Исайя бросил осторожные взгляды по сторонам и быстро пересёк улицу. В это время крутые пешеходные тоннели между нижними жилищами и металлургическими цехами были мертвецки тихи. Все либо трудились в отведённую смену, либо спали, как убитые. Но Исайя оставался живым и свободным не благодаря беспечности. Если его поймают за бродяжничеством, то обязательно лишат пайка, а то и посадят в колодки. А если власти хоть заподозрят его истинные дела… о последствиях даже думать было страшно.

Несмотря на осторожность, эти несколько шагов по улице заставили сердце Исаии бешено колотиться. Чуть лучше стало, лишь когда он скрылся в тени поперечного тоннеля, но усилием воли пришлось сдерживать себя, чтобы не рвануть сломя голову до самого места назначения. Это было бы катастрофой. В тоннельных улицах Галагана эхо разносит каждый звук. Бегущие ноги всегда привлекают неприятности.

Поэтому Исайя, напряжённый, но решительный добрался до храма Бабушки Глаз быстрым шагом. Снаружи «храм» выглядел как типичная каморка в стене, одна из сотни одинаковых квартир, втиснутых друг к другу вдоль тоннеля. Он постучал условным стуком, назвал пароль и торопливо проскользнул внутрь.

На внешних склонах горы лежал глубокий снег, погода в Олеадрос-Делфоса бушевала бесконечными ледяными штормами и воющими ветрами, но здесь, внутри тоннелей, было так же душно и жарко, как всегда. Воздух в тесной квартире был спёртым, пах телесными испарениями и недостаточной вентиляцией. Однако трое её обитателей улыбались, провожая Исайю к скрытому люку за их мерцающим экологическим алтарём. Он не удивился. Наверное, это благословенная жизнь — быть стражем Бабушки.

Через люк, вниз по лестнице, где рабочие ботинки громко звенели о каждую ступень, по грубому тоннелю, высеченному в скальной породе, и сквозь полупрозрачную занавеску; дорогу к храму он мог пройти и с закрытыми глазами. Вдохнув дым благовоний, он почувствовал знакомый трепет запретного возбуждения.

И страх.

Всегда этот страх, ведь под сладковатым ароматом ладана прятался другой едва уловимый запах, но никогда полностью не скрываемый. Лёгкий оттенок тления, щекочущий горло. Исайя подозревал, что это пахнет варпом.

Храм, пожалуй, не заслуживал такого величественного названия. Для какой цели была выкопана эта пещера, давно забыто, и хотя пространство было широким, потолок был низким, а стены грубо обработанными. Пластстальные опоры мешали своду обрушиться; подношения, сложенные у их оснований, не могли скрыть их промышленную природу. Вода годами просачивалась через трещину в потолке и уходила через другую в полу, покрыв одну стену широкой полосой скользкого зелёного лишайника.

Ничто из этого не уменьшало ощущение противоестественной угрозы, исходящей от маленькой, старческой фигуры, сидевшей в центре храма на металлическом табурете. Бабушка Глаза была одета в красное и чёрное. На концах её кривых пальцев блестели серебряные когти. Лицо скрывала расшитая бисером вуаль, на которой серебряной нитью был вышит огромный, пристально смотрящий глаз.

Остальные прихожане Бабушки уже собрались. Они сидели у её ног. Мужчины и женщины в одежде рабочих и санитаров рядом с другими в одежде знатных торговцев, клерков, даже младшим отпрыском Дома Труда. У верующих нет рангов, подумал Исайя. Боги таких различий не делают.

— Сядь, — сказала Бабушка, её голос — шорох пергамента. — Варп шепчет. Я должна произнести его слова.

Исайя поспешил занять место на неровном каменном полу, понимая, что с его приходом число аколитов достигло священного числа, и теперь может начаться общение. Как только он сел, голова Бабушки запрокинулась, её вышитый глаз уставился в потолок, а вуаль плотно облегала черты лица, словно саван. Ногти старухи впились в чёрную ткань на коленях. Она выдохнула долгий, хриплый вздох, который продолжался слишком долго. С каждой секундой выдоха свет люменов тускнел, а температура падала. Исайя уже пережил несколько таких общений, но они никогда не становились менее тягостными. По частому, поверхностному дыханию и нервным движениям он видел, что это касалось и других аколитов.

Комната становилась всё холоднее, вокруг Бабушки разгоралось бледно-голубое сияние. Люмены меняли цвет, подстраиваясь под него. Раздался треск, когда струйка воды на стене мгновенно превратилась в ледяную слезу. Исайя почувствовал, как что-то движется над ним, сквозь него, усиливая на языке привкус тления, одновременно наполняя его смесью ужаса и восторга. Прикосновение варпа, он знал. Посланцы здесь.

Бабушка втянула воздух резким, визжащим вдохом и заговорила бессвязным бормотанием, состоящим из наслаивающихся голосов:

— Разбитые врата извергают отродье бури… они сражаются под пристальным оком… благословлённые миры и проклятые миры… побеждённые ещё непокорны…

Исайя нахмурился, пытаясь понять хоть что-то из слов Бабушки. Ему почти никогда не удавалось. Автоперья скрипели, пока писец Джебет записывал священные слова причастия. Их смысл можно будет расшифровать позже.

— Чёрное солнце сжигает проклятое железо… и зажигает печь мести… сталь, плоть, кровь и ихор рвутся и текут… и из руин восстанут бесконечные геометрии злобы…

Голова Бабушки снова опустилась вперёд и уставилась на всех своим серебряным взглядом. Исайя замер. Этого раньше никогда не случалось. Что-то сжалось у него в животе. Дыхание сделалось коротким, прерывистым.

— Дети Олеадрос Делфоса… верные Галагана… время шёпота заканчивается… скоро наступит время ножей… будьте готовы, истинные верующие… освобождение придёт, выкованное из железа и полное мести…

Бабушка обмякла на своём табурете. Лёд треснул, как выстрел, когда вода мгновенно оттаяла, заставив нескольких аколитов вскрикнуть. Волна жаркого озноба пробежала по коже Исайи. Тошнота нахлынула — и тут же прошла. Её сменила волна возбуждения, пробежавшая по собравшимся аколитам. Пока некоторые бросились помогать Бабушке, остальные обменивались безумными взглядами. Остальная часть пророчества могла быть непонятной, но последние строки нельзя было истолковать иначе. Все их приготовления наконец-то вот-вот принесут плоды. Свержение имперского правления должно было вот-вот произойти. Настоящие боги воцарятся над Олеадрос Делфосом, и верующие получат свою награду.

Один за другим они выходили из храма, Исайя — одним из последних. Никто не говорил. Не было нужды. Все знали, что делать теперь, какое слово надо передать по скрытой сети культов в горном городе:

Восстание вот-вот начнётся!

Переведено для WarhammerBox. Больше контента по ссылке.

Он дошёл до места, где безумие текста сгущалось. Число 21, всего на единицу меньше 22. И тут - ссылка на один из древних алфавитов Терры. "Каф", "Ламед", "Нун", "Мем". Буквы, ставшие числами, числа, указывающие на... что? Его взгляд упал на картинку, вставленную в текст, и два числа, 11 и 34, начали обретать смысл.

Мозг Квинтуса, отточенный годами охоты на ересь, сработал мгновенно. Правило 34. Непристойная, порочная формула, циркулирующая в самых гнилых уровнях когитаторных сетей. И сама фраза: "делайте 34 вдвоём каждую ночь, чтобы к утру было 68".

Он понял. Текст теперь выглядел не простым бредом, а ритуальной нумерологией. Осквернённые символы древности и телесная ересь тут используются для выведения порочного сакрального числа - 68. Числа, которое, будучи разделённым на два (двое совершающих ритуал), давало ту самую скверную 34. Перед Квинтусом предстала цельная, пусть и безумная, система еретической веры. Система веры в силу извращения, закодированная в анатомии и арифметике.

Инквизитор поднялся. Его лицо было каменным. Ересь проявила себя. Она не пылала адской яростью берсерка-культиста и не пряталась в сумраке рабочих кварталов Ностромо. Она тихо жила в искажённом восприятии тела, в шутках о пальцах, в казалось бы случайных числах. Самая опасная ересь - та, что маскируется под абсурд, чтобы проникнуть в неохраняемые умы.

"Ордо Херетикус действует", - произнёс Квинтус, заряжая болтер. Предстояла долгая, кропотливая работа по поиску автора этого текста и выявлению всех, кто подвергся его воздействию, у кого по их собственному, искажённому восприятию, оказывалось больше двадцати пальцев. Империум должен быть чист!