отец. На это я только мрачно покачал головой и сказал, что у меня есть сын, и я очень плохой отец, потому что не могу даже познакомиться с ним. И этот комплимент, и мой искренний на него ответ, который просто неожиданно, помимо моей воли слетел с моего языка, очень расстроили меня. Ричард сказал, что больше не хочет играть, и начал расспрашивать меня о моем сыне, и я не мог ему не рассказать свою грустную историю.

То и дело в моей голове мелькала мысль о том, что я обязан заявить в органы опеки о том, что Люба ужасно обращается со своим сыном, чтобы его у неё забрали и отдали в другую семью. Я гнал эту мысль прочь, говорил себе, что это не мое дело, что мне незачем вмешиваться, что мне никто не поверит, а доказать то, что я постоянно наблюдал практически невозможно. А эта ужасная мамаша как-то с гордостью сказала, что её муж бьёт своего пасынка. Я спросил зачем, а она ответила, что так он учит его драться, чтобы он с детства мог за себя постоять и не был такой размазней, как Ричард. Один раз она мне пожаловалась на то, что в школе ей сказали, что её сын ведет себя не совсем адекватно, что он дерется с другими детьми, провоцирует их на агрессивные проявления. Она утверждала, что агрессивное поведение её сына – это нормально, а вот жалобы педагогов – это чепуха. Однако, как я заметил, самое болезненное для Никиты было не то, когда его мать его била. В истерику он начинал впадать, когда она обещала отвезти обратно в Латвию и сдать в детский дом. Она довольно часто его этим пугала, когда он не слушался. Пока он рыдал, она в мелких подробностях описывала ему, как ему трудно будет жить в детском доме и мне казалось, что она получает от этого садистское наслаждение.

Я был вынужден безучастно все это наблюдать и меня не покидала мысль о том, что с моим сыном вполне могут обращаться точно так же, и я ничем не в состоянии ему помочь. Единственное, что я могу сделать – это все бросить, приехать к нему и так же наблюдать за его мучениями. Как-то я спросил Любу, зачем она привезла сына в Англию, ведь её муж от этого был явно не в восторге, а её бывший сожитель очень любил своего сына, рано или поздно он выйдет из мест лишения свободы. И тут она сказала, что любит своего сына, что нормально его воспитывает, что у него отличные условия проживания. Я немного слышал о её матери от её отца, и подумал, что возможно для неё такое воспитание действительно являются нормой. Её отца, брата моей бабушки, женили сёстры на её матери буквально насильно. Зачем-то привезли его в Ригу из Новороссийска и женили, чтобы был под присмотром. Прожили вместе они совсем недолго, развелись. С дочками, как я понял, он общался не очень охотно, да и Люба про своего отца толком сказать не могла.

Пил я в то тревожное время достаточно много, но практически не пьянел, так, как у меня было состояние постоянного ожидания удара от всех окружающих. Единственной отдушиной было общение в интернете. Об ужасных подробностях своей жизни я не хотел писать своей маме, но не писать об этом я не мог, потому писал одной женщине. Я не видел её фотографии, не знал её имени и фамилии, знал только то, что она, как и Александра из Абакана, но уже очень давно живет в Украине и работает программистом. Ни минуты я не мог остаться один, вечно меня кто-то о чем-то спрашивал, о чем-то просил, что-то приказывал. Возможно, что от нервного перенапряжения, у меня иногда начинались приступы неконтролируемого смеха без причины. Конечно, я их подавлял, но делать это было очень трудно.

Проблему с уединением в шумной квартире Александры я все-таки решил. Как-то раз она попросила меня убрать свой спальный мешок с матрасом в кладовку под лестницей. Я обнаружил, что там очень много свободного места и залез туда сам, улегся на свой матрас, положил ноутбук на живот и принялся смотреть кино. Так я там под лестницей и поселился, протянул туда удлинитель, освещал это небольшое помещение своим навороченным дорогим фонарем, который купил еще в Норвегии. Александре и её семье понравилось, что я больше не сидел ни на кухне, ни в гостиной. Конечно, печатать на компьютере было не очень удобно, но там я был один. Не смотря, на то, что я платил ей за питание и помогал в приготовлении пищи, я норовил поесть какой-нибудь сухомятки, а не ту бурду, что она готовила.

Виктор дал мне адрес сайта, на котором были опубликованы все адреса рекрутинговых агентств в Норидже. Утром я спланировал по карте свой маршрут, намереваясь зарегистрироваться во всех агентствах, где получится это сделать. Для начала я добрался до центра и тут мне позвонили из агентства, в которое меня водила Люба. Меня спросили, через сколько я смогу добраться до них. Я ответил, что минут за десять, ибо был я совсем рядом. Звонил мне Драгомир, и говорил на английском, чтобы проверить, мои познания в этом языке. Он сразу же усадил меня в машину и повез на фабрику вегетарианских продуктов в город Фекенхам. Путь был долгим, двадцать миль, по узкой забитой автомобилями дороге, бессмысленно извивавшейся в полях, надо было ехать примерно час.

За этот час он подробно расспросил меня о моем опыте работы, сказал, что в Восточной Англии хорошо, потому что в ней живут в основном гастарбайтеры из Восточной Европы и совсем мало черных, только ямайцы. Я не выразил радости по этому поводу, потому что уже тогда я осознал то, что с жителями Восточной Европы мне как раз работать не нравится. Так же Драгомир сказал, что у меня очень колоритная фотография на паспорте. Я там был с ирокезом и длинной бородой, заплетенной в косичку. Он спросил, какую музыку я слушаю, и я первым делом назвал польские панковские группы, которые я знал. Оказалось, что не так давно он тоже носил ирокез и бороду, а панк слушал и в тот момент, просто должность заставила носить костюм и галстук.

В Фекенхаме на ресепшене фабрики красовалась огромная табличка, гласящая о том, что вакансий нет. Вакансий не было, а я с Драгомиром пошел вокруг здания, чтобы начать работу на этой фабрике. Сначала он познакомил меня с тремя коллегами, с которыми я впредь должен был ездить на работу. Он пошутил, сказав, что они из Узбекистана, Азербайджана и Армении. Потом они пошли в раздевалку, а я в кабинет к супервайзеру, который провел инструктаж в ускоренном порядке. Я ответил на несколько простых вопросов, главным из которых был о том, умею ли я читать латинскими буквами, и считать. Он сказал, что мне надо будет читать рецепты. Дело было в том, что агентство обещало фабрике пятерых работников к тому дню, но из пятерых явились только трое. У одного был слишком большой размер ноги и на фабрике не нашлось для него безопасной обуви, без которой работать нельзя, а другой получил работу по контракту на другой фабрике и не предупредил об этом агентство.

Супервайзер Мартин, худощавый низкорослый англичанин, с большими грустными глазами выдал мне безопасные ботинки и проводил в раздевалку. Трое моих новых коллег заговорили со мной на русском. Двое были из Латвии, а третий, на машине которого мне предстояло ездить на работу из Литвы. Мне эти трое как-то сразу не понравились. Шкафчики были положены только тем, кто работал по контракту. Тем, кто работал, как мы, через агентство, надо было вешать куртки на крючки на стене, и натягивать белые комбинезоны поверх своей одежды. На голову мы должны были одеть сеточки розового цвета. Там были так же сетки красного цвета для супервайзеров, белые для инспекторов, синие для тех, кто работал по контракту, желтые для учеников, и зеленые для тех, кто мог оказать первую медицинскую помощь. Мне, пришлось еще одеть сетчатый намордник, потому что у меня были усы. Потом мы пошли к начальнику цеха сдавать телефоны, ношение которых на производстве было строго запрещено. Мне пришлось еще снять все свои кольца и сдать вместе с телефоном.

При входе в цех надо было помыть руки и одеть одноразовые перчатки. Одного из нас отправили на участок, где взвешивались мука, сахар, и прочие компоненты для замешивания теста. А остальных повели к линии, в зону повышенной санитарной безопасности, что значило зайти в еще одну раздевалку, в которой надо было поменять ботинки на резиновые сапоги, одеть белые халаты поверх комбинезонов, всполоснуть руки и одеть новые перчатки. Наш водитель, Томас, сказал, что, чтобы сходить в туалет или на обед, нужно сначала переодеться обратно в ботинки и снять халат, потом зайти в первую раздевалку, снять комбинезон, сетку с головы, одеть уличную обувь и только после этого можно идти в туалет, а потом все эти переодевания проделать еще раз, и три раза помыть руки. Я поблагодарил его за информацию и спросил, что мы будем делать на линии, на что он только пожал плечами.

Около конвейерной линии нас встретили три супервайзера ближневосточной внешности. Самый низкорослый из них представился Мухаммедом с сказал, что он главный на линии, меня он отправил с Айдином учиться работать на миксере, чтобы готовить тесто для английских пирогов. Томас остался на линии, а последний мой коллега пошел готовить начинку из яблок или ревеня для этих крамблсов. На первый взгляд работа показалась мне совсем не хитрой. Около миксера в ряд стояли контейнеры на колесах с мукой, сахаром и прочими компонентами, на поддоне лежали кубы сливочного масла, которое надо было нарезать струной, измерить его температуру, взвесить нужное количество и кинуть в миксер вместе с содержимым контейнера, который туда выгружался с помощью электрического подъемника. Месить тесто надо было по секундомеру, не больше и не меньше, точно столько, сколько было указано в рецепте. Хотя, как мне объяснил Айдин, если температура масла была выше, чем в рецепте, то месить надо было меньше по времени, и наоборот, если масло было слишком холодным, то месить надо было подольше.

Контейнеры с готовым тестом я должен был везти или сразу на линию или ставить в холодное помещение. Полученное тесто должно было получаться сыпучим, но слипаться, если его сжать в ладони. Я спросил своего нового начальника, что делать если я все-таки получится не то, что нужно, слишком липкое. Он строго посмотрел на меня, но повел показывать, куда отвезти контейнер с испорченным тестом, и потом надо было еще сказать весовщику чтобы он по этому рецепту отвесил мне еще муки, сахара и прочих компонентов. Так же он показал, где морозильник, в котором хранилось масло, сказал, что его нужно заблаговременно размораживать, примерно часа за два до начала замешивания. Так же я должен был следить за тем, чтобы оно не слишком нагрелось и ставить поддон охлаждаться в специальное помещение. Периодически я должен был еще споласкивать миксер из шланга. Через час я остался один, без присмотра, и на этом мое обучение закончилось.

Конечно, не всегда я месил тесто для пирогов. После того, как заказы на них выполнялись, надо было идти выполнять другие работы на другие участки, по большей части это была работа на линиях, приходилось часами выполнять одно и то же движение в определенном ритме, становясь придатком машины. К примеру, два последних часа в первый рабочий день я и еще десяток работников от агентства резали батоны хлеба ножами. Из разговора двух своих коллег, с которыми мне предстояло добираться на работу в одной машине я узнал, что агентство направило нас на эту фабрику работать постоянно, операторами, то есть, вызывать нас будут регулярно по четыре дня в неделю на семь часов, и зарплата была около восьми фунтов в час. И если мы хорошо себя проявим, то через пару месяцев фабрика с нами заключит контракты.

Рабочий день закончился в десять вечера, я переоделся вместе со своими попутчиками, и мы загрузились в машину Томаса. Он сказал, что проезд стоит пять фунтов туда и обратно. Я сразу заплатил ему два с половиной фунта за проезд. На обратном пути Томас рассказал о том, что ранее он жил и работал то на Кипре, то в Швеции, клал плитку, работа была неофициальной, и непостоянной, что ему надоело, и он приехал в Англию к двоюродному брату, хотя у него были и другие варианты. Он мог так же поехать к одной двоюродной сестре в Испанию или к другой в Америку. Потом он, как и многие литовцы, встречавшиеся мне, начал хвастаться.

Он рассказал, что на Кипре было много украинок, молдаванок, россиянок, которые работали там по визе и хотели выйти замуж за европейца, чтобы получить постоянный вид на жительство в Европе. Он обещал им брак, но только не фиктивный, предлагал им для начала просто пожить вместе гражданским браком, на что они соглашались. И тут он начал рассказывать, как он заставлял их не только готовить ему есть, но и покупать продукты на их деньги, и они на это шли, только бы он взял их замуж. Потом их терпение и виза кончались, и он их выгонял и находил других. Все, кроме меня ржали над глупостью доверчивых женщин и хитроумием Томаса, а я делал вид, что не слушаю его. Потом он сказал, что одна из этих женщин все же обокрала его на прощание, унесла его золотой браслет, одеколон, телефон и немного наличности с кошельком.

Меня высадили в центре города и сказали, что заберут меня ровно в час дня на этом же месте. До дома от центра мне было совсем не далеко идти. Я был рад по уши, ведь я уже заработал около пятидесяти фунтов и совсем не устал. Конечно, неприятно было добираться домой, слушая истории хитроумного плиточника из Клайпеды, но это было терпимо по сравнению с разговорами, которые иногда приходилось вести с Александрой или Любой. Мне очень понравился и график работы, когда я приходил домой Александре уже пора было ложиться спать, и Люба тоже работала в первой половине дня. Я ненадолго заскочил к Любе, рассказал о своей удаче, и она сказала, что мне действительно крупно повезло так сразу устроиться оператором на постоянной основе. Обычно сначала агентства посылают новичков только стоять на линиях, и то непостоянно, то есть по вечерам нужно было ждать сообщения на телефон, в котором были приглашения на работу. Иногда эти приглашения не приходили, иногда приходили приглашения на другие фабрики из других агентств. Часто случалось так, что каждый день недели работник проводил на разных фабриках.

Александра как-то опечалилась тем, что мне так сразу повезло, что я уже вряд ли пойду работать на её фабрику. Особо разговаривать я с ней не стал, сказал, что сильно устал после рабочего дня и очень хочу спать, заперся в своей кладовке под лестницей, включил компьютер и еще несколько часов переписывался с мамой и друзьями. Утром я вышел прогуляться по парку перед работой, после завтрака, зашел в магазин, вернулся домой, спокойно посидел с компьютером за столом в гостиной, и потом только пошел в центр, на то место, где меня должны были подобрать на работу.

По дороге на работу Томас сказал мне, что в центре ему меня забирать неудобно, сказал, чтобы на следующий день я подошел к литовскому магазину, у которого он меня высадит вечером, чтобы я узнал, где он находится. Мне очень хотелось добираться на работу в тишине, но попутчики мои не могли без болтовни. На этот раз о себе рассказал Алан, который помимо латышского и русского языка еще хорошо знал польский. Вероятно, он был латвийским поляком. Он сказал, что живет в Англии уже пять лет, пожил и в Лондоне, и в Ливерпуле. В Латвии он сначала работал в полиции, потом охранником в супермаркете, потом в фирме, которая занималась монтажом сцен для концертов, а перед отъездом у него даже была своя строительная бригада.

Его рассказы о работе на различных английских фабриках меня заинтересовали. Он рассказал, как это агентство сначала отправляло его работать на мясокомбинат в другом городе, там хоть и платили больше, чем на этой фабрике вегетарианских продуктов, но там было холодно, и младшие супервайзеры были не курды и турки, а поляки и литовцы, и относились к своим подчиненным не так уж демократично. Один раз он пронес свой телефон в цех, супервайзер это заметил и тут же позвонил в агентство, попросил его на фабрику больше не присылать и вместо него привезти нового в течении часа, а ему велели немедленно покинуть фабрику. Время было уже позднее, на улице было прохладно, шел дождь, а одет он был очень легко. Пришлось ему идти домой пешком, потому что у него то ли денег на обратную дорогу при себе не было, то ли транспорт уже не ходил. На дороге его подобрала какая-то сердобольная африканка и довезла до Нориджа, хотя ей было и не по пути.

Потом Томас начал спрашивать Алана о том, как ему открыть счет в банке и только тогда до меня дошло, что на работу можно было устроиться и без банковского счета. Следовательно, Александра, её семейство, её подруга и Люба ни черта не знали об английских порядках, а может кто-то из них и знал, но не сказал мне. А в раздевалке я так же узнал, что можно устроиться на работу и без номера национальной страховки и получить его в течении трех месяцев. То есть, я зря ждал две недели, и мог в первый же день приезда зарегистрироваться в нескольких агентствах и через пару дней уже где-то работать, если бы меня с самого начала не начали дезинформировать. Я как бы между прочим сказал, что мне удалось открыть счет в банке, до устройства на работу и все были очень удивлены.

Первая рабочая неделя прошла без особых происшествий, я быстро вошел во все тонкости своей основной работы и более или менее привык к работе на конвейерных линиях. А у Александры случилась беда тем временем. Кен вдруг начал её избегать, а от другого коллеги она узнала, что он всем рассказал о том, что она его постоянно использует в своих корыстных целях, вечно просит, чтобы он всюду возил её на своей машине, собирается переселиться в его квартиру, постоянно намекает ему на то, что он должен ей что-то подарить. В общем, вся фабрика узнала о том, что она заводит отношения с мужчинами, чтобы поиметь материальную пользу, практически проституцией занимается. Многие начали посмеиваться ей вслед, это был позор и это было унижение для неё.

Все это она рассказала мне, и потребовала, чтобы я ей посочувствовал и дал как можно больше самых мелких монет, если у меня есть. Я послушно отдал ей горсть мелочи, не зная, что она с ними собирается делать. Оказалось, что она подстерегла бедного англичанина в столовой, когда там было много народу, проорала заранее заученный текст обвинений, швырнула ему в лицо несколько горстей мелочи. Помимо заученного текста на английском, она еще обматерила его на русском. После чего по фабрике поползли слухи об этом скандале. А Александра сразу после этого еще и пожаловалась на Кена в агентстве, сказала, что он ей воспользовался, обманул, а потом бросил и еще и распустил про неё гадкие сплети. Клонила она к тому, что ей теперь противно работать с ним на одной фабрике.

В финале этой истории она торжествующе рассказала мне о том, как Кен пытался попросить у неё прощения, хотя и не понимал, в чем он виноват, зачем она устроила этот скандал, почему нельзя было расстаться по-человечески, как воспитанные люди, что у него был стресс после этого. Она сказала, что на её фабрике он больше не работает. В то же время ей было очень горько оттого, что она требовала от него так мало – всего лишь возить её на машине туда, куда она захочет, жить в его доме и немного подарков. Она даже не собиралась забирать у него всю зарплату, она готова была готовить ему еду. А он, мало того, что хотел тихонько от неё ускользнуть, так еще и рассказал всем о её скромных требованиях. После этого я понял, что от неё будет не так-то и просто отделаться, и начал серьезно опасаться, что теперь она начнет склонять к сожительству меня, а на счет квартиры Люба так ничего и не узнала.

На выходных я пошел к Любе, опять с ней пил, и настырно просил её помочь мне сбежать от её пожилой подруги, которая все еще не теряет надежды к кому-то пристроиться и жить за чужой счет. Но вместо информации о съемном жилье она выдала мне бланки заявления на получение пособия по малой зарплате, которое выплачивали тем, у кого доход не превышал тысячи фунтов в месяц. Я сказал, что не знаю, сколько я буду получать в ближайшем будущем, возможно, что после получения контракта буду работать больше часов и тогда зарплата будет выше тысячи фунтов в месяц, потому это пособие придется возвращать. Я хотел отказаться от этого пособия, но Люба сказала, что я могу его просто откладывать на черный день, и, если оно мне действительно не понадобиться просто вернуть его в конце финансового года. Я нехотя согласился, запечатал заявление в оплаченный конверт с гербами и кинул в почтовый ящик.

Вскоре на работу с нами стал ездить еще один коллега, которого звали Каспар. Ростом он был выше двух метров, родом он был из Даугавпилса, у него было высшее образование, но английский он знал очень плохо. До приезда в Англию у него была своя фирма, которая занималась установкой громоотводов. Успех его бизнеса был основан на том, что его друг работал в пожарной инспекции. Только заканчивалось какое-то строительство, как являлся пожарный инспектор, говорил о необходимости громоотвода и давал координаты фирмы, которая может его установить по либеральным ценам. До кризиса этот бизнес процветал, но потом, когда стройки остановились, дела пошли хуже, а когда друга сократили из пожарной инспекции, стало совсем плохо. И тогда он закрыл фирму и поехал в Англию. Пару месяцев он поработал с индюками, на той фабрике, где работала Александра, и ему там очень не понравилось, потому что супервайзеры там постоянно покрикивали на рабочих, как на скотину, штрафовали за малейшую оплошность, и перерывы были такие короткие, что не возможно было ни покурить, ни поесть.

Это был единственный нормальный человек из моих попутчиков, с которым мне было не противно находиться. Ему я проболтался о своем затруднительном положении, и он тоже обещал мне поспрашивать знакомых о съемном жилье. Другие попутчики, узнав о том, что я живу со старухой, начали постоянно отпускать сальные шутки по этому поводу. Да и вообще юмор был у них еще тот. Демисс, пятый наш товарищ, по утрам в раздевалке часто занимался тем, что рвал комбинезоны и халаты, после чего аккуратно складывал их и клал обратно на полку. Как-то раз он спрятал мои ботинки в подвесной потолок. Мне пришлось ехать домой в рабочих, и только на следующий день он показал, где лежит моя обувь. Но больше всего он издевался над англичанином Крисом, который работал недалеко от меня, мыл бадьи для начинки. Этот Демисс сразу сказал Крису, что на русском его имя означает, что он крыса и с тех пор начал называть его крысой. Часто он обзывал его геем, выключал свет в помещении, где тот работал, кидался в него моим слипшимся тестом.

Впрочем, этот Демисс как-то раз начал предлагать мне и Томасу срубить денег без каких-либо усилий. Он предложил нам открыть счета в нескольких банках, дать ему их реквизиты и потом каждый день снимать с этих счетов деньги в банкомате и отдавать ему, оставляя себе небольшой процент с этих денег. Я отказался сразу, а Томас начал его расспрашивать, кому и зачем это надо, сколько денег надо будет снимать и сколько можно оставить себе и какое грозит наказание, если об этом узнает полиция. Тот ответил, что в основном это деньги хакеров или других криминалов, что с каждого счета можно иметь по двадцатке в день, что полиция за это только закроет эти банковские счета, что он таким образом очень долго не работал и неплохо жил и сейчас он устроился на эту работу только для того, чтобы ему со временем разрешили снова открыть счета в банках после предъявления справки об официальной зарплате. Томас сказал, что подумает и потом даст ему знать о своем решении.

Как-то раз за обедом Демисс заговорил со мной о том, что курды вообще-то нормальные ребята в отличии от уроженцев Восточной Европы. И он рассказал мне, что пару лет жил и работал в небольшом городке, где жили только курды. Ему даже нравилась их народная музыка и танцы, их кухня. Так же он сказал, что возможно заключить фиктивный брак с курдской женщиной и получить за это две тысячи фунтов. Я уточнил эту информацию у Любы, и она это подтвердила, только было две неприятные детали в этом деле – надо было лететь к ним, хотя и за их счет, и надо быть православным, католиком или мусульманином, а я креститься не хотел. Вскоре Демисс лег в больницу, на операцию, у него было смещение позвоночных дисков. Он сказал, что в Латвии эта операция стоит бешеных денег, а в Англии ему её сделают бесплатно. После операции он так и не вернулся к работе. Вероятно, снова занялся отмыванием денег, не иначе как.

Неожиданно произошла очень неприятная вещь. Велосипед мой был пристегнут к перилам на террасе.  В доме Александры подъездов не было, была открытая лестница, а от неё до входов в квартиры вели террасы. Велосипед мой был пристегнут как раз напротив окна из кухни, на расстоянии полутора метров от него. Форточка была всегда открыта и постоянно по вечерам на кухне кто-то сидел. К тому же к Виктору приехала из Нарвы его сестра, немного погостить. Одним вечером я зашел в квартиру с каким-то странным чувством, что что-то не так. Когда я еще ужинал, с работы вернулись Андрей с Виктором и сообщили мне, что мой велосипед угнали и предъявили мне разбитую каленую цепь, с сильно искореженным, но не сломанным замком, сказали, что цепь нашли внизу, на газоне.

Мне это все показалось подозрительным, перекусить кусачками каленую цепь воры не смогли, и разбили её, а это нельзя было сделать тихо, а такой шум под окнами кто-то должен был услышать. И зачем Андрею было искать сломанную цепь в траве по темноте? Внешне я был спокоен, не подавал виду, что я расстроился, только помянул о том, сколько стоил велосипед. И тут у Александры и Андрея буквально глаза на лоб полезли. Сначала они говорили, что я вру, что такого быть не может, что он купил свой велосипед за сто фунтов. Я принялся долго и убедительно объяснять, что такое рама из авиационного алюминия, сколько стоят только тормоза с гидравлическми приводом и так далее. В заключение я предложил ему просто зайти в магазин велосипедов и посмотреть, сколько стоит подобный агрегат. Александра вдруг спросила меня, почему я сразу ей не сказал, что мой велосипед такой дорогой. Она выглядела очень расстроенной, и мне не верилось в то, что она так переживает из-за меня. На следующий день я рассказал об этом на работе и все в один голос говорили мне, что велосипед у меня украли Андрей и Виктором, или же Александра навела каких-то других воров. В то же время я понимал, что доказать я ничего не смогу, и в полицию обращаться бесполезно.

Я понял, что какие-то тучи начали сгущаться над моей головой, когда мои друзья по социальной сети начали писать мне о том, что в мой аккаунт кто-то заходит в том время, когда я на работе. По своей беспечности, я ничего не предпринял, в связи с этим, да и не знал, что тут можно предпринять, ибо понятия не имел о том, кто бы это мог быть. Потом дочка Александры с каким-то злорадством сообщила мне о том, что её мама в последнее время стала совсем какой-то раздражительной и вообще ведет себя странно. Но и этот сигнал я как-то оставил без особого внимания, сказал, что это все вероятно из-за скандала с Кеном.

Ванька живёт один. За спиной пара разбитых браков и, скорее всего, своё разбитое сердце, вместе с надеждами на счастливую семейную жизнь. Почему не срослось? Всё дело, я думаю, зная Ваньку, в выборе лиц противоположного пола. При всём его спокойствии и интеллигентности выбирает Ванька разбитных и полностью раскрепощенных особ. Далее впрягается с полной ответственностью в решение всех проблем, рвёт жилы ради семьи, всё свободное время занимается детьми, однако, по итогу, получает "рога" и ни грамма благодарности.После такого брака имеет расшатанные нервы, ест себя, скучает по отобранному, порой и не своему, ребёнку, к которому привязался всей душой, всё больше и больше молчит, потерянно бродя по дому. Не прет мужику в семейной жизни! Вроде, как и сам виноват в своём выборе, но обвинять его "рука не поднимается", зная как он относился к семье. В первом браке совместных детей не случилось,а во втором браке, кроме совместного ребёнка, ещё и не родного усыновил, причем, никогда не клял себя за это и не корил, считает, что правильно всё сделал до сих пор. А баба... Да хрен с ней! Выдохнул. И решил не пытаться больше жить с кем-то, не судьба.
Каждое утро подъем, не хитрый завтрак, да на работу галопом. От остановки метров 500 до работы. Идёт каждый день мимо стоянки большого супермаркета. Заметил Ванька, что каждый день там пёс бегает, "мышкует", подбегая к людям и смотря пристально в глаза. Кто что подаст. Или нет. Чаще нет... Кобель с дворовой родословной, рослый, лохматый, крепкий.А народ его не пугается. Оттого, наверное, что нет в его осанке ничего страшного, нет никакой агрессии, злобы в глазах, хвостом виляет. Получит подаяние, радостный убежит в ближайшие заросли, там у него и дом, и столовая, и ночлежка.
Ванька, добрая душа, начал таскать из дома косточки, да сосиски. Сначала сам боялся с руки кормить, кидал псу. Со временем пообвыкся, даст вкусняшку, а сам тут же чешет пса за ухом. Пёс зажмуриться от радости, голову тянет под Ванькину ладонь, метёт хвостом асфальт.
-Ну, пошёл я, Бродяга( кличку долго не выбирал) , - бросит Ванька, - Пора на работу.
В начале лохматый на стоянке оставался, а потом стала собака Ваньку до ворот работы провожать. Ванька идёт, рядом Бродяга бежит, в глаза заглядывает. Дальше шлагбаума псу нельзя. Ванька идёт по территории и оглядывается, за псом наблюдает. А пёс немного постоит, да опять на стоянку бежит. К 5 вечера прибегает пёс к воротам, сядет на пушистый хвост, Ваньку ждёт, получит от него гостинец, проводит до остановки. Дружба- не дружба, но уважение обоюдное друг к другу. Или одиночество объединило, притянуло, не знаю. Но так думается.
Зимой как-то приехали поздно. Переоделись, да разошлись по домам. Ванька до остановки пошёл. Пса у ворот не было, видно ,посидел, не дождался, да убежал по делам своим собачьим. Мороз не большой, но сильно-то не посидишь.
Идёт Ванька, компашка на задворках стоянки тусуется. Молодые, подвыпившие. Ванька мимо идёт. Не знаю уж чем он им не приглянулся, но начали задирать. Сигарет попросили. Ваньке не до них, домой бы скорее, согреться ,покушать, да спать упасть...Идёт молча, игнорирует. А молодёжь "разгоняется" дальше, настроение у них докопаться хоть до забора, а тут мужик безобидный, видно же. Двое подошли к Ваньке, за рукава дёргают. Как отбиться Ванька думает, на ум не приходит ничего, не драчун и полицию вызывать уже поздно, когда они приедут...
Тут рык за спиной у Ваньки. Парни отступили в нерешительности. Бродяга стоит, скалится, шерсть на загривке дыбом. Парни ещё дальше от Ваньки отошли. Пёс уже между ними и Ванькой. Не кидается, но скалит белые зубы, намерения, как говорится, на лицо. Или на морду, правильнее. Парни ушли. Ваньку пёс до остановки довел, подождал, когда он в автобус сядет.
Тронул Ваньку сей случай. Сходил в магазин, купил Бродяге ошейник и поводок. После работы прицепил пса, сводил его помыл, расчесал в собачьей парикмахерской, домой привёл. Живи, спаситель и друг! И матрас тебе мягкий, и миска с мясом днём и вечером. Хотелось бы приукрасить, что стали они вместе жить долго и счастливо, но...
Пёс через 2 дня вечером слинял во время прогулки,только Ванька ошейник растянул. Куда? Да опять на стоянку.
Попечалился Ванька, посидел, подумал...
А ведь бродяг на привязи не бывает! Свобода, если в кровь попала, бурлит и зовёт в дорогу...
Висит у Ваньки дома ошейник и поводок. А Бродяга на вольных хлебах. И место известно. Ваньку провожает пёс от остановки до работы и обратно каждый день.
Дружба? Наверное, да. И уважение друг к другу, однозначно!

Доброго всем. Ваш cma4000.