Мистика

Как схватил за горло страх, дымкой затянул разум, заставил выкрикнуть что-то неясное вперемешку с именем возлюбленной, напугав и без того взвинченного грабителя.

Заговорил Спитфайр. Гаркнул обрез, спрятанный где-то под кассой. Чарли рухнул.

Когда он открыл глаза, на полу среди стекла и стреляных гильз лежало тело его невесты. Следующие три года он провел как в тумане.

***

Он заглушил мотор и, натянув фуражку, вышел из полицейской машины. Пересек лужайку перед небольшим домом, постучался в застекленную дверь.

— Миссис Лидс? Это констебль Диккенс, полиция Орфонфилда. Вы звонили по поводу вашего сына.

Дверь открыла уставшая женщина со вздернутым носом. Вытирая руки цветочным передником, пригласила на чай.

— Как давно он пропал?

— Вчера утром он, как обычно, отправился в школу, — глотая чай вперемешку со слезами, говорила миссис Лидс. — Знаете, он ходит пешком, тут ведь рукой подать, а мы выросли в деревне. Он привык к дальним прогулкам.

— Я могу осмотреть его комнату?

Постер с рок-группой, комиксы вперемешку с нестиранными носками, скейтборд в углу и раскрытый на двадцатой странице “Гекльберри Финн”.

— У него есть отец?

— Он ушел от нас, когда Сэму было два.

— Друзья?

***

Констебль остановился перед школьным двором. Заглушил мотор, оставив фары включенными.

Небольшой городок заволокло туманом, и видимость упала до двухсот ярдов. За последний месяц туман надвигался дважды, и каждый раз пропадал подросток. Сэм был третьим, тела остальных до сих пор не нашли.

Опрашивать учителей и студентов пришлось недолго. Сэма описали как “славный малый”, “старательный, но без таланта”, “застенчивый”, “придурок” и “отвали, коп”.

Последний ответ его особенно позабавил.

— Ларри Смит, если не ошибаюсь, — процедил он сквозь зубы, прижимая мальчишку к стене. — У тебя есть выбор, Ларри. Либо ты говоришь мне все, что знаешь о пропавшем Сэме, либо я прихожу с обыском к твоему братцу. Он ведь еще барыжит, не так ли?

Ларри оглянулся в поисках поддержки, но вокруг стоял только туман.

— Ладно, — сказал Ларри. — Мы с ребятами пошутили вчера утром. Позвали Сэма потусить, мол, не ссы, задрот, вливайся, покурим, призраков шуганем. Мы часто ходим на кладбище под холмом Стоунхилл, там нет ни предков, ни учителей, так что можно быть самим собой, понимаешь? Мы, типа, никого не трогаем.

— Ты сказал “пошутили”.

Взгляд Ларри метнулся, ударился в туман, повернулся обратно.

— Говорят, ведьмы на холме устраивали шабаш в средние века. Типа, читали заклинания, плясали голыми, я не секу. Там же хендж, ну, ты в курсе.

— К делу.

— Часть ребят спряталась за камнями и, когда Сэм поднялся, начали петь заунывно, типа, призраки. Придурок обмочился от страха и парни заржали, так он что он понял, что это подстава.

— Что потом?

Ларри пожал плечами:

— Он убежал. Больше мы его не видели.

— Что ты знаешь о других пропавших?

Ларри выругался.

— Накануне исчезновения они тоже ходили с нами на холм. Джерри бросила девушка незадолго до этого. Сестра Стейси говорит, что видела дневник. Типа, Стейси покончила с собой.

Констебль сильнее прижал подростка.

— Мы тут не при чем, слышь! Джерри был мне как брат! О проблемах Стейси вообще никто не знал, она с виду была норм телка, понял? Мы те не шпана с улиц, нам, типа, скучно и все.

***

За городом видимость упала до сотни футов. Ближе к холму до десяти.

— Дальше не проехать, — встретил Диккенса дорожный патруль.

Противотуманки старенькой вольво упирались в молочную морось.

— Я вызывал кинолога, он здесь?

— Говорит, собака дезориентирована. Они ушли в туман минут десять назад, — ответил патрульный, наклонился к рации на груди: — Стивенсон! Как слышно? Прием.

Покачал головой.

— Туман странный, Ди. Мало того, что не видно ни черта, так еще сигнал глушит.

— Я пойду пешком.

— Там же черт ногу сломит!

Чертей ему хотелось видеть меньше всего.

Трех ярдов хватало, чтобы не убиться о край могильной плиты. Он уже бывал здесь после исчезновения детей, дорогу запомнил.

Вскоре он видел только вытянутую руку, даже пальцы терялись в дымке. Шагать вслепую было нелегко, но туман словно затягивал наверх.

— Итак, ты решил избавить общество от раковых элементов, — услышал констебль. — Десять лет на страже порядка и крутой подъем по карьерной лестнице.

Голос, вязкий словно кефир, щекотал озябшие уши. Констебль сжал зубы, в груди защемило.

— Посмотри на себя, ничтожество.

Шаг во влажной траве. Касание тумана по лицу.

— Угрозы, подкуп, шантаж, взятки. Поэтому тебя сослали из Дарлингтона, бывший старший комиссар?

Шаг, касание, вытянутая рука.

— Тебя бросил собственный отец. Ты просто отброс.

Диккенс напрягся. Отец не бросал его, они общались по телефону буквально вчера. Значит, голос говорил не только с ним.

— Сэм! Не слушай голос!

Шаг. Оступился на кочке. Подъем.

— Ты такой же преступник, Чарли, — звучало в тумане.

Склон закончился, идти стало ровнее.

— Сэм! Сэм!

— У-у, мальчишка обмочился... Ты даже друзей завести не можешь, Сэмми. Так зачем тебе жить?

— Сэм, не слушай голос!

— Отвали! Кто это? Ларри? Решил посмеяться надо мной, да?

— Сэм, я Чарльз. Где ты?

— Какое громкое имя для продажного копа, — протянул голос. — Этого хотела твоя невеста, Чарли? Так ты свято чтишь ее память?

— Сэм, моя фамилия Диккенс, я констебль полиции! Я пришел помочь тебе, слышишь?

— Мне не нужна помощь! Уходите!

— Сэм! Твоя мама волнуется, Сэм! Вернемся домой.

— Да, вернись домой, маменькин сынок, — не унимался туман. — Слабак. Пусть она снова войдет прибраться в твоей комнате, пока ты дрочишь.

Липкий голос засмеялся, эхом отражаясь вокруг.

— Сэм! Ты не один, слышишь? Ты не один, Сэм! Где ты?!

— У-у, Чарли такой герой. Сколько проституток ты закопал, чтобы добыть информацию? Это гнетет тебя, правда? Сколько лет было бы сейчас твоему сыну? Ой, ты не знал, что там был мальчик, прости.

Последний шаг. Рука схватила парня за плечо.

— Ты не один, Сэм.

— Вы страшный человек, констебль, — сухая фраза полоснула по лицу. Сэм отбросил руку, отошел назад. — Голос говорит правду. Не мешайте мне умирать.

— Послушай, — Диккенс перевел дыхание. — Да, я не ангел, но дети… я никогда…

Вина схватила констебля за горло. Сжала холодной хваткой, напоминая, как он шантажировал Ларри.

— Я не вернусь домой, мистер Диккенс. Мне стыдно перед мамой, стыдно перед самим собой, что я такой неудачник!

— Ты обычный школьник, Сэм.

— Мне всего лишь нужен отец! Но он бросил меня! Так зачем мне жить? — еще один шаг, и мальчишки не видно. — У меня в груди вот такая дырка, мистер! Она болит, я больше не выдержу!

— Правильно, Сэмми. Смерть избавит от боли.

— Сэм!

Диккенс шагнул вперед, заметил силуэт и оступился. Нога повисла на долю секунды. Он опустил взгляд — слева чернотой зияла пропасть.

В прошлый раз этой пропасти не было. Как не было желания умереть. Как не было шанса обыграть судьбу.

— Сэм, я мог бы стать тебе отцом. Хочешь?

— Вы не он!

— Но я могу им быть! Я всегда буду рядом, обещаю! Просто дай мне руку!

— Я вам не верю!

— Тогда я прыгну вместе с тобой!

Туман рассмеялся.

— Вам это не нужно, — ответил Сэм. — Уходите, мистер Диккенс! Скажите прессе, что никого не нашли.

Еще один шаг. Рывок. Рука схватила силуэт и с силой бросила на землю.

— Я тебя не оставлю, — проскрежетал констебль, склонившись над парнем. Прижал к земле. — Никогда.

Сэм бессильно заплакал. Констебль повалился рядом, тяжелым дыханием разгоняя туман.

Черная пасть холма беззвучно закрылась.

Автор: Алексей Нагацкий
Другие работы автора в ВК

Мне кажется, что это люди, умеющие принимать облик птиц. Зачем им я понадобился - не знаю, но могу лишь предположить. Когда-то в детстве бабушка отвела меня к каким-то знакомым - то ли знахарям, то ли шептунам - уж не помню. Я тогда страдал от сильного тика и меня заговаривали церковными свечками. Потом на меня повесили амулет.

Я уже давно потерял этот амулет, но есть подозрение, что птицам нужен именно он. Опять же: я понимаю, что звучит это дико, но слежку птиц я заприметил довольно давно.

— Моря пить нельзя, в них слишком много соли. Вода солёная, не напьёшься.

— Но минералка тоже солёная, а если пьёшь её, то пить не хочется.

— Она по-другому солёная.

— Как это — по-другому? Ну чуть больше, чуть меньше, какая разница? Вода любая вода.

— Ты умрёшь, если выпьешь море.

— Но я хочу пить.

— Ты не напьёшься и умрёшь.

— Почему?

— Ты знаешь игру в «камень, ножницы, бумага»?

— А это тут при чём?

— Так знаешь?

— Знаю.

— Вода бьёт жажду, соль бьёт воду, и соль бьёт жажду.

— Почему они дерутся?

— А, то есть то, что бьются камень, ножницы и бумага, тебя не смущает?

— И вообще, у тебя неправильно. К каждому нужно что-то, что его побьёт. Не бывает неуязвимых.

— Ты меня слушаешь вообще?

— Нет, пить хочу.

— Воды нет.

— Если вода бьёт жажду, а соль бьёт воду, то жажда бьёт соль.

— Ага. Так бьёт, что у тебя не горло, а скопление кристаллов.

— Зато красиво.

— Действительно.

Их двое. Маленькие белые точки средь чёрных валунов. Одна повыше, другая поменьше. Ноги их то прилипают, то натыкаются на острые куски мусора. Но они идут молча, почти беззвучно, тонкие, как исписанный мел.

— Может, с этих кристаллов капает вода?

— Нет воды. Нечего пить. Успокойся.

— Как успокоиться? Пить хочу!

— Когда дойдём, попьёшь.

— А куда мы идём?

— К морю.

— А нам далеко идти?

— Да.

Раньше здесь жили чайки. Их серые тучи криком занимали воздух, искали между камней что-то съестное, а теперь только ветер обтёсывает их облезшие тушки. Обтрёпанные перья остовом торчат из липкой земли.

— Пить хочу.

— Чем больше ты говоришь, тем сильнее тебе хочется пить. Так что заткнись и потерпи, а то до воды не доживёшь.

— А ведь раньше у нас дома была вода, и можно было не идти к морю, чтобы его пить. Почему у нас больше нет воды дома?

— Потому что вода бьёт жажду, а жажду бить невыгодно.

— Но ведь, если жажду не бить, она никуда не пропадёт.

— Ты просто привыкнешь. Сначала к жажде, потом к обезвоживанию, а потом…

— А если я рыба?

— В смысле?

— В смысле я не могу жить без воды.

— Ну, есть три варианта. Либо ты отращиваешь лапы и учишься жить без воды, либо ты умираешь.

— А третий?

— А третий — ты идёшь к морю.

— Но ты говоришь, что море пить нельзя.

— А у нас есть выбор?

Зато земля эта страшная не даёт ветру вопящему отбросить двоих прочь. Они идут медленно, слабо, почти не борясь. Сами как пустые остовы, тонкие, почти просвечивающие.

— Пить хочу.

— Я тоже хочу.

— Почему ты не говоришь об этом?

— Я не хочу умереть.

— Умереть? Это как?

— Это страшно.

— Почему это страшно?

— Когда ты умираешь, ты уже не хочешь пить. Ты не хочешь к морю. Ты ничего уже не хочешь. Потому что ничего от тебя не остаётся. Только кости.

— А кости не хотят пить?

— Хотят. Но не могут. Если кости набирают воду, они начинают гнить. Появляется запах. От этого запаха не избавиться, пока кости не исчезнут полностью.

— А если кости не будут пить?

— Тогда они могут сохраниться. Понимаешь? Если остановить жажду внутри себя, можно сохраниться. Или если попасть в правильную среду. Тогда не будет хотеться пить.

— Не будет хотеться пить?

— Да. Твои кости высохнут, и им не будет хотеться пить. Со временем они превратятся в мел.

— Мел такой хрупкий.

— Зато его много.

— Пить хочется.

— Хочется. Но надо идти.

Вдруг что-то блеснуло среди вязкого месива. Два острых маленьких камушка.

— А что это?

— Это — кремень.

— Что такое кремень?

— Это камень, живущий под мелом.

— Он такой твëрдый.

— Да, он твёрдый. Если потереть два кремня друг о друга, можно высечь искру.

— Искру?

— Искра — это капля огня.

— Как у огня может быть капля?

— Ну, если может быть море из огня, то у него есть и капля.

— Море огня? Как это? Там же нет воды!

— Огонь как море — он всегда голоден.

— А зачем нужно море огня?

— Я не знаю.

— Если оно не нужно, значит, его не существует.

— Оно существует, но не всегда. Оно никогда не остаётся на месте и сжирает всё на пути. Его делают люди. Им кажется, что они смогли подчинить огонь. Ему не надо многого, только еды. Он вечно голоден. Он любит разрушать. Из одной капли огня может родиться море. Я никогда не забуду его.

— Но огонь тёплый.

— Он не тёплый. Он горячий. Он может прогнать воду.

— Как?

— Вода становится паром и улетает. Она умеет ждать, но прощать не умеет.

— Поэтому море не любит нас? Поэтому если его выпить, то ты умрёшь?

— Смекаешь.

— Огонь бьёт воду.

— А вода бьёт огонь.

— Как так?

— Потому что нет ничего непобедимого.

— А у меня теперь есть камень. И у тебя есть камень.

— Только пить хочется. Море рядом. Мы рядом.

— А откуда здесь кремень, если рядом море? Разве оно не боится, что его прогонят?

— Море так просто не прогнать.

— Ну и что?

— Говорят, кремень рождается под мелом. Они были практически одним и тем же и зрели на дне древнего моря.

— Стой! Ты же говоришь, что кости, ставшие мелом, не хотели пить! Что они высохли и потому сохранились!

— Они высохли позже.

— Но это значит, что можно хотеть пить и остаться живым!

— Нет.

— Почему? Почему ты мне врёшь?

— Я хочу пить.

— И что? Я хочу знать, почему ты мне врёшь?

— Я хочу сберечь тебя.

— И как ты меня сбережёшь, если врёшь?

— Послушай. Мел и кремень не хотели пить — их поглотило море!

— Поглотило?

— Съело, сожрало, выпило. Полностью!

— Как огонь?

— Как огонь. Как же пить хочется…

— Тебя ноги не держат. Хочешь, отдохнём?

— Боюсь, если остановиться, мы уже не дойдём.

— Но до моря так далеко…

— Далеко… но я чувствую его запах.

— Пахнет солью и солнцем. Помнишь? Так пахло дома, летом. А ещё пахло травой и пылью. И грозой.

— Было хорошо. Пить хочется.

— Пойдём!

— Давай побежим наперегонки?

— Давай!

— Видишь, вон там, далеко, синее пятнышко? Кто прибежит первый, тот и победил.

— Подожди. Если бегаешь, пить хочется только больше!

— Ну и что? Море близко! Прибежишь и попьёшь.

— Ну, хорошо! Я буду хотеть пить так, что выпью его целиком!

— А как же я?

— Ладно, тебе оставлю.

— Ну что, побежали? Раз, два…

— Стой! А что получает победитель?

— Победитель… получает второй кусочек кремня.

— Ура! Ну всё, раз, два, три — вперё-ё-ёд!..

Вдруг небо плюнуло вниз. И ещё, и ещё… Дождь забил бессильно по липкой земле, оставляя маленькие вмятины. Их становилось всё больше и больше… Двое улыбались, хоть капли и жгли кожу. Двое смеялись, звонко и весело. Берег впервые за годы наполнился звуком. В нём родился ритм, почти считалочка:

— Здравствуй, море, это я.

Там, в тебе, моя семья,

Кости белые на дне.

Было вкусно ли тебе?

Здравствуй, море, это я,

Забирай теперь меня.

И живи ты сколько дней,

Не хватило чтоб огней

Всë тебя остановить.

Боже, дай же мне попить.

Всё замолкло. Только дождь и босые пятки глухо отзываются средь всего.

— Ура! — раздалось в тишине. — Получилось! Ну, где мой заслуженный кусочек кремня? Эй? Где ты? Ау?

Тихо шумит море.

—Ты — это море? Казалось, ты больше и страшнее. Но здесь больше нет никого. Сыграем? Камень, ножницы, бумага, раз, два, три…

Море плеснуло без интереса.

— Здравствуй, море, это я. Ты такое красивое, море. Я хочу выпить тебя полностью. Слышишь? Я выпью тебя полностью. Чего ты хочешь? Хочешь жертв и подношений? У меня есть только камень. Твой песок и так бел от костей и блестит от золота. Ты хочешь крови и слёз? Но ты и так красно и солëно. Твоя вода убивает, хотя должна давать жизнь.

Я знаю тебя как никто. Ты хочешь пить. Постоянно. И ничего не может утолить твоей жажды. Я хочу пить. И я выпью тебя целиком за каждого, кто стал песком или обернулся пеной.

Милое море! Пьянящее, дикое, злое и нежное море! Я хочу, чтобы ты было у каждого. Чтобы ты было везде. Я хочу, чтобы ты захватило своею жаждой весь мир! Я хочу, чтобы ты давало жизнь! Ведь живут же водоросли, и рыбы, и киты, и креветки. Ты ведь кормишь чёрных птиц и белых медведей. Накорми и нас, напои — чем мы хуже! Почему ты убегаешь от нас? Мы хотим пить!

Море… Один раз увидев, не забудешь никогда. Один раз услышав, не забудешь никогда. Один раз почуяв, не забудешь никогда. Смертельно нужное, жизненно важное, бесконечно прекрасное…

Потом, когда пришли к этому мрачному берегу, спросили:

— А где море?

Никакой воды не осталось. Только кто-то бродил по костянистому песку.

— Здравствуй, — отозвался молодой голос. — Море — это я.

Автор: Вася Сорокина
Оригинальная публикация ВК

У меня начинает “плыть” голова, как бы кружится, мутится, а я лежала на боку, лицом к стене, собираю все силы и резко поворачиваюсь – никого и ничего, но в комнате полнейшая чернота, не темнота, а именно чернота, обычно в окошко ночью попадает немного света от фонаря, белеют занавески, угадываются смутные очертания мебели, а тут – чернота и в ней что-то есть, чьё-то присутствие. Я села на кровати, подушка за спиной, каааак стала матерится! Громко! А сама думаю, ну не странно в пустом доме, ночью, ору матом.

Выплеснула испуг, немного успокоилась, но чувство, что что-то рядом и ждёт, осталось. Решила сменить тактику, да и словарный запас кончился, начала читать молитвы. Читала минут двадцать, может полчаса, и тут обратила внимание, что опять проглядывают очертания окна, немного белеют занавески, и, главное, то ощущение чужого присутствия ушло. Сползла вниз по подушке, прикрыла глаза, но ушки на макушке! Прислушивалась, вроде всё спокойно, и уснула.

Утром же, как проснулась, – сразу к дверям, и крючок, который последний закрывала, в основную жилую часть – открыт! Да не просто открыт, а приподнят над петелькой и в этом положении и оставлен. Потом, я уже уехала, соседи сидели на лавочке рядом с домом днём и слышали тяжёлые шаги в доме, ещё поудивлялись, кто там ходит, дом закрыт, замок висит, а шаги слышны.

Сейчас могут умники говорить про сонный паралич, так вот – нифига! Я проснулась от того, что кровать подпрыгивала, и больше не засыпала, во всяком случае пока эта хрень не закончилась.