- А шубу-то, шубу куда теперь денешь? – зашептала баба Люда, подвинув табурет к Кате поближе.
- А? – Катя подняла голову. Какая шуба? При чем тут шуба? Мамы больше нет! Врачи не смогли спасти, да и нереально это было: когда мужики прибежали на подмогу, она уже не дышала.
- Шубу мамкину, - наседала соседка. – У неё ж размер 56, а у тебя – 44 от силы, велика будет!
- Ишь что удумала! Хорошую вещь портить! – бабка ещё ближе подвинула табурет и, заливаясь вымученными слезами, жарко зашептала. - А мы ведь с Татьяной, упокой её душу, были как сёстры, она мне никогда ничего не жалела…
- Кто? Ты? Так ты ж её только вчера посылала на весь подъезд…
- Это так, случайно. Сама же знаешь, характер у мамаши твоей был не сахар!
Катя знала очень хорошо. С тех пор, как отец их бросил – то есть с тех самых пор, как Катя себя помнит, - мать контролировала каждый её шаг. Нет, дело даже не в том, куда она идёт и зачем. Что есть, с кем общаться, что любить – всё решала мать. Ну и, чего греха таить, тяжелая матушкина рука нередко поднималась «в воспитательных целях».
Воспитывала Татьяна Николаевна не только дочь – соседей, продавщиц в магазине, дворничиху… Вспоминая громовой рёв матушки Катя ещё больше вжалась в угол кухни и вернулась было в то далёкое безрадостное детство, как поспешный шёпот соседки выдернул обратно в этот день, 6 января.
- Шубу! Мне - шубу, на долгую память. А я за Танечку, упокой её душу, молиться стану. Денно и нощно!
- Так ведь сорок дней-то нельзя…
- Только ты не забудь – шубу я первая приметила! Никому не отдавай!
Бабка ещё покрутилась в коридоре, пригладила растрепавшийся норковый воротник, а потом, тихо прикрыв дверь, исчезла в своей квартире. Катя поправила портрет матери на столе – с черно-белой карточки сверлила взглядом толстая старуха с тёмной шеей.
- Мам, на конфетку, теперь можно, - тихо прошептала Катя, положила рядом со стопкой водки батончик и ушла рыдать в спальню.
На утро она честно попробовала надеть эту шубу. Не потому, что очень хотела сама – Катя знала, что этого потребовала бы мать. Шуба была вершиной мечты пенсионерки. На неё она копила даже не годами, а десятилетиями, но все накопления съедала инфляция, в то время как моль выедала дыры в старой советской дублёнке. И только когда Катя закончила школу (девять классов – больше мать не дала), поступила в колледж на бухгалтера и стала вечерами браться за подработку, зажили веселее: мамину пенсию проедали, пособие по инвалидности пускали на коммуналку, а Катины доходы – в шкаф, под стопку панталон.
В июне Катя окончила колледж, в июле её взяли на работу в бухгалтерию троллейбусного парка, и уже к марту стопка бумажек в шкафу возвестила о том, что пора отправиться на охоту за меховым сокровищем. К тому же весной все магазины скидывали цены на залежалый за зиму неликвид.
Татьяне Николаевне модные куцые подергушки и не нужны были. Она мечтала о боярской шубе Шаляпина и уже присмотрела такую, на трёх массивных пуговицах, в центральном универмаге.
И вот мама – в морге, и не чувствует январского холода, а Катя стоит в коридоре у зеркала и пытается справиться с тяжестью меха. Мама успела лишь дважды выйти в шубе на улицу - зима, видимо, из вредности, выдалась тёплой. Первый выход был коротким – до остановки, чтобы встретить дочь. Второй – тем самым, неудачным, когда наркоман из соседних деревяшек попытался вытряхнуть пенсионерку из шубы, чтобы обменять на дозу. Наивный, он думал, что справится легко! Сто восемь килограммов пенсионерки сопротивлялись активно, пару раз ей даже удалось пнуть нахала в колено, но нога поскользнулась на льду. Татьяна Николаевна рухнула как ледяная глыба с крыши. И затихла.
Всего два раза, но казалось, что шуба впитала в каждую складку и каждый из многочисленных швов сладковатый запах пенсионерки. Нет, не духов «Дзинтарс», тяжёлых и душных, как её редкие объятия, а запах пожилого диабетика. Катя опустила на худые плечи всю тяжесть благородной норки и поняла, что задыхается под её весом, а ещё ей показалось, что портрет на кухне, отражающийся в зеркале прихожей, стал ещё суровее. Хотя куда хуже?
С трудом она натянула шубу обратно на плечики и унесла её в мамину комнату, на дверцу основательного советского шкафа.
Пронеслись пара недель, с ними пролетели погребальная суета, похороны, поминки и пара дальних родственников, заглянувших на огонёк и заодно выведать дальнейшую судьбу просторной трёшки. В разгар январской метели в бухгалтерию вдруг влетел водила Никитин:
- Девочки, выручайте! Я сейчас на линию должен выходить, на полста пятый, а тут в салоне вон заяц оказался! И главное, у меня ж вытрезвиловка – до сих пор печка не работает, ну куда его? Околеет…
- Подкинули, видать, ржавого… - оценила пассажира старший бухгалтер Зинаида Аркадьевна. И действительно, у щенка, которого Никитин вытряс из-за пазухи на пол, был какой-то удивительный ржавый окрас. Не рыжий, а именно ржавый, жалкий. Когда-то такого же нелепого котёнка школьница-Катька принесла домой, отбив у дворовых собак, да мать не разрешила оставить. Выкинула из подъезда. Три дня котёнок сидел в углу у крыльца, встречая и провожая несостоявшуюся хозяйку.
- Я себе заберу, - решилась Катя. – Вдвоём веселее.
В честь такого события Екатерину даже отпустили с работы пораньше, отправили отмывать и кормить нового жильца. У входной двери она чуть замешкалась – мама терпеть не могла собак и вот этого точно бы не одобрила. Собралась с силами, вздохнула и повернула ключ в неожиданно скрипнувшем тугом замке.
Щенок был рад размять лапы и весело бросился в кухню вслед за Катей, которая поспешила выгрузить на стол купленный корм, пластиковые миски. Она старалась не встречаться взглядом с портретом, но получалось плохо – раздражение матери чувствовалось даже сквозь стекло.
Катя провела щенка по квартире, показала лежанку у батареи, наспех сооруженную из старого свитера, спальню и гостиную, плотно закрыла тяжёлую дверь в мамину комнату и, тихо прогнав перед сном пару серий «Бриджертонов», заснула на мокрой подушке. Рыжий к тому времени вовсю сопел в ногах. Во сне он смешно дёргал лапами, словно убегал от кого-то, отчего его круглый младенческий живот ходил ходуном.
Спалось плохо – Кате чудились мамины шаги, знакомый скрип двери, стон половиц и далёкий писк, но субботнее утро разметало все ночные кошмары. Оно разбудило Катю ярким солнечным светом. Его, долгожданного и ласкового, было так много, что хотелось валяться весь день в лучах и наслаждаться первым из двух законных выходных.
- Рыжик! – позвала Катя, чтобы малыш разделил с ней радость утреннего пробуждения. Пёс не ответил. Видимо, всё-таки пригрелся на лежанке. Но там его не было. И в кухне у миски. И в коридоре.
Дверь в мамину комнату оказалась приоткрыта, Катя тихонько толкнула её и заглянула внутрь, в сумерки затемнённой шторами комнаты. Шуба лежала на полу чёрной грудой. Конечно, щенок оказался под ней и, придавленный душной массой, тихо испустил свой собачий дух…
