realiy_gizny

Молодой император Александр I Павлович  (1777 –  1825) как бы продолжал линию Петра и Екатерины, но действовал больше методами своей бабке, а не Петра: он не был лицемером, но, стремясь к реализации своих планов (в том числе и утопических), проявлял чрезмерную осторожность, поэтому многие его идеи оказались невоплощенными, слово далеко не всегда становилось делом, и лишь один крупный замысел – военные поселения – осуществился, благодаря передаче его воплощения одному из самых расторопных и практичных военачальников – графу Алексею Андреевичу Аракчееву (1769 – 1834).
Невиданно энергичный и жестокий, Аракчеев выдвинулся при Павле I (с сентября 1796 года он –  петербургский комендант, с ноября – генерал-майор).
Аракчеев получил от Павла в подарок две тысячи душ и предложение самому выбрать имение.
Аракчеев выбрал Гру́зино под Новгородом (бывшее имение А. Д. Меншикова).
Александр I тоже сохранил его в своём ближнем круге:
в 1803 году Аракчеев – инспектор артиллерии, в 1808-м – военный министр (в 1810 году он в бешенстве, что его не ознакомили с планами М. М. Сперанского, подал в отставку, которую Александр  принял, но тут же дал ему место председателя военного департамента Государственного совета.
А с 1814 года Аракчеев стоял во главе императорской канцелярии (так называемого Кабинета, который в те времена являлся неким подобием нынешней Администрации Президента), можно сказать – фактически управлял страной.

Военные поселения графа Аракчеева: реализация чудовищной антиутопии

Император тянулся к людям энергичным  и деловым, в его окружение входил как Аракчеев, так и Сперанский, бывшие антиподами по взглядам. Но,  в конце концов, царь предпочел Аракчеева.
Именно ему он поручил организацию военных поселений.
Об этой структуре Александр узнал в Австрии, прочитал еще труд французского генерала Серва́на о военных поселениях на границе государства и проникся большим интересом к такой затее.
Она предполагала посадить солдат на землю, заставить их сочетать военную службу с крестьянским трудом. Солдату следовало обзавестись семьей и сельскохозяйственными работами обеспечивать себе существование и даже помогать государству. Для Александра военные расходы были самой тягостной статьей в бюджете: они поглощали в нем 60 процентов! Поэтому Александр уже в 1810 году издал указ о военных поселениях и, зная способности Аракчеева и видя его умение вести хозяйство в Грузино, поручил ему руководить новым видом военной службы.

Аракчеев вначале противился, но потом сам увлекся новшеством и повел дело с большим размахом. К концу царствования Александра 374 тысячи казенных (т. е. не крепостных, а государственных) крестьян и казаков, и 130 тысяч солдат из армии были направлены в военные поселения. Они были организованы в Белоруссии, на Украине, на Кавказе, а главные из них находились в Грузине под непосредственным наблюдением Аракчеева. При следующем царе, Николае I, количество военных поселян еще увеличилось.
Аракчеев умел заставить работать своих подчиненных. Он создал безубыточное хозяйство, накопил многомиллионные богатства (в 1824 году после катастрофического петербургского наводнения пожертвовал миллион рублей на помощь пострадавшим).
Особенно благополучны оказались южные военные поселения, где при каждом дворе было по 6 – 9 лошадей и 12 – 16 коров. Аракчеев очень заботился о процветании хозяйств: ввел многопольную систему, селекцию скота и семян, закупал плуги, сеялки, молотилки, удобрения.

Внешне все выглядело благополучно. Но какой ценой досталось это благополучие! Прежде всего, крестьяне-солдаты изнывали от непосильного труда, ведь наряду с сельскохозяйственными работами они ежедневно занимались военной подготовкой. Но дело не только в этом. В поселениях царил настоящий «аракчеевский режим». Идеальный порядок был страшным, жестоким. По всем аспектам домашнего, уличного, рабочего поведения существовали правила, сопровождаемые штрафами.
За поломку лопаты, вил, грабель взыскивались штрафы.
За непосещение церковной исповеди и причастия –  штрафы (с офицера – 10 рублей, с нижних чинов – 50 копеек).
За прелюбодеяние с мужчины – штраф, а женщин-солдаток секли розгами.
Регламентировались новые семьи: «Составлялись списки, кому пора жениться и выходить замуж; в назначенный день собирали тех и других; свернутые билетики с именами женихов и невест кидали в две капральские шапки и производился розыгрыш, кому кто доставался». Жутковатое добавление: «Вдовам, которые еще в таких летах... что могут впоследствии выйти замуж за военных поселян, провианта не выдавать до вступления их в таковой брак». А если женщина была уже в солидном возрасте, то ее следует выселить вон ради сокращения казенных расходов.

Регламентировалась даже рождаемость! «У меня всякая баба должна каждый год рожать – и лучше сына, чем дочь. Если у кого родится дочь, то буду взыскивать штраф. Если родится мертвый ребенок или выкинет баба, тоже штраф. А в какой год не родит, то представь 10 аршин точива (домотканого холста)».

Аракчеев проводил свои утопические планы с потрясающей настойчивостью. Это показано в «Истории одного города М.Е. Салтыкова-Щедрина» в образе Угрюм-Бурчеева.
Аракчеев, например, стремился проводить новые дороги исключительно прямо, без искривлений. Одна такая дорога напрямую должна была захватить угол сельского кладбища – Аракчеев приказал сравнять с землей могилы и проложить на них булыжник. Бедные старухи, увидев кощунство, распластались на дорогих могилах, думая, что так-то не тронут. Ничего подобного – солдаты оттаскивали несчастных горемык в сторону и продолжали работу.

Нарастала народная ненависть. Первая ее вспышка отразилась на жизни любовницы генерала.
Холодный, бессердечный, расчетливый Аракчеев был наказан судьбой: он безумно влюбился. Еще в 1806 году он женился на дочери генерала Хомутова, вёл себя с ней, как настоящий деспот, и она очень быстро покинула мужа, вернувшись к матери.
Ее заменила жена мелкого новгородского торговца Настасья Федоровна Минкина (ее муж потом исчез, причины остались невыясненными).
Это была единственная и настоящая любовь Аракчеева. Он совершенно преобразился в отношениях с ней (патологический скупердяй, он положил в банк на ее имя 24 тысячи рублей).
А она стала настоящей героиней антиутопии...
Жадная, злобная, жестокая, ревнивая (боясь, что Аракчеев засмотрится, красивым дворовым девушкам обжигала лица каленым железом), она оказалась еще и аферисткой. Желая привязать к себе генерала, Минкина симулировала беременность, подгадала, чтобы при фиктивных родах Аракчеева не было в Грузине (он уехал на несколько недель инспектировать военные поселения на юге) и где-то достала новорожденного мальчика. Аракчеев поверил обману, воспитал «сына», помог сделать карьеру, добыл ему даже звание придворного флигель-адъютанта (дежурного офицера при императоре, в звании, соответствующем генеральскому), но этот «сын» Михаил стал пьяным буяном, его пришлось уволить со службы.
Народная ненависть к мерзостной особе перешла все пределы, в сентябре 1825 года дворовые люди в отсутствие Аракчеева в Грузине убили Минкину. Это событие крайне болезненно отразилось на Аракчееве. Он впал в неслыханную депрессию, забросил все дела.
Не все знают, что он тем самым спас декабристов от раннего разгрома и дал им возможность выйти 14 декабря на Сенатскую площадь. Суть в том, что Александр I, получив доносы о существовании тайных революционных организаций, поручил Аракчееву разобраться и выявить всех участников. И, конечно, будь генерал в нормальном состоянии, он бы всех выявил и арестовал.
Минкину он кощунственно приказал похоронить в здании собора в Грузине, приготовив себе место рядом с ней. А своему помощнику П. А. Кле́йнмихелю (будущему знаменитому министру при Николае I) он поручил привести в порядок все бумаги, все документы покойной. Клейнмихель отнесся к поручению с истинно немецкой старательностью и честно предоставил своему шефу потрясающие сведения о любовных связях Минкиной, о взятках, а главное – о подлоге с рождением сына.
Можно представить переворот в душе и сознании Аракчеева, узнавшего правду о своей возлюбленной. Он заставил вырыть ее останки в соборе и перезахоронить на обычном кладбище.
Николай I, которому Аракчеев очень не нравился, постепенно сместил его со всех высоких постов (наверное, к общей психологической неприязни добавлялось раздражение от трусливого поведения Аракчеева в напряженный день 14 декабря 1825 года: он нисколько не помог Николаю в подавлении восстания декабристов, а все драматические часы отсидел где-то в укромном углу Зимнего дворца – железный и жестокий характер, оказывается, вполне может сочетаться с трусостью).
Но военные поселения все-таки просуществовали до Александра II и великих крестьянских реформ шестидесятых годов.

Военные поселения можно назвать самой длительной реализованной утопией, исходившей от императора.
А могла бы она возникнуть без аракчеевского режима?
При относительно вольном существовании и соединении солдата и крестьянина?
Теоретически, наверное, могла, но в условиях тогдашней солдатчины и тогдашнего крепостничества – вряд ли. При существовавшем режиме для реализации этой утопии нужен был именно Аракчеев.

Любопытно, что другая утопия, в которой принял участие генерал, осталась вообще на бумаге.
В ряду различных либеральных мер, задуманных Александром I, витало и освобождение крестьян от крепостничества. И царь поручил в 1818 году Аракчееву составить соответствующий проект. Он, как было всё у генерала, по замыслу оказался весьма содержательным: часть земель предлагалось передать крестьянам, но за выкуп, помещики должны были получить деньги, причем средства намечалось искать не в бюджете, а в выпуске облигаций, то есть государство брало на себя обязательства, но в рассрочку. Консервативные дворянские круги резко выступили против проекта, царь медлил, а с 1820 года он сам все глубже погружался в реакционное состояние, и проект так и остался проектом.

Два дня назад я написал небольшую статью "Доктрина Путина", опубликованную в сообществе "Политика".
И сколько же там появилось критических комментариев, в том числе, и нецензурных!
А сообщество "Политика" перекинуло статью в общую ленту Пикабу. Ну, да Бог с ними.
Подоплекой большинства из комментариев был вопрос о честности политика.
Представляю читателям статью о том, что такое политик и как он должен быть связан с этой самой честностью.

Во власти не может быть честных людей в общепринятом понимании. Вот только важно, как и во имя чего используются властными структурами не всегда "благородные" методы управления. Вспомним, к примеру, Сталина в двадцатые годы 20-го века. Он мог быть благородным чистоплюем, как многие другие "благородные" и честные люди и гордо обличать тех, которые в последние годы жизни Ленина приобрели огромную власть в стране.
Чем бы это закончилось? Его бы, как и всех других подобных идиотов просто расстреляли. И все. А власть и дальше оставалась бы в руках Троцкого и его подельников.
Вместо этого Иосиф Виссарионович ведет себя как "подлец". Втирается в доверие к Каменеву, Зиновьеву, Бухарину и прочим "товарищам". А потом с их помощью убирает Троцкого. А потом он, очень нехороший человек убирает и этих своих "друзей".
Подло? Подло! Достойно чистоплюя? Нет, конечно! Честный человек так бы не поступил. Он бы на месте Сталина лучше благородно помер. Но, для страны и нашего народа Сталин сделал невозможное - сумел обыграть команду, которая захватила все ключевые посты в системе. И начал возрождать страну.

Возьмем теперь Путина и 1998 год. Кому тогда принадлежала власть? Пьяному алкоголику Ельцину? Или людям, которые контролировали все СМИ? Все телеканалы, все газеты и радиостанции были в руках двух олигархов: Березовского и Гусинского.
А что такое выборы? Это агитация через СМИ. Как прийти к власти, не имея доступа к СМИ? Никак.
На самом деле не только СМИ, но и многие структуры контролировались олигархами: правительство, Дума, «культура», «интеллигенция», МВД, суды, и многое другое.
Показателен пример генпрокурора Скуратова, – как быстро его убрали, когда он начал говорить «правду». Ну и как, будучи честным, прийти к власти в такой ситуации? Кто о тебе узнает без денег и СМИ? Кто проголосует? Как решить такую задачу, будучи честным? Никак.
А решение есть, и только такое:
Сначала рассорить двух основных олигархов между собой. Далее, выбрать более сильного и с его помощью прийти к власти. После чего уничтожить проигравшего. А следующая задача — уничтожить своего «благодетеля», который помог прийти к власти. Именно так все Путин и его команда и сделали! С помощью первого и второго каналов Березовский его раскрутил по всей стране — как, в частности, он там на самолетах летает и бандитов в «сортирах мочит».
Далее слепили партию «Единство» из разношерстной публики и ее тоже прогнали через СМИ.
В итоге Путин стал президентом. После чего Гусинский тут же сбежал в Израиль.
И тут Березовский возомнил себя хозяином страны, главным кукловодом. Ведь он был уверен, что Путин его кукла. Мало того, у олигарха наверняка был какой-то компромат на будущего президента, ему же нужны были какие-то гарантии. Но, в итоге Путин и его переиграл. Не сам, конечно, а, в том числе, и с помощью других олигархов, которые также страдали от наглости Бориса Абрамовича.
Вот такой подлец Путин — вот такие у него грязные руки! Человека, который, по сути, посадил его на трон — чуть не убил, тот еле успел свалить в Лондон. Честный ли он после этого человек? Думаю нет. Плохо ли это для страны и для политики? Нет. Политик и должен быть хитрованом, иначе его сожрут другие, более хитрые настоящие негодяи.

Совсем честных людей во власти нет и быть не может. Но, на самом деле нужно отделять воро́в от во́ров. И по делам выделять действительных подлецов и прохиндеев
Во власти не бывает честных людей. Это верно. Потому что абсолютно честные люди - самые беспомощные и бесполезные существа на планете, во всяком случае, во власти им делать нечего. Потому что такого честного человека всегда легко переиграет более хитрый и нечестный, который и захватит власть. Может быть даже неявно, а скрытно будет управлять, что еще хуже. И в результате править будет нечестный, а отвечать за все - честный. Такое тоже бывало и не раз в нашей истории.

Нельзя на таких постах находиться простачкам и дурачкам. Так что лозунг про честных людей во власти такой же тупой, как и всеобщее равенство. Звучит красиво, а на деле — утопия. Правитель должен быть честным перед историей, перед страной и народом.
Такова политика - грязная стерва. Но другой в современном мире нет, да и прежде тоже не было никогда.

30 сентября 1959 года состоялся последний визит в Китай Н.С. Хрущёва.
Пекин.На столичном аэродроме приземляется самолет.
Н.С. Хрущев и сопровождающие его лица спускаются по трапу. Внизу их встречают премьер Государственного совета КНР Чжоу Эньлай со своей свитой.
Обмен рукопожатиями. Протокольно вежливые улыбки и ничего не значащие фразы. Никаких прежних братских объятий и лобызаний (чуждых китайским обычаям, согласно которым поцелуи между мужчинами — мерзость). Никаких приветственных речей.
На здании аэровокзала ни единого плаката с привычными аршинными иероглифами, оповещающими о «вечной и нерушимой дружбе между советским и китайским народами».
Нет и толпы восторженных трудящихся с бумажными флажками и иконостасом из портретов вождей мирового пролетариата, как усопших, так и продолжающих здравствовать.
Молчат динамики, из которых прежде мощным потоком лилась мелодия песни В. Мурадели и М. Вершинина о том, что «русский с китайцем — братья навек» и что «Сталин и Мао слушают нас».
Теперь все по-другому: Сталин отошел в мир иной, а у Хрущева с Мао Цзэдуном сложились совсем другие отношения.
Хрущев за глаза называл Мао Цзэдуна «старой галошей», а тот Хрущева - «тухлым яйцом». У китайцев это одно из самых оскорбительных ругательств.
Прозвучали государственные гимны Советского Союза и Китайской Народной Республики. Почетный караул отчеканил шаг. И вереница черных лимузинов помчала высоких гостей и хозяев по пустынным улицам Пекина.

Утром следующего дня — визит к председателю Мао в его резиденцию в Чжуннаньхае.
Переводчиком на переговорах выступал Н. Т. Федоренко.
Представим его воспоминания, как очевидца всего происходившего:

"В просторной приемной Мао Цзэдуна, где участники встречи расположились в огромных, европейского вида, креслах, царила атмосфера сдержанности и взаимной настороженности. После обычной в таких случаях словесной разминки Хрущев с присущей ему прямотой приступил к цели своего визита.
Он как бы стремился к тому, чтобы доказать свое намерение выполнить в духе интернационализма общесоциалистические задачи, стоящие перед нашими странами. Говорил о важности единства нашего содружества, единстве целей построения социализма и коммунизма. О стремлении к дальнейшему развитию и укреплению всестороннего сотрудничества между Советским Союзом и Китаем, отвечающего интересам наших народов.
При этом Хрущев отметил особую ответственность двух великих держав в ядерную эпоху, говорил об обеспечении справедливого и прочного мира и международной безопасности.

Выслушав довольно пространное высказывание Хрущева, который, как обычно, мало следил за подбором слов, был косноязычен, заполнял паузы словами-паразитами, Мао Цзэдун выразил понимание по поводу существующей опасности ядерного столкновения.
— Именно поэтому нам чрезвычайно важно иметь у себя ядерное оружие, но у нас его нет, — произнес Мао Цзэдун, бросив взгляд на собеседника.
— А зачем оно вам, когда мы его имеем и готовы защищать Китай, как самих себя, в соответствии с условиями Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи между СССР и КНР? — выпалил Никита Сергеевич.
— Благодарим, но Китай — великая и суверенная страна, и нам самим нужно обладать ядерными средствами, чтобы защитить себя в случае войны. Если не склонны поделиться с нами этим оружием, то помогите нам технологией создания ядерной бомбы, — продолжал хозяин.
— Но ведь производство атомной бомбы, знаете ли, чрезмерно дорогостоящее дело. Помимо всего, оно отнимет у вас буквально всю электроэнергию, которую вы вырабатываете в стране, — не отступал гость.
— Ну что ж, справимся и своими силами с американским «бумажным тигром», — не без самоуверенности сказал Мао Цзэдун.

...Время от времени собеседники касались как бы отвлеченных вопросов. Но и в этом случае говорили только Мао Цзэдун и Хрущев.
— Вы не ку́рите сигарет и, кажется, не одобряете нашей заварки зеленого чая, тогда как я непрерывно затягиваюсь никотином и все время пью чай, а потом еще съедаю чайные листья, — сказал Мао Цзэдун и, беря пальцами зеленые лепестки из чаши, отправлял их в рот, пережевывал и проглатывал.
— Как говорят чукчи, у меня нет мелких пороков. Впервые вижу, однако, чтобы «закусывали» чайным листом.
— Европейцев, по моим впечатлениям, многое удивляет в Китае. Мы редко едим хлеб, хотя мучные блюда у нас не редкость. Питаемся рисом, без которого не можем обойтись, тогда как иностранцы употребляют рис редко и мало. Кстати, прошлый год в Китае был очень удачный, мы собрали весьма щедрый урожай зерновых. У нас образовались солидные излишки пшеницы, и мы озадачены что с ними делать. Не дадите ли полезный совет?  — неожиданно спросил хозяин.
— Откровенно говоря, у нас никогда не было избытка зерна. Напротив, все время испытываем недостаток. Поэтому затрудняюсь предложить вам что-либо полезное, — ответил советский гость.
Мао Цзэдун, разумеется, прекрасно знал напряженное положение с зерном в Советском Союзе. Похоже он рассчитывал на другой ответ собеседника, но тот повел себя, как это принято в дипломатии, довольно уклончиво.
У Хрущева были свои соображения на этот счет. Ведь он, как известно, предсказывал скорую победу коммунизма в Советском Союзе, а Мао Цзэдун стремился еще быстрее добиться этой цели в Китае.

Главной проблемой в переговорах Хрущева и Мао Цзэдуна был вопрос о культе Сталина.
— Решение съезда КПСС относительно культа личности Сталина, на наш взгляд, вряд ли было обосновано в полной мере, — как бы между прочим начал Mao Цзэдун.
— Решение это не вызывает сомнений ни в нашей партии, ни в народе, — отчеканил Хрущев.
— Вы, естественно, вправе сами решать внутренние ваши вопросы, партийные и государственные. Но Сталин... его выдающаяся роль как вождя мирового революционного движения, китайского в том числе, — такие проблемы, как нам представляется, следует решать не в одностороннем порядке, а с учетом международной взаимосвязи, — продолжал китайский лидер.
— Сталин и сталинизм — явление, прежде всего, национальное. Оно возникло и сложилось в Советском Союзе. Поэтому мы вправе выносить свое решение. И мы его вынесли, — стоял на своем советский гость.
— Решение вынесли, но одностороннее и по существу, и по самому подходу. Решали так, будто это — явление исключительно местного значения, дело одной партии, одной страны. Но ведь это не так, это слишком узкий взгляд.
— Культ личности Сталина — порождение национальное в том смысле, что он создавался в нашей стране, и мы за это несем ответственность.
— Но правильно ли ограничивать сталинизм одной страной, Советским Союзом, когда он приобрел международное значение?
— Но именно мы, советские коммунисты, должны были дать культу Сталина правильную оценку.
— Не слишком ли поспешно и субъективно было принято решение об осуждении Сталина? Ведь ему принадлежит огромный вклад в коммунистическое движение во многих странах. А великое дело революции, в том числе в Китае: разве допустимо все это отрицать или преуменьшать?
Наступила пауза. Мао Цзэдун взял стоявшую на столике чашу с чаем, не спеша отпил из нее, поставил на место и вновь посмотрел на собеседника.
— Вы говорите об огромном вкладе Сталина, — продолжал Хрущев, — но забываете, какой ценой наша партия, народ заплатили... Разве можно оправдать его произвел, расправы, массовые жертвы, миллионы загубленных жизней при коллективизации или в ходе Великой Отечественной войны?
— Не об этом речь. Никто не собирается оправдывать Сталина за проведение коллективизации в Советском Союзе. Это — внутреннее ваше дело. Кто в этом повинен — Сталин или не только он один, — вам лучше знать. Речь о другом. Имя Сталина глубоко почитаемо во многих странах мира, он служил высоким образцом убежденного революционера, мы верили в него, в его учение и опыт. И теперь все это перечеркивается. Мы рискуем потерять то, что накапливалось десятилетиями мужественной борьбы, потерять авторитет коммунистов, потерять веру...
— Веру? А разве это не было заблуждением, обманом? Об этом мы должны были сказать. Мы обязаны были обнажить ложь, раскрыть правду, как горько это ни было для нас.
— Мы хорошо знаем, что такое горечь. Вся история нашей борьбы — горький опыт. Мы давно постигли, что горькое лекарство — самое верное. Но вашим решением осуждаются не только промахи и ошибки — кто от них застрахован? Вы подвергли безоговорочному осуждению все, что связано с именем Сталина, не дав себе труда отделить больное от здорового, негативное от положительного, что должно быть объективно признано.
— Мы сказали правду!
— Решение ХХ съезда КПСС крайне осложняет обстановку. При таком положении дел невозможно рассчитывать на нормальные отношения между нашими партиями.
— Едва ли разумно спешить со столь далеко идущими выводами, — ответил Хрущев.

Столь крутой поворот серьезно охладил нашу возникшую было вначале надежду на примирение. Когда одна из сторон бескомпромиссно претендует на истину, может ли идти речь о примирении? Наше руководство заняло тогда твердую позицию. И это не могло не породить новых трудностей.
Иногда мне казалось, что переговоры эти напоминали дискуссию людей, теряющих временами способность отличать то, что говорится, от того, кто говорит и как говорит.

У Никиты Сергеевича, по моим впечатлениям, от природы было в высшей степени развито политическое чутье, которое, однако, нуждалось в подкреплении научными знаниями и культурой, но их ему не удалось приобрести.

Вдумываясь в причины занятой китайским руководством непримиримой позиции в отношении решения ХХ съезда КПСС, я не мог и не могу отделаться от личного впечатления, что Мао Цзэдун усматривал в этом неотвратимую опасность подвергнуться обличительной критике в адрес его собственного культа личности. Он, мне думается, понимал, что после разоблачения культа Сталина грядет его черед. И тревога эта не была беспочвенной».

И еще из воспоминаний Н. Т. Федоренко:

«Мао Цзэдун устроил банкет в честь советской делегации. Шло дружеское застолье. Бесконечные блюда, тосты, шутки. И вот разговор зашел о былых сражениях китайских коммунистов в их нелегкой войне против гоминьдановцев.
— Скажите, товарищ Мао Цзэдун, — игриво обратился Никита Сергеевич к хозяину,  какова в конце концов ваша философия стратегии и тактики, проводившейся в столь трудных условиях борьбы?
— О, это очень просто, — ответил Мао Цзэдун и, взяв куайцзы (костяные палочки для еды), ловко приподнял из стоявшего перед ним блюда скользкого морского трепанга. — Видите, это ускользающее чудо теперь в моих руках. И я с удовольствием отправляю его в свой рот, из которого, как вы догадываетесь, выход только один. Итак, трепанг у меня в зубах. Он неразделим с моим пищеварением.
— Может быть, окропим это живительными каплями маотая? — вопросил Булганин.
И все тотчас же осушили по малой стопке напиток, от которого воспламеняется даже вода.
— Так вот, — продолжал Мао Цзэдун насчет философии стратегии и тактики, — трепанга я пережевываю и проглатываю. Можете не сомневаться, что это именно так. Теперь облюбовываю второй экземпляр трепанга, покрупнее, столь привлекательно возлегающий на блюде. И беру его палочками — вот так. Но поместить его в свой рот, чтобы раскусить, пока что не тороплюсь. Предпочитаю подержать его, пусть повисит в воздухе, так сказать, для убедительности. А теперь сосредоточиваю внимание на третьем трепанге, который так возмутительно возбуждает мой аппетит.
— И что же происходит? — вырывается у А. И. Микояна, который до сих пер не подавал о себе знать.
— Вот об этом, третьем трепанге мы и должны поговорить... — закончил Мао Цзэдун свое повествование по предложенному сюжету.
Какой-либо заинтересованности в продолжении разговора на эту тему советские гости не проявили. Они предпочли промолчать. И судьба третьего трепанга так и осталась невыясненной".

Проводы советской делегации во главе с Хрущевым выглядели еще более холодными, чем встреча. Миссия Никиты Сергеевича завершилась полным провалом. Ему не удалось устранить образовавшиеся к тому времени трещины в советско-китайских отношениях. Более того, он их расширил и углубил до размеров непримиримых противоречий. И вскоре годами благоухавшее поле дружбы и сотрудничества между двумя великими соседями стало походить на лунный пейзаж.

Окончание интервью Владимира Полеванова

За сутки первую часть статьи прочитали более семи тысяч человек.
Это говорит о читательском интересе к этой теме, всё ещё изобилующей «белыми пятнами».
Поэтому публикую окончание интервью Владимира Полеванова корреспонденту арабского отделения RT.

– Хорошо. А в каком состоянии находилось Госкомимущество, когда Вы получили должность его главы? Можно ли было заниматься реформами по приватизации с помощью этой структуры? Или этот специально созданный комитет не выполнял своих задач? Что Вас поразило больше всего, когда Вы пришли на эту должность?
– Меня больше всего поразило то, что в Государственном комитете по управлению государственным имуществом, как он назывался, не было ни одного отдела по специализациям. То есть, управлять имуществом никто не собирался!
– А чем тогда там надо было заниматься?
– Предусматривалась ускоренная приватизация в стране. И любой ценой. Я это сразу понял и в течение недели убедился в том, что такая приватизация практически приведёт к уничтожению страны.
– То есть, если бы такая приватизация продолжалась и дальше, то она бы неминуемо привела страну к концу?
– Приведёт к уничтожению страны! И эта же приватизация заложила в экономику мины замедленного действия, которые, как мы сейчас видим, срабатывают и наносят вред до сих пор. Эти мины надо было демонтировать обязательно.
– А кто тогда этим процессом управлял?
– Чубайс.
– Один, единолично?
– Нет. С помощью американцев… Этими американцами были 35 советников, которые работали в российском ведомстве и определяли, что, как, и на каких условиях надо приватизировать.
– То есть, они работали с Анатолием Чубайсом?
– Да. И после его ухода с поста, они при нём же и остались.
– Это означает, что 35 американских советников работали с главой Госкомимущества?!
– Да. Конечно, вместе с американскими сотрудниками работали и российские советники. Возглавлял эту группу кадровый разведчик США Джонатан Хэй.
– Вот тут важно. Значит, возглавлял эту группу из 35 советников, кадровый…
– … разведчик Джонатан Хэй! И вот это поразило меня больше всего!
– А что, об этом не знали?
– Знали все.
– Как же так?!
– Дело в том, что тогда игнорировались даже некоторые распоряжения Генеральной прокуратуры. У меня есть отчёт начальника отдела по надзору в сфере экономики Генеральной прокуратуры Сергея Верязова. Он написал в этом документе, что вопреки распоряжению правительства и президента были приватизированы российские порты, которые нельзя было приватизировать!
Мы потом вынуждены были их национализировать.
– Возвращать?
– Обратно. В этом же отчёте было написано о том, что проводилась даже приватизация оборонной отрасли! Это вообще представить сложно! И при этом запреты Генпрокуратуры игнорировались.
– А это Анатолий Чубайс пригласил на работу этих американцев?
– Конечно. Либо Чубайсу настоятельно посоветовали их нанять. Разницы уже нет.
– То есть, Вы имеете в виду, либо их навязали, либо он сам пригласил?
– Скорее всего, навязали, я думаю, сам он не мог.
Конечно, сам он и не мог нанять 35 американцев во главе с офицером ЦРУ.
Именно это и было для меня самым поразительным. В Госкомимуществе всеми командуют американцы, никто не хочет управлять имуществом, и никто не хочет знать, сколько у страны имущества!
Я первым же делом приступил, но, естественно, не успел, к составлению каталога зарубежного имущества России. Это же был гигантский объём.
– Зарубежное имущество уже бывшего Советского Союза?
-Бывшего Советского Союза, да! Это имущество стоило триллионы долларов, с учётом земли, зданий, построек. Ничего этого не было учтено, хотя новая власть существовала уже больше года. А если считать с 1991 года, то она существовала уже четыре года. Тем не менее, такая примитивная мысль, как провести учёт и составить реестр зарубежного имущества, чтобы потом распоряжаться им нормально. Имущество не учитывали, и оно приносило прибыль кому угодно, но только не Российской Федерации. Американцы, которые были советниками у Чубайса, всё время подгоняли процесс, и приватизация шла стремительными темпами.
Это мне было совершенно непонятно.
– И всё же, было ли ещё что-либо, что стало для Вас самым удивительным из того, что было сделано до Вас? Что было самым вопиющим фактом?
– Самым вопиющим было разрушение нашей оборонной промышленности. Оно шло целенаправленно.
– А что Вы имеете в виду под разрушением? Что конкретно?
– Я имею в виду, что практически на всех наших закрытых оборонных предприятиях 10% акций имели американские, либо НАТОвские предприятия.
– В Советах директоров?
– В Советах директоров. И, практически, каждый из этих американцев знал, что и как производится на этих предприятиях. Даже на заводе «Компонент» ракетно-космической отрасли, который на 97% выполнял заказы Генштаба, работали американцы.
– То есть, им достаточно было купить 10% акций для того, чтобы вмешиваться?
– Да! Но покупка акций была под запретом. И тогда американцы стали создавать там дочерние предприятия …
– В том-то и вопрос, как такое вообще разрешалось?!
– Разрешалось! На это наша сторона закрывала глаза, и на правах владельцев дочерних предприятий они входили в Советы директоров. В те годы мы, практически, не были суверенной страной.
– Я хочу осмыслить всё это, чтобы понять механизм. Значит, американцы, понимая, что они юридически не могут напрямую купить наши предприятия, начинали создавать…
– Совместные предприятия…
– Как бы пророссийские…
– Работающие в России.
– … выкупали 10%, как минимум.
– 10 %! Как минимум. И всё! На этой основе, это пророссийское предприятие входило в Совет директоров.
– И они получали доступ ко всем секретам, и ко всем технологиям, которые были.
– Да.
– Хорошо. У меня есть те документы, которые Вы мне присылали. Например, письмо Генерального прокурора. Точнее, исполняющего обязанности Генпрокурора России Алексея Ильюшенко.
– Именно. О разбазаривании госсобственности.
– Письмо начальника отдела по надзору за исполнением законов в сфере экономики Сергея Верязова. Все они…
– Правильно.
– …огромное количество писем писали на имя премьер-министра Виктора Черномырдина?
– Да. Так.
– Сообщая, что на самом деле происходит разрушение…
– Абсолютное…
– … оборонной промышленности.
– И распродажа госсобственности.
– И что доступ к секретности, который надо охранять, никто не сохраняет.
– Да.
– Ведь десятки лет американская разведка тратила силы на то, чтобы хотя бы приблизиться к нашим военным секретам…
– А тут вдруг получила сразу всё.
– Доступ ко всем тайнам для них просто открыли…
– Более того…
– Вы знаете, это мне просто напомнило программу, которую мы делали о 1945-м годе, когда Советский Союз направлял на оккупированные германские территории своих специалистов, чтобы найти немецкие технологии по ракетам ФАУ-2. Это была сложная работа. А Россия 90-х всё это отдала просто так.
– Абсолютно!
– Это был капитулянтский сценарий действий.
– Безусловно.
– Как будто мы действительно капитулировали перед западной разведкой.
– Мы и капитулировали. Более того, сам президент Ельцин заявлял, что России и армия не нужна!
- Бункер Сталина в Москве даже был приватизирован и превращён в ресторан. Я когда об этом узнал, у меня был просто шок.
– Это было.
– Бункер, знаковое место!
– Тем не менее.
– Исторический объект. На случай атомной войны он должен был быть главным штабом командования советских войск. И его переделали в ресторан!
– Да, да.
– Я когда это изучил, у меня, правда, шок был.
– Шок был у всех. Поэтому мы и были, практически, капитулировавшей страной. У меня было письмо за подписью Евгения Примакова, который тогда руководил Внешней разведкой и за подписью руководителя ФСБ того периода.
– Сергей Степашин, по-моему, был тогда.
– Да, Евгений Примаков и Сергей Степашин. Они писали о том, что американские, так называемые, партнёры, проводят массовое анкетирование директоров российских оборонных предприятий под видом выбора кандидатов для инвестиций. Директора отвечали на сотни и сотни вопросов и в странах НАТО накопили настолько гигантский объём данных, что создали специальное подразделение, чтобы адаптировать данные об оборонной продукции к западным стандартам. Но это ещё не всё. В структуры НАТО вызывали российских специалистов программирования, оплачивая им эти поездки, чтобы они сами адаптировали русские данные под НАТОвские стандарты.
– И я так понимаю, что они получили всё это, практически, за бесценок?
– Просто бесплатно.
– Вы пишете также о том, что те предприятия, которые стоили несколько миллиардов долларов, приватизировали за пять миллионов долларов, да ещё и с рассрочкой на 20 лет!
– Практически, в те, 90-е годы прошлого века, приватизация 50 процентов промышленности такой гигантской страны, как Россия, уложилась всего в один триллион рублей.
– Это сколько будет в долларах? Семь-восемь, по-моему, Вы писали? Семь-восемь миллиардов.
– Около этого.
– При стоимости около четырёхсот-пятисот миллиардов…
– Да! В то время, как такая страна, как Венгрия, которая приватизировала 30% своих предприятий заработала больше. То есть мы всё отдавали даром.
– Венгрию и Советский Союз даже не сравнить. Разный масштаб!
– Раздача собственности шла за бесценок! Более того, в своей докладной по текущей ситуации я писал, что почти в 150 раз были занижены цены ваучеров. Ваучеры – это ценные бумаги о приобретении доли государственного имущества, должны были стоить в России не десять тысяч рублей по деньгам того периода. А самое малое – полтора миллиона рублей, даже два.
В те годы люди продавали свои ваучеры за ту сумму, на которую можно было купить бутылку водки или пару килограммов сахара. А если бы ваучер стоил два миллиона, согласитесь, каждый бы получил возможность на серьёзную долю государственной собственности и мог бы разумно ей распорядиться. Её бы никто за сахар не продавал.
Анатолий Чубайс лжёт, когда говорит, что им было всё равно, как приватизировать, и что главной была задача, как можно быстрее раздать государственную собственность, чтобы «вбить гвоздь», как он пафосно говорит, «в крышку гроба коммунизма».
– Он ещё говорил, что «мы «сломали россиян», но навязали дикий капитализм в стране». То есть, он этим бравировал.
– Бравировал, да. На самом деле, приватизация была нужна для того, чтобы распродать собственность своим людям. И это было то, чего хотели американцы.
– То есть, все аукционы по продаже предприятий проводились между приближёнными Анатолия Чубайса?
– Приближёнными Чубайса, полностью работавшими по указаниям американцев. Именно американцы устанавливали правила игры, поэтому всё лучшее из предприятий попадало к ним. Был период, например, когда 90% нашей металлургической промышленности принадлежало Западу. Тогда же они пытались забрать все нефтяные предприятия.
– Как раз в период Вашей работы в правительстве происходили попытки?
– Да, да, именно тогда.
– Попытки металлургическую и нефтепромышленность приватизировать в интересах Запада.
– Почему компания ЮКОС была ликвидирована? Это было абсолютно правильно. ЮКОС уже был готов к продаже. Практически, Михаил Ходорковский был арестован за неделю до того, как собирался передать все активы ЮКОСА американцам. После этого вернуть акции российскому государству было бы намного сложнее.
– А тогда также происходило? То есть, российский владелец, которому всё это принадлежало, периодически…
– Периодически продавал акции Западу. И это, в принципе, недопустимо. Я специально проанализировал состояние дел по нефтяной промышленности в мире. Все нефтедобывающие страны имеют нефтяные компании в собственности государства. Норвегия, Ближний Восток, Венесуэла, практически все. У меня есть полный список.
Единственное серьёзное исключение – это США. Но в США 85% нефти расположено на федеральных землях, что уже является ограничением для владельца.
За нефтяными компаниями в США следят три совершенно разных подразделения: Министерство внутренних дел, Служба по ценным бумагам и Министерство горной промышленности.
Компании обложены жёсткими ограничениями. И этим они отличаются от наших государственные компаний, которые таких ограничений не имеют. В частности, американская Служба по ценным бумагам требует от каждой частной компании доказательств существование запасов. Эта служба проводит независимый аудит и если он её не устраивает, то Служба снимает с биржевых торгов все, без исключения, акции, и никаких поблажек в этом случае не бывает. И не меньшие требования к нефтяным компаниям предъявляет тот штат, на территории которого эта структура располагается. По сути, компания получает максимум 10 – 12% прибыли и счастлива этому. Счастлива, что ей дают работать и не ликвидируют. Поэтому нефть – это главное достояние. Уж насколько слабым был Алжир после освобождения от французского колониализма, но первым делом провёл национализацию нефтяной промышленности.
– Да и Ливия тоже национализировала…
– И Ливия, да. Почему Венесуэлу сейчас терроризируют? Потому что Венесуэла входит в пятёрку крупнейших стран нефтяных мира, и она тоже национализировала свою промышленность.
– Но постепенно американцы всё себе присваивают. В Ливии забрали, в Ираке забрали.
– В Ливии и в Ираке это им удалось, а Венесуэла держится.
– Хотят в Иране вернуть своё влияние.
– В Иране не выйдет!
– Не выйдет. Но в Венесуэле вполне вероятно, что выйдет. (Здесь с прогнозом В. Полеванов ошибается: Венесуэла с нашей помощью тоже держится).
– Венесуэлу могут американцы додавить. Иран – нет. Иран сверхконсолидированная страна, с устойчивой идеологией, с сильной армией, хорошим географическим положением
– Ну, и там ещё, и без пяти минут, создание ядерного оружия.
– Без пяти минут ядерное оружие! Они же мгновенно создадут препятствие для всего мира. У них же более двух тысяч, если не ошибаюсь, орудий, по берегам Ормузского пролива. Обычных орудий, которые потопят любой танкер и которые уничтожить невозможно.
– Спасибо Вам большое Владимир Павлович! Было очень интересно Вас послушать, спасибо Вам за эту беседу.
- Спасибо!

Что за негодяи занимались раздербаниванием национального достояния России в эти "святые годы" понятно, думаю, нам всем.
Но лично мне непонятно, как после всего произошедшего, буквально, как говорится, на днях, Чубайсу удалось распродать 32 объекта недвижимости на территории России?
Собственно, это и стало стимулом для публикации интервью Владимира Полеванова.
Чу́дны дела твои, Господи!