Советую посмотреть

Красота и ужас. Тишина и память.

Некоторые фильмы не смотрят – в них входят. Как в чью-то память. Как в дом, где все ушли, но остался запах. «Воздух» Германа-младшего – именно такой. Сначала я хотел написать, что его надо прочувствовать, но это звучит по-школьному. На самом деле его надо просто пережить. Как непривычный сон, где всё тянется и не отпускает.

Это кино не про сражения, героизм или победу. Оно про то, что остаётся внутри, когда снаружи всё уже сгорело. Женщины в форме, девушки с лицами из старых фотографий, белокурая лётчица, которая боится стрелять. Не потому что слабая, а потому что ещё живая. И хочет жить.

Здесь никто не орёт про Родину, никто не марширует с флагом. Все молчат. Иногда говорят, но чаще – молчат так, что мурашки. Фильм вообще очень тихий. Он как будто снят в полголоса, чтобы не спугнуть хрупкое. Даже боль здесь не кричит и даже смерть – сначала внутренняя.

От этого становится неуютно. Потому что привычной формы нет: нет начала, середины и финала. Есть сцены, обрывки диалогов, какие-то фразы, от которых почему-то хочется плакать.

– Можно любить тех, кто умер?

– Что важнее: Родина или человек?

Это не лозунги. Не пафос. Это люди пытаются объяснить себе, зачем всё это. И не находят однозначного ответа.

Визуально фильм будто вымыт – выцвевшие лица, пыльное небо, выжженная трава. Но среди этой серости вдруг вспыхивает красное: кровь, солнце, огонь. Настоящее. Без фильтров и метафор. Просто – вот оно. Всё остальное – уже почти растворилось.

Да, есть технические огрехи. Звук местами студийный, голоса как будто не из тела, а из радиоприёмника. Но это не раздражает. Даже наоборот: возникает ощущение, что ты слышишь не людей, а их воспоминания. Как будто это не сейчас, а тогда давно. Или никогда.

Есть и авторские шероховатости. Иногда фильм скатывается в метафору ради метафоры. Где-то перегибает с живописной медлительностью. Где-то ты просто теряешь связь с героями — они становятся призраками. Но, может, и не зря. Герои, которых мы теряем, так и остаются призраками. Мы живём дальше, а они — остаются где-то в киноплёнке, в небе. В воздухе.

«Воздух» – это кино о том, что остаётся после. После приказов, подвигов и выживаний. И о том, что не уходит. О чувстве, которое сжимается в груди и не даёт плакать, забыть или простить. Кино не предлагает выводов – только ощущения. Но они липнут, как гарь. И остаются. Вместе с воздухом в груди.

8,5 из 10.

Жутко красиво

Носферату — кино, от которого хочешь отвернуться, но оно тебя гипнотизирует. Как будто на экране не фильм, а сам гниющий кошмар, вылезший из шкафа, о котором тебя предупреждала бабуля, но ты надеялся, что он заберёт Макса, а не тебя. Справедливости ради, Роберт Эггерс не переснимает классику столетней давности — он в неё вселяется. Как паразит. Как мышиная чума. Как сам Носферату — неловкий, уродливый, и страшный не тем, что делает, а тем, как крипово стоит в углу.

Как Маяк и Ведьма того же Эггерса Носферату – это не хоррор в привычном смысле слова. Это готическая сказка, настоянная на декадансе и крови. В кадре стилизованы костюмы, грязь и пыль – всё до последней тени, от чего фильм воспринимается, как гнилой вишнёвый пирог: красивый, сладкий и немного тухлый. Камера здесь ползает по лицам, как паук. Солнечного света нет до последних кадров, но ты не против гипнотического полумрака. Ты принимаешь правила игры.

В роли вампира – Билл Скарсгард, и он не играет монстра, а существует в нём. А тот мутирует. Где-то на полпути между нечеловеком и грибком. Его Носферату – не стильный бессмертный в стимпанковских очках с красными линзами, а смерть, забытая в подвале. Ты видишь его и сразу чувствуешь запах плесени.

Самое жуткое в фильме — не сцены укусов (хотя они достойны), а сцены молчания. Когда всё живое вокруг начинает умирать, как будто воздух отравили. Когда женщина в белом говорит шёпотом, а ребёнок больше не смеётся. Когда корабль плывёт в тишине, и все на борту уже мертвы, просто об этом ещё не сообщили.

Это кино — как страшная сказка, рассказанная при свечах, где-то на границе леса и ночи. И вроде всё знакомо — классический Брэм Стокеровский сюжет, мрачные пейзажи, борьба добра с неспешным, но уверенным злом. Но снято так, что мурашки возникают не как эффект от ужаса, а как диагноз: «Ты в плену истории».

Да, иногда восхищение мешает страху. Иногда красиво слишком. Иногда я хотел, чтобы фильм был быстрее, пронзительнее и злее. Но всё равно — это не кино для вечернего расслабона. Это кино для бессонной ночи. Когда ты лежишь, и вдруг вспоминаешь, что кто-то стоял в углу. Или тебе показалось. Хотя… Нет. Не показалось.

8 из 10.

Твин Пикс без Линча. Кровь без логики.

Представьте, что Стивен Кинг заказал себе сериал по пьяной голосовухе, а снимать его взялись те, кто всю жизнь мечтал о «Твин Пиксе», но родился в эпоху «Ходячих мертвецов». Получился замес. Получился Извне. Густой, липкий, и, местами, восхитительно кровавый.

Открывающая сцена сериала – как пощёчина стеклянной банкой, наполненной мясным компотом. Сочно и с застрявшими осколками. Ты с первой серии узнаёшь, что монстры здесь приходят ночью, они вежливы и улыбаются. Они приходят, будто у них ключи от твоих детских страхов. Из ниоткуда. Из темноты. И с этим доброжелательными лицами, полными зубов, ты внезапно понимаешь, что ты не просто зритель, а один из тех, кто случайно свернул не туда. В общем, убедительно кроваво!

Однако проходит пара серий – и начинается. Люди. Много людей. Они в панике, в беде, в аду – и всё равно ведут себя, как будто снимаются в рекламе ипотечных решений. Никто никому ничего не говорит, все бегают, как будто в первой серии раздавали диплом по глупости: «Если видишь призраков, молчи», «Если рожаешь от Сатаны, никому не говори», «Если твой сын превратился в беса, отложи до завтра». К сожалению, когда на экране много людей, сериал перестаёт быть хоррором и превращается в парад несогласованных решений. Гибнут – не потому что страшно. А потому что тупо.

Сюжет при этом держит, но как тонкий трос. Ты хочешь понять, что за деревня, откуда берутся твари, где карта местности. Но шоу отвечает: «Погоди. Ты ещё не заслужил». И держит интригу. И держит. И держит. И на третьем сезоне ты такой: «Ну давайте уже!» – и тебе дают. Чуть-чуть. Как конфетку на ложке с касторкой. Разгадка где-то на горизонте, но горизонт отодвигается.

Актёры – ну, актёры. Телевизионные. Все будто с бэкстейджа другого сериала, который отменили. Ни провала, ни шедевра. Просто… играют. Вроде веришь. Но и сразу забываешь. Это сериал, где главный герой — атмосфера. И банки с глюкозным сиропом. О, эти банки! Никогда не знаешь, в какой момент всё станет красным. Вот вроде мирный разговор, и вдруг: «Здравствуй, кетчуп с криком!».

В общем, если вы любите атмосферу без карты выхода — это для вас. Но не ждите, что сериал всё объяснит или будет играть в рациональность. Он как сон: логика в нём лишняя. Главное — не останавливаться и не говорить с незнакомцами после захода солнца. Даже если у незнакомцев лицо семьи.

1 сезон – 7,5/10 – потому что всё ново, страшно, сочно.

2 и 3 сезоны – 6,5/10 – потому что всё ещё страшно, но уже не ново, и хочешь не только бояться, но и понимать, чего же ты боишься.

Патриотизм – это любовь с правом на отказ. Но не тебе.

Рожденный четвертого июля – фильм, который начинается с гимна и заканчивается криком. Сначала – патриотическим, хриплым, почти религиозным. Потом – человеческим, истеричным и слишком громким, чтобы не услышать. Это не просто антивоенное кино. Это кино про внутреннее предательство. Самоотверженное, добровольное предательство себя.

Том Круз – юный, наивный, с глазами, в которых ещё не поселилось зло. Он идёт на войну не за славой, не от безысходности, а по любви к своей стране, идее и красивой мечте. Как не пойти, когда мать, страна и Библия говорят: «Жертвенность – высшая добродетель». Как отказать, если вся жизнь – подготовка к этому моменту? Он хороший мальчик, поэтому он идёт – и отдает. Сначала тело. Потом душу. Потом голос.

И возвращается он не просто в инвалидном кресле. Он возвращается пустым. Америка смотрит на него, как на испачканную салфетку. Использован — значит, не нужен. Никто не предупреждал, что патриотизм может быть односторонней связью. Что родина может не перезвонить.

Оливер Стоун снимает этот фильм с привычным пафосом: крупные планы отливающих сталью глаз, камера смотрит исподлобья, подглядывая за героем, музыка, которая каждой нотой оплакивает павших. Иногда кажется, что это слишком. Но как может быть слишком, когда речь о самом важном? Семье, родине и справедливости.

Смотреть это сегодня – как смотреть в зеркало. Только в зеркало треснутое, и отражение – с другой стороны фронта. Где кто-то тоже шёл «за правду», «за родину», «по велению сердца». А потом очнулся – без ног, без дома, без языка, на котором можно рассказать, что он вообще делал. А самое страшное – без возможности признать: «Я был неправ». Потому что признать – значит выжить. А выжить – значит жить с этим.

Оливер Стоун не делает из Круза мученика. Он делает из него человека. Сломанного, злого, стыдящегося своей ярости. Ревущего в постели публичного дома, где даже утешение — за деньги. Это кино о боли, которая не проходит, и о правде, которая приходит слишком поздно, но всё же приходит.

Это кино пугает, потому что рассказывает правду. Как будто ты сам вернулся с чужой войны, в которой не стрелял, но чувствовал каждый выстрел. И теперь живёшь среди тех, кто делает вид, что ничего не было.

Ты не захочешь пересматривать это кино. Но захочешь его запомнить. Чтобы не стать ещё одним, «рожденным четвёртого июля», только в феврале.

8 из 10.