Серия «Студенческое братство»

Игорь и Михей молча сидели плечом к плечу неподалеку от уходящей вниз, в неизведанные просторы заброшенной больницы, лестницы.

Михей закопошился и достал из внутреннего кармана косухи небольшую стальную фляжку; открутив крышку, он сделал долгий глоток, покривившись от боли в разбитой и продолжавшей кровоточить губе. Игорь, почувствовав запах алкоголя, на автомате поморщился и отодвинулся подальше, недобро покосившись на сидевшего по правую руку Михея. Заметив направленный на него косой взгляд, Михей криво ухмыльнулся и протянул открытую фляжку Игорю:

- Глотни, полегчает. Глотни, глотни, не выделывайся.

Игорь, на секунду замешкавшись, взял флягу, пригубил - и закашлялся, поперхнувшись крепким ледяным пойлом. Прикрыв рукавом рот, он вернул Михею фляжку и неподвижно замер, уставившись на видневшийся в оконном проеме кусочек продолжавшего светлеть неба.

Казалось, кто-то огрел его по голове тяжелым пыльным мешком, разом выколотив из его до сих пор гудевшего церковным колоколом черепа все мысли. Игорь тупо уставился перед собой на черневшее в полу отверстие, в котором - он уже не помнил и не понимал, как давно - молча исчез Степа, став уже вторым его глупо и безвременно погибшим товарищем за эту бесконечно долгую ночь. Ему никак не удавалось осознать произошедшее - сам Игорь никогда не задумывался о том, что и его собственная жизнь может вот так просто взять и закончиться в любой произвольный момент - когда он поддастся физической или эмоциональной слабости, по его собственной или чьей-то чужой воле. Смерть всегда казалась ему уделом стариков, проживших целую долгую и наполненную событиями жизнь; быть может - взрослых, уже успевших всего достичь и состоявшихся людей - но никак не таких же молодых, как и он сам, пацанов, которые еще и не успели толком пожить, не посмотрели мир, не полюбили по-настоящему, не воспитали и не отправили в университет, как их собственные родители, своих собственных детей.

Внезапно Игорь почувствовал доносящийся откуда-то издалека едва ощутимый аромат ладана; принюхавшись, он застыл - и через мгновение различил раздававшееся из темных глубин здания эхо плакальщиц - такое знакомый ему по похоронам прадеда звук, который в тот дождливый и скорбный осенний день заставлял его морщиться, словно от зубной боли, и едва сдерживаться от того, чтобы сжаться в комок и зажать уши руками.

Запах ладана постепенно становился сильнее, горький плач с неразборчивыми причитаниями слышался все ближе - Игорь покосился на спокойно сидящего Михея, который ни жестом не подавал вида, что что-нибудь слышит или чувствует. Он взглянул в сторону ближайшего дверного проема, из которого, как ему казалось, и доносились и звуки, и запахи - и замер, не в силах отвести взгляд от темнеющего в стене провала, как будто ожидая, что вот-вот в коридоре покажется траурная процессия, медленно несущая гроб с неподвижно лежащим в нем Степой - или, точнее, человеком ровно того же телосложения, с незнакомым, словно впопыхах натянутая маска, чужим лицом.

Наваждение разрушил Михей - он сделал из зажатой в руке фляжки долгий глоток, с наслаждением аккуратно вытер губы, покосился на выглядывающие из рукава косухи наручные часы и неожиданно заговорил:

- У меня батя в детстве кошку убил - лет 5 мне тогда было, кажется, ну или около того. Пришел он как-то пьяный с работы - как всегда недовольный, обозленный на весь мир; она, дура, навстречу ему вышла, начала тереться об ноги - дружелюбная была скотина, самое ласковое существо, которое я когда-либо встречал. А он матернулся, схватил ее за хвост - и об стену, со всего размаху - до сих пор помню, как мокро чвякнуло на всю квартиру - хоть я и заныкался в своей комнате, как всегда, когда он с работы приходил. Мама моя - боевая была женщина, бесстрашная - накинулась на него с кулаками, лупит его прямо по морде, орет что-то, плачет - а он стоит, мертвую кошку в руке держит - и улыбается, как будто и не замечает, что его бьют. Я из комнаты выскочил, в дверном проеме замер - а сам пошевелиться боюсь, вдруг и мне прилетит - такое уже случалось, и не один раз. Они вообще часто дрались - чуть ли не каждый день, как по расписанию; с тех пор, наверное, я драк и не боюсь - страшнее, чем тогда, в детстве, уже не будет. Батя постоял так с минуту, отпустил кошку, оттолкнул маму в сторону - он мужик здоровый, самосвалом не зашибешь - и потопал на кухню, мрачно так, решительно. Мама к кошке кинулась, к себе прижала - плачет, трясет ее, как-то помочь пытается - а что сделаешь, когда у животины мозги наружу? Смотрю - а папаня мой в коридоре застыл, вернувшись с кухни - смотрит, как мама по кошке убивается, а в руке у него топор. Маленький такой, с желтой ручкой - батя им часто мясо рубил, когда бабуля с дедулей порося в деревне забивали. Смотрит на маму - а сам ухмыляется: ну что, говорит, сука, допрыгалась? Я тебе покажу, как на мужика руку поднимать - а сам топориком так поигрывает, как будто примеряется к чему. Мама вскинулась - схватила меня за руку, выскочила из квартиры - босиком, в одном халате, как была - да и я в одной пижаме, спать тогда уже собирался. Кинулась к соседям, заколотила в дверь кулаком - помогите, кричит, убивают! Милиция, позвоните в милицию, на помощь, он совсем озверел! Двери ей, конечно, не открыли - мало кто из соседей с моим батей пьяным не сталкивался; он и трезвый-то был так себе мужик, а как напьется - так совсем караул. Мама вниз по лестнице кинулась, во все двери подряд стучится, меня за руку тянет - бежим, говорит, Мишка, бежим, надо спрятаться; ты не бойся, это не страшно, это такая игра. Смотрю - а папаня из квартиры вышел - и следом за нами спускается, медленно так, размеренно, не торопясь - куда, говорит, вы от меня денетесь, что ты, что этот сучий выродок; никто, говорит, вам не поможет - как ни проси. На первом этаже мужик один - дядь Вова, пожилой уже, но совестливый - открыл дверь все-таки, высунулся в подъезд - а батя на него топором замахнулся и орет - скройся, мол, пока цел, это наши дела, семейные, а то сам под раздачу попадешь. Дядь Вова - даром, что десантник бывший, а на синяка с топором побоялся лезть - спрятался, двери захлопнул и больше так и не показался. Мы на улицу выскочили - а поздно уже, во дворе никого, даже окна почти во всем доме не горят. Мама заметалась - где спрятаться? - увидела столик такой на детской площадке неподалеку - за ним папаша мой с собутыльниками, такими же уродами, по выходным частенько колдырил - и рванула к нему. Меня под столик засунула, сама рядом как-то протиснулась и рукой мне рот закрыла - тише, мол, Мишутка, тише, не плачь, а то папа услышит - мы, мол, в прятки играем, и ему сейчас водить. А мне холодно - осень была поздняя, но уже снег лежал - грязный такой, подтаявший, а я в одних носках; сжался в комок и молчу, даже дышать или пошевелиться страшно. Слышу - как будто под ногами чьими-то снежок похрустывает; потом на секунду все затихло - и тут кто-то маму из-под стола выдернул. Нашел нас папашка все-таки - ненадежное укрытие выбрали, плохо спрятались; я чуть выглянул - а он маму по земле за волосы таскает, играючи так, одной рукой, и орет - ну что, мол, сука, спрятаться от меня решила, спрятаться? Я тебя научу мужа уважать, я тебе покажу, как на меня с кулаками кидаться - повозил ее еще по земле немного и уткнул лицом прямо в грязь. Мама хнычет, встать пытается - да куда ей, против здоровенного мужика. Батя на меня глянул - внимательно так, как будто протрезвел даже - смотри, говорит, выродок, как с женой обращаться надо; замахнулся - и тюкнул ее по голове топором. Мама замычала, забилась - ногами сучит, халат почти до груди задрался, а батя раз - и снова ее топориком, и еще, пока она дергаться не перестала. Он распрямился, постоял минуту, глядя на дело рук своих - потом топор отшвырнул, плюнул на землю - и обратно домой, как будто ничего и не было.

Ближе к утру меня дядь Вова из-под скамейки вытащил - я так и сидел там, кажется, в одной позе - и не мог от мамы глаз отвести. Думал - сейчас поднимется, отряхнется, домой меня отведет, будем блинчики с ней печь и вареньем мазать - а она все лежала в грязи неподвижно, не шевелилась - и даже не думала вставать.

К этому моменту уже скорая подъехала, медичка молоденькая маму простыней накрыла - простыня вроде белая, а вся чем-то красным выпачкана, как будто краской кто на нее полил. Дядь Вова меня в одеяло укутал и к подъезду повел - смотрю, а навстречу милиция папаню моего под руки выводит - он смурной, так и не протрезвевший, взглядом по мне мазнул, как по пустому месту - и в бобик милицейский залез, спокойно так, не сопротивляясь - как будто его по синей лавочке в очередной раз в вытрезвитель повезли.

На суде ему впаяли пожизненное. Наш суд, хоть и самый гуманный в мире, как в том старом кино - а здесь сработал как надо, за дело закрыл, жизнь за жизнь. Принял решение - неси ответственность, помнишь?

Меня к себе бабуля с дедулей забрали - родители мамины, я у них и рос. Бабушка даже на суд не пошла; как сейчас помню, когда они с дедом за мной приехали, смотрю на нее - и узнать не могу - как будто постарела она лет на 20 всего за пару дней. От папки моего мне только котлы эти и остались, - Михей поднял руку повыше и задумчиво посмотрел на часы, - вроде как на память; а я, хоть и мелким был, и так помню по секундам всю эту ночь. Как бежали мы, как прятались, как ни одну дверь - в целом подъезде пятиэтажного дома - ни одну, представляешь, нам никто не открыл - каждому собственная шкура ближе к телу оказалась. И как мама сучила ногами в грязи под ударами топора.

Ты спрашивал тогда, какой мой самый настоящий страх? На самом деле, у меня есть ответ.

Почти всю сознательную жизнь - лет, наверное, с десяти, я очень боялся пойти по стопам отца.

Слышал эту историю про солдат - не профессионалов, а обычных срочников, таких же пацанов, как мы с тобой, которых кинули в мясорубку войны - что, мол, почти все они в бою стреляют куда угодно, только не во врага? Не могут пересилить себя, не могут отнять жизнь - даже понимая, что в противном случае убьют их самих. И только несколько - всего несколько на всю роту, а то, может, и батальон или полк солдат - настоящих психопатов - могут и хотят убивать. Не артиллерией, не с воздуха - обезличенно и как будто чужими руками, а вот так, глядя другому человеку прямо в глаза - могут взять и забрать его жизнь.

Всю свою жизнь я думал - а вдруг и я, как и мой непутевый отец, тоже вот такой психопат? Думал - и боялся, особенно после вот таких драк, как тогда у метро - вдруг не смогу остановиться вовремя? Вдруг буду бить кого-нибудь до тех пор, пока не устанет рука - и заеду вслед за папашкой на тюрьму?

Но, знаешь, - Михей осторожно покосился на застывшего Игоря, - кажется, я, как и Степа, больше уже не боюсь. Лечебное место какое-то, от всех страхов исцеляет: и Добрыня вряд ли испугаться успел, и Степа свою боязнь высоты пересилил. Один ты со своим страхом пока не столкнулся - да и не столкнешься уже: я тут рассказ Сереги Малышева вспомнил - и, кажется, понял, как отсюда выбраться.

Михей резко вскинулся и ударил Игоря по голове зажатым в руке кирпичом. Прыгнув и насев сверху на оглушенного товарища, он заорал и ударил еще раз, затем еще и еще, превращая в кровавую кашу лицо уже затихшего и неподвижного Игоря.

- Ты тоже больше не боишься, - Михей отвалился в сторону и упал на спину, сжимая в руке окровавленный кирпич и тяжело дыша. Через мгновение он вскочил на ноги, раскинул руки в стороны и заорал:

- Тебе нужна была жертва? Получи! Получи! Получи!

Продышавшись, Михей кинулся к лестнице, на секунду замер - и затем, решившись, перепрыгивая через две ступеньки, спустился вниз, оставив остывающее тело убитого им человека позади.

Проскочив два лестничных пролета, он снова оказался в длинном засыпанном мусором коридоре первого этажа - и почти сразу увидел немного в стороне светлеющий в лучах неяркого утреннего солнца дверной проем. Михей выскочил на улицу, навзничь упал в вязкую осеннюю грязь и радостно завопил во все горло:

- СВОБОООДААА!

***

С головой погрузившись в мутную ледяную воду, Добрыня моментально запаниковал - беспорядочно забив руками и ногами, полностью дезориентированный, он зажмурился и отчаянно попытался отплыть от покрытой водой лестницы вглубь темного затопленного тоннеля. Перед его внутренним взором отчетливо возникла яркая красочная картина - погожий летний денек, солнечные блики, слегка дрожащие на спокойной воде городского озера, песчаный берег, усыпанный внимательно уставившимися в воду людьми - и надувной розовый круг, за который отчаянно цепляется незнакомая симпатичная девчонка - растрепанная, обессилевшая, в панике кричащая что-то неразборчивое и призывающая безмолвно застывших на берегу наблюдателей на помощь; а где-то внизу под ней, увлекаемый сильным течением в бездонные глубины озера - сам Добрыня, уставший бороться со стихией и отчетливо понимающий, что ему уже не выплыть, не выбраться на берег и никогда уже не ощутить ласковые лучи солнца на своей коже.

Добрыня резко открыл глаза, остановился, яростно забултыхал ногами - и всплыл к самому потолку, оказавшись в спасительной воздушной прослойке. Пытаясь восстановить сбитое отчаянными попытками не утонуть дыхание, он часто и жадно задышал, уцепился за потолочную балку - и увидел, как где-то под ним, глубоко в ледяной воде, размытым пятном устремившись подальше от голодной собачьей стаи, стремительно промелькнуло что-то темное.

Добрыня ярко представил себе бесконечный затопленный тоннель, по которому ему предстояло проплыть следом за Михеем, Игорем, и теперь, по-видимому, Степаном, который проскользнул мимо него далеко внизу, не заметив - и ощутил, как его пальцы намертво вцепились в спасительную балку, а все его тело яростно протестует против этой поистине самоубийственной задачи. Заработав ногами, он сунул в карман намокшей и тянувшей его ко дну куртки мешавший и все еще работающий фонарик; сосчитал до десяти, глубоко вдохнул, погрузился с головой в ледяную воду и медленно, рассчитывая движения и экономя и без того подошедшие к концу силы, поплыл обратно в сторону лестницы.

Узрев над головой просвет, он осторожно высунулся из воды, больно стукнувшись коленом о ступеньку - и увидел, как за поворотом, прихрамывая, скрывается последняя из кинувшихся в погоню собак. Тихо и аккуратно он погрузился обратно в воду, оставив торчать наружу один только нос, опасаясь быть унюханным или просто случайно замеченным возвращающимися восвояси псами - и долгих полчаса оставался в воде, дрожа от охватившего все его тело безжалостного холода и подкатывающей к самому горлу паники. Когда, наконец, терпеть ледяную воду стало невмоготу, Добрыня снова всплыл, затем осторожно, без единого всплеска, стараясь не нарушить воцарившуюся в коридоре тишину, выбрался обратно на предварявшую лестницу сухую площадку, скинул на землю мокрую куртку и, оставшись в одной тонкой и облепившей тело футболке, обессиленно рухнул на пол, сжавшись в комок и пытаясь согреться.

Протяжно и тоскливо вздохнув, он признал для себя очевидную истину - дорога вперед для него закрыта. Как бы он ни старался, как бы себя ни уговаривал - от одной мысли о том, что ему снова придется войти в воду - на этот раз по собственной воле - и куда-то плыть, в полном одиночестве и кромешной тьме, на него накатывали волны неконтролируемой, не поддающейся никаким доводам разума паники. Теперь он сам по себе - что бы ни встретило ребят по другую сторону затопленного тоннеля, их пути в этом странном заброшенном здании раз и навсегда разошлись. Но, быть может, судьба, рок, или чья-то злая воля - кого-то, кто заставил их бродить по бесконечным коридорам в поисках выхода - подкинет ему еще один неожиданный поворот или очередную ведущую в неизведанное лестницу - и он все же сможет выбраться, снова почувствовать падающие с неба капли дождя и промозглый осенний ветер, сможет вопреки всему очутиться на воле - и больше никогда в жизни не соваться ни в одно заброшенное здание, каким бы безлюдным и покинутым оно ни выглядело.

Устало поднявшись на колени, Добрыня пошарил в карманах валявшейся на полу мокрой куртки; нащупал и вытянул из кармана фонарик, встряхнул его, увидев на покрытой потеками воды стене тусклый мигающий луч света; встал на ноги, глубоко вздохнул - и, подслеповато щурясь, медленно двинулся обратно, в пыльный и испещренный собачьими следами коридор.

ЭПИЛОГ

5 лет спустя, 30 октября 2015 года.

- Рассаживайтесь поудобнее, мальчики и девочки, - Леша, студент 5-го курса, погасил свет на заставленной бутылками с горячительным и открытыми пачками чипсов кухне, придвинул стул вплотную к стене, уселся на него и посветил себе снизу в лицо ярким фонариком, состроив пугающую гримасу. Первокурсники, которых они с друзьями собрали у себя в квартире в общежитии накануне Хэллоуина, шумно галдя, посмеиваясь и толкаясь, плотно устраивались перед ним прямо на полу, стараясь не пролить друг на друга ни капли спиртного из сжимаемых в руках пластиковых стаканчиков.

- История, которую я вам расскажу, - глубоким проникновенным голосом начал Алексей, - своего рода легенда, которая передается между студентами нашего ВУЗа из уст в уста, из поколение в поколение. Вы можете не верить ни единому слову из того, что услышите - это ваше право, однако я точно знаю, что все это произошло на самом деле.

Тридцать лет назад, в середине восьмидесятых, в Москве возникло тайное общество культистов - поклонников Сатаны, которые истово жаждали и старались приблизить возвращение Падшего и воцарение Его на нашей грешной, вдоволь политой кровью земле. Они называли себя "Немостор" - возможно, кто-то из вас слышал о такой организации и даже знает часть ее общедоступной истории; но есть вещи, скрытые от широких масс.

Культисты обосновались в Ховринской заброшенной больнице - ХЗБ - большом недостроенном здании в форме знака биологической опасности, которое в народе называют "Амбрелла" в честь всем вам знакомой корпорации из известной серии игр. Как и подобает сектантам, поклоняющимся дьяволу, они ни во что не ставили человеческую жизнь - сначала в глухих подвалах недостроя, проводя свои мрачные ритуалы, культисты приносили в жертву бродячих собак, затем в окрестностях больницы все чаще стали бесследно пропадать люди - некоторых из них, выпотрошенных и обескровленных, иногда находили сталкеры или просто любители острых ощущений в покинутых стенах ХЗБ. В народе стали распространяться слухи - настолько мрачные и пугающие, что люди постепенно перестали проникать на территорию заброшенной больницы, а затем и вовсе начали обходить ее стороной. В какой-то момент чаша терпения властей переполнилась - в середине девяностых милиция организовала рейд, в ходе которого многие культисты были убиты, а другие получили реальные сроки и оказались за крепкими решетками разбросанных по России тюрем строгого режима. Секта утратила былую силу и, согласно официальным данным, распалась - однако на самом деле некоторым из сектантов удалось уцелеть; они покинули стены ставшей небезопасной Ховринской больницы и перенесли свои ритуалы в другое место - недостроенную психиатрическую лечебницу на Каширке, расположенную прямо здесь, недалеко от наших с вами общаги и универа. Сектанты затаились, даже выждали после облавы несколько лет - а затем вернулись к жертвоприношениям, теперь уже аккуратно, стараясь не попадаться никому на глаза, в попытке, как им казалось, привлечь внимание своего господина - Сатаны.

Доподлинно неизвестно, кто именно откликнулся на их зов - однако с некоторого времени в стенах заброшенной психушки поселилась какая-то чуждая человечеству и всему живому злая сила - в больнице стали происходить странные, загадочные и пугающие вещи.

Пять лет назад несколько первокурсников - таких же зеленых, как и вы - промозглой осенней ночью забрались на территорию КЗБ. Никто не знает, зачем именно - возможно, им, как и многим до них, захотелось поискать приключений на свои головы; возможно, они, как и вы сейчас, услышали от кого-то из старшекурсников историю про культистов и захотели воочию убедиться в том, что это не более чем выдумка - лишь одна из тех страшилок, которые так приятно щекочут нервы, и в которые отказывается верить наш мозг. Обратно на волю из глубин заброшенного здания выбрался только один из них; что произошло с остальными - удалось ли им выжить, или они сгинули с концами в темных и мрачных подвалах психушки - никто не знает до сих пор.

Тот парень - единственный, которому повезло спастись - вернулся обратно в общагу под утро, пришел в какую-то из квартир и насмерть забил кирпичом одного из студентов - поговаривают, что они были знакомы - буквально размозжив и расплющив его череп. Когда на зов перепуганных, шокированных произошедшим соседей несчастного убитого парня приехала полиция - убийца не сопротивлялся; он молча сидел рядом с трупом на его же кровати и все так же сжимал в руке окровавленный кирпич. Дальнейшее, к сожалению, известно мне только по слухам - рассказывают, что на одном из допросов арестованный, ни капли не отрицая содеянного - и ни капли не сожалея - рассказал, что той ночью в заброшенном здании он и его друзья попали в ловушку: бесконечный, постоянно изменяющийся лабиринт, из которого они часами пытались - и никак не могли - найти выход. На вопросы следователя о том, что случилось с остальными ребятами, убийца каждый раз только громко смеялся, а однажды, с широкой улыбкой почти до ушей, сказал, что каждый из них встретился лицом к лицу со своим страхом, и каждый - по-своему - принес покинутой психушке жертву. Поселившаяся в пустынных коридорах недостроенного здания злая сила слишком привыкла к жертвоприношениям обосновавшихся в больнице культистов, и с тех пор мало кого отпускала из своих стен просто так.

У одного из сидящих в молчании на полу первокурсников пронзительно зазвонил телефон. Все невольно вздрогнули; парень нервно зашарил по карманам и достал мобильник, на мгновение осветив напряженные лица замерших поблизости товарищей; скинул звонок, затем извинился, вскочил и выбежал из кухни сначала в прихожую, а затем и в коридор общежития, неаккуратно хлопнув дверью квартиры.

Рассказчик неодобрительно прочистил горло и продолжил:

- Парня признали невменяемым и заперли в стенах одного из специализированных учреждений, без особой, впрочем, надежды на то, что однажды он вылечится, придет в себя, опомнится - и расскажет, что же произошло на самом деле той ночью. С той поры мало кто решается проникать на территорию КЗБ по ночам - днем это, как правило, не опасно: туда до сих пор водят экскурсии особенно отмороженные сталкеры и забираются слишком недоверчивые искатели приключений. Но, как только солнце укатывается за горизонт, окрестности больницы фактически вымирают - даже жители близлежащих домов не рискуют выходить из дома по одному. Если вы когда-нибудь шли мимо заросшего вьющимися растениями бетонного забора ближе к ночи - наверняка и у вас было неуютное ощущение, как будто кто-то недобрый внимательно смотрит вам в спину. Некоторые из ребят рассказывали, что в темноте ветер иногда доносит со стороны больницы едва слышные крики - как будто кто-то из тех, кто, на свою беду, забрался в здание после заката, отчаянно зовет на помощь - но никто и никогда не решается откликнуться на зов, из опасения разделить их незавидную судьбу.

Что касается культистов - о них уже давно ничего не слышно. Кто-то говорит, что все они сгинули в темных подвалах КЗБ, став первыми жертвами призванной их ритуалами потусторонней силы. Другие - таких меньшинство, но слухи все-таки ходят - считают, что некоторым все же удалось выбраться, принеся ради своей свободы страшную клятву - приводить к стенам проклятого здания все новые и новые жертвы, обменивая их жизни на свою. Говорят, некоторые из заключивших сделку и сейчас бродят где-то среди нас - нашептывают льстивые и ласковые речи, обещая немыслимые наслаждения тому, кто войдет в стены больницы посреди ночи, а на самом деле - обрекая беззащитных людей на неведомую и оттого особенно страшную смерть.

***

Выскочив в коридор, Максим открыл в телефоне пропущенные вызовы, выбрал последний и, нажав на кнопку, поднес мобильник к уху:

- Мам, привет! Ну чего ты трезвонишь? Нормально все у меня, мы тут с ребятами сидим, болтаем. Да покушал я, покушал, не переживай. Нет, никаких девочек. И нет, никакого алкоголя, ну мам! Ты меня всю жизнь теперь опекать будешь? Я уже не маленький, сам разберусь, ну правда! Не переживай и ложись спать. Мы еще часок посидим, поболтаем, и я тоже лягу. Да, обещаю. И я тебя. Спокойной, целую! Утром позвоню, - Макс положил трубку и облегченно выдохнул.

В дальней части коридора от стены отделился человек - пройдя под часто мигающей люминесцентной лампой, он вышел из тени на свет, оказавшись знакомым Максиму старшекурсником. Парень приблизился к Максу и протянул руку для приветствия:

- Здоров! Ну как, чего надумал? Не говори только, что Леха тебя напугал своими россказнями - он каждый год так делает с перваками. Можешь считать это проверкой - кто настоящий пацан, а у кого молоко от мамкиной титьки на губах не обсохло. Ты в деле? - парень хитро подмигнул и уставился на Максима из-под очков.

- Да черт с ним, погнали! - Макс махнул рукой и задорно улыбнулся. - А кто еще из ребят будет?

- На месте увидишь, - старшекурсник удовлетворенно ухмыльнулся и, уже отвернувшись, бросил через плечо: - Встречаемся во дворе больницы ровно в полночь. С собой ничего не бери - там тебе ничего не понадобится.

- Понял-принял, - Макс сунул телефон в карман и, направившись к лифту, проронил:

- До встречи, богатырь.

Вздрогнув, Степан очнулся и обнаружил себя лежащим на стылом и грязном полу; через секунду он какими-то отдельными обрывками припомнил приснившийся ему дурной и страшный сон - как они с ребятами брели по бесконечному коридору заброшенной больницы и потом убегали от стаи полумертвых и едва ковыляющих собак; как он почти тащил на себе Добрыню по темным извилистым проходам, и как затем плыл - целую вечность куда-то плыл в кромешной тьме и в полном одиночестве, содрогаясь и время от времени всплывая к потолку какого-то затопленного тоннеля, чтобы вдохнуть живительного воздуха и заорать, выплюнув наружу плескавшийся у самого горла ужас.

Кажется, он вчера перебрал - давно ему с утра не было так плохо; вдобавок, видимо, заснул в неудобной позе - и почему-то на полу, причем неизвестно чьем. Застонав, Степан вытащил из-под себя острый осколок кирпича, впивавшийся ему в спину; зло матернувшись, отбросил его куда-то в сторону - и замер, осознав, как громко стучат в тишине его зубы и как сильно он на самом деле замерз.

Резко приняв сидячее положение и сжавшись в комок, Степа начал интенсивно растирать замерзшие руки, пытаясь согреться, и коротко осмотрелся.
В шаге от него, так же дрожа и стуча зубами, подкладывая в небольшой слегка потрескивающий костерок какой-то горючий мусор, сидел, уставившись в одну точку, растрепанный и подавленный Михей.
В паре метров от костра возле пустого оконного проема, высматривая что-то вдалеке, стоял Игорь, кутавшийся в мокрую и растянутую толстовку с капюшоном и державший в опущенной руке тускло светящий и, по-видимому, почти разряженный фонарик.

- Где это мы? - Степан окинул взглядом засыпанный мусором и испещренный трещинами пол, местами покрытые жутковатыми граффити или просто исписанные матами стены, затопленную почти до самого верха ведущую куда-то вниз лестницу и обрушившуюся вниз потолочную плиту - в открывшемся после ее падения отверстии был виден кусок пасмурного ночного неба с бегущими по нему тучами. При виде лестницы его мозг, словно раскаленной иглой, пронзило понимание - он застонал и уткнулся лбом в колени, затем несколько раз больно стукнулся о них головой и пробормотал: - Это был не сон.

- Если бы, - горько усмехнулся Михей. - Я бы не отказался сейчас проснуться.

- Судя по всему, мы на шестом, самом последнем этаже, - отвечая на вопрос Степы, хрипло проронил Игорь, даже не взглянув на друзей и по-прежнему уставившись в окно. - Кажется, лестницы в этом здании - не просто лестницы, а что-то вроде порталов, или точек искривления пространства, если так можно сказать. Предположу, что, убегая по лестнице с первого этажа, мы попали в подвал; затем, нырнув - опять же на лестнице, оказались в какой-то отдельной, затопленной его части; ну и наконец, поднявшись здесь, - Игорь кивнул в сторону видневшихся неподалеку покрытых водой ступенек, - попали сюда, на самый верхний этаж. Увы, нам это не очень помогло - пока ты был в отключке, я орал по очереди чуть ли не в каждое окно по обеим сторонам здания, пока не сорвал голос. Никто не отозвался - кажется, поблизости никого нет. Мы здесь одни, - Игорь зло покосился на Михея и сплюнул. - Никогда не думал, что это так тяжело - видеть свободу буквально в одном метре, в одном шаге - кажется, протяни руку, и она твоя; и в то же время - не иметь возможности освободиться. Освободиться, - задумчиво пробормотал он и посмотрел вниз, на едва видимые в окружавшей здание темноте верхушки деревьев.

- Порталы? - Степан ошеломленно потряс головой и на секунду даже перестал дрожать. - Если в этом здании по каким-то причинам нарушаются законы физики, это многое бы объяснило. С другой стороны, если позволить себе так рассуждать - при желании можно объяснить вообще все, любую происходящую здесь ерунду - но это вряд ли будет по-научному, несмотря на вполне себе эмпирический подход. Добрыня, ты, как мозг команды - что об этом думаешь?

В воздухе повисла тишина, прерываемая только потрескиванием трепещущего на сквозняке огня.

- Добрыня? - Степан повторно огляделся. - Куда он подевался? - Степа вскочил, вопросительно посмотрел на Михея, отвернулся и начал подпрыгивать, размахивая руками, в тщетной попытке согреться.

- Добрыня не выплыл, - с трудом разлепив губы, едва слышно прошептал Михей.

Словно наткнувшись лбом на очередную каменную стену, Степан остановился, часто дыша и как будто боясь обернуться и посмотреть на ребят.

- Повтори, - глухо бросил он.

- Он не выплыл, Степа, - мягко произнес Игорь, оторвавшись, наконец, от окна. Он бросил Михею фонарик, подошел к напряженно замершему в стороне другу и нерешительно положил руку ему на плечо. - Мне очень жаль.

Резким движением скинув чужую руку, Степа решительно направился к лестнице и успел спуститься по трем затопленным ступеням, намереваясь вернуться туда, откуда с таким трудом выбрался - вернуться, найти Добрыню, спасти его, вырвать из лап самой, наверное, ужасной для него смерти - как вдруг ему на спину бросился, удерживая и не давая сделать следующий шаг, Игорь.

- Куда? Куда ты?! Потонешь ведь, сам еле выбрался! Ему не помочь уже, ты почти час в отключке лежал! Нет его больше, нету! Михей, помоги!

- Пусти, - борясь с повисшим на спине товарищем, Степан упрямо продолжал спускаться по лестнице, снова оказавшись в воде уже почти по пояс. - Пусти, сказал! Пустите, суки, пустите! - подскочивший на зов Игоря Михей схватил Степана за плечи и потянул назад; Степа яростно забился, пытаясь освободиться. - Я должен его вытащить, должен! Это я виноват, я его в воду скинул, я! - после очередного соместного рывка Миши и Игоря ребята все вместе повалились на пол, прижав захрипевшего под упавшим на него весом Михея спиной к ступеням. - Я виноват. Это я. Это из-за меня он утонул, - внезапно обмякнув, все еще удерживаемый руками Игоря за грудь, Степан сморщился и заплакал.

Уже во второй раз вытянув из воды безвольно повисшего у них на руках Степу, ребята усадили его у почти погасшего костра, в который Михей тут же принялся подбрасывать припасенное скудное и уже подходящее к концу горючее; Игорь, поежившись, стянул с себя несколько раз отжатую, но все еще влажную толстовку и накинул ее на плечи товарища, который сидел, подрагивая от беззвучных рыданий, спрятав лицо в ладонях.

Как только Степан закрывал глаза, перед его внутренним взглядом сразу же возникал Добрыня - спокойный, рассудительный, внимательно конспектирующий лекции, сидя на первой парте - обязательно на первой - в больших и ярко освещенных аудиториях. Вот они впервые идут на пары все вместе - даже Михей, который позже стал держаться в стороне - Степа волнуется, а Добрыня, поправляя вечно сползающие очки, спокойно улыбается и подбадривает его: "Тебе все по плечу, запомни. А даже если с чем-то не справишься - я прикрою" - и подмигивает, с хитрым прищуром глядя на товарища из-под непослушных, наползающих временами на глаза вихрастых волос. Вот они валяются на соседних кроватях в общаге - Степа только что расстался с Аней, девушкой из соседней группы - разошлись они спокойно и без скандалов, но он все равно немного переживает, сомневаясь, что поступил правильно, отпустив ее. А Добрыня, который никогда не был знатоком отношений, молча встает с кровати, через несколько минут возвращается с кухни с двумя кружками горячего чая, протягивает одну Степану, присаживается рядом и улыбается - снова улыбается - своей спокойной, какой-то немного детской, и в то же время мудрой, всепонимающей улыбкой: "Дружище, да сколько у тебя таких еще будет? Нашел, из-за чего расстраиваться!".

Степан даже не понимал, никогда не задумывался, воспринимая чужую дружбу как должное - как много на самом деле значит в его жизни этот маленький безобидный человек. Добрыня, казалось, умел заглядывать в самую душу - видеть людей насквозь, со всеми их плюсами и минусами; и, как самый настоящий мудрец, умудренный жизнью и опытом старец - пророк, если хотите - умел не обращать внимания на чужие недостатки, в то же время превознося достоинства. Степа вспомнил, почувствовав по рту терпкую горечь - как он корил себя, что не поехал тогда вместе с ребятами - Добрыней и Игорем, гулять на Красную Площадь - в тот дождливый вечер, когда на них накинулись возле метро, и когда Михей, яростно ворвавшись в потасовку, вытащил ребят из неприятностей - пока Степа, вместо того, чтобы быть рядом со своими друзьями, чтобы вместе с ними драться, встретив опасность лицом к лицу, предпочел им общество Ани - девушки, с которой они все равно разбежались через какую-то неделю или две. А Добрыня - мокрый, растрепанный, насупившийся, вернувшись в их квартиру в общежитии, только посмотрел на вскочившего со своей кровати Степу сквозь треснувшие стекла очков, похлопал его по плечу и спокойно пошел умываться: "Я в порядке, дружище, не переживай".

Степан, дернувшись, нащупал в кармане рубашки очки, которые он подобрал возле затопленной лестницы - нащупал, достал из кармана и невядяще уставился на них сквозь застилавшие его глаза слезы; в груди его сильно кольнуло, Степа сморщился и схватился за сердце.
Все эти воспоминания - в основе своей светлые, теплые, радостные - с легким оттенком грусти, в одно мгновение рассыпались на мелкие кусочки, словно большая стеклянная витрина, в которую кто-то с размаху запустил камень, и вместо них в его голове всплыла совсем другая картина - плачущий и вырывающийся Добрыня, скрытые под водой ступени - и он, Степа, швыряющий друга в мутную ржавую воду.
В ушах его до сих пор стоял пронзительный крик - "Не хочу, как Потап, не хочу!".

Степа застонал, согнулся, закусил кулак с зажатыми в нем очками и завыл - горько, по-звериному; вой его гулким эхом вернулся назад, отразившись от безучастных и безразличных, покрытых кривыми надписями стен проклятой больницы. Все, что осталось теперь от Добрыни - воспоминания. Эта мысль - страшная, безнадежная, заставляющая сжиматься в комок - никак не укладывалась в его голове.

Степан точно не знал, сколько времени прошло - может, секунда, а может, целая вечность, когда справа от него неслышно присел Игорь.

- Пора двигаться, - тихо произнес он и участливо посмотрел Степе в глаза. - Давай, помогу тебе встать. Нужно выбираться отсюда, - Игорь подхватил безвольно подчинившегося ему парня под руки и поставил его на ноги. - Идем, мы должны найти другую лестницу. Если я прав, то совсем не гарант, что она приведет нас к выходу, но - мы точно попадем куда-то еще.

Вздрогнув, будто пытаясь очнуться от глубокого и страшного сна, Степан огляделся - их маленький костерок давно погас и уже даже не дымился; Михей, сжимая в руке последний оставшийся у них фонарик, слегка подпрыгивал на месте, по-прежнему пытаясь согреться, при каждом прыжке освещая лучом фонаря какую-нибудь деталь окружавшей их безрадостной разрухи - чернеющий бездонным провалом оконный проем, гору пустых пивных бутылок на запыленном полу или очередную матерную надпись на серой, как предрассветное небо, стене. Небо за окнами понемногу начало светлеть - кажется, они провели в больнице уже почти целую ночь.

Степан позволил Игорю увлечь себя вперед - шатаясь, словно в пьяном бреду, он шел, уперевшись взглядом в обтянутую кожей спину Михея, осторожно шагавшего во главе их поредевшей цепочки.
Почти до крови закусив губу, Игорь помогал потерянному и раздавленному утратой Степе перешагивать через горы битого кирпича и особенно подозрительные трещины в бетонных плитах пола.
Он очень тяжело сходился с людьми - среди его бывших одноклассников не осталось практически ни одного человека, о расставании с которым Игорь мог бы пожалеть, с кем ему хотелось бы встретиться или просто продолжать поддерживать связь, а другой компании у него никогда и не было. Со своими соседями за два последних, не самых простых в его жизни месяца, он успел достаточно сильно сблизиться и теперь искренне и глубоко переживал эту неожиданную и дурацкую утрату; но его эмоции разбавляла еще и постепенно закипающая и начинающая накрывать его с головой злость. Он практически с ненавистью смотрел на идущего впереди и постепенно отдалявшегося от них Михея - это ведь он затащил их сюда, на территорию недостроенной психушки; именно он рванул внутрь - бездумно и безрассудно, хотя никто из ребят не планировал заходить в явно аварийное и опасное здание; именно за ним - тут Игорь тяжело сглотнул - побежал он сам, увлекая за собой остальных, чтобы этот придурок - Господи, какой придурок! - мог теперь целым и невредимым пинать своими дурацкими берцами кирпичи, в то время как Степа полностью погрузился в поглотившее его горе, а Добрыня и вовсе остался где-то там, на дне затопленной ледяной водой бетонной кишки. Игорь готов был поклясться, что Михею абсолютно плевать на произошедшее - плевать, что по его вине погиб отличный, подающий большие надежды и имевший огромное будущее человек; плевать, что они со Степой едва переставляют ноги - и что оба они могут так же, как Добрыня, бесследно сгинуть где-нибудь в недрах этого странного проклятого здания. Наверняка, если они со Степаном сейчас просто провалятся в какую-нибудь дыру или выпадут в одно из темнеющих по бокам коридора окон - Михей даже не обернется, а просто продолжит идти вперед, стремясь спасти свою никчемную шкуру.

- Помедленнее, ты, мудила, - прорычал Игорь, закинув руку едва переставляющего ноги Степы поудобнее себе на плечо. - Давай, дружище, - пробормотал он уже Степану, - смотри под ноги и шагай. Я тебя тут не брошу, мы с тобой обязательно выберемся.

Как он и ожидал, Михей не обратил на его окрик совершенно никакого внимания и ни капли не сбавил шаг. Прошипев себе под нос пару очень нелестных слов в сторону этого "металлюги недоделанного, бабкиного выкормыша, мать его", Игорь, на котором практически повис возвышающийся над ним почти на голову Степан, постарался ускориться и догнать шатающуюся где-то в отдалении такую ненавистную ему спину.

Шестой этаж, на котором они находились, выглядел совершенно обычно - для заброшенного здания: перед парнями расстилался такой же постепенно закруглявшийся, как и виденный ими ранее на первом этаже, коридор - разве что боковые комнаты, такие же пустые и заваленные бытовыми и строительными отходами, располагались только с одной стороны; вдоль второй стены, находившейся по левую руку, через каждые пару метров встречались оконные проемы, за которыми открывался безлюдный и заросший деревьями внутренний двор.

Через 15 минут неспешного и осторожного продвижения Игорь, наконец, поравнялся с неподвижно застывшим на месте Михеем - аккуратно усадив все такого же погруженного в свои мысли Степу у ближайшей стены, он с опаской обошел большую круглую дыру в полу, имевшую примерно метр в диаметре и, кажется, пронизывающую здание насквозь вплоть до самого первого этажа, и подошел к светившему фонариком куда-то в сторону Мише.

- Лестница, - негромко пробормотал Михей, боковым зрением уловив приближающуся фигуру Игоря и качнув фонариком на уходившие вниз - на этот раз абсолютно сухие и даже почти везде целые - ступени.

- Какого хера ты вперед ускакал, козлина?! - Игорь сходу толкнул Михея в плечо и припер к стене, влотную приблизившись к его лицу и уперев указательный палец ему в грудь. - Ты не видишь, в каком состоянии Степа? Думаешь, мне легко тащить его одному? Тебе вообще на всех насрать, или только на нас? Ты у нас такой крутой парень, которому все побоку - даже друзья, да? Собственную шкуру спасти стремишься, а остальные - пропади они пропадом, да? - Игорь, набычившись, постепенно накачивал сам себя и все сильнее распалялся, с каждым словом все сильнее тыкая Михея в грудь пальцем, словно обличая его в самых грязных непростительных грехах.

- Руки убери, - Михей устало отвел взгляд, а затем, резко вскинувшись, оттолкнул Игоря и заорал в ответ: - Пошел ты нахер, мудак гребаный! Какого ты меня во всем винишь? Я что, тащил тебя в это сраное здание? Это был твой выбор - твой собственный! Будь мужиком - принял решение, так неси ответственность! Не я ли помогал тебе вытащить Степу из воды? Не я вместе с тобой его останавливал - когда он обратно полез, как будто нам одного утопленника не хватило? Какое у тебя есть право в чем-то меня обвинять?

Услышав про утопленника, Игорь, на мгновение зажмурившись, рванулся и с размаху врезал Михею по лицу, затем кинулся на него, схватил за куртку и повалил на пол, оседлав сверху и примеряясь для очередного удара. Михей резко извернулся, скинул с себя Игоря, прыгнул сверху сам - и парни покатились по полу, рыча и мутузя друг друга кулаками куда придется. В конце концов Михей все же оказался сверху - саданув Игорю по зубам, он схватил его за руки, прижал их к полу и навис над ним, недобро глядя сопернику прямо в глаза. Игорь заорал матом, харкнул Михею в лицо кровью из разбитого рта, оскалился окровавленными зубами, мотнул головой и замер, одновременно с утирающим глаза о правое плечо Михеем уставившись на Степана.

Степа недвижимо стоял на самом краю темнеющей в полу круглой дыры и молча, тоскливым немигающим взглядом глядел вниз.

В смотрящей на него из провала темноте он ярко и отчетливо видел лицо Добрыни, беззвучно кричащее что-то широко распахнутым ртом и медленно, словно в кино, летящее в бездонное черное озеро; как только он полностью скрывался под водой, картинка перематывалась к началу, как заевшая в видеомагнитофоне пленка, и все происходило заново - раз за разом, без конца, пока, наконец, его лицо не изменялось - плавно, словно пластилин, превращаясь в такое же кричащее лицо Сереги Амосова - его одноклассника, летящего с бесконечно высокого гаража на торчащую где-то далеко внизу из грязного полурастаявшего снега арматуру. Степан снова и снова оказывался то на той самой крыше, то на площадке у затопленной лестницы - и снова и снова скидывал вниз то Серегу, то Добрыню, без конца наблюдая, как они падают, простирая к нему руки, крича и с отчаянием глядя ему в глаза. Его сердце разрывалось от невыносимой боли, голова раскалывалась, перед глазами роились белые мушки - но, неотрывно глядя в разверзнутую перед ним пропасть, он вдруг осознал, что ему больше не страшно; высота его больше не пугала - куда сильнее он страшился теперь этих бесконечно сменяющих друг друга лиц. В глазах его вдруг помутнело - он ощутил, как по его щекам, не принося никакого облегчения, снова бегут горячие соленые капли - не отрывая взгляда от провала, Степа на автомате вытер лицо, затем поднял голову и посмотрел на валявшихся на полу окровавленных, еще мгновение назад яростно дерущихся Игоря и Михея.

- Степа, - осторожно проговорил Игорь, внимательно глядя на товарища. - Отойди, пожалуйста. Отойди от края, только осторожно. Слышишь?

Степан повернул голову к провалу, пристально посмотрел в темноту, затем, усмехнувшись, посмотрел на ребят и сказал:

- Я больше не боюсь. Не боюсь, слышите?

Степа снова криво улыбнулся, издал негромкий смешок, словно не веря самому себе - и шагнул вниз.

Где-то в стороне пронзительно и жалко закричал, забившись в истерике под оседлавшим его Михеем, Игорь.

- Это что ж за уродом надо быть, чтобы с собакой такое сделать? - Степана передернуло. - Никогда не понимал придурков, которые животных мучают - я даже жуков майских в детстве с пацанами не ловил, всегда жалко было.

- А я и не знал, что тут заброшка такая неподалеку, - Добрыня поправил очки, подошел к своему столу, открыл ноутбук и быстро вбил что-то в поисковую строку. - Так, Каширская заброшенная больница - недостроенная детская психиатрическая лечебница, стройка начата в 70-х, заморожена в 80-х, закрытая территория, посещать не рекомендуется, - прочитал он вслух информацию по первой попавшейся ссылке в результатах поиска. - Интересное какое место, прям жуть навевает по одним фотографиям, если честно.

- Да херня это все, разводка какая-то, - Игорь покосился на Михея и хмыкнул. - Заброшка как заброшка, я читал про нее. Это про ХЗБ слухи дурные ходят, здесь максимум на страйкболистов или собак бродячих нарваться можно, да и то если сильно не повезет. Серега Малышев? Он же в КВН в университетской сборной играет, правильно? Развел он вас, школоту наивную - тоже по ходу решил перед девчонками покрасоваться, страху на них нагнать. И ты туда же - вроде тертый, а повелся; видать, хорошо он испуг изображает, актеришка доморощенный.

- Думаешь? - криво усмехнулся Михей. - Тогда, видимо, ты готов через полчасика вместе со мной туда прогуляться? - Михей взглянул на потертые, золотисто поблёскивающие наручные часы, показывающие начало двенадцатого.

- В смысле? - не понял Игорь. - Что значит "прогуляться"?

- А то и значит - Хэллоуин же, братишка! У ребят со старших курсов есть традиция - каждый год, 31 октября, они ходят в баню на территории заброшки собираются, во дворе. Внутрь не ходят, вроде бы, но - говорят, лучше места, чтобы ночь мертвецов встретить, в округе не найти. Погнали все вместе, хоть с новыми людьми пообщаетесь, а то вы из квартиры, кроме универа и магазинов, никуда и не выходите - а жизнь мимо проносится! Не слышали, что ли - студенческие годы самые прекрасные, потом только хуже будет - работа, семья, ипотека - хочешь-не хочешь, а после универа все уже - взрослая жизнь, чтоб ее, там уже не потусишь. Ну что, идете? - Михей по очереди обвел выжидающим взглядом соседей.

- Ну не знаааю, - с сомнением в голосе протянул Добрыня. - Интересно, конечно, но - я завтра встать пораньше собирался, к лабораторной готовиться, да и к алкоголю я так себе.

- Не дрейфь, богатырь, успеешь научиться еще, - Михей спрыгнул с кровати и задорно выскочил на середину комнаты. - Про алкоголь - не боись, силком в горло заливать никто не будет. Может, с девчонкой какой познакомишься - или ты всю жизнь с одними книжками обниматься планируешь? А ты, дядь, как, поддержишь начинание? - Михей вопросительно уставился на Степана. - Там с крыши, говорят, такой вид - закачаешься, особенно ночью, а ты так в буквальном смысле охренеешь, - поддел он Степана и ухмыльнулся.

- Я как все, - неопределенно пожал плечами Степа, - у меня на завтра планов нет. Идея с заброшкой мне не особо нравится, но как-то поинтереснее время провести, чем просто дома торчать - почему бы и нет. Только на крышу я не полезу - заранее говорю, не хватало там еще ноги переломать, - проговорил он и вздрогнул. - Блин, ну нахрена я опять про переломы вспомнил? Аж тошно теперь.

- Ну что, Игорян? - Михей с вызовом обернулся к последнему оставшемуся соседу. - Решение, выходит, за тобой, остальные воздержались - типичный российский электорат. Пойдешь - или бравада все это, и струсил после моей истории все-таки?

- А пойдем, - Игорь вскинул голову и упрямо посмотрел на Михея. - На слабо меня не возьмешь, не на того нарвался, да и недострой далеко не первый в моей жизни. Мы все детство в Железногорске по стройкам лазали, да по заброшенной больнице от наркоманов бегали - после этого хрен меня чем удивишь. Только одеться потеплее надо, да фонари нормальные прихватить - у меня вроде была где-то парочка.

- Вот и ладненько, - удовлетворенно проговорил Михей и с горящими глазами снова взглянул на часы. - Одевайтесь, мужчины - через 20 минут выходим, объявляется общий сбор! А я пока пожрать чего-нибудь в рюкзак закину, да и выпить возьму - негоже в гости с пустыми руками являться, - договорил он уже из коридора, подхватив с пола рюкзак и направившись в сторону кухни.

Через полчаса друзья - все четверо - покинули корпус общежития и направились в сторону заброшенной больницы. На улице стояла промозглая осенняя ночь - со всех сторон задувал колючий пронизывающий ветер, накрапывал мелкий дождик, по небу ползли мрачные лохматые тучи, заслоняя и без того тусклую неполную луну; Добрыня, кутаясь в непромокаемую ветровку, с опаской обходил стороной местами глубокие черные лужи.

- Там рядом с заброшкой есть действующий корпус больницы - днем все обычно туда топают, а потом пролезают на территорию через дырку в заборе, - перекрикивая заглушавшие голос порывы ветра, проорал ребятам уверенно шагающий во главе группы в своей неизменной косухе и яростно топчущий берцами лужи Михей. - Не знаю, как остальные будут туда пробираться, но мы, пожалуй, поищем ту дырку в заборе, про которую Серега говорил - если он не выдумал все от начала и до конца, как считает наш знаток недостроек, - Михей кинул насмешливый взгляд на идущего рядом Игоря, который только хмыкнул в ответ.

Через 10 минут друзья протопали мимо освещенного одной лишь ярко горящей вывеской KFC, двинулись вдоль проспекта и, увидев возвышающийся по левую сторону от тротуара забор, свернули к нему.

- Так, дырка есть, - Михей удовлетворенно кивнул, увидев в свете фонарика упомянутую в рассказе старшекурсника щель между бетонными плитами. - Давайте по-шустрому, пока на горизонте никого нет, - Миша окинул взглядом пустынный тротуар и едущие вдалеке по шоссе машины и кивнул Игорю: - Ты первый, полезай.

- Нда, - оценил открывшийся его взгляду проход Степан, когда Игорь, ни секунды не сомневаясь, нырнул сквозь него на территорию заброшенной больницы. - Мне тут тесновато придется, как бы не застрять - неловко получится, - он втянул живот и кое-как протиснулся в щель следом за Игорем.

- Давай, богатырь, ты, чай, не застрянешь, - Михей подтолкнул к проходу мнущегося неподалку Добрыню. - Не ссы ты, если что - я тебя в обиду не дам, ты же знаешь, - он подмигнул Добрыне и выжидательно уставился на товарища.

Добрыня, еще мгновение посомневавшись, глубоко вздохнул, зажмурился, будто ныряя в ледяную воду, и исчез в проходе, аккуратно перешагнув через очередную лужу и оставив Михея на безлюдной улице в полном одиночестве.

- Панки грязи не боятся, - пробормотал тот, ступил берцем прямо в грязь и через мгновение вынырнул из щели на погруженной во мрак территории.

Очутившись в огороженных глухим и, как оказалось, ненадежным забором окрестностях больницы, друзья осмотрелись - Игорь достал из рюкзака и раздал всем ребятам небольшие фонари, сам ограничившись лишь подсветкой экрана на телефоне.

На мгновение им почудилось, что щель в заборе, через которую они только что прошли, была на самом деле телепортом в другой, мрачный и темный, поросший настоящим густым лесом мир. Извне на территорию практически не проникали никакие звуки - не было слышно ни гула едущих по проспекту машин, такого обычного для ночного города, ни чьих-либо разговоров - тишину нарушал только шепот ветра, качающего кроны полуголых деревьев где-то далеко вверху.

- Жутковато тут, - Добрыня повел фонариком по сторонам, поправил очки и поёжился. - Может, лучше обратно, пока далеко от выхода не забрались? Мы в темноте-то дорогу найдем потом?

- Да не очкуй ты, все пучком будет, - в который раз весело подбодрил товарища Михей. - Туда, - он указал лучом фонарика направо и первым двинулся вдоль стены деревьев, на ходу распинывая попадавшийся под ноги мусор и пожухлую осеннюю листву.

Минут через десять ребята вплотную приблизились к нависшему над ними недостроенному зданию, прошли некоторое время вдоль покрытой граффити стены и свернули во внутренний двор, в той же мере, сколь и вся округа, поросший высокими деревьями и кустарником.

Здание и правда представляло собой полумесяц - пройдя немного вглубь двора, ребята оказались на небольшой, свободной от растительности поляне, и оглянулись вокруг: теперь недостроенная больница смотрела на них слепыми глазницами неостекленных окон со всех сторон, заслоняя собой горизонт.

Михей осветил фонариком окружающие поляну деревья и задумчиво произнес:

- Так, по ходу, мы раньше всех пришли, - он взглянул на часы, - десять минут первого, остальные опаздывают. Ну ничего, давайте осмотримся маленько, может, валежника наберем и костер разведем пока что, встретим ребят, так сказать, с огоньком.

Остальные послушно разбрелись в разные стороны и нехотя, посвечивая на землю фонариками, стали осматривать все еще мокрые после недавного дождя валявшиеся на земле ветки в поиске пригодных для разведения костра.

- Вы слышали? - Степан вскинул голову и направил луч фонаря в сторону видневшейся за деревьями центральной части полуразрушенного здания.

- Нет, - Игорь оглянулся на Степу и затем, прищурившись, посмотрел в указанную сторону.

- Вот, опять, - Степан напряженно замер, прислушиваясь. - Там внутри кто-то шарится, только что слышал, как у него под ногами что-то хрустнуло.

- Да, я тоже уловил, - Добрыня снова поежился и подошел поближе к товарищам со своей стороны поляны.

- Ах они сволочи, разыграть нас вздумали, - Михей задорно улыбнулся и заорал в сторону больницы: - Эй, уроды, вы вас слышим! Давайте вытряхивайтесь на улицу, помогайте с костром, мы задолбались тут уже в грязи ковыряться!

В эту секунду со стороны здания явственно раздался и почти сразу же затих оглушительно громкий в окружавшей их тишине топот.

- Ну, держитесь, - Михей рванул на звук и спустя мгновение скрылся среди деревьев, продираясь сквозь частый и густой кустарник. - Догоню - по жопе надаю, доиграетесь!

- Стой, Михей, аккуратнее! Твою мать! - Игорь кинулся следом за Мишей и у самых деревьев оглянулся на замерших в центре поляны Степана и Добрыню. - Догоняйте, чего застыли - он там сейчас куда-нибудь сверзится или потеряется нахрен, задолбаемся его вытаскивать! Стой, дебил, ты куда!

Пару минут спустя все втроем они вывалились из зарослей возле самой стены больницы и почти сразу наткнулись на замершего у пустого дверного проема Михея, светившего внутрь фонариком.

- За мной, пацаны, не уйдут! - Михей заулюлюкал и влетел внутрь здания. - Туда, налево побежали, догоняй! - он рванул по засыпанному многолетним слоем мусора коридору вдоль расположенных по обе стороны пустых и таких же грязных и разрисованных от пола и до потолка комнат.

Спустя несколько минут стремительного бега луч его фонаря уперся в сплошную стену с огромным, реалистично нарисованным глазом, перегораживающую проход.

- Да где ж они? В одной из комнат что ли затихарились? - Михей оглянулся на догнавших его запыхавшихся ребят и посветил фонариком в лицо Игорю, который тут же отшатнулся и прикрыл рукой глаза.

- Фонарь убери! Куда тебя черти понесли, здоровье лишнее? - зло проорал Игорь и придвинулся вплотную к Михею. - А если бы дыра какая в полу - ты правда ноги себе решил переломать?

- Ладно, ладно, виноват, увлекся, - Михей примирительно поднял руки и сделал шаг назад, почти упершись спиной в выросшую посреди коридора стену. - Давайте по комнатам чуть пошаримся - может, спрятались где и угорают теперь над нами; да и осмотримся маленько, раз мы уже внутри. Ну вы же все этот топот слышали, мне же не показалось?

- Пошел ты нахер со своими приколами, я ничего не слышал, - Игорь сплюнул и яростно пнул валявшуюся на полу пивную банку. - Я домой, - он развернулся и, не оглядываясь, зашагал в сторону выхода.

- Никто и не держит, - неожиданно разозлившись, проорал ему в спину Михей. - Зассал все-таки, пустого здания испугался! Проваливай, сиди в своей конуре, нытик! Я смееерти боюсь, я праааадеда не оплакал. Да ты жить боишься, придурок! Вы со мной, пацаны? - взглянул он на нахмурившегося Степана и потупившего взгляд Добрыню. - Пойдем, нам в любом случае в эту сторону.

Оставшиеся втроем парни потопали обратно, теперь уже аккуратно ступая по растрескавшимся бетонным плитам и светя себе под ноги. Михей, шагающий чуть впереди, заглядывал с фонариком в каждую комнату в поисках затаившихся где-нибудь старшекурсников и спустя несколько секунд выныривал обратно в коридор.

- Ребят, - несколько минут спустя окликнул он ушедших немного вперед Добрыню и Степу, зайдя в очередную комнату. - Зацените. Не врал, по ходу, Серега.

Парни заглянули следом за Михеем в дверной проем, осветив своими фонариками небольшое глухое помещение без окон, возле дальней из стен которого валялось измазанное чем-то черным острое бутылочное горлышко. Весь пол у той же стены был покрыт уже засохшей, но все еще металлически пахнущей кровью, и в центре некогда кровавой лужи валялся иссушенный трупик маленькой собаки с почти напрочь отрезанной головой. К выходу из комнаты вели смазанные в пыли отпечатки двух пар мужских ботинок.

- Что. За. Херня. - медленно проговорил Степан, ощутив, как у него перехватывает дыхание, а по спине пробегают крупные предательские мурашки.

- Пойдем отсюда, пацаны, пойдем шустрее. Если Серега не врал - вдруг этот больной мужик где-то рядом? Вдруг это его шаги мы слышали? - нервно произнес Добрыня и продолжил, перейдя на шепот: - Вдруг он прямо сейчас прячется в одной из комнат?

- Валим, - мрачно подытожил Михей. - Теперь точно валим, живее!

Ускорив шаг, они почти бегом двинулись вдоль плавно сворачивающего налево коридора и спустя минуту выхватили фонарями из темноты замершего посреди прохода Игоря.

- Мы там такое видели! Уходим отсюда, ты чего замер-то? - снова срываясь на крик, почти проорал Добрыня.

- Тупик, - пробормотал Игорь. - Тут тупик.

Лучи фонариков осветили такую же, как уже виденная ранее, перекрывающую коридор стену.

- По ходу, проскочили где-то, идем назад, только аккуратно, - Михей развернулся и осторожно двинулся в обратную сторону, внимательно глядя по сторонам и подолгу задерживая взгляд на темнеющих по бокам провалах комнат, опасаясь, что в любой момент из любой из них и правда может кто-то выпрыгнуть.

Буквально пару минут спустя ребята снова уперлись в глухую стену и от неожиданности остановились.

- Так, погоди, - Степан нервно почесал голову. - Откуда тут стена взялась-то? Мы же минут пять по коридору в прошлый раз бежали - не было тут никаких стен!

Развернувшись, он бегом кинулся в обратную сторону мимо замерших в недоумении товарищей и минуту спустя, едва скрывшись из виду, проорал: - Тупик!

- Так, нахер, выходим через окно, - напряженно проговорил Михей, стряхнув с себя оцепенение, и нырнул в ближайшую боковую комнату. - Тут стены глухие, посмотрите в других! Там снаружи через каждый метр окна были!

Добрыня, Игорь и подоспевший обратно Степан нырнули каждый в свое помещение и почти одновременно заорали с разных сторон:

- Нету!

- И у меня! Сплошная стена, никаких окон!

- То же самое!

Они заметались во все стороны и по очереди осмотрели все имеющиеся помещения, затем вышли обратно в коридор и сгрудились в кучу.

- Ни одного окна, - выдохнул Игорь. - Вообще ни одного, нигде. И двери, через которую мы входили, тоже нет. Или мы все хором ослепли, или это галлюцинация какая-то массовая - или все сраные двери и окна и правда куда-то делись.

- Что делать-то? - Степа нервно сжимал и разжимал кулаки и тяжело дышал. - Где выход? Мы что, в трех стенах заблудились?

- Парни, - позвал их стоящий немного в стороне Михей. - Что делать, я без понятия, но решать нужно быстро. Кажется, стены двигаются.

Взметнувшиеся фонарики в три луча осветили стену с нарисованным огромным глазом, возвышающуюся буквально в нескольких метрах от них. Резво развернувшись в другую сторону, Добрыня выхватил из темноты и вторую стену, которая теперь виднелась совсем неподалёку - чуть дальше, чем первая, но явно не там, где они наткнулись на нее впервые.

- Тааааак, - чувствуя постепенно подступающую панику, протянул Игорь. - Стоп, я, кажется, видел где-то тут лестницу на второй этаж - живее, смотрите по сторонам!

- Нашел! - крикнул через несколько секунд Михей, упершись лучом фонарика в уходящие вверх и местами обвалившиеся ступени. - Давайте, вперед, если что - со второго этажа спрыгнем! Степа, прости, но тут оставаться нельзя!

Ребята рванули к лестнице и начали, осторожно перешагивая через темнеющие провалы, подниматься наверх. Спустя минуту и два лестничных пролета они, наконец, вынырнули на второй этаж и осветили уходящий влево длинный прямой коридор, конец которого терялся где-то в темноте.

- Двинули, смотрите по сторонам, - вполголоса скомандовал Михей и медленно пошел вперед. - Кто увидит окно, или дверь - что угодно, лишь бы на улицу - маякуйте.

Вперив лучи фонариков в шершавые и практически не тронутые рисунками бетонные стены, парни осторожно двинулись вдоль коридора.

На полу, не в пример первому этажу, не было почти никакого мусора, зато лежал густой и практически не тронутый слой пыли, местами испещренный цепочками собачьих следов.

- Что-то не вижу я никаких окон, - несколько минут спустя пробормотал Добрыня. - И комнат вообще нет, глухие стены, да и коридор прямой, а не закругленный, как на первом этаже. Это что за планировка такая? Где мы вообще?

Вопрос повис в воздухе.

Парни продолжали двигаться вперед, иногда все же выхватывая фонарями из темноты чернеющие дверные проемы - каждый из них вел в почти одинакового размера абсолютно пустые и не имевшие ни единого окна большие квадратные комнаты.

- Что-то не так, - спустя какое-то время обронил Михей и посмотрел на часы. - Мы уже почти час идем, а конца-края не видно. Больница большая, но не настолько - за это время мы бы ее уже раз 5 по кругу обогнули, но она ж не круглая, да и поворота ни одного не было, коридор прямой, как стрела, - Михей обернулся и направил луч фонаря в обратную сторону, осветив уходящие вдаль цепочки их собственных следов. - Привал, - он скинул с плеч рюкзак, достал из целлофана заготовленные еще в общаге бутерброды и раздал каждому по одному, швырнув на пол опустевший пакет.

Присев - кто на корточки, а кто прямо на пол, проголодавшиеся ребята жадно впились зубами в скудную, но хотя бы какую-то еду. Говорить не хотелось - остекленевшими глазами они смотрели прямо перед собой и пытались подкрепить силы. Закончив с бутербродом, Михей достал из рюкзака пол-литровую бутылку колы, сделал несколько глотков и передал ее по кругу. Допив последние глотки, Степа поставил пустую бутылку на пол и замер, оставшись сидеть на полу.

- Так, - негласно взявший на себя роль лидера и проводника, нарушил тишину Михей, встряхнув головой и сгоняя навалившееся оцепенение. - Какие у нас варианты? Позвать на помощь не получится - сети нет, я почти всю дорогу в телефон смотрел, у вас так же? - ребята молча кивнули, и Михей продолжил: - Пути здесь всего два - либо идем прямо, пока куда-нибудь не придем, либо возвращаемся обратно. Но там точно ловить нечего - хер знает, что тут происходит; как максимум, мы вернемся по собственным следам туда же, откуда начали, и спустимся обратно на первый этаж, с которого нет выхода. Возможно, конечно, что мы его пропустили в темноте, но я что-то сомневаюсь. Выходит, вариант на самом деле, один - идем куда шли, - он посветил фонарем вдоль все таких же сплошных и простирающихся далеко в темноту стен, - и надеемся.

- А еще есть вариант набить тебе морду, - зло процедил Игорь. - Это ты нас втянул. Не знаю, во что - но ты. Урод. По заброшке ему побегать захотелось, шутник хренов.

- Угомонись, - неожиданно громко встрял Степан. - Потом отношения выяснять будете, когда выберемся. Держимся вместе. Никто никого никуда не тянул, мы сами пошли. И виноватых искать не нужно, делу это не поможет. Добрыня, ты как? - он положил руку на плечо хилому и сильнее всех уставшему товарищу, который, сидя в сторонке, протирал запыленные очки мягкой тряпочкой.

- Прорвемся, - несмело улыбнулся тот, посмотрел на протертые стекла на свет и удовлетворенно нацепил очки на нос. - Идем мы точно правильно, следы собачьи видели? Они вели в ту сторону, откуда мы пришли - значит, собаки попадают в этот коридор через какой-то проход впереди нас. Прорвемся.

- Богатырь дело говорит, - Михей поднялся с пола и закинул на спину рюкзак. - Ну что, передохнули?

Парни нехотя встали, размяли затёкшие в неудобной позе ноги и снова двинулись в путь.

Полчаса спустя шедший впереди Добрыня неожиданно остановился и посветил фонариком куда-то под ноги.

- Следы. Человеческие.

Парни сгрудились вокруг него и уставились на испещрявшие покрытый слоем пыли пол множественные отпечатки человеческих ног, направленных в ту же сторону, куда шли они сами.

- Ну вот, видите, - Михей повеселел. - Не мы одни тут такие! Правда, я не очень понимаю, откуда эти ребята вынырнули - Добрынь, ты же раньше следов этих не видел?

- Не знаю точно, я уже на автомате иду, кажется. Может, и были, а я только сейчас внимание обратил, - Добрыня задумчиво оглянулся назад. - За нашими собственными следами уже не разберешь.

- Пофиг, идем, - Михей, заметно приободрившись, зашагал вперед. - Идем, выход уже близко, носом чую!

Спустя примерно километр его бодрость начала потихоньку улетучиваться; когда ещё два километра остались позади, Михей снова осунулся, сбавил шаг и постепенно оказался в конце колонны рядом с Добрыней, который заметно устал и, еле переставляя ноги, едва плелся, пытаясь поспевать за шагающим размеренно, словно машина, Степаном.

- Сколько мы уже идем? - вяло поинтересовался Добрыня, слегка повернув голову в сторону Михея.

- Почти два часа, - ответил тот, кинув взгляд на наручные часы.

- По ходу, над нами уже какое-нибудь ближнее Подмосковье, - Добрыня на ходу вытащил у Михея из рюкзака полупустую бутылку воды - единственную, которую тот взял из дома специально для Добрыни, не употребляющего алкоголь.

- Мы здесь уже были, - минуту спустя ошарашенно пробормотал Игорь, забравший у идущего в центре Степана фонарик - его телефон разрядился с полчаса назад.

Подошедший следом Степан, а за ним и Михей, и Добрыня увидели в свете фонаря валяющийся на полу пакет из-под бутербродов и еще влажную, стоящую возле стены бутылку из-под колы.

- Приехали, - выдохнул Игорь, скинул со спины рюкзак и сначала присел, а затем и вовсе лег на пол, закрыв руками лицо.

***

- Давайте проанализируем ситуацию - с рациональной точки зрения, - Добрыня обессиленно упал на покрытый пылью бетон, привалился спиной к стене и вытянул ноги. - Мы шли по прямой, нигде никуда не сворачивали, законы физики никто не отменял - как мы могли оказаться в той же точке, через которую уже проходили, это же не лента Мебиуса? Единственный реальный вариант - коридор на самом деле искривлен, но незаметно, и мы действительно ходим по кругу - отложим пока в сторону мысль о том, что конфигурация первого этажа совсем другая, и пройденное расстояние в разы превышает реальные размеры больницы. Если так, то, с учетом того, что другого выхода мы так и не нашли, логично предположить, что лестница, по который мы поднялись - единственный путь и сюда, и отсюда. Мы ее пропустили в темноте, и сейчас она где-то позади нас - примерно там, где нам впервые попались чужие - а на самом деле наши собственные следы. Что, если мы попробуем вернуться и - не спуститься вниз, а подняться еще на один этаж? Здание шестиэтажное; выпрыгивать с третьего этажа точно не кажется хорошей идеей, но - может, мы сможем докричаться до твоих знакомых, - Добрыня кивнул в сторону Михея, - если они пришли и все еще во дворе? Продолжать ходить по кругу бессмысленно - не знаю, у кого как, а у меня силы уже на исходе; воды у нас почти не осталось, - он посмотрел на полупустую бутылку, которую так и держал в руке, - еды больше нет, долго мы на морально-волевых не протянем. Что думаете?

Михей молча сидел, обхватив руками колени и прижавшись к ним патлатой головой, и никак не отреагировал на вопрос.

Степан, нахмурившись, задумчиво потирал подбородок; наконец, вздохнув, ткнул мыском ботинка все так же неподвижно лежавшего на полу Игоря и тихо сказал:

- Я точно знаю, что, сидя на месте, мы отсюда не выберемся. Вставай, Игорян, надо идти. Дома отдохнем - мы туда обязательно вернемся, слышите? - он обвел решительным взглядом изможденных и находящихся в шаге от отчаяния товарищей. - Забьем кальян, завалимся на наши кровати и еще долго будем смеяться над этой дурацкой историей и тем, что мы - вчетвером - в трех соснах потерялись. Правда, в следующий раз, - он посмотрел на Михея, - я лучше дома посижу, потерплю уж как-нибудь скуку. Идем! - он нагнулся, забрал у лежащего Игоря фонарик, подал ему руку и помог встать. - Михей, подъем.

Парни нехотя двинулись в обратный путь, устало загребая в пыли ногами и по третьему кругу затаптывая собственные следы.

- Это что-то новое, - минут двадцать спустя произнес снова идущий впереди всех Степан. - Ну что, Добрынь, в этот раз будут рациональные мысли? - он осветил лучом фонаря в который раз за ночь возникшую посреди коридора стену и открывшийся справа под прямым углом темный проход.

- Ну нахрен, вообще не понимаю, что происходит, - хмуро пробормотал Добрыня. - В любом случае, что-то изменилось. Идем направо? - он оглянулся и кинул взгляд на уходящий вдаль все такой же темный и пустой коридор, по которому они только что прошли.

- А какие варианты? - Михей прошел мимо товарищей и свернул в проход.

Казалось, что коридор по какой-то неведомой прихоти просто сложился в изломанную под прямыми углами кривую - теперь повороты возникали через каждые 50-100 метров, превращая дорогу в настоящий лабиринт; временами по бокам выплывали из темноты такие же, как и раньше, пустые обширные комнаты, и Игорь вслух поблагодарил провидение за то, что пока им не встретилось ни одной развилки. Спустя какое-то время, когда друзья уже потеряли счет пройденным поворотам, под ногами захлюпало - Михей посветил на пол и увидел покрывавшие местами пол ржавые лужицы; дорога начала идти под уклон, и луж, приводящих и без того нервно подрагивающего Добрыню в еще больший раздрай, на полу становилось все больше.

- Стойте, пацаны, - Добрыня неожиданно замер посреди коридора, часто дыша и утирая рукой выступивший на лбу холодный пот. - Не хватало мне проблем, так теперь еще и вода эта гребаная - откуда она вообще взялась? Куда мы, нахрен, спускаемся? - почти крича, он заметался по коридору, разбрызгивая во все стороны покрывающую пол воду. - Гребаное место! Гребаный Хэллоуин! Гребаное мое любопытство! Я сейчас должен был уже десятый сон видеть! Как я теперь к лабораторной подготовлюсь?

Добрыня на ходу осветил видневшийся неподалеку темный дверной проем очередной боковой комнаты и замер, услышав доносящиеся оттуда негромкие всплески.

Мгновение спустя из помещения, прихрамывая и поджимая правую переднюю лапу, медленно вышла в коридор тощая, покрытая свалявшейся грязной шерстью собака. Остановившись в проходе, она подняла светящиеся в едва рассеиваемом фонарями мраке глаза на неподвижно замерших неподалеку ребят и застыла.

Следом за ней из дверного проема вышла еще одна, такая же едва живая дворовая псина; затем еще одна, и еще - и все они, не мигая, уставились на Добрыню, который так и стоял, ошарашенно замерев прямо посреди особенно большой и глубокой лужи.

- Медленно отходим, без резких движений, - тихо произнес Степан и сделал шаг назад. - Добрыня, не дергайся - могут кинуться. Медленно и спокойно - главное, спокойно - давай к нам.

Парни зашевелились и, повинуясь словам Степы, начали медленно отступать назад, не отрывая глаз от все так же недвижимо стоявшей в проходе, отрезая им обратный путь, начавшей слегка порыкивать стаи. Добрыня сглотнул и вместе со всеми стал пятиться, загребая пятками воду и тихонько чертыхаясь. Миша и Игорь скрылись за очередным поворотом; Степан замер, дожидаясь Добрыню - когда вдруг тот, сделав очередной шаг спиной вперед, неожиданно оступился и с размаху неуклюже рухнул на пол; фонарик вылетел из его руки, оглушительно загрохотал по бетонным плитам, откатился в сторону и замер, освещая ближайшую стену.

Спустя долгую, растянувшуюся почти в вечность, секунду, стоявшая ближе всех собака, злобно оскалившись, сорвалась с места и, хромая, кинулась в их сторону - а следом за ней медленной, но неотвратимой рычащей лавиной бросилась в атаку вся стая.

- Бежим! - Степан рывком поднял Добрыню на ноги и волоком затащил его за поворот. - Бежим, живее, чего встали! - заорал Степа, наткнувшись на застывших посреди прохода Игоря и Михея, и парни все вместе, проклиная ноющие и еле движущиеся после долгой пешей прогулки ноги, побежали по коридору, петляя среди поворотов и время от времени оглядываясь через плечо.

- Не отстают! Поднажмите, надо оторваться! - проревел, тяжело дыша, Степан, все так же тащивший едва перебирающего ногами Добрыню за шиворот.

Двигаться становилось все труднее - хотя пол все так же шел под уклон, вода доходила уже почти до щиколоток, замедляя их и без того небыстрый бег.

За очередным поворотом неожиданно оказался тупик - коридор привел их к уходящей не к верхним этажам, как они рассчитывали, а куда-то вниз наполовину затопленной ледяной водой лестнице.

- Куда? Куда дальше? - Михей заметался по небольшой приподнятой и почти не тронутой влагой площадке, предварявшей лестницу, слыша топот десятков лап, доносившийся буквально из-за ближайшего поворота.

- Ныряем! Михей, ты первый, освещаешь путь, Игорь следом, мы с Добрыней последние! Перевели дыхание, набрали побольше воздуха и вперед! Рюкзаки и куртки долой! - наскоро осмотревшись, сориентировался Степан. - Коридор затоплен не до самого потолка - там должен быть воздух, живее!

- Нет! - Добрыня заорал и забился в крепких руках Степы в тщетной попытке вырваться. - Не пойду, пусть лучше сожрут! Куда плыть, сколько? Не хочу, как Потап, не хочу, не пойду! - скривившись и заливаясь слезами, продолжал он вопить, пока Михей и Игорь, побросав на пол лишнюю одежду и сумки - Михей скинул тяжелый шерстяной свитер, оставшись только в своей любимой косухе - торопливо спускались по покрытой ледяной воде лестнице.

- Заткнись, придурок! Заткнись и пошли! - Степан обеими руками встряхнул трепыхающегося в панике Добрыню.

Увидев, как Игорь вслед за Михеем, глубоко вдохнув, скрылся в мгновенно помутневшей воде, Степа схватил Добрыню в охапку, всучил ему в руки фонарик, крикнул: - Воздуха набери! - и швырнул его следом.

Продолжение в комментариях

Летом 2010 года Игорь - еще не оперившийся, едва успевший закончить школу 17-летний юнец, получив приказ о зачислении в один из неплохих столичных технических ВУЗов, перебрался из своего маленького провинциального городка в Москву.

28 августа он, на двоих с отцом разделив 3 огромных баула, вышел на автобусной остановке возле высотных корпусов университетского общежития, и, дотопав, наконец, до ворот, отделявших территорию кампуса от внешнего мира, опустил осточертевшие сумки на землю.

Довольно странно было понимать, что практически вся его недолгая жизнь уместилась всего в три - пусть и таких огромных, сумки. Игорь вспомнил, как плакала, провожая его, мама - сама она не смогла поехать с ними из-за плотного рабочего графика; когда они с отцом вышли из квартиры и стали спускаться по лестнице, Игорь повременил минуту перед тем, как закрыть дверь - словно прощаясь со своей прошлой, еще детской и беззаботной жизнью, и кинул взгляд в дверной проем собственной комнаты, которая служила вместилищем его тела и духа последние несколько лет. Мама неподвижно сидела на его кровати - присела, ощутив, что ноги ее не держат - глядя сыну вслед, одновременно со слезами и горделивой улыбкой.

Игорь никогда особенно не стремился в Москву, где у него не было ни друзей, ни знакомых - уехав, он и правда попрощался со всем и начинал жить с чистого листа, даже несмотря на то, что от столицы до его маленького городка было всего каких-то 600 километров, и на поезде добраться до дома можно было буквально за одну ночь. Учиться в Москве - это всегда было желание его матери, которая в свое время то ли не смогла, то ли не захотела уехать, оторвавшись от многочисленных родственников - и теперь Игорь, ее единственный сын, за нее воплощал эту мечту.

Впервые в жизни он посетил столицу всего 2 месяца назад - сразу после вручения аттестатов, когда они с мамой повезли документы в ранее намеченные столичные ВУЗы. Он до сих пор с некоторым волнением вспоминал, как в первый раз ступил на Красную площадь - стоял, невидящим взглядом впиваясь в пылающие на башнях яркие красные звезды, вспоминая бесчисленные трансляции праздничных парадов, которые они с родителями традиционно смотрели по телевизору каждый год; стоял - и не мог поверить, что теперь эта площадь для него не просто картинка в телевизоре, а вполне реальное, осязаемое место, и сейчас он собственными ногами топчет ту же брусчатку, по которой в 41-м маршировали бойцы Красной Армии, уходя с парада прямо на фронт.

Наверное, именно в этот момент он впервые осознал, что хочет жить только в Москве - городе, в котором с давних пор творилась история его страны; городе, о котором он так много читал в самых разных книгах; городе, который видел в куче самых разных фильмов - поэтому, ранним августовским утром увидев себя в списке поступивших, Игорь, ни минуты не сомневаясь, пошел собирать вещи.

Вынырнув из воспоминаний, он оставил отца на улице вместе с сумками, а сам нырнул в один из коридоров ближайшего к нему корпуса общежития; в течение нескольких утомительных и скучных часов отстояв очередь из таких же, как он, будущих первокурсников, Игорь сдал деньги и документы в паспортном столе, получил пропуск и ключ от комнаты, после чего вместе с отцом отправился заселяться.

Корпуса общежития были практически новыми - два стоящих в упор друг к другу двадцатичетырехэтажных здания; комната на 5-м этаже, в которую Игорь, пыхтя, протопал вместе с отцом и сумками, была на самом деле полноценной однокомнатной квартирой (со своими кухней, туалетом и ванной), в которой Игорю предстояло жить вместе с двумя другими парнями. Оставив баулы в коридоре квартиры и отправив отца покурить на улицу, Игорь прошел в жилую комнату и увидел, что он заселяется последним - две другие кровати были уже заняты.

- Привет! - он протянул руку сидевшему в одиночестве на ближайшей к нему кровати парню и представился: - Игорь.

- Привет, меня Степаном зовут, - парень встал с кровати, оказавшись высоким - на голову выше Игоря - и крепким здоровяком с открытым и добрым лицом. - Не знаю, как родители так подгадали, но дядей Степой меня всю жизнь кличут. Я сам с Урала; выходит, будем соседями.

- Я из Курской области. Получается, так, - Игорь приветливо улыбнулся Степану и повернулся ко второму соседу, который, в противоположность первому, был хлипким очкастым парнем, имевшим вид самого типичного ботаника.

- Привет, я Добрыня, - первым представился "ботаник" и, подав остальным пример, рассмеялся. - Мои родители, как видите, с именем не угадали. Они оба филологи, папа фольклорист по призванию - вот и назвал меня, как героя своих любимых старославянских сказаний. Увы, богатыря из меня не вышло, - Добрыня пожал плечами под дружный смех новых товарищей.

В коридоре раздался какой-то шум - в квартиру зашли двое дюжих мужиков в перепачканных спецовках; осмотревшись, они попросили ребят выйти на время на кухню, после чего, плотнее сдвинув кровати, занесли в комнату еще одну - уже четвертую; а за ней - еще один стол, стул и тумбочку.

- Уплотнение, вчетвером будете жить, - пробурчал один из них, кинув взгляд на Степана и через мгновение выйдя из комнаты.

У входа в квартиру уже стояли три человека: в центре - высокий худой парень в потертой косухе, качавший головой в такт играющей у него в наушниках музыке; рядом с ним - пожилые мужчина и женщина, которые со смущенным видом переминались с ноги на ногу.

- Здравствуйте, мальчики, - женщина приветливо улыбнулась Игорю, Добрыне и Степану и уже сделала шаг в квартиру, когда меломан, неаккуратно оттеснив ее в сторону, прошел в комнату, скинул рюкзак на пол и с ходу - не разуваясь и прямо в куртке - завалился на доставшуюся ему кровать.

- Здорова, бандиты, - поздоровался он, вынув наушники из ушей и оставив звучать на всю комнату что-то неразборчивое и металлически тяжелое. - Меня Михеем звать, сами можете пока не представляться, у меня на имена память хреновая - в процессе само отложится.

- Мишенька, сними ботинки, это некультурно, - охнув, кинулась ему в ноги пожилая женщина под неодобрительным взглядом Степана.

- Отвянь, ба. Попроси деда сумки забросить - и езжайте, дальше я сам. Мне с парнями контакт устанавливать надо. Какую музыку слушаешь? - кивнул он замершему в стороне Добрыне.

- Эээээм...Люмен мне нравится, - промычал Добрыня в ответ.

- Люмен? Красава, уважаю. Держи, вот это попробуй, - Михей вскочил с кровати и протянул Добрыне один наушник, воткнув второй себе в ухо и снова закачав головой.

Добрыня нерешительно прислонил наушник к уху, на несколько мгновений прислушался, а затем, довольно улыбнувшись, взглянул Мише в глаза и начал отбивать такт ногой.

- То-то же, - радостно оскабился Михей и хлопнул Добрыню по плечу. - Сойдемся, мужик; если правильную музыку слушаешь - точно сойдемся!

За знакомством и распаковкой вещей первый день новой жизни пролетел незаметно; Игорь проводил отца до метро - тот крепко обнял его на прощание и, прежде чем скрыться из виду на плавно едущем вниз эскалаторе, незаметно смахнул скупую мужскую слезу. Дедушка и бабушка Михея также вскоре покинули общежитие, под завязку загрузив стоящий на кухне холодильник домашними припасами.

Вернувшись в квартиру, Игорь обнаружил всех троих ребят на кухне, подъедающими запасы Михея, которые тот с легкой руки уже успел поделить на четверых, а сам теперь сидел немного в сторонке, перебирая струны гитары и затягиваясь появившимся откуда-то кальяном.

Первая ночь почти до утра прошла в разговорах - ребята делились какими-то историями из жизни, переживаниями по поводу новых предметов, которые им вскоре предстояло начать изучать; обсуждали девчонок, которых видели сегодня либо в очереди в паспортный стол, либо при заселении уже на этаже - и время от времени смеялись в голос от очередной похабной или просто смешной шутки. Не смеялся только Михей - он в целом не слишком охотно рассказывал о себе и не принимал участия в разговоре, предпочитая отмалчиваться и слушать других.

***

Дни потекли один за другим - сначала медленно и несмело, как первая тонкая струйка оттаивающего по весне ручья; затем все быстрее и быстрее, превратившись, наконец, в полноводную, словно в разгар оттепели, бурную реку, наполненную новыми знакомствами, первыми лекциями по предметам с заумными названиями, первыми проблемами на парах, первыми бессонными ночами за выполнением лабораторных и первыми студенческими попойками.

Игорь довольно неплохо сошелся с соседями - со Степаном и Добрыней они учились в одной группе и часто вечерами вместе делали домашнюю работу, беззлобно подшучивая друг над другом и соревнуясь в знаниях; Михей учился в другой группе и вечера куда чаще проводил на кухне с гитарой и сигаретой или кальяном, нежели чем за столом с учебниками.

Степан, несмотря на свою некоторую внешнюю простоватость, был очень грамотным и образованным парнем, в котором знания и искрометное чувство юмора сочетались с недюжинной физической силой. У Степы довольно быстро появилась пассия - девушка из соседней группы, не устоявшаяся перед его поистине богатырскими плечами и бездонными карими глазами, и в то же время - острым языком; после этого Степа стал периодически пропадать вечерами, оставив Игоря и Добрыню заниматься вдвоем.

Добрыня, в отличие от Степы, свою внешность оправдывал - из всех четырех соседей он был, пожалуй, самым умным - настоящая ходячая энциклопедия, будущий потомственный ученый - правда, не в гуманитарных науках, в отличие от его родителей. Буквально в первый же месяц выбившись, по признанию сразу нескольких преподавателей, в лучшие студенты курса, Добрыня, однако, был слишком умен, чтобы кичиться своими знаниями: он с бесконечным терпением и даже удовольствием объяснял одногруппникам - и Игорю в частности - любые непонятные им теоремы математического анализа, всегда легко делился конспектами и бескорыстно оказывал помощь любому, кто о ней просил - будь то помощь по учебе, в житейских неурядицах или просто просьба одолжить денег до ближайшей стипендии.

Михей все так же держался немного в стороне от ребят и зачастую грубо пресекал слишком настойчивые попытки сблизиться и залезть к нему в душу. Игорь иногда не мог понять - а нужно ли ему вообще чье-либо общество? На пары Михей обычно ходил в гордом одиночестве, заткнув уши затычками с очередным тяжелым альбомом очередной зарубежной группы и пыхтя сигаретой; домой, в общежитие, он возвращался чаще всего поздно вечером, мрачный и иногда в сильном подпитии - не раздеваясь, брал гитару и тихонько бренчал что-то на кухне до глубокой ночи.

Михей пил - и пил временами отчаянно, как взрослый, потрепанный жизнью мужик - почти всегда один, почти всегда без закуски, погрузившись в одному ему ведомые мысли. Иногда он, как будто решив какую-то грандиозную задачу, светлел лицом, отставлял гитару в сторону, шел в комнату, хватал сидящих там Игоря и Добрыню и тащил на кухню. Затем распахивал настежь двери квартиры, пролетал вихрем по всему этажу, собирая народ; выставлял на стол всю оставшуюся у него пополняемую время от времени предками домашнюю еду и весь имеющийся алкоголь, и до самого утра орал под гитару вместе со всей собранной толпой любимые всем его поколением песни, на время становясь душой компании. Игорю часто казалось, что вся его напускная бравада помогала Михею от чего-то спрятаться, но после одного случая Игорь перестал пытаться забраться к нему в голову и просто принял Михея - таким, какой он есть.

Игорь с Добрыней возвращались поздно вечером из центра - Степа, как это часто бывало, проводил время с девушкой, а они вдвоем ездили погулять в центр, поближе к полюбившейся Игорю Красной площади.

Возле метро их окружила группа подвыпивших парней, постарше Игоря по ощущениям лет на 5 - окружила и стала, насмехаясь, толкать Добрыню - щуплого и испуганного - в сторону большой и грязной осенней лужи. В какой-то момент один из парней смахнул с лица Добрыни очки и толкнул его со всей силы - маленький и беспомощный, Добрыня с размаху полетел в лужу и под дружный гогот распластался в холодной и грязной воде. Игорь кинулся к другу, чтобы помочь ему встать - бросаться на пятерых здоровых и раззадоренных алкоголем и безнаказанным насилием парней было равноценно самоубийству, как вдруг откуда-то с громким ревом вылетел обутый в берцы с металлическими носами Михей.

Особенно громко смеющемуся придурку, толкнувшему Добрыню в лужу, Михей моментально развалил лицо практически на две части прямым ударом правой с надетым на нее тускло блестящим кастетом; второго он пнул в колено тяжелым ботинком, заставив того взвыть и нырнуть в ту же лужу, в которой валялся сжавшийся в комок и прикрывающий голову Добрыня; третий парень успел сунуть руку в карман в попытке достать что-то, как тут же получил от Михея локтем в нос и упал на колени, прикрывая залитое кровью лицо - в тот же момент ему прилетело с локтя ещё и по затылку. Четвертый, хэкнув, успел садануть Мише по лицу здоровенным, покрытым шрамами и наколками кулаком - голова Михея мотнулась, он зло харкнул кровью подонку прямо в морду и заехал ему в челюсть рукой с кастетом в ответ. Пятый - последний оставшийся на ногах, увидев, как полетели во все стороны кровавые брызги и осколки зубов его мордатого и самого здорового товарища, сначала попятился, а затем и вовсе обратился в бегство. Михей пнул по всей силы по заднице валяющегося в луже и скулящего парня, подхватил Игоря и Добрыню, практически бегом протянул их сто метров до остановки и буквально силой затолкал в подоспевший автобус.

Отдышавшись и справившись с трясущимися от адреналина руками, Игорь раз и навсегда уяснил - Михею не все равно. Он один из них.

***

Почти незаметно пролетели два первых учебных месяца. Ребята полноценно втянулись в учебу и уже начали понимать правила игры - какие пары пропускать можно, а какие не стоит, кто из преподавателей на сессии сделает поблажку за посещаемость, а кто будет спрашивать по всему курсу вне зависимости ни от чего. Степан так же быстро, как и начал, закончил свои краткосрочные отношения, нимало не огорчившись по этому поводу, и снова стал проводить почти все свободное время со своими соседями, которых он - даже Михея - на тот момент уже причислял если не к числу друзей, то точно к кругу самых близких знакомых.

Субботним вечером накануне Хэллоуина парни, развалившись каждый на своей кровати, негромко разговаривали, обсуждая прожитую неделю и делясь друг с другом какими-то воспоминаниями из дома, который каждый из них покинул всего два месяца назад - хотя казалось, что с тех пор прошла уже целая вечность. На фоне негромко играл Люмен; Михей, задумчиво уставившись в потолок, шепотом подпевал и время от времени выпускал к потолку клубы дыма от стоящего на полу рядом с его кроватью кальяна.

- Раз уж завтра Хэллоуин, - нарушил установившуюся на пару минут тишину Игорь, - есть вопрос. Кто чего по-настоящему в своей жизни боится?

Михей оторвался от кальяна, на мгновение молча уставился на Игоря и неожиданно горько усмехнулся.

- Умеешь ты выбирать темы, дружище, - пробормотал Степан, закинул руки за голову и задумался.

Первым затянувшееся молчание прервал Добрыня - он аккуратно поправил вечно сползающие на нос очки и задумчиво уставился в окно.

- Был у нас в школе один парень, - прочистив горло, тихо сказал он. - После 6-го класса к нам перевели нескольких ребят - их класс в начале года расформировали, и к нам попало сразу несколько человек - трое или четверо парней и, кажется, две девчонки. Девочки как-то сразу влились, а парни пришли в уже устоявшейся компании и почти все время тусовались обособленно, ни с кем не сближаясь. Один из ребят - Миша Потапов, держался ото всех отдельно, и ни с ними, ни с нами практически не общался. Его посадили со мной за одну парту: я всегда был круглым отличником - думаю, вас это не удивит, и ко мне периодически подсаживали отстающих - чтобы хотя бы списывали у меня на контрольных, если сами не могли или не хотели учиться. Миша - или, точнее, Потап, как все его называли, отстающим не был - неглупый парень, схватывал вроде на лету, но учиться ему было не интересно. Он почти на всех уроках просто качался на стуле, смотрел в потолок или читал какую-нибудь книжку - казалось, все, что говорит учитель, он пропускал мимо ушей, но контрольные, тем не менее, решал всегда сам и почти всегда правильно. До сих пор помню, как ему на какой-то проверочной по математике поставили двойку за то, что он ни в одной из задач не написал решение, везде один только ответ. Мы тогда в столбик делили - а он не умел, просто делил семизначные числа в уме и сразу записывал результат, представляете?

Одет он всегда был во что-то поношенное, не новое - но всегда чистое. Семья у него была, как это говорят - неблагополучная - отец пил, колотил и его, и мать - Мишка часто приходил в школу то с фингалом, то со ссадиной; никогда не рассказывал, откуда, но мы и так понимали, да и не спрашивали особо. Ну и мать от отца не особенно отставала - пару раз мы видели ее возле школы после уроков - пьяную, временами грязную, почти опустившуюся. Мишка ее стыдился, конечно, но нам никогда не жаловался и ее никогда не отталкивал - все-таки, мать, какой бы она ни была. Просто отсиживал уроки - молча, отстраненно, и все время что-то читал.

Однажды осенью, классе в 8 уже, наверное, после уроков мы с ребятами топали мимо его дома - закинули к кому-то рюкзаки и шли на стадион, мячик попинать. Идем - а он сидит возле подъезда на лавочке, курит, как всегда, в одиночестве. Мы подошли к нему и говорим - пойдем, Потап, с нами, в футбол погоняем. А он затянулся, посмотрел на нас - так, знаешь, серьезно и немного печально, как взрослый мужик, и говорит - не, пацаны, не могу. Я труповозку жду, у меня отец повесился. Идите, я вас попозже догоню. Ребята заржали было - подумали, шутит, мало ли у кого какое чувство юмора, а тут - глядим, скорая по двор заезжает, и прямо к подъезду, возле которого мы стоим. Из машины бригада выскочила - и в подъезд, а Потап докурил неспешно, потушил бычок, кинул в мусорку, кивнул - и за ними, медленно так, неторопливо, как будто и так зная, что спешить уже некуда.

В школе я его больше не видел. Ребята говорили, что он работать куда-то устроился - то ли на мойку, то ли на шиномонтаж. Мать его после смерти отца совсем в бутылку нырнула - а кушать что-то надо было, вот и приходилось ему крутиться, и себе, и ей на жизнь зарабатывать.

В девятом классе, после последнего звонка, мы с ребятами пошли на городское озеро - экзамены уже позади, впереди целое лето, а для кого-то, кто решил уходить после девятого - целая новая жизнь. Пришли, только стали располагаться на пляже - смотрю, а Потап с какой-то компанией уже там. Пьяные, костер жгут, орут что-то, пивом обливаются - и девки с ними такие, разбитные, знаешь, на каких уже пробу ставить негде - тоже пьяные, валяются на песке, зажимаются с парнями и смеются на весь пляж. Мишка, как всегда, сидел в одиночестве с сигаретой - махнул нам рукой издалека и сидит, в огонь смотрит.

Мы разделись, пошли купаться, а потом пристроились в волейбол играть немного в стороне. Тут слышим - крики какие-то - помогите, мол, человек тонет; смотрим - и правда, девчонка какая-то незнакомая в воде барахтается - вынырнет на секунду и опять под водой скрывается. Спасателей-то на озере отродясь не было; мы мячик бросили, столпились у воды - далековато она от берега, никто не решался в воду заходить - это мы потом уже обсудили, боялись, что не доплывем. А у меня вообще ступор такой - вижу своими глазами, как человек погибает, а меня как будто парализовало - стою, смотрю на нее молча и пошевелиться не могу, не то что спасать - да и куда мне, с моим-то телосложением. Через минуту буквально гляжу - кто-то с разбегу в воду кинулся, с кругом таким детским, розовым, под мышкой, и поплыл в сторону девчонки - а она уже совсем под водой скрылась, и на поверхности даже не показывается. Доплыл, нырнул, вытащил девчонку и на круг закинул - она вдруг очнулась, запаниковала, соскользнула с круга и опять в воду; на спасителя своего кидается, топит - ну все по классике, вы читали наверняка, как утопающие себя ведут в панике. Минут пять они боролись - мы потом по часам посмотрели, а тогда казалось, что целая жизнь вечность пролетела. В конце концов она как-то за круг уцепилась, что-то орет - а парня нигде не видно на поверхности. Тут уже к ней и другие ребята бросились, доплыли, вытянули ее на берег - она на песок упала, плачет, дрожит вся, как от холода, а на улице +30 было, не меньше. Это Потап ее спас - представляете, он единственный со всего пляжа - а народу полно было, кто не растерялся и не задумался ни на миг - а справится ли он, доплывет ли, сможет ли спасти - просто встал и кинулся в воду.

Сам он не выплыл. Оказалось, там течение было где-то на глубине - в сторону водосброса - девчонка как-то спаслась, а его утянуло. Да и пьяный он был - так бы, может, и справился, плавал он хорошо. А я до сих пор вспоминаю, как стоял тогда на берегу и тупо смотрел - даже не пошевелился. Как и на днях, у метро, когда эти мудаки на нас накинулись, - Добрыню передернуло, - стоял и смотрел, как будто со стороны, как меня пинают. И в воду я с того дня ни ногой - даже в дождь стараюсь из дому не выходить. Боюсь до смерти. Даже в луже пока валялся - не знал, что страшнее - что затопчут в драке или что вода вокруг.

Добрыня замолк, сгорбившись, сидя на кровати и уставившись в пол. Тишину нарушало только бульканье воды в кальяне, который Михей все так же продолжал курить.

- Жизнь та еще сука, - наконец произнес Степан. - А в моей истории главной сукой был я, - все так же смотря в потолок и закинув руки за голову, пробормотал он.

- У нас возле школы гаражи стояли - такой, знаете, гаражный кооператив - у кого-то автомастерская, кто-то просто в своей машине ковырялся, кто-то там закрывался и набухивался, прячась от семьи. Мы тогда классе в пятом были; зимой с одной стороны гаражей сугробы наметало - мама не горюй. А крайний гараж такой высокий был, двухэтажный - и сбоку лесенка, на втором этаже у него был отдельный вход, с небольшой такой площадочкой. С этой лесенки мы аккурат на крышу других гаражей перескакивали - и потом прыгали с крыш в сугробы - и мягко, и весело, по несколько часов могли каждый день так после уроков проводить, пока совсем не темнело.

Один раз кто-то из ребят раздобыл и приволок туда к гаражам приставную лестницу, самую обычную, деревянную. С высокого гаража мы никогда не прыгали - не забраться на него было; а длины лестницы, если ее на площадочку поставить, как раз до крыши этого гаража хватало. Забрались мы наверх, подходим к краю, смотрим - высоковато как-то; хоть и сугробы внизу - а прыгать страшно; стоим, переминаемся с ноги на ногу. У меня одноклассник был - Серега Амосов, маленький такой, щуплый - он и с обычных-то гаражей прыгать почти никогда не решался, а тут и совсем струхнул - отошел подальше от края, вниз даже не смотрит. Ну и началось - знаете, как это бывает: всем страшно, но никто виду показывать не хочет, подкалываем друг друга, берем на слабо - как первый кто прыгнет, остальным уже не так боязно, но первопроходцем быть никто не спешит. Я-то уже тогда крупнее всех пацанов был, и выше головы на две как минимум - меня и подкалывали больше всех - что, мол, с моим ростом только ноги с крыши свесить, и уже, считай, на земле. Я как-то растерялся, не хотел прыгать, оглянулся - и увидел Серегу. А что это, говорю, Серега к краю не подходит, зассал что ли? И как-то так удачно стрелки перевел, что все пацаны на него хором накинулись - зассал, зассал, трус, ссыкло, не пацан, не будем с тобой водиться; орут, издеваются - а я громче всех. Серега насупился, видно, что чуть не плачет - ну тут, понятно, его совсем гнобить начали - и плаксой, и маменькиным сынком, по-всякому обзывали; а он стоит, нахохлился, как воробышек - и слезы по щекам катятся. Недаром ведь говорят, что дети - самые жестокие существа, не понимают, кому и что можно говорить, и где та черта, через которую переступать нельзя.

В общем, Серега плюнул, заорал на нас и к лестнице дернулся - спуститься решил с крыши, убежать. И тут - не знаю, что на меня нашло, но - кинулся я к нему, схватил за шкирку и потащил к краю. Он орет, матерится, отбивается - но где ему, я раза в два больше него тогда весил. Подтащил я его к концу крыши - и скинул. Ребята все к краю подбежали, я там же - смотрим, а он в сугроб приземлился, почти по уши в снегу сидит - и не встает. Все замерли, а он помолчал с минуту - и давай орать; кричит, плачет, а сам не шевелится - больно мне, говорит, суки, падлы, больно, встать не могу. Мы все к лестнице кинулись, спустились с крыши по ступенькам, подгребли к нему по снегу, попытались вытащить - он еще хлеще заорал, не трогайте, говорит, больно, не трогайте, - Степан присел на кровати, вытер со лба выступивший пот, сглотнул и продолжил: - Слава Богу, неподалеку мужики в гаражах мясо жарили, прибежали на крик - они привыкли, что мы все время где-то на крышах орем, но тут, видно, поняли, что что-то неладно. Попытались сами его вытащить - не тут-то было; вызвали скорую, на улице темно уже - а мы стоим толпой вокруг Сереги и слушаем, как он кричит. В общем, перед самыми снегами кто-то металлолом возле того гаража бросил - Серега аккурат в него и приземлился. Обе ноги сломал. Меня потом и в школе к директору, и в полицию затаскали - хотели на учет поставить, но вроде мои родители с его родителями как-то договорились - дети, мол, всякое могут учудить. Серега потом, как выздоровел, почти сразу в другую школу перевелся - говорят, даже видеть нас больше не мог. Я его встретил пару лет назад у себя в городе - вроде нормально все, только прихрамывает чуть на одну ногу; хотел подойти, поздороваться - а он, как меня увидел, сплюнул зло так на землю и буквально на другую сторону улицы перешел. Я после того случая несколько лет себя поедом поедал - совесть мучала; это ведь я виноват, я ему жизнь - если и не сломал, то точно испортил. Больше я ни к кому в жизни не притрагивался - хоть все и думают, что я здоровый, значит, любого отлупить могу - а я вообще не способен драться, как кого схвачу хотя бы - сразу перед глазами Серега - орет, а я тащу его на край той долбаной крыши. Но это ладно, с этим страхом еще как-то жить можно, самый большой мой страх в другом. На следующий год мы с пацанами - уже без Сереги, конечно, забрались обратно на гаражи в сугробы попрыгать. Я к краю подошел - и чуть не стошнило, в глазах муть, как только вниз посмотрю, хотя там расстояния-то - один этаж. Высоты с тех пор боюсь почти до паники - я даже сюда когда заселялся, попросил Добрыню взять кровать у окна - хоть головой и понимаю, что выпасть отсюда никак, а смотреть вниз из окна не могу.

Степан замолчал, обхватив колени мощными руками и положив на них голову; затем уныло проговорил:

- Наверное, после этой истории вы будете смотреть на меня совсем по-другому. Я моральный урод, это факт.

Добрыня встал, присел на краешек его кровати и положил руку Степану на плечо.

- Не кори себя, Большой, - мягко проговорил он. - Все мы люди, всем нам свойственно ошибаться. Дерьмово получилось - да, дерьмово поступил - да, но - ты ведь не понимал, что делаешь. Люди часто не осознают последствия своих поступков - но в твою защиту могу сказать, что далеко не все они, совершив что-то плохое, после этого испытывают муки совести и раскаиваются. Кто-то продолжает вести себя так же, как прежде - что бы он ни совершил, и остается дерьмом на всю жизнь. Ответственно заявляю: ты - не дерьмо. Ты хороший человек, ты мой друг. Сделанного не воротишь, но, думаю, окажись ты сейчас снова на том же гараже - ты не стал бы травить бедного парня, а встал бы на его сторону, защитил его от нападок других. И, я уверен - несмотря на свой страх высоты, если бы от этого зависела безопасность кого-то другого, ты прыгнул бы с этой крыши первым. И это - самое главное, и вообще все, что лично мне нужно и важно о тебе знать.

Степан прокашлялся, с благодарностью посмотрел на сидящего рядом Добрыню и кивнул.

- Тема для разговора и правда интересная, - Добрыня перевел взгляд на Игоря. - Просто так такие темы не поднимают - если не хотят сами поделиться чем-то из собственной жизни, не хотят выговориться и быть выслушанными. Что расскажешь нам ты, друг мой?

Продолжение в комментариях