GlutenfreeGisell

Расстояние протянутой руки. Часть 1

Расстояние протянутой руки. Часть 2

Глава 3.

Из комнаты, где я пряталась на полу между стеной и диваном, просматривалась входная дверь. Если придут оттуда, я должна их видеть.

Кошка взобралась на подоконник и смотрела на улицу. Она явно что-то чуяла. Я позвала ее к себе, но она не среагировала.

Расползаясь по домам, сумерки уступали место тьме. В этот переходный час, когда граница дня и ночи гасла, я слышала дыхание пятиэтажки: где-то хлопали двери и двигались стулья, лилась вода, гремела посуда, стучал по мясу молоток, работала кофемашина — надо же, я думала, что в этом районе только у меня есть такой аппарат, — настойчиво бубнил телевизор, ему в унисон хамил мужской голос…

Я застыла между звуками панельного дома и ощущением иррациональности происходящего. По полу и стенам растекался свет уличного фонаря, попадая на мое окаменевшее тело, на вытянутые ноги в шерстяных носках, на руку, сжимающую телефон. Вот свет заволновался и очертил плотную тень, которая надвигалась, словно грозовая туча на небе, ворующая солнце.

Я скосила глаза на балкон.

Темная фигура, напоминающая человеческую, поднялась до уровня моего окна, остановилась и протянула руки. Каким-то образом она дотянулась до него, и я услышала звук, похожий на тот, когда водят по стеклу мокрыми пальцами.

По коже поползли мурашки.

Кошка на подоконнике залегла в засаду и навострила уши.

Балконная дверь, несколько раз всхлипнув, осторожно открылась.

Из появившейся щели выполз плотный, серый туман. На небольшой высоте от пола он двинулся в глубь комнаты и завис у телевизионной тумбы, словно задумался о том, что бы посмотреть по телевизору, но вдруг резко выбросил множество нитей-щупалец, которые мгновенно распахнули дверцы моего шкафа и полезли внутрь мебели, попискивая и скребя по дереву, как будто на полках орудовало крысиное семейство.

Я зажала рот рукой, чтобы не заорать, — закрыть глаза и ничего не видеть я не могла. Больше всего хотелось убежать из квартиры и оказаться подальше от этого места, — в другом городе или в другом мире.

…Я бегу домой. Мне страшно. Я бегу изо всех сил, задыхаясь под горячим солнцем, обжигаясь о раскаленный камень под босыми ногами и крошки белого песка, но ещё страшнее оглянуться и увидеть то, что я только что видела в доме Леонор, нашей соседки, с которой мама иногда ходит на рынок за маслом и лепешками; Леонор, такой красивой, что мужчины в деревне оборачиваются и цокают языками, а она лишь скалит свои жемчужные зубы, не удостаивая их даже взглядом.

«Не привязывайся к мужчинам, они не стоят твоего мизинца!» — учит меня Леонор, когда мы гуляем по каменистому берегу. Я смотрю на холодный океан — он дышит, он слышит нас и отвечает знаками из белой пены на темной воде. «Смотри, Сильвиа, что он говорит — будь как птица и ничего не бойся!»

Леонор смеётся, подобрав концы юбки и заткнув их под кожаный пояс. Я вижу ее босые ноги, загорелые, стройные. Как видят и те, что наблюдают за нами, спрятавшись на берегу за большим зеленым камнем.

«Ты умная и сильная, Сильвиа. Ты все можешь. Мужчины ветрены как морской бриз, они лживы как птицы на закате, им нужно лишь твоё тело», — я слушаю молча и ничего не понимаю, но знаю, что когда-нибудь мне пригодятся ее слова. Сейчас мне только пять, но я верю Леонор, я ее боготворю.

То, что я увидела, прокравшись к ней в дом и захотев в шутку напугать — ведь она так заразительно смеётся! — мне не забыть. Я шла по дорожке босиком, оставив у калитки свои мокасины, стараясь не наступать на большие камешки, чтобы не вскрикнуть и не обнаружить себя раньше времени. Я открыла дверь и как мышка, тихо-тихо пробралась в комнату, где топилась печь.

Пахло чем-то горьким. У меня засвербело в носу и захотелось чихнуть, но я сдержалась. Леонор, склонясь у большого кипящего чана, что-то готовила.

Я решила, что самое время ущипнуть ее за ногу, чтобы она как следует испугалась, а потом подхватила меня и, смеясь, расцеловала в обе щеки. Но подойдя к ней слишком близко, не удержалась и чихнула.

Леонор вздрогнула, выронив окровавленный нож.

И обернулась.

Я подумала, что она зачем-то надела маску дьявола, что носят по улицам на празднике в День всех святых, но длинный нос маски стал уменьшаться на моих глазах, а лицо — разглаживаться и светлеть, и даже крючковатые пальцы на ее руках выпрямились, превратившись в человеческие.

Через пару секунд на меня смотрела привычная Леонор, только глаза у неё были испуганными. «Не бойся, милая, я тебе все объясню…»

«Мамочка, мамочка! — я влетела домой и прижалась к маминой груди. — Она злая! Она дурная! Страшная! Ведьма!»

За полчаса половина деревни стояла у дома Леонор. Она не стала прятаться и сама вышла на улицу.

Закат раскрасил небо над желтыми стенами деревни в красно-оранжевый. Птицы пели как в последний раз.

«Казнить! В огонь! Сжечь ведьму!» — шумели жители с факелами в руках.

Надо мной склонился священник. По его молодому, усталому лицу с небольшой бородкой стекал пот.

«Дитя мое, — обратился он ко мне, глядя на мою маму, стоявшую рядом. — Не плачь и не бойся. Сейчас ты должна быть честной перед самим Господом. Должна понимать, что от твоих слов зависит жизнь этой женщины. Скажи нам еще раз: ты уверена, что видела у Леонор лицо… Ведьмы?»

Его глаза умоляли сказать «нет».

Холод сковал меня. Страх сжимал горло.

Люди молча ждали моего ответа. В отблесках огня их лица напоминали маски смерти.

«Да, я видела лицо ведьмы», — ответила я священнику и потеряла сознание.

…Я открыла глаза. Неужели, уснула? Посмотрев на часы, поняла что прошло не больше минуты.

Кошка рычала, стоя на подоконнике, а потом спрыгнув, кинулась на пришельца, выпустив когти.

Силуэт за окном дернулся, послышался тихий треск, словно коротнула проводка. Щупальца заискрились и отползли к балконной двери, свернувшись в темный клубок.

Кошка выгибала спину и шипела, а запах паленой шерсти с горелой проводкой распространялся по квартире.

Тень за окном завибрировала и начала перетекать в комнату, увеличивая объем клубка. Пульсируя, он стал выстраиваться в фигуру. Когда фигура обзавелась руками и ногами, а голова обрела человеческую форму, раздался входной звонок.

Меня смыло в коридор. За секунду я открыла замок, а на второй оказалась за дверью, повиснув на Димке.

— Чтоб тебя, Сергевна! Чуть не обделался от страха.

Рассмотрев меня, Димка отметил, что я отплясываю чечетку на холодной подъездной плитке:

— Тише, ты, нашла дискотеку… Ещё и в пижаме. Пошли-ка в квартиру. Нет? Тогда хоть накинь…

Он снял куртку и укрыл мои плечи, замечая наконец волосы ниже талии.

— Когда ты успела? — удивился Димка. — Всю зарплату угрохала? Не, ничего так, мне нравится… Не кажется, что с длиной чутка перебрала?

Пока я рассказывала, что у меня произошло, ориентируясь на выражение Димкиного лица, чтобы он не сразу вызывал психушку, понемногу пришла в себя. Про отросшие волосы он так ничего и не понял, но нахмурился на словах «двое из автобуса у подъезда», а на фразе «вылезли щупальца и за секунду перевернули весь шкаф», сказал «стой здесь» и, открыв дверь, вошел в квартиру.

Где-то через минуту Димка впустил меня в дом: «В квартире никого, только горелым пахнет, и балкон нараспашку, объясни, зачем ты вызвала меня, а не пожарных — я бы досмотрел Формулу...»

Меня еще потряхивало. Кошка, как ни в чем не бывало, умывалась, лёжа напротив телевизора, который мигал и шипел, пока Димка, расположившись на моем диване, настраивал спортивный канал:

— Формула. Гран-при мексиканский. Сергевна, садись рядом. Или нет, подожди, — остановил меня коллега. — У тебя пиво есть? А что есть? Не-е, кефир сама пей... Неси тогда кофе. Покрепче, пожалуйста, — вздохнул он и увеличил звук телевизора.

Рёв моторов вернул меня в реальность, и я пошла варить кофе.

(Продолжение следует)

«Безглютеновая Жизель», 01.11.2022 г.

Расстояние протянутой руки. Часть 1

Часть 2.

— Знаешь, в Израиле можно просто стоять на остановке, а кто-нибудь рядом взорвет бомбу, и тебе хана. — Димкины щеки смешно надувались, пока челюсти перемалывали шаурму.

После моего рассказа про вчерашнее «приключение» в автобусе, коллега пытался развлечь меня беседой и не остаться голодным.

— Варвáрка Сергевна, кушай, плиз, времени нет.

Новенький сотрудник так быстро освоился в офисе, что казалось, работал у нас всегда. Мы обедаем первый раз вместе, а я уже рассказываю ему о том, что меня заботит.

До конца перерыва десять минут, моя порция шаурмы с сыром осталась нетронутой. Лет пять назад я решила бы, что бабочки в животе означают только одно — я влюбилась и поэтому не хочу есть.

— На диете что ли? С ума посходили — я тебе как мужик говорю, ваши лишние в кавычках килограммы никто не видит. С собой забери, нам сегодня до восьми куковать: Куликов новую стратегию внедряет, в офис не раньше шести вернется, попросил задержаться.

— Дим, а если бы к тебе в сумку... Что бы ты сделал?

— Я? — серо-голубые глаза коллеги округлились. — В морду дал. Но твоя реакция правильная, не переживай. Человек пугается всего непонятного, именно так работает защитный механизм психики...

Димка перегнулся через стол, и в мою сумку нырнула заботливо завернутая в салфетки шаурма. — Вставай, Сергевна, трудиться пора.

— С ума сошёл? Там же косметика!

Я выхватила из кожаных недр масляный куль, оценивая потери: вперемешку с тушью и блесками для губ, ключами и другими нужностями, лежал инородный предмет.

Коленки задрожали, я снова почувствовала себя в автобусе.

Димка, увидев мою реакцию, даже побледнел.

— Вроде хорошо завернул…

Я молча показала раскрытую сумку:

— Это не мое.

Посреди косметики лежал гребешок для волос, деревянный, с редкими зубьями, — такие продают на ярмарках выходного дня «умельцы резьбы по дереву».

Димка непонимающе выдохнул:

— Может, купила и забыла?

Но оценив мою короткую стрижку, не стал настаивать, и быстренько выудив гребень из сумки, спрятал его в кармане своей толстовки:

— Потом выброшу. Пойдем уже в офис.

Весь день я думала о находке. Кто мог подбросить? Неужели, воришка? Я то считала, что ему был нужен мой кошелёк.

Или это совпадение, и мне его подложил кто-то другой?

Я даже подошла к Димке и попросила вернуть гребешок, желая получше его рассмотреть, но Димка, увидев мое выражение лица, отшутился:

— У тебя зрачки горят как у волчицы. Нет уж, обойдёшься. Волосы отрасти, потом получишь.

Домой я действительно приехала поздно.

Кошка, встретив меня у дверей и понюхав воздух, который я принесла с улицы, убежала под диван.

Утром я проснулась от того, что Кошка по традиции лучших интернет-мемов, сидит рядом и смотрит на меня с непередаваемым выражением тоски. Оказалось, что будильник сработал полчаса назад. Вскочив с кровати, я быстро почистила зубы и, одевшись, выбежала на улицу.

Пока ехала, пыталась восстановить сегодняшний сон. Помню, что каким-то образом перемещалась по воздуху, разглядывая сверху дома и дороги. Город был южным, одноэтажным, черепичные крыши отливали красно-оранжевым, а фонари слепили глаза. Мне казалось, я слышала шум волн. Может, это шумел океан. Была ещё песня под музыку гитары, и голос — волнующий, низкий, женский голос…

— Так о чем пели-то? — Димка жевал, пытаясь представить, что же мне приснилось.

— Откуда я знаю. Язык фоном шел, то ли португальский, то ли бразильский. Шум волн... Главное, я запомнила ощущение полёта. Как-будто на лифте катаешься, только горизонтальном. Мне в детстве говорили, если летаешь во сне, значит растёшь. Я давно во сне не летала. А ты?

Димкино лицо выражало мучение. Все-таки мужчины устроены по-другому. Казалось бы, что я такого сказала, а представить горизонтальный лифт ему сложно. Морщит лоб и жалостливо смотрит.

Мне вдруг стало жарко. И голова чесалась с самого утра. Я извинилась перед коллегой и ушла в дамскую комнату.

Умывшись холодной водой, пока никого не было в туалете, решила проверить волосы на предмет аллергии.

Кожа головы между волосками действительно был розовой. Ну что же, пришло время сменить шампунь. И подстричься не мешает, обросла, никакой формы.

Вернувшись, я застала Димку в задумчивости и предложила подняться в офис.

— Варвáрка Сергевна, я начинаю к тебе привыкать, — шепнул он в лифте, после чего уже я находилась в задумчивом состоянии до конца рабочего дня.

Следующим утром меня снова разбудила Кошка.

— Ты чего не спишь, — спросила я домашнего зверя, взглянув на часы — до будильника оставалось минут сорок.

Кошка повела носом, хотела мяукнуть, но передумала. Решив, что у нее закончился корм, я, полусонная, прошлепала в кухню и застучала дверцами шкафчиков.

— Красотка моя, я тебе витаминок положила, — позвала я Кошку и скрылась в ванной.

Включив свет над раковиной с зеркалом, вскрикнула.

На меня смотрело мое отражение, но в черном парике — волосы, вьющиеся и густые, доставали до плеч и щекотали шею.

Я захотела снять парик, но не смогла — волосы оказались собственными.

Бабочки в животе ожили. Колени задрожали.

Я попробовала взять себя в руки и успокоиться — скорее всего это сон, очередной кошмар. Ведь приснилось мне как-то, что выпали все зубы? Теперь волосы во сне выросли…

Скоро сработает будильник, и я проснусь.

С закрытыми глазами, на ощупь, дошла до комнаты и легла в постель, накрывшись с головой одеялом.

Пролежав минут пять, поняла, что все-таки не сплю, и будильник мне не поможет.

Пролетев мимо ванной, я вернулась в кухню и сварила крепкий кофе. После первого же глотка меня вырвало, — видимо мой желудок на нервной почве отказывался от еды.

Зато рассмотрев второй раз свое отражение, осталась довольна прической — разве кого-нибудь портят шикарные волосы? Вот только, что скажут в офисе.

На работу я пришла в капюшоне, связав шевелюру резинкой и придумав легенду «отключили воду, голова грязная». Просидев весь день на своём месте и отказав Димке в обеденном свидании, ровно в восемнадцать ноль-ноль выбежала из офиса.

Кошка меня даже не встретила.

За день волосы отросли еще сантиметров на десять. Значит утром они будут до талии.

Из открытой форточки потянуло жареной картошкой. Потом чем-то химическим, горьким: выглянув в окно, я увидела машину для перевозки товаров, которую разгружали несколько человек.

Домашнюю тишину нарушили голоса — один детский: «Не буду одеать итузы, они каюцие!», другой мужской: «Мама велела, не будь врединой».

До тошноты запахло бензином: грузовик во дворе завёлся и не уезжал.

А потом я увидела эту парочку, седую цыганку с молодым парнем. Они стояли на детской площадке прямо перед моим подъездом и вглядывались в окна.

Отскочив в глубину комнаты, я была уверена, что они меня заметили. Я побежала за телефоном — только бы Димка был на связи.

(Продолжение следует)

«Безглютеновая Жизель», 28.09.2022

Сначала из квартиры пропала Кошка.

Утром она не пришла в кухню за завтраком, а вернувшись вечером с работы, я обнаружила, что ее нигде нет. После безуспешных поисков по любимым кошкиным углам, я решила, что скорее всего не заметила, когда та выскочила в приоткрытое окно на балконе, — я жила на втором этаже.

Пожалела, что не успела придумать ей имя. Прошел год с того времени, когда на пороге зимы под поваленным деревом я нашла дрожащего от холода заморыша и принесла к себе в малогабаритную двушку, доставшуюся в наследство от бездетной тетки. Я решила, что это добрый знак, вместе будет веселее, — в только что отремонтированной квартире мне было неуютно.

И дело не в том, что двумя этажами выше во время бытовой ссоры убили молодую женщину, — я не очень переживала по этому поводу, потому что ни с кем не успела познакомиться. Подумала «какой ужас», ну и все.

Потом подслушала, как старшая по подъезду говорила соседке, когда они выгуливали собак перед домом, что никто не пришёл на помощь, не вызвал полицию, как же так получилось? Неужели не слышали криков?

Да у нас хоть каждый день убивай, никто не пошевелится, вон, собаки и те не лаяли, ответила ей соседка.

Когда я впервые подумала о смерти? Мне двадцать пять, я здорова, привлекательна — ждать неприятностей вроде бы неоткуда. Работа, дом, встречи с подругами. Период «серьезных отношений» успел закончиться «ничем», но с неофициальным мужем мы расстались почти друзьями, я даже не рефлексировала по этому поводу, тем более мне было чем заняться, — теткина квартира требовала капитального ремонта.

Может быть все началось в тот день, когда в автобусе ко мне подсел неприятный молодой человек? Сначала я не поняла, в чем его «странность», но обратила внимание на забинтованную руку на перевязи вокруг шеи и черную потрепанную кожанку.

Он сидел у прохода, справа от меня, а я смотрела в окно автобуса на мокрый дождливый проспект, пожелтевшие деревья вдоль дороги, серые дома под серым небом, и иногда заглядывала в глянцевый журнал, раскрытый поверх сумки у меня на коленях.

Вскоре я почувствовала движение с правой стороны тела. Осторожное, почти незаметное. Я замерла и не могла пошевелиться — меня охватило необъяснимое чувство: как-то летом я ехала в метро, а пассажир на сиденье рядом, вполне симпатичный молодой человек, решил тайком погладить мое бедро. Достаточно было выразительно посмотреть на его профиль, чтобы он испугался и выскочил на остановке.

Идея приставать к девушкам осенью, когда те закутаны в три слоя одежды, да еще в неполном автобусе, показалась сомнительной. Я решила, что у меня развивается паранойя в общественном транспорте, тем более рука молодого человека была в гипсе. Я попробовала сосредоточиться на журнальной истории одного известного диктора, но строчки прыгали, а сердце беспокоилось. Посмотрев в окно на отражение автобусных внутренностей, отметила, что голова соседа в бейсболке повернута в противоположную от меня сторону, и снова уткнулась в журнал.

Но предчувствие плохого не оставляло. Чтобы успокоиться, я стала перелистывать страницу за страницей, не очень разбирая, что вижу.

Не прошло и минуты, я снова почувствовала знакомое шевеление. Скосив глаза, увидела, что в мою расстегнутую сумку под прикрытием забинтованной руки, медленно, буквально по миллиметру, пробираются пальцы пассажира справа.

Сердце забилось, я вскочила с места. Так резко, что попутчик не успел среагировать, и его красноватые обветренные пальцы правой руки так и остались торчать из-под перебинтованной левой.

Воришка, бандит, он хотел меня обокрасть! Среди бела дня, в автобусе!

Мысли в голове путались, я пробиралась к выходу, чувствуя дрожь в коленях, мне захотелось выйти на ближайшей остановке, но вовремя заметив, что воришка тоже направился к выходу, только к другим дверям, я передумала.

Удивительным было то, как вор, прекрасно понимая, что я все про него знаю, держался расслабленно и спокойно в то время, когда его жертве было до тошноты стыдно и противно.

Я спрашивала себя, почему это произошло со мной? В автобусе человек двадцать, почему он подсел именно ко мне?

Получив букет характеристик от толкающихся мимо пассажиров, вцепившись в поручень и не в силах оторвать взгляд от несостоявшегося мошенника, не обращающего на меня ни малейшего внимания, я осталась в автобусе.

Как только воришка вышел на остановке, к нему подошла женщина непонятного возраста, худая, смуглая и поцеловала его в губы, обняв за шею как близкого человека. Женщина была в чем-то длинном и темном. Яркий цветастый платок банданой закрывал лоб, а его концы длинной бахромой перемешивались с распущенными волосами цвета «соли с перцем».

Парень, кивнув в мою сторону, стал ей что-то рассказывать. Женщина, похожая на цыганку, разглядела меня за стеклом, и когда двери закрывались, крикнула что-то злое и резкое на непонятном языке. Ее рот искривился, я заметила золотые зубы. Она плюнула вслед отъезжающему автобусу и погрозила мне какой-то палкой, кажется это была трость.

Цыганка с тростью на улицах столицы — явление живописное. Пассажиры автобуса, все как один, смотрели на меня с осуждением. В их глазах читались брезгливость и равнодушный интерес.

Меня вдруг стало знобить. Я опустилась на сиденье, размышляя о том, что же могла прокричать мне эта чертова цыганка, наверняка не пожелала хорошего вечера, а может еще и прокляла.

Всю оставшуюся дорогу я провела в тумане, не помню, как добралась до дома. Войдя в квартиру и пять раз проверив, закрыт ли замок, ушла в душ. Простояв полчаса под горячей водой, немного успокоилась.

В тот вечер Кошка меня не тревожила. Сейчас я думаю, что она что-то почувствовала и держалась от меня подальше.

Ближе к ночи мне позвонил коллега. Я забыла, что должна была скинуть ему отчет. Он любезно перенёс дедлайн на утро — коллега новенький, симпатичный, надо познакомится с ним поближе.

Наметив себе планы на завтра, я уснула.

А через неделю пропала Кошка.

(Продолжение следует)

«Безглютеновая Жизель», 27.09.2022

Ханну разбудил шум за окном. Отлепив тяжелое тело от пуховой подушки, она села на кровати и свесила недостающие до пола ноги.

До рассвета ещё далеко, в такое время только зверь на охоте, да ворон в полете, зевала Ханна, выпутываясь из остатков сна и прибирая длинные волосы в свободную косу.

Дом её стоял на пригорке в конце деревни, спрятавшись за клочком хвойного леса. Мимо никто не ездил, дорога заканчивалась задолго. Гостей Ханна не привечала, да и сама не любила чужие пороги зря обивать. Иногда прибегали к ней местные за мазью от ран или укусов, да за чаем разнотравным. Шапки, носки вязаные покупали из рукоделия, — нужные вещи в холодную пору, в город за таким далеко.

К возне у дома добавился громкий стук по стеклу.

В оконной раме, сквозь аккуратный ряд подвешенных на верёвке пучков трав, на холсте ночного леса проступило белое пятно.

— Баба Ханна! Баба Ханна!

Пятно билось мотыльком, широко разевая рот и издавая глухой, расползающийся звук.

— Откро-о-й! Я это, Нинк-а-а!

Ханна вздохнула: снова что у Нинки стряслось. То дитё заболеет, то грибами потравятся.

Натянув широкое платье поверх ночной сорочки, влезла босыми ногами в валенки и заковыляла по утоптанному земляному полу.

Гостья рвалась в дом, колотила по двери.

Ханна открыла, впуская вместе с Нинкой ночную прохладу уходящего лета.

— Ванька мой повесился, баба Ханна!

Несколько секунд Ханна смотрела на молодую женщину, мокрую от слез и холодной росы, потом обняла за плечи и повела в дом. Усадив на деревянную скамью, накрыла одеялом, сходила в сени за водой и осталась рядом.

— Я сразу дотумкала, что Ванька худое сотворил, — глотнув воды, затряслась Нинка. — Ночью проснулась — нет его в постели. Я на двор, гляжу — свет в бане! С чего он ночью в баню полез? Кинулась туда, а он висит! — Нинка замотала головой, и с влажных волос слетел запах полыни. — Петлю на балку перекинул и кончился. Я удавку перерезала, сразу к тебе.

— Зачем ко мне? Я не полиция, не скорая, — выглянула в окно Ханна — не увязался ли кто?

— А куда? — перестала колотиться Нинка. — Только ты помочь можешь.

— Чем же я… — начала Ханна, но Нинка остановила её, больно схватив за руку.

— Ты корову мою весной у смерти забирала?

Ханна отстранилась:

— Ничего я не забирала... Корова дышала ещё, я её травами, вот она и отошла. Скотина, знаешь, какая живучая.

Нинка, покрывшись зелёными пятнами под тусклым светом одинокой лампочки, зашипела:

— Ты эти сказочки для городских побереги. Сама потом говорила, продавай Бурёнку, долго не протянет.

— Говорила, — опустила глаза Ханна. — Корова хворая была, а ты плакала, что на новую денег нет.

— Пятерых детей кормить легко, думаешь?! Ванька шофёром одни слёзы в дом приносит. — Нинка икнула. — Приноси-и-л!

Ханна закрыла лицо крупными ладонями. Горе-то какое!

Молодая женщина обтерла влажные щеки одеялом и кинулась к Ханне в ноги:

— Ханночка, помоги! Что хочешь для тебя сделаю!

— Чем же я помогу? — Ханна изменилась, посерела.

— А ты подними Ваньку моего, как Бурёнку тогда. Не отдавай земле, пусть еще походит!

— Что ты, девка, ополоумела? — замахала руками Ханна. – Или черти крутят?

— А хоть и черти! — Нинкины глаза горели недобрым. — Не поможешь, я всем в деревне про корову расскажу. И что раны на креме твоём, как на кошке, заживают, и что странная ты: не жрешь ничего, корочки хлеба в хате не найти. Ни огорода у тебя, ни огурчика на грядке! И что баранов тебе живыми привозят, и курей... Так это... Может, ты их кровь пьёшь?

— Не могу я хлеб, только мясо могу, — лепетала Ханна, — аллергия у меня...

Нинка захлебнулась:

— Аллергия? А почему ни один комар у тебя дома не пищит? И птицы двор облетают?

Ханна отшатнулась. Из полуоткрытого рта вытекла слюна, зрачки остановились и почернели.

Нинка наступала:

— Думаешь, я не знаю, кто ты?

И отогнав страх перед Ханной, выплюнула:

— Ведьма ты проклятая, вот кто!

Ханна охнула и сползла с деревянной скамьи, плюхнувшись утробным телом на земляной пол.

Старые часы с кукушкой похрустели, покапризничали и пробили три ночи. Воздух в доме затвердел, дышать стало невозможно, да и не нужно — всё как-будто умерло.

Ханна зашевелилась.

— Что ты от меня хочешь? — устало спросила она Нинку.

— Подними Ваню моего, Ханночка, только на недельку оживи! Дом ведь на него писан, а мы с ним не женаты. Нам бы зарегистрироваться, тогда моя правда в наследстве будет. А то золовки меж собой дом раздерут, детей на улицу выкинут!

— И ты с мертвяком вод венец пойдёшь? — покачала головой Ханна, не глядя на Нинку.

— Зачем под венец? Я в ЗАГС пойду. Распишемся, а потом схороню его как положено.

— Люди что скажут, когда помрёт скоро? Шуметь начнут. В деревне живёшь, забыла?

— Закон на моей стороне будет, пускай треплют!

Ханна закрыла глаза, подумала.

Не надо было тогда Нинке открываться. Жалко её, дуру, стало, детей полный дом, куда им без коровы? А теперь или бежать с насиженного места, или...

— В последний раз помогу, — тяжело поднимаясь с пола, отрезала Ханна. Тело ее заходило, задвигалось под платьем.

Нинка затихла, глядя на женщину: не старая ещё, и лицо манкое, будто на чужой земле мешано, а ноги коромыслом и живот бочонком раздутый.

А ей то что? Она сюда не за красотой пришла.

— Ты вот что, — заторопилась вдруг Ханна, толкая Нинку к выходу. — Домой иди, я перед рассветом нитки заговоренные принесу. Его только на рассвете можно к тебе привязать. Если пропустим, не смогу ничего... Жди в бане, мне ещё готовиться надо.

Нинка закивала, кусая в кровь губы.

— И ещё, — на пороге шептала ей Ханна, — пусть Ванька в бане остаётся. Не надо, чтобы по дому ходил. И детей к нему не пускай. Всем скажешь, что заболел. Времени тебе — неделю на всё, дольше не смогу.

— Хорошо, Ханночка, всё сделаю. Как скажешь, сделаю…

Проводив Нинку, Ханна заперла дверь на засов. Сходила в чулан, достала старую прялку, мешок шерсти и понесла все в комнату. Плотно занавесила единственное окно в доме, настроила колесо у прялки, приладилась. Потом сбросила с себя верхнюю одежду, ночную рубашку и начала разматывать объёмный живот, перевязанный длинной полосой ткани.

Высвободила вторую пару рук, потом третью.

Тонкие съежившиеся без надобности, растущие из живота руки несмело зашевелились и ожили.

Ханна села на скамейку, еще мокрую Нинкиным следом, и взялась за дело. Вертя колесо одними руками, пропускала грубую шерстяную нить через другие, обильно смазывая её тягучей серой слюной, бьющей из-под языка вместе с болью, привычно пронизывающей грудину и низ живота.

На Ваньку Нинкиного шерсти, как на корову уйдёт, первый здоровяк на деревне. Руки-ноги, шею и вокруг живота обмотать придётся, да не по одному разу. Успеть бы, рассвет скоро. Вон птицы как в лесу надрываются.

Ханна бойко шевелила конечностями, колесо вертелось. Нить шла крепкая, толстая. Она вздыхала, за что ей такое наказание? За то, что самая первая женщина в их роду не смогла гордыню свою усмирить и богам дорогу перешла? Где теперь этих богов искать, а род до сих пор по свету мается, и нет этому конца, пока земля стоит.

Закончив работу, Ханна скрутила готовую нить в клубок и встала из-за прялки. Замотав живот, оделась тепло и сложила всё что понадобится в холщовую сумку. Еще бутылку захватила со спиртом для Ваньки, — чтоб не буянил, когда очнётся, — и вышла в ночь.

Город без окон - 1. (Часть 1, 2)
Город без окон

Город без окон - 2. (Часть 3)
Город без окон - 2. (Часть 3)

Город без окон - 3. (Часть 4)
Город без окон - 3. (Часть 4)

Город без окон - 4. (Часть 5)
Город без окон - 4. (часть - 5, начало финала)


Часть 6.


Я почувствовала, когда явились близняшки.

«Раз, два, три, четыре, пять!
В прятки мы идём играть»

Днем все выглядело подготовкой к игре, но находясь в тесноте и темноте, и надеясь только на чудо, до меня начало доходить, во что же я вляпалась.

«Якало, Тыкало,
Мыкало, Выкало…»

Сон мгновенно исчез.
Только бы Старшая не подвела.

«…Ктокало, Звало,
Кудакало, мычало —
Тебе жмуриться выпало!»

Волосы на голове зашевелились, стало трудно дышать.

«А почему снова я? — Потому что ты дура! — Я не буду жмуриться! — Заткнииииись!»

Визг был таким громким, что у меня заложило уши, несмотря на то, что я находилась в закрытом помещении и под колпаком из картона и тряпок.
Я услышала, как Старшая включила проектор, и он тихо и равномерно затарахтел.

«Что это? — Свет. В кинотеатре. — Свет? — Ты что, ослепла? — Откуда у нас свет? — Я не знаю. — Окуда? — Кудахчешь курицей, дура набитая. — Звуки слышишь? Мне кажется я знаю, кто говорит.. — Сама слышу, не глухая. Это он говорит. — Не может быть, мы же… — Заткниииииись!»

Снова визг, раздирающий, разрывающий все внутри. У меня даже заболели ребра.
Я открыла глаза.

Судя по озвучке, проектор показывал первые дни после рождения близнецов. Я слышала голос Синельникова, который держал в руках фотографию жены и обещал, что девочки вырастут достойными членами общества…

Если я правильно рассчитала, близняшки уже должны были оказаться в кинозале.
Я снова закрыла глаза, чтобы на фоне жужжания проектора и пробивающегося сквозь него голоса Синельникова подслушать, о чем они будут говорить, — после кадров с самим Синельниковым, который с театральным придыханием клялся в верности жене и дочкам, появятся другие: два пухлых грудничка, сидящие в одинаковых стульчиках перед одинаковыми тарелками, болтают ножками и жуют своё первое яблочное пюре. На их еще лысых головенках колышутся огромные пышные банты, которые от постоянного подпрыгивания в стульчиках, потихоньку сползают…

Я прикрыла глаза.

«Аааааааа! — показалось, что жуткий вопль родился сразу в моей голове. — Хитрааааяяяяя!»

Меня заколотило. Еще немного, и они заметят, что осьминог о двух головах качается, — тогда останется надеяться только на воздушные шарики в эксклюзивных париках из натуральных седых волос, которые в свете проектора до жути напоминают блондинистые волосы близняшек.

Я хорошо представляла себе, как мое пугало для привидений, выставленное в середине сцены перед экраном кинозала, бросается в глаза девочкам, раздражая и подбешивая их. На желтые лица-шарики падают кадры совместного детского прошлого близнецов, ведь старый проектор, транслирующий историю счастливой семьи, наверняка знал девочек ещё не искушенными величием своего предназначения…

Я закрыла глаза.

«Она умная, смотри что придумала… — Не умнее нас с тобой. Все-равно найдем. — А если не найдём? — Мы хоть раз проигрывали? — Нет, но когда-нибудь… — Дура! Пошли отсюда! Она специально фильм включила, чтобы мы слезы пустили и на себя в детстве глазели, тогда найти ее не успеем. — Она наверное в рубке… — Вот ты глупая! Если она там прячется, зачем дверь оставила открытой? — Посмотри, ты на меня ведро с песком высыпаешь... Помнишь? В парке, летом? — Ты решила в детство вернуться? — Я тогда плакала, потому что глаза болели, а папа песенку спел... — Я пошла искать. — Подожди меня!»

Я открыла глаза.
Фильма хватит часа на три, если пленка не рассыпется. Старшая сестра пообещала, что в случае ЧП, она легко поменяет ее на другую, потому что делала это много раз, когда жила вместе с близняшками.

Я чувствовала, как девочки носятся по городку и осматривают комнату за комнатой, заглядывая во все углы и шкафы, проверяют лестницы и переходы, переругиваясь и подначивая друг друга с таким удовольствием, что становилось страшно ещё и от этого.

Даже когда они перешептывались, я их слышала. Один раз они стали спорить, кому достанется мое имя. Одна настаивала, что имя должно принадлежать только ей, потому что оно ей нравится, и в ее коллекции меньше имён, чем у сестры; сестра ей отвечала, что в прошлый раз ей досталось имя мальчика, а оно ей совсем не подходит, и она очень хотела бы поменять его на мое…

Сколько прошло времени — не знаю. Я то проваливалась в забытьё, то выныривала из темноты, вслушиваясь в голоса на пленке: вот одна из близняшек читает стих на немецком и немного шепелявит, но читает бойко, с выражением. Вторая декламирует Пушкина — «У лукоморья дуб зелёный…» В конце все шумно хлопают в ладоши и радуются талантам детей.

Значит, праздник какой-то, наверняка День рождения. Поздравляют Синельникова с успехами в работе и с замечательными дочками, которым исполнилось на двоих восемь лет, а так как восьмерка это знак бесконечности, то счастливому отцу желают не останавливаться на достигнутом…

«Она в доме у старух сидит! — Нет, она здесь, ей без имени не выбраться... — Где же она? — Ищиииииии!»

Снова слышны голоса на плёнке: семейство где-то в городе, редкие автомобильные гудки, шумно, будто снимали в людном месте. Кафе, наверное. Мороженое закатывают, спорят — шоколадное или пломбир.

«Давай посмотрим немножко… Помнишь, лимонад тогда пили, а тебе щекотно во рту было? — Ты забыла, чем мы занимаемся? — А! Ты здесь нос очень смешно морщишь. Мы же никогда больше не увидим… — Почему ты такая дура? Оставайся, я сама ее найду! — Нет, я с тобой…»

Будучи совершенно без сил, я прикрыла глаза, думая, что уже ничего не боюсь, просто хочу выбраться и задушить девочек своими же собственными руками.

«А если не найдем, что с нами станет? — Ну ты и дура! Она выиграет. — Что тогда будет? — Мы проиграем! — И что? — Значит должны уйти. — Куда уйти?!»

Страх накатывал волнами, все сильнее и сильнее. Мне не хватало воздуха. Я проваливалась в пустоту.

«Зови его!»

Я поняла, почему не было стёкол на окнах, — они вылетали во время вокальных партий близняшек.

«Зови!» — сотрясались стены кинотеатра, а может и всего городка.
И потом адским двухголосием:
«Помогииииии!»

Кого они зовут? Еще какого-нибудь монстра из потустороннего мира?

Меня колошматило, как белье на интенсивной стирке.
Кого девочки зовут на помощь?

Прошло минут десять. Их я провела в темноте, но с открытыми глазами, чтобы не слышать воя близняшек и не выпрыгнуть от ужаса из своего укрытия.

На фоне очередного празднования каких-то успехов в фильме, я не сразу уловила звук шагов.
Не было ни грохота, ни цокота копыт, ни дикого потустороннего смеха, а были тихие шаркающие шаги, словно самый обычный человек вошел в кинозал, чтобы посмотреть фильм на досуге.

Глаза закрылись сами.

«Мы устали тебя ждать! — Устали! Чучело с шариками видишь? Посмотри, что внутри. — Она там! — Мы чувствуем, там спряталась. — Быстрее!»

То, кого близняшки вызвали себе на подмогу, недовольно замычало, захрипело. Девочки в два голоса грозились, что будет хуже, если оно им не поможет.

Мычание прекратилось, я поняла, что сейчас меня найдут.

Каждый звук отдавался в голове, я боялась, что не выдержу напряжения. Шаги становились все ближе и отчетливее.

«Давай же, смотри скорее, только шарики не лопни! — Шарики не трогай!»

Когда оно замерло рядом, я открыла глаза. Если бы я могла раствориться в воздухе, я бы это сделала.

Сначала зашевелилось пугало, затрещала ткань, а потом я увидела, как разрывается картонка над моей головой, впуская тусклый свет и руку с крючковатыми пальцами и длинными ногтями.

Через мгновение в появившемся окошке картонки я увидела лицо, в котором узнала бомжа, бродившего с котёнком у чёрного входа в институт. Мне показалось, что он тоже меня узнал и даже моргнул несколько раз, удивленно округлив маленькие глаза.

Я перестала трястись и зажмурилась, приготовившись к худшему.

«Она тааааам?» — визгливый голос близняшки взлетел под потолок с такой силой, что сверху посыпалась штукатурка.

«Таааааам?» — подвывала ее сестра.

«Пусто, ее здесь нет», — неожиданно разборчиво промычал старик, и я почувствовала, как трясутся его руки.

«Где онаааа, папаааа??? Гдееееее?» — продолжали бесноваться близняшки под скрежет то ли стен, то ли крыш.

Старик Синельников шаркающей походкой удалялся от меня, как уходил тогда с котенком на руках, а я с завистью смотрела ему вослед.

Я окончательно провалилась в темноту и уже ничего не чувствовала.

————————————————————

Очнулась я, разбуженная знакомыми голосами, не зная, что кончилась ночь, и не веря, что наступило утро.

Две пары сильных женских рук вытащили меня из картонного живота пугала и осторожно уложили на сцену.

Я вытянулась во весь рост и застонала. Под ладонями хрустели крошки бетона и ещё чего-то острого. Воздух был пыльным, густым. Я закашлялась.

— Осторожно, барышня. Ночью все летало. Стёкла взрывались — близняшки бесновались перед рассветом. Город остался без единого стеклышка. Вся площадь в осколках.
— Синельников… Я видела Синельникова.

Если бы сестры не ослепли, то можно было поверить, что они удивленно переглянулись.
— Они звали на помощь папу. — Я была рада, что могу слышать свой голос.
— Деревенские болтали, что оо попал в психушку, после смерти близнецов. Мы думали, он умер.
— Я думала бомж, а это был Синельников…

Окинув в последний раз холл гостиницы, я проверила рюкзак и достала ключи от машины.
Сёстры-хозяйки успели приколоть импровизированные бейджики со своими именами, которые я помогла им сделать, на платья, и тихо улыбались, время от времени касаясь их друг у друга. Старшая тоже состригла косу и уже раз десять поблагодарила меня за новую стрижку — «не жарко и голове легко».

— Ждите киношников, — стараясь разговаривать бодрым голосом, наставляла я сестёр. — Пришлю знакомую бригаду, они вам тут быстро туристический бизнес поднимут. Обещаю, что и сама как-нибудь приеду… Все, я поехала, не люблю долго прощаться.

Я послала сёстрам воздушный поцелуй, зная, что они его не увидят, и направилась к выходу.
— Барышня! — услышала я за спиной голос младшей сестры. — А от кого ждать бригаду? Имя то не сказали!

Не останавливаясь, я вышла из гостиницы.


«Безглютеновая Жизель», 18.09.2022 г.

Город без окон
Город без окон - 2. (Часть 3)
Город без окон - 3. (Часть 4)


Часть 5.


Я лежала на боку в самодельном «домике» из картонной коробки, свернувшись в позу эмбриона, и ждала наступления темноты. От долгого лежания без движения в какой-то момент стало так спокойно и «фиолетово», что чуть не уснула.
Главное, чтобы Старшая не проспала и вовремя нажала кнопку включения проектора.

Кинодинозавр был предусмотрительно смазан машинным маслом, и я надеялась, что он доживет до утра и не испортит перформанс под названием «Сюрреализм в реальной жизни и не только». За отсутствием кистей и красок приходилось менять реальность подручными средствами.
Прикрытая коробкой и тряпками, я гордилась собой как художником, но боялась, что моя профессия искусствоведа окажется бессильной в борьбе с привидениями.

Из того места, в котором я пряталась, в разные стороны по-паучьи торчали две пары ног и рук, — кривоватые, разной длины и без анатомических достоверностей, они производили странное впечатление: на одной паре ног коленки торчали внутрь, у другой они и вовсе отсутствовали. Руки, длинные толстые верёвки, с надутыми на концах резиновыми перчатками, тоже не отличались анатомической точностью. «С кого такую лепили?», пошутила я, когда за пару часов завершила свою концептуальную скульптуру и назвала ее «Аль-мега, идущая на…». Даже без голов мое четырех-руконогое чудовище выглядело страшным.

Когда я собиралась делать головы, символично набитые бумагой, Младшая мне помогала, чем могла, и все рассказывала про то, как сильно Синельников любил своих девочек и всячески их опекал, на что я не выдержала и спросила:
— Ну было же хоть что-то, чего они боялись?
Я все еще пыталась понять, с кем имею дело.
— Ничего они не боялись. Игорь Константинович им фильмы страшные лет с пяти включал. Заставлял смотреть самые жуткие. Заграничные в основном показывал. Они сначала боялись, а потом им интересно стало, привыкли. Фантастику вместо мультиков скармливал. Они даже обсуждения проводили, как надо было действовать в предложенных ситуациях…
Я совсем загрустила — два монстра были отлично подготовлены.

— Вот если только шарики воздушные… — правильно расценила мое молчание Младшая.
Я даже на стуле подскочила. Оказалось, девочки ненавидели надувные шары, а звук лопающегося резинового пузыря доводил их до обморока.

Сбегав к машине, через минуту вернулась с пакетом — в нем валялось несколько пластиковых масок и два надувных шарика желтого цвета со Дня рождения подружкиной дочки.

От радости у меня даже руки затряслись — настоящее пугало для привидений получится. Осторожно надув шарики, я привязала их к телу моей скульптуры и захлопала в ладоши: прелесть какое уродливое уродство получилось! Еще тушью глаза нарисовать и пастой зубы налепить на улыбку из помады — страшнее чучела не придумать. Жалко, париков нету. Ну ничего, что-нибудь вместо волос...

Не успела я подумать, как довести до совершенства сотворенное мной чудовище, как на стол легла только что отрезанная роскошная коса младшей хозяйки гостиницы.
Я обомлела и замычала что-то невразумительное.
— Хватит на парик? — спросила она, ощупывая руками свою новую прическу.

За приготовлениями к ночи я не думала о предстоящем, несмотря на это, меня периодически потряхивало. Стараясь бороться со страхом, я заставляла себя жалеть девочек. В медицинском корпусе помимо лабораторий я нашла нагрузочные капсулы, — сестры-хозяйки подтвердили, что после «космических» тренировок близнецам часто бывало плохо, их тошнило и шла носом кровь. Но Синельников был неумолим. Улыбаясь, он часами, день за днем уговаривал близняшек не отказываться от разработанного им плана и продолжать готовиться к будущей профессии.
«Трудно в учении, легко в бою», — повторял он с улыбкой на камеру, и девочки соглашались.

Близнецы наверняка любили отца, ведь он заменил им маму. Но жёсткое расписание, учеба и отработки всевозможных навыков их утомляли, и если одна из них стала замыкаться в себе, то другая все чаще выходила на тропу войны.
Бедные девочки, мне их правда было жаль. Что же было в голове у взрослого, поставившего перед собой невыполнимые задачи? Амбиции? Тщеславие? Неужели служение идее может принимать настолько извращенные формы?

Днем, когда я шла по длинному коридору, соединяющему здания института, заметила полосу солнечного света на потемневших от времени досках. Оказалось, что я нашла дверь, так называемый «черный ход» на внешнюю сторону комплекса. Ни на что на надеясь, я попробовала ее открыть, и она почти без сопротивления открылась, явив мне заброшенный кусок поля с поросшей жухлой травой и несколькими деревьями.
Ошарашенная находкой, я стояла и думала, что наконец-то мне повезло.

Решив на всякий случай не возвращаться за вещами, я задохнулась от ощущения близкой свободы и собиралась покинуть территорию городка…

Звонкий писк со стороны поля, похожий на кошачий, остановил меня у выхода, а невысокий куст какого-то растения зашевелился и выпустил на волю котенка.

Я так обрадовалась его появлению, что продолжила наблюдать за животным.
Котёнок неумело и быстро умылся и начал с интересом исследовать местность. Увидев мою фигуру, он решил попытать счастья рядом и бодро направился в мою сторону.

Дойдя до порога двери, котенок остановился. Понюхав воздух и потоптавшись у входа, он пару раз недовольно пискнул и начал пятиться к тем же кустам, откуда вылез несколько минут назад.

Внутри меня сначала похолодело, и стало по-настоящему страшно.
Не стоило даже пытаться, сказала я себе, вечер уже забронирован, девочка, следуй установленному маршруту…

Я собралась уходить, но кусты снова зашевелились, и с кряхтением и стонами из них вылез бомжеватого вида господин в грязной рваной одежде на все сезоны, с всклокоченными остатками белых волос и, подслеповато щурясь, уставился на меня, явно удивляясь нашей встрече.

По моему мнению, деду было лет сто, не меньше, кожа была похожа на отварной картофель в мундире, а тощую изможденную фигуру не скрывали даже несколько слоев гардероба.

Я перестала доверять тому, что видела. Тем не менее, поздоровалась со стариком.
Он мне не ответил. Я поздоровалась громче, вдруг он глуховат, — и снова никакой реакции.

Старик, еще раз внимательно взглянув на меня, подобрал на руки котенка, жмущегося к его ногам, окинул взглядом городок, рядом с которым наверняка спал до недавнего времени, хромая, бормоча себе что-то под нос, отвернулся и двинулся в противоположную от меня сторону…

— Там бомжи! За периметром живут бомжи и коты. Они даже не видели меня, а я пыталась с ними поговорить. Я бы все отдала, чтобы поменяться с ним местами!
Я влетела в гостиницу в ужасном настроении, не веря, что когда-нибудь смогу отсюда выбраться.
— Вы зачем не сказали, что сумасшедший папочка назвал близняшек Альфой и Омегой? Хотя теперь понятно, почему они такие, — будь у меня их имена, я бы тоже злилась на весь мир.

Сестры готовили на кухне. Услышав, что я громко призываю проклятия на голову Синельникова, они сначала зашикали, а потом признались, что девочки действительно ненавидели свои имена.

Ведь дети бывают такими злыми, говорили они. Когда девочек вывозили в город или в гости, то многие, узнав как их зовут, начинали смеяться. Издевались над ними, дразнились.

Когда сестёр-хозяек привезли в городок, близняшки уже выбрали себе имена героев из сказок или фильмов. Каждый день они просыпались и договаривались, что сегодня одна, например, будет Золушкой, а другая Бабой-Ягой. И проводили весь день в образе названных героинь. И не дай бог случайно было кому-нибудь проговориться и сказать настоящее имя, сразу начинались истерики, отказы от учебы, еды…

Бедные девочки, вздыхали сестры, они их очень жалели, пока те не сошли с ума. И если я что-нибудь придумала, как закончить с этим кошмаром, то они мне помогут, и ночью сделают все, что в их силах.

План получился простым и сложным одновременно.
Обойдя все здания института, я не нашла ничего лучшего, как запустить кинопленку с детством Альфы и Омеги, заботливо смонтированную их отцом, чтобы отвлечь их от того места, где я буду прятаться, но…

На записях с достижениями и успехами девочек я заметила, что близнецы стали разительно отличаться друг от друга годам к пяти: одна из них, смущаясь и закрываясь от камеры, все еще оставалась белокурым ангелом и оттеняла другую, вечно насупленную сестру, которая смотрела в объектив сначала с недовольством, а потом со злобой и раздражением.

На последних пленках Синельников почти не фигурировал. Видимо, наигрался экспериментами над своими детьми.

Когда я случайно обнаружила записи с рождения и до пяти лет, где ежедневные радости девочек не были приправлены учебой и муштрой, то сразу поняла, что это именно то, что нужно — семейная история взросления двух близнецов.

На пленке были и дни рождения, и первые шаги, и первые слова на родном языке, чтение стихов на английском и немецком, танцевальные номера, игры в песочнице и шлепанье по лужам после дождя... Все то, что обычно снимают счастливые родители, а потом каждую пятилетку пересматривают в минуты грусти или радости.
А главное — на пленке жила любовь.

Или они вспомнят себя совершенно другими, или…
Или сегодня ночью тебе конец, девочка.

(Финал пишется)

«Безлютеновая Жизель», 18.09.2022 г.

Давняя история, вспоминать не хотелось, да видно придётся. Говорили, что в городской речке нашли утопленника с улыбкой до ушей. И без глаза. Больше недели в воде пролежал, может и утки с рыбами постарались, не знаю. Но если вернулось то, с чем я один на один встречался, не дай бог еще кому-нибудь такое пережить.

Я тогда в третьем классе учился. В школу через парк возле речки бегал. Мамка с братом грудным дома сидела, батя работал. Я рано самостоятельным стал, помогать старался.

Какой у нас парк в то время в городе был? — так, одно название: кусты-деревья самотеком, да подорожник с клевером летом под ногами, не то что сейчас — скамейки, дорожки с цветами на клумбах и площадки детские на каждом шагу.

Чтобы путь до школы сократить, приходилось вдоль речки шлепать, а потом под мостом перейти, и через пять минут — вот она, школа. Я любил короткой дорогой добираться. Если после уроков мороженое себе покупал или в магазин за хлебом посылали, тогда по асфальту ходил, по верхам речки минут на десять дольше получалось.

Началось все, когда первый снег выпал. Помню, спать утром хотелось — глаз не разлепить. Бежишь по темноте, только бы не уснуть стараешься.

В тот раз я в школу шёл, а сам представлял, как вернусь после уроков и во двор побегу. Каток накануне залили, мы с Бородой — Ванькой Бородиным — шайбой постучать ох, как любили. Он на воротах в основном стоял, а я нападающим. На следующий год меня батя в секцию хоккейную обещал записать, в этом набора не было.

Светать стало, но фонари вдоль асфальта еще горели. Дорогу будто лаком покрыли, как я не упал перед мостом, не знаю. Поскользнулся так, что чуть штаны не порвал. Если б до дырки, мамка на месяц вперёд хоккей запретила, ей не докажешь, что не дрался.

Только дух перевел, вижу под мостом фигура темная маячит. От стенки отлипла и в воду — бульк!
У меня даже сон прошел. Звук то я хорошо слышал, неужто моржи в городе появились?

Сердце в пятки ушло: или помощь звать и в школу опоздать, или мимо пройти, будто ничего не видел, а на асфальт возвращаться, только время терять.
Подморозило, река стояла застывшая, ни на грамм не шевелилась. Темная, густая вода, сколько берега не чистили и камнями с сеткой не укрепляли, как была вонючкой, так и осталась.

Уровень воды весной после дождей немного поднимался, а потом снова все уходило куда-то, и уже в середине лета речка зарастала зеленой мутью. Из нее даже бродячие собаки воду не пили, а уж рыбу ловить или купаться желающих никогда не было. Все мечтали речку песком засыпать, да зимой с горок детей катать.

Я как только про тину подумал, сразу запах почувствовал — но не тины, а чего-то знакомого — фрукта какого-то. Я тогда понять не мог, какого.
Пока думал-гадал, ноги к земле примерзли. Меня снегом присыпало, и ветер до косточек продирал, — самое противное время года.

Я постоял, послушал, вроде не кричит никто и помощи не просит, — ну, думаю, показалось.
Чтобы на реку не смотреть, решил голову специально в ее сторону не поворачивать, когда мимо побегу.

Так и сделал. Под мостом не дышал от страха, а когда толчок почувствовал, словно кто за ногу дернул, припустил зайцем, даже не поскользнулся ни разу, — за минуту до школы долетел, не опоздал. В раздевалке заметил, что штанина внизу мокрая над ботинком, пока не высохнет, померзнуть придется.

Из школы возвращался, забыл про утреннее. Бегу, тороплюсь, одна площадка хоккейная перед глазами. Под мостом Витьку Сёмина из параллельного увидел. Стоит лицом к речке и сам себе улыбается.
Я ему — здорово, братан, а он даже не повернулся. Шапка на земле валяется, портфель рядом. Я мимо прошел, может приспичило человеку, откуда мне знать.

На следующее утро меня папка до школы на машине подбросил и забирал после уроков тоже, у него выходной был. Он охранником на предприятии двое суток через двое работал.

Когда я на следующий день в школу пришёл, то сразу понял — случилось что-то.
Витькин портрет, который в классе на доске «Наши отличники» висел, теперь в коридоре на столике в черной рамке, а рядом директриса с милиционером беседует, и глаза у нее заплаканные.

Меня как током прошибло. Я к ним: здрасьте, Нина Михална, а что с Витькой? Она на меня даже не посмотрела, по голове только погладила, а милиционер объяснил, что утонул, мальчик, товарищ твой Витя Семин. Два дня назад. И если я что-нибудь про Витю ему рассказать хочу, то могу это сделать прямо сейчас, если Нина Михайловна позволит.

Я о Витьке и не знал ничего толком, пару раз в футбол во дворе сыграли, в хоккей ему мама не разрешала, он всегда сопливым ходил.
Я головой помотал, мол, ничего не знаю, а самого аж затошнило: значит, когда я мимо речки проходил, Витька топиться решался?

Как день учебный закончился, не помню. Вышел я из школы сам не свой. Батя меня у ворот за шиворот поймал — куда? Я же тебе у калитки ждать велел.
В машине мы с ним не разговаривали. Слышал потом, как он дома с мамкой шептался, спрашивал, что у меня в школе случилось. Мамка ему и рассказала, что мальчик из параллельного класса утопился.

Всю ночь спать не мог. Витькин затылок перед глазами стоял. Хотелось назад вернуться и все исправить, да куда там.

Утром в школу еле-еле шёл, думал опоздаю. Скользко, наледь на дороге, только под ноги и смотрел.

У перехода под мостом решил не думать о Витьке, иначе с ума сойду. Глаза зажмурил и вперёд.
Когда пробежал переход, то не выдержал, оглянулся, — проститься, что ли с ним захотел или прощения попросить, не знаю. Только не вышло у меня попрощаться. Как оглянулся, так и замер на месте.

Со стороны речки, вроде как из воды, тень вынырнула и под мост в темноту ушла.
Я даже глаза протер, чтобы резкость навести.
А тень затаилась в углу и будто ждёт кого. Видно, как шевелится.

У меня кожа гусиными пупырышками покрылась. Вот что значит по ночам не спать.
Мост неширокий, две полосы дороги сверху, машины гудят, сигналят. А под мостом хоть глаз выколи.

Огляделся, рядом нет никого. Я потоптался, да и в школу двинул, мало ли что мне показалось. С директрисой на входе не хотелось встречаться, у меня и так два предупреждения из-за опозданий, после уроков кабинет классный мыть — спасибо не надо, проходили уже.

На переменке я Бороде рассказал, что утром под мостом видел. Он сначала обзываться начал, что мне к психиатру надо, а потом предложил после школы вместе домой пойти, — ему хоть и не по пути со мной было, но ради дружбы можно и лишний крюк сделать.

После уроков за нами Сонька Шадрина из нашего класса увязалась. Хочу, говорит, посмотреть, где Витька утоп. Мы ей: «Зачем тебе?», а она вдруг и говорит, что вчера её маме Витькина мама по телефону весь вечер плакала, что Витьку из под моста без одного глаза вытащили, да ещё и улыбающегося.

Как это — без глаза? Мы с Бородой даже остановились. «А вот так», — Сонька аж порозовела от удовольствия, что смогла нас удивить, и мы рты пораскрывали, — «вот именно, с улыбкой и без глаза. Правого, кажется».

Пока втроём шли, разговаривали, а как до моста добрались, все слова растеряли. После Сонькиных откровений любопытно стало, но к речке подходить — страшно, хоть и день на дворе, и солнце как весной жарит, а под мостом, где Витька тогда стоял, атмосфера жуткая.

Подошли к речке, стоим, Сёмина вспоминаем, и каждый о своём думает.
Я же рассказать хотел Бороде, что Витьку два дня назад на этом самом месте видел, но с Сонькой поостерегся. Она всей школе растреплет, поэтому и не стал болтать.

Вода коричневая, холодная, как Витька на такое решился? Это же не в море утопиться, или в бассейне. От речки воняет как из болота. Зачем он это сделал?

Смотрю, Сонька вдруг засопела, завздыхала и в карман полезла. Вытащила штук десять конфет и в воду — раз и закинула. Мы с Бородой переглянулись, зачем конфеты в воду? Вот ненормальная. Утки конфеты в бумажной обертке есть не станут.

А Сонька ничего не объяснив, сразу же ушла и с нами даже не попрощалась.
— Кому она конфеты бросила? — спросил меня Борода.
Я только плечами пожал — кто ее знает, девчонки вечно что-нибудь придумывают. Может обряд какой-то прощальный вспомнила?
Мы минут пять постояли, а потом замёрзли и по домам разбежались.

В школе долго ещё разговоров про этот случай было: психологи с нами беседы проводили, технику безопасности на воде и на льду какие-то дяденьки раз пять рассказывали, и учителя все разом подобрели, даже на двоечников ругаться перестали. Переполошились видать, городок у нас небольшой, через одного друг друга знаем.

Мамку Витькину я на улице за километр обходил, виноватым себя чувствовал, что Витьку тогда не остановил. А батя с меня обещание взял, в школу только асфальтом добираться.

Прошла зима, все забываться стало. Я снова мимо речки коротким путём ходить начал. Весна на носу, каникулы ждал. Батя обещал на настоящий хоккей свозить, в соседний город, там у них там и стадион, и команда заслуженная.

Тем утром как-то особенно темно было, и небо тучами обложило. Я тогда не выспался, брат всю ночь орал. Да и в школу не хотелось. Контрольная четвертная на носу, а я в математике не очень. «Плаваешь», говорила про меня математичка.

Тень я заметил, когда уже под мостом оказался. Она от стены отделилась и за руку меня крепко-крепко схватила, будто человек передо мной вырос. Меня батя также хватает, когда мы с ним понарошку боремся.
Я сначала не понял, что происходит. Страшно почему-то не было. Онемел только, язык к небу прилип, и муравьи в голове забегали.

Вонь от воды поднялась — не описать какая. То ли протухшими апельсинами, то ли испорченными фруктами запахло. Кислый, знакомый запах какой-то, а чем пахнет, непонятно.

А тень вдруг склонилась надо мной и спрашивает, только не голосом, а мысленно что ли: какое у тебя заветное желание? Я еще и подумать ничего не успел, а картинка перед глазами нарисовалась, будто я за городскую сборную в хоккей играю. Матч идёт, зрители скандируют. Я в форме сборной, со шлемом, все как положено. И клюшка взрослая карбоновая в руках. Шайбу веду к воротам, в ушах ветер от скорости, коньки лёд режут. Замахнулся я на подходе к воротам и даю шайбу в самый угол, да ещё и крученую. Болельщики подскочили на трибунах, «Гол! Ура!» кричат, все как один.
У меня от счастья сердце запрыгало, я даже улыбаться начал, так хорошо стало.

Тогда мне оно и говорит, давай меняться: ты мне глаз, а я тебе — исполнение твоего желания.
И такая боль на полголовы меня схватила, что я и ответить ничего не мог. Одна только мысль сидела: кто меня с одним глазом в нападающие возьмёт?

Только про себя подумал, что нельзя мне без глаза, ещё и батя вспомнился, — если одноглазым домой вернусь, всыплет по первое число. А оно мерзко так заклокотало, захрипело: поздно, мол, спохватился.

Я зубы еле-еле расцепил, и как заору: «Не хочу меняться, не буду»! Рукой свободной замахал, и как мог, отбиваться начал. Все как в тумане видел. Жар из головы уходить начал, и меня прохладой как водой накрыло.

Потом вдруг рывок сильный почувствовал, будто меня за ноги откуда-то выдернули.
Когда за грудиной загорелось, я кашлять начал и отплевываться чем-то. Боль в голове осталась, не вижу ничего, мокро, темно, думал, конец мне пришёл.

В больнице очнулся, родителей сразу узнал. Сидят, плачут оба. На голове у меня чалма из бинтов, голова и так тяжелая. Врач прибежал, велел родителям следить за мной, чтобы я повязки не срывал, и спросил, как я себя чувствую.
Нормально, говорю, чувствую, только вижу плохо. Мамка снова плакать начала.
Врач кровь из вены на анализ взяла, капельницу какую-то приладила и убежала.
А я запах речки вдруг вспомнил — тухлых апельсинов с солью. Оказывается, так кровь пахнет.
Родителям я тогда ничего не сказал, им и так досталось.

Оказалось, меня Борода спас. Он домой шел, когда крики под мостом услышал и каких-то мужиков на помощь позвал. Говорит, что меня за ноги из речки тащили, а я все назад норовил нырнуть, еще и дрался, не переставая. Вот на сук или палку под водой и напоролся.

Психологи со мной потом полгода работали — вопросы странные задавали: не хотел ли я на себя руки наложить? Какие у меня отношения с родителями? Люблю ли я брата?
Пытались нас с Витькой повязать, ясное дело.

Я то знаю, как на самом деле все было. И ведь не расскажешь никому, кто мне поверит. До сих пор не пойму, зачем ему глаз понадобился. Чертовщина одним словом.

В хоккей я все-равно играю. Не в сборной, конечно, а так, с друзьями.

С тех пор меня Джеком-воробьем зовут. Фамилия у меня Воробьев. Пираты Карибского моря как раз вышли. Так и живу… Да я и с одним глазом с девчонками договариваться умею. Некоторым даже нравится.

После моего случая в городе ничего похожего не происходило. Лет десять все тихо было.

Но если утопленника в том же месте нашли, получается, оно вернулось?


«Безглютеновая Жизель», 17.09.2022 г.