Наш дом считался домом высокой культуры быта. В нем жили два скрипача, один отставной полковник КГБ и женщина с неопределенным прошлым, которую все звали просто — Графиня. Остальные были нормальными людьми. То есть пили умеренно, воровали по службе и не любили власть.
Проблема у нас была одна. Метафизическая.
У подъезда, прямо возле железной двери мусорокамеры, каждое утро вырастал курган. Он состоял из пакетов. Синих, черных, иногда легкомысленных розовых. В этих пакетах покоились остатки нашей жизнедеятельности: картофельные очистки, бутылки из-под «Боржоми», скелеты куриц гриль и несбывшиеся надежды.
Жильцы не доносили мусор до помойки ровно пятнадцать метров. Это было выше их сил. Это требовало нравственного подвига.
Я обсуждал это с соседом Жорой. Жора работал в котельной, читал Шопенгауэра и презирал суету. — Это протест, — говорил Жора, глядя на кучу мусора с восхищением. — Это бунт индивидуума против системы ЖКХ. Человек рождается свободным, а умирает в очереди к мусорному баку. Зачем идти туда, если можно бросить здесь? Это экономия жизненных сил. — Это свинство, — возражал я. — И воняет. — Свинство, — соглашался Жора, — это категория эстетическая. А вонь — физическая. Не путай.
Борьбу с курганом возглавила управдомша, Изольда Павловна. Женщина мощная, как ледокол «Ленин». Она вешала объявления. Текст менялся от умоляющего («Уважаемые соседи, будем же людьми!») до угрожающего («Ведется видеонаблюдение, штраф — расстрел»). Объявления срывали. Или, что хуже, наклеивали на них жвачку.
Однажды я решил провести эксперимент. Встал пораньше, часов в семь. Стою, курю. Наблюдаю. Выходит из подъезда Графиня. В шляпке. В руках — крошечный, почти элегантный пакетик с мусором. Она оглядывается. Видит меня. Улыбается так, словно мы на приеме в посольстве. И изящным движением кисти, будто бросает перчатку дуэлянту, кладет пакет у двери мусоропровода. — Доброе утро, — говорю. — Ох, — вздрагивает она. — Это я… временно. У меня радикулит. Я потом заберу. — Конечно, — киваю я. — Мы все потом заберем. На Страшном суде.
Следом вышел полковник. Он не скрывался. Он подошел к куче, которая уже начала формироваться благодаря Графине, и с размаху швырнул туда свой тюк. — Здравия желаю, — сказал я. — До баков не дойти? Полковник посмотрел на меня как на врага народа. — Там, — он указал пальцем в туманную даль двора, — грязно. А здесь чисто. — Здесь тоже будет грязно, — заметил я. — Благодаря вам. — Не умничай, — отрезал полковник. — Я за вывоз мусора плачу? Плачу. Пусть дворник отрабатывает. Демократию развели…
Через час вышел Жора. У него в руках была пустая бутылка. Он аккуратно поставил её на вершину кучи, как флаг на Эвересте. — Ты же философ, — упрекнул я его. — Именно, — кивнул Жора. — Я добавляю последний штрих. Завершенность композиции. Без этой бутылки куча была бы просто кучей. А теперь это инсталляция. Памятник человеческой лени.
Вечером пришел дворник Алишер. Он был человеком восточным, мудрым и бесконечно печальным. Он молча смотрел на гору мусора. Он не ругался. Он знал, что жизнь — это страдание. Алишер достал лопату. Я подошел помочь. — Зачем они так? — спросил я, закидывая чужие объедки в бак. Алишер вздохнул. — Им тяжело, начальник. Душа тяжелая. Грехов много. Вот пакет и не несут. Сил нет.
Мы убрали всё за десять минут. Стало чисто. Асфальт блестел. Я пошел домой. У лифта столкнулся с приличным мужчиной в галстуке. В руке он держал пакет. Мы посмотрели друг на друга. — Лифт не работает? — спросил он. — Работает, — сказал я. Он вышел из подъезда. Я задержался. Дверь хлопнула. Я выглянул на улицу. У чистой, только что вымытой двери, сиротливо лежал первый пакет. Жизнь продолжалась.
Этот и другие рассказы тут https://dovlatov-ai.web.app/blog/kurgan-slavy
