Серия «Пока ты со мной»

— Ладно, — кивнул я.

Лера бросила короткое «спасибо» и вышла на улицу. Леха сдался, так и не пристроив свой рюкзак; с силой швырнул его на второй ярус и молча выскользнул вслед за Лерой.

Аня плюхнулась на мою кровать, отчего пружины жалобно взвизгнули. Она натянула на лицо что-то, похожее на улыбку, и спросила:

— Что будем делать?

Я немного подумал, глядя на ее бледное лицо, и предложил:

— Давай прогуляемся по лагерю. Разведаем обстановку.

Палаточный городок гудел, словно встревоженный улей. Люди сновали между тентами, и на их лицах читалась тревога, примешанная к страху и чувству безысходности. Странно. Казалось бы, в такой ситуации каждый шаг должен быть на счету, а мы были предоставлены сами себе — и никому до нас нет дела.

Гуляя между рядами палаток, и я замечал всё новые детали. В глубине лагеря, как оказалось, стояли не только наспех сооруженные палатки, но были и капитальные постройки — блочные, серые, с зарешеченными окнами. Всё это было обнесено забором из сетки-рабицы, а за ним угадывались контуры КПП и нескольких «уазиков.

Мы обогнули здание увидели ещё одно, на котором криво висела вывеска с надписью «Санчасть». В тот же миг из чёрных репродукторов, развешанных на бетонных столбах, хрипло, будто сквозь статику, донёсся металлический голос:

— Внимание всем гражданским лицам... — просьба через двадцать минут собраться на площади перед жилым сектором.

***

Нас было много. Толпа, сбившаяся в беспорядочное стадо на пыльной площади перед серыми коробками жилого сектора, гудела. Мы стояли и ждали. Чья-то тяжёлая рука легла мне на плечо — я вздрогнул, будто меня током ударило, выдернув из оцепенения.

Это был тот самый мужичок в восьмиклинке из нашего автобуса, с усталыми глазами и проседью в щетине.

— Ну че, как вам тут? — хрипло спросил он.

Я лишь бессмысленно пожал плечами. Что можно было ответить?

Наконец перед нами появился невысокий человек в чистом, но мятом костюме, а за ним, беззвучно, словно тени, следовали несколько военных и женщина в безупречно белом халате, пятном резавшем глаза на фоне всего происходящего. Человек в костюме прокашлялся и заговорил:

— Меня зовут Аркадий Леонидович Агафонов, я — старший оперативный уполномоченный по ЧС этого региона. А это — Арина Анатольевна Минских, эпидемиолог, присланная к нам из Москвы.

Он сделал паузу, дав этим словам повиснуть в воздухе.

— Всем вам известно, что происходит в городе и почему мы здесь,  ––  продолжил он ровным голосом.
— В этот лагерь поступили люди, тщательно прошедшие медосмотр. Тут — чистая зона.
— Ага, как же, — прошипел позади меня мужичок. — Видели мы на КПП этого «тщательно прошедшего».

Агафонов сделал вид, что не услышал его.
— Попасть сюда без нашего ведома невозможно, так же, как и покинуть это место. Здесь мы пробудем до тех пор, пока не эвакуируем всех, кто остался в городе и ждет нашей помощи. Потом мы проведем некоторые исследования и анализы и отправим всех вас в безопасное место.
— Такое творится не везде? — выкрикнул кто-то из толпы.
— Не везде, — коротко ответил уполномоченный.
— А куда нас отправят? — не унимался тот же голос.
— Я прошу дать нам закончить. Все вопросы — потом. Чуть позже вам проведут инструктаж. А сейчас Арина Анатольевна хочет вам кое-что сказать.

Женщина в халате сделал шаг вперед. Её лицо было неестественно спокойным

— Спасибо. Итак, — её голос был ровным, без эмоций, словно она зачитывала технический отчёт. — Мы пока не знаем, что это за болезнь, чем она вызвана и почему болеют не все, даже при близком контакте с зараженным. Человек может заразиться, а может и нет. Инкубационный период — от тридцати минут до двух часов. Болезнь почти всегда летальна, за исключением редких случаев. Смерть наступает через пять–девять часов.

Она говорила методично, выстраивая чудовищный алгоритм.

— Первые симптомы: высокая температура, кашель и зуд. Через несколько часов — рвота, затем агрессия, сменяющаяся апатией, и появление тёмных, некротических пятен на шее. Затем смерть.

В толпе прошел сдавленный стон. Арина Анатольевна продолжила, глядя поверх наших голов.

— Но бывают случаи, когда человек не умирает, а останавливается на стадии агрессии. Сейчас мы не знаем, сможем ли найти вакцину в ближайшее время, и так же мы не знаем, можно ли вылечить уже заражённых. Поэтому просим вас быть бдительными - уделяйте внимание своим за своими близкими и окружению. Если увидите симптомы — немедленно сообщите об этом, от этого зависит ваша жизнь. На этом всё. Спасибо за внимание. Сейчас вам разъяснят правила пребывания в лагере.

Механический голос, лишённый всяких интонаций, повис в воздухе. Из будки у проезда вышел офицер с планшетом в руке. Его сапоги отбивали неторопливый, чёткий ритм по раскалённому асфальту. Он медленно шёл вдоль автобуса, заглядывая в каждое окно, сверяя лица с данными на экране. Всё шло по привычному, отлаженному сценарию.

Пока он не остановился у одного из окон.

Его поза изменилась мгновенно — спина выпрямилась, плечи напряглись. Он что-то коротко и отрывисто сказал в рацию, не отводя взгляда от стекла, за которым скрывалось чьё-то лицо.

К автобусу немедленно, почти бесшумно, подошли трое солдат в защитных костюмах. Один из них, старший, резким жестом приказал пассажиру выйти. Дверь со шипением открылась, выпустив наружу клуб затхлого воздуха. На ступеньку спустился мужчина лет сорока в помятом костюме. Он был смертельно бледен. Даже с нашего расстояния я разглядел тёмные, багровые пятна на его шее, выглядывавшие из-под воротника. Они были похожи на гниющие сливы.

— Следуйте за нами для дополнительного осмотра, — раздался приглушённый, бездушный голос из-под маски.
— Но я... я уже проходил осмотр! У меня всё в порядке! — голос мужчины срывался, превращаясь в шепот. Он сделал шаг и покачнулся, будто земля ушла из-под ног.
— На колени! — скомандовал один из солдат, его пальцы уже сжимали приклад. — Руки за голову! Немедленно!

Мужчина не двинулся с места. Он стоял, беззвучно раскачиваясь, его взгляд был устремлён куда-то далеко, сквозь солдат, сквозь бетонные заграждения, сквозь эту всю эту муть. Багровые пятна на его шее, казалось, потемнели и зажили своей, пульсирующей жизнью. Один из военных резко шагнул вперёд, намереваясь прижать его к земле.

В этот момент мужчина дёрнулся всем телом, словно его ударило током. Голова запрокинулась, и изо рта, разомкнувшегося в беззвучном крике, брызнула тёмная, почти чёрная, густая, как мазут жидкость. Он рухнул на асфальт, бьющийся в немой судороге. Солдаты инстинктивно отпрянули. Офицер выкрикнул что-то в рацию, и его голос, потеряв всю офицерскую выдержку, сорвался на пронзительный фальцет.

А потом мужчина затих. Он лежал неестественно прямо, раскинув руки в стороны и уставившись в серое небо остекленевшими глазами.

Третий солдат что-то коротко бросил водителю автобуса. Машина, фыркнув дизельным выхлопом, завелась, и её медленно, отогнали на запасной путь, в сторону от основной колонны. За окнами первого автобуса замерли бледные пятна испуганных лиц.

В нашем салоне кто-то сдавленно всхлипнул. Лера инстинктивно прикрыла Аню, повернув её лицо к себе. Я почувствовал, как по спине, от самых плеч до поясницы, медленно и неотвратимо пробежала струйка ледяного пота.

И тут рядом раздался сдавленный, почти восторженный вздох — нечто среднее между смешком и всхлипом. Я обернулся.

Лёха не отводил взгляда от происходящего. Он впитывал каждую деталь с гипнотическим, болезненным интересом, его пальцы судорожно вцепились в спинку переднего кресла. Глаза горели лихорадочным блеском, а в уголке рта играла сумасшедшая, нервная улыбка, которую он безуспешно пытался сдержать, прикусывая губу.

— Лёх... — прошипел я, и мой голос прозвучал хрипло и неуверенно.

Он медленно, с неохотой, перевёл на меня взгляд. В его глазах не было ужаса — только чистое, неистовое восхищение.

— Видел? — выдохнул он, и его голос дрожал от неподдельного возбуждения.

У меня внутри всё сжалось в холодный, тяжёлый ком. В этот момент я понял — это был не Лёха. Это был кто-то другой, кто поселился в его голове и смотрел на мир глазами, лишёнными всего человеческого.

В этот момент дверь нашего автобуса с шипением открылась, впуская внутрь спёртый, горький химический воздух. На пороге возник тот самый офицер, его тень легла на первые ряды сидений.

— Исаева Валерия есть? — в давящей тишине салона его голос прозвучал оглушительно громко.

Лера коротко подняла руку. Он замер на секунду, оценивая расстояние, а затем неспешно пошел между сиденьями. Под пристальными, испуганными взглядами пассажиров он казался огромным и чужеродным.

— Справка об астме, — произнес он, уже стоя перед нашим рядом и сверяясь с планшетом. — В первом лагере передали, что нужно поставить печать.

Лера молча, на автомате, достала из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо листок и протянула ему.

— Ждите, — коротко бросил офицер, развернулся и тем же неспешным, мерным шагом направился к выходу.

Минута тянулась мучительно долго, превращаясь в вечность. Лера сжимала мою руку так, что кости ныли, ее ладонь была холодной и влажной. Аня притихла, прижавшись к сестре, и только ее широко раскрытые глаза, казалось, вобрали в себя весь случившийся ужас.

Наконец дверь снова открылась. Офицер снова проделал весь путь до нашего ряда, его сапоги отбивали гулкий, неторопливый ритм. Он, не глядя ни на кого, протянул Лере справку. В углу листа теперь красовался штамп, чёрная фигурка единорога в берете и дата.

— В лагере подойдёте в медпункт, — бросил он через плечо. — Лекарства получите там же.

Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по мне и остановился на Лёхе.

— Два астматика в одной компании? — пробормотал он скорее для себя, и в его голосе прозвучала не столько просьба к разъяснению, сколько констатация странного, неудобного факта. Развернулся и вышел, оставив после себя тяжёлую тишину.

Автобус набирал ход, увозя нас от этого места, но я не мог оторвать взгляда от Лёхи. И понимал — леденящей душу ясностью, — что самая большая опасность может быть не снаружи, за бетонными заграждениями. Она сидит здесь, в полуметре от меня, и смотрит на мир глазами, в которых читается восхищение смертью.

Городок, растянувшийся на сотни метров, был отгорожен от остального мира четырехметровым бетонным забором, увенчанным двойным рядом колючей проволоки. По периметру, словно стервятники, возвышались вышки с часовыми, из-под козырьков которых неустанно следили за территорией лагеря.

Внутри царила строгая, почти пугающая геометрия: ровные линии одинаковых палаток с нанесенными черными номерами образовывали подобие безжизненных улиц. Густой и тяжелый воздух — пах сырой землей и едкой химической горечью.

Повсюду сновали солдаты и люди в защитных костюмах, походившие на безликих желтых муравьев, занятых своей невидимой работой.

Едва мы вышли из автобуса, глотнув спертого лагерного воздуха, Лера тут же обратилась к одной из женщин в военной форме с суровым, обветренным лицом и коротко стриженными волосами.

— Простите, а медицинский пункт? Нам сказали получить лекарства.

Женщина оценивающе окинула ее взглядом, затем меня.
— Кому из вновь прибывших ещё нужны медикаменты? — отчеканила она, обращаясь ко всей нашей группе, ее голос звучал громко и властно.

Из толпы нерешительно вышло еще несколько человек.
— После того как обeстроитесь, я буду ждать вас вон у той палатки, — она указала на ближайшее строение, длинный барак с самодельной вывеской «Блок питания №7», откуда тянуло слабым запахом вареной крупы и дезинфектанта.

— А? Чего? — я не сразу сообразил, о чём он.

— Ну, на окнах. Решётки. Снаружи.

И только теперь, я обратил на них внимание — тонкие металлические прутья были смонтированы по всему периметру.

— Не знаю... может, от мародёров, — пожал плечами я.

— Мародёры? — подала голос Аня, молчавшая всё это время.

— Такие нехорошие люди, — ответила Лера, чуть наклонив к ней голову. — Я потом тебе расскажу.

В этот момент в автобус вошёл уже знакомый майор, тот который убавлял рацию, чтобы мы не услышали ничего лишнего. Прошёл вдоль рядов, осмотрел салон и убедившись, что все места заняты, вернулся к водителю.

— Слушаем внимательно мою команду, — начал он, громко и чётко, словно зачитывал устав.
— Через пять минут выдвигаемся в эвакуационный лагерь. Едем без остановок. В случае чрезвычайной ситуации сохраняем спокойствие и остаёмся на своих местах. С нами едут четыре машины сопровождения: две — спереди и две — в хвосте.
Так что без самодеятельности. Никаких "я только посмотреть" или "я помочь" - без вас разберутся.  Всем ясно? — Закончил он.

— Да! — откликнулись пассажиры, кто-то в полный голос, кто-то вполголоса, но в целом хором.

— Вот и славно, — буркнул майор, доставая рацию.
— Первый готов к выезду. Приём.

А затем кивнул водителю. Тот молча потянул на себя ручку, и двери с шипением захлопнулись.

Автобус вздрогнул, глухо загудел двигатель, но с места не тронулся. В воздухе повисло напряжение. Аня крепче прижалась к Лере, а та обняла её за плечи и поцеловала в макушку.

— Ну что, — пробормотал Лёха, — погнали.

Я не ответил.

— Второй к выезду готов, — донёсся голос из рации у сопровождающего нас майора.

— Третий готов... Четвёртый готов, — откликались по очереди. Рация потрескивала, пробивая тишину.

В салоне стало совсем тихо. Все вслушивались, ловя каждое слово, доносившееся из динамика.

— Всего пятнадцать, — пробормотал мужчина в восьмиклинке. — Знатная колонна получается...

Майор прижал рацию к губам и чётко скомандовал:

— Выдвигаемся.

Автобус вздрогнул, мотор натужно загудел и за нами медленно один за другим тронулись и остальные, вся колонна пробудилась от долгого сна.

Мы медленно продвигались вперёд, лавируя между бетонными блоками, покрышками и заграждениями, выставленными прямо посреди улиц. А затем выехали на проспект Победы — широкую, привычную дорогу, теперь до жути безлюдную.

За окнами тянулась мёртвая панорама: пустые дворы, перевёрнутые машины — наверное, военные сдвигали их с проезжей части тяжёлой техникой, расчищая себе путь. На перекрёстке улиц Академика Губкина и Академика Арбузова мы наткнулись на крупный блокпост — куда внушительнее всех тех, что мы уже успели проехать. Два БТРа, несколько армейских грузовиков и десяток солдат, занявших значительную часть дороги.

Иногда нам ещё попадались посты с военными, но чаще они были меньше, а порой —и вовсе пустовали и были брошены. Светофоры продолжали гореть, бессмысленно регулируя пустые перекрёстки. В некоторых окнах, я видел людей — они стояли и смотрели на нас — молча провожая в никуда. Проехали мимо торгового центра, где раньше бывали с друзьями: кино, фудкорт, «Вкусно — и точка», прогулки без цели и забот. А теперь из всех знакомых остался только Лёха. Ну и конечно-же Лера с Аней.

Огромная парковка Парк Хауса, обычно заставленная автомобилями опустела, и от этого зачем-то стало особенно тоскливо.

В салоне царила тишина. На лицах людей застыло уныние и ощущение безысходности. Никто не говорил, никто не пытался шутить, не пытался жаловаться. Мы просто ехали молча, каждый наедине со своими мыслями.

Мотор глухо урчал и автобус медленно полз по городу объезжая редкие ограждения, установленные военными.

Мой город был мёртв.

Всего две недели хватило для того, чтобы один из самых оживлённых и красивых городов России превратился в опустевший призрак.
Всё произошло так быстро, что никто даже не успел понять, что случилось. Не было никаких «нулевых пациентов», никаких тревожных новостей, не было ни статистики, ни предупреждений. Просто, в один из обычных пятничных вечеров, соцсети словно сошли с ума.

Первыми забили тревогу врачи. В больницы стали поступать сотни, а то и тысячи человек — с одинаковыми симптомами

Наша система здравоохранения к такому готова не была. За какие-то шесть часов человек проходил несколько стадий от заражения до летального исхода: кашель, жар, сыпь, следом — агрессия и смерть. Сотни видео полетели в сеть: больные бросались на врачей, бились в истерике. Затем — возникали судороги, рвота, конвульсии... и смерть.

Морги не справлялись. Вывозить тела уже было некому — водители скорых либо сбежали, либо были заражены, лечит тоже уже было не кому. Да и как лечить – если не знаешь с чем имеешь дело.

К утру всё стало тише — до жути. Город опустел. Потом отключили телевидение, пропал интернет и исчезла мобильная связь.

А на улицах появились военные.
Почти в каждом дворе — были развёрнуты военные пункты. А позже появились машины с мегафонами на крыше и начли вещать:

— Внимание! Говорит командование внутреннего гарнизона. В городе введено чрезвычайное положение.
С 6:00 действует режим полного карантина.
Все гражданские обязаны оставаться по месту проживания. Перемещение по городу строго запрещено.  Нарушители — будут задержаны без предупреждения.
Военные пункты обеспечат вас всем необходимым: продуктами, бутилированной водой, средствами гигиены, медикаментами.
Напоминаем: водопроводная вода небезопасна для употребления. Используйте только бутилированную.

Накануне мы с Лёхой знатно набрались.
Футбол, пиво, вискарь и «Фифа» — в общем, нам было точно не до новостей из интернета.

Так мы, собственно, и пропустили весь этот трындец вселенского масштаба.
И знатно прифигели, очнувшись с похмелья под завывания мегафонов.

Как говорится, с корабля на бал — только в нашем случае наоборот.
Ну и, естественно, в совсем другое место. Потом начались дни полной изоляции и самобичевания — ну а чем ещё заняться, когда нет связи, интернета,
и алкоголя.

Военные, привозили воду, еду и всё необходимое для нашей уже не особо прихотливой жизни. А единственная информация:
«Сохраняйте спокойствие. В ближайшее время поступит распоряжение об эвакуации. Вас всех увезут в Москву. Всё будет хорошо. Вы в безопасности»...
И Бла-бла-бла.

А тем временем у кого ни будь в нашем доме обязательно слетала крыша и он не находил ничего лучше, чем подняться на самый верх и сигануть вниз.

А попробуй не сойти с ума сидя в полной изоляции, без связи, без информации, не понимая – живы ли твои родные. Слететь с катушек, в такой ситуации — как нехер делать.

А я всё ещё тешил себя мыслью, что за пределами города всё спокойно и добравшись до Москвы — я восстановлю связь со своими близкими.

Так и прошли две недели — в ожидании хоть какой-то информации, бесконечных очередях за продуктами и жизни с Лёхой под одной крышей, который казалось только рад всему происходящему.  Наконец, нам сообщили о скорой эвакуации.
И это было чертовски вовремя — я уже был готов придушить Алексея.

Автобус тряхнуло, и мы остановились перед  КПП.

Мы с Лёхой уже прошли медосмотр и стояли в очереди, чтобы попасть во внутренний сектор, так называемую «чистую зону». Лёха постоянно чесался, ёрзал и вообще — казалось делал всё, для того чтобы меня бесить. Лёха — мой друг. Вернее, как он сам любит говорить, мой единственный, верный друг. Я не раз пытался переубедить его в этом, но он только отмахивался и продолжал настаивать на своём. Раньше меня это злило, теперь уже нет. Сейчас он и правда единственный, кто остался рядом. Единственный, кто вообще остался. У меня — только он. У него — только я.

— Да ты задрал уже чесаться! — прошипел я сквозь зубы. — Нас сейчас в карантин запихнут из-за твоих дёрганий. А если запихнут — я тебя, клянусь, лично придушу.

Лёха вздрогнул, бросил на меня обиженный, почти щенячий взгляд. Глаза забегали, как будто он искал, за что зацепиться — за сочувствие, может за прощение. Но не прошло и пары секунд, как его лицо расплылось в своей дурацкой, неподходящей для ситуации улыбке.

— Да ладно тебе, — хмыкнул он, — зато вместе.

Иногда мне правда хочется врезать ему. Просто для равновесия вселенной. Тем временем за  нашей спиной уже скопилась очередь — люди стояли впритык, дышали друг другу в затылки, переминались с ноги на ногу и с тревогой поглядывали на КПП.

Повсюду надрывно лаяли овчарки. У военных трещали рации — короткие команды раздавались обрывками фраз:

— ...неполадки в зоне эвакуации авиастроительного района... трррр ...заражённый... помехи ...два двести, один триста... треск ...ликвидирована.

Солдат, у которого из рации доносилась эта сводка, мгновенно убавил громкость, чтобы мы ненароком не услышали чего-нибудь лишнего.

— Что же творится?.. — послышался сзади встревоженный голос.

— Говорят, в Москве не так, — отозвался второй.

— Кто говорит? — переспросил первый, уже настороженно.

Я невольно стал вслушиваться в разговор.

— Солдаты. У них же связь с Москвой. Меня когда проверяли, я слышал — как они между собой обсуждали.

Лёха внезапно закашлял. Я молниеносно обернулся, сверля его взглядом — уже представляя, как нас выкидывают в карантин из-за одного этого звука. Но он спокойно поднёс к лицу ингалятор, пшикнул, пожал плечами и взглянул на меня с виноватой улыбкой. Я выдохнул и попытался снова уловить разговор, но голоса уже сбились с темы — обсуждали что-то своё, обыденное и бессмысленное на фоне всего происходящего. Разве можно сейчас говорить о чём-то, что не связано с текущей ситуацией? Но человек ко всему привыкает, даже к таким обстоятельствам.

Позади послышался шум. Кто-то закричал, раздался сдавленный плач. Люди начали пятиться, расступаться, словно волна, отхлынувшая от берега. Я обернулся и увидел, как несколько солдат окружили девушку с ребёнком. Это была Лера, моя однокурсница, а рядом с ней стояла её младшая сестра — Аня.

— В карантин. Обеих, — кричал один из солдат.

— Это просто кашель! Я не больна! — голос Леры дрожал, но она стояла между военными и сестрой, не отступая ни на шаг.

Солдаты не слушали. Один уже навёл на них оружие, второй говорил в рацию, вызывая группу. Девочки прижались друг к другу. Аня всхлипывала, крепко вцепившись в Лерину куртку, как будто держалась за неё изо всех сил.

— Жёстко, — пробормотал рядом Лёха. И, чёрт бы его побрал, в его голосе даже сквозило какое-то болезненное восхищение.

У меня внутри всё оборвалось. Что-то защемило, переклинило. Я судорожно перебирал в голове способы, хоть что-то, что могло бы их вытащить. И в тот момент, когда один из солдат скомандовал "назад" и толкнул Аню прикладом в плечо — во мне щёлкнуло.

— Лёх, дай  свой ингалятор, — выдохнул я, не отводя глаз от происходящего.

— А? Зачем? — не понял он.

— Просто дай.

Он молча протянул устройство. Я выхватил его и уже в следующий миг рванул вперёд.

Толпа гудела, кто-то снимал на телефон, но никто не вмешивался. Солдаты уже навели оружие, один держал рацию у рта, другой держал девочек на прицеле.

Я вышел вперёд и, оказавшись в центре образовавшегося круга, поднял руку с ингалятором.

— Подождите! У неё астма!

Старший, судя по виду, взглянул на меня настороженно.

— Ты ещё кто такой?

— Я ее парень, — жёстко ответил я.

— Почему про астму на медосмотре не сказали? Почему в журнале нет?

Я сделал шаг ближе, чувствуя, как ускоряется пульс.

— Потому что никто нас не спрашивал. Спросили про температуру, про сыпь — она сказала, что здорова. А про астму — ни слова. Мы и не подумали. Сейчас все на нервах, сами посмотрите, что тут творится.

— Тест же ничего не выявил, — добавил я.

И я это точно знал, иначе их бы сюда не пропустили.

— Я знаю, как это у неё бывает. Это не зараза, это паника. У неё всегда так на фоне стресса.

На секунду повисла тишина. Солдаты смотрели друг на друга , не понимая как действовать дальше.

— Давайте, мы пойдём и поставим эту печать, — продолжал я, осознав, что инициатива теперь на моей стороне, и им явно сейчас не до этого.

— Не нужно, — сказал главный. — Всем отбой!

И стал вызывать кого-то по рации.

— Медосмотр, внесите информацию в журнал.

Он убрал рацию, посмотрел на Леру и спросил:

— Фамилия, имя, отчество.

— Исаева Валерия Артёмовна, — быстро выговорила Лера.

— Больше никаких забытых болезней, ни у кого нет? — уточнил он.

— Нет, — хором ответили мы.

— Внести в журнал: Исаева Валерия Артёмовна. Астма. На осмотре не указала — говорит, из-за стресса, — пробормотал солдат и качнул головой. — Детский сад, честное слово.

Он повернулся к нам:

— Когда прибудете в эвакуационный лагерь, подойдите на пост. Пусть вам поставят печать. Без неё лекарства не получите.

Мы поблагодарили военного и отошли от поста. Лера держала Аню за руку — так крепко, будто боялась, что та исчезнет. Я шёл рядом, и только теперь понял, насколько сильно напуган. Толпа снова шумела, как будто ничего и не произошло. Люди говорили о своём, перешёптывались, кто-то шептал про Москву, про зачистки, про пропавшие автобусы.

Мы дошли до нашего места в очереди, где ожидал Леха, прежде чем Лера заговорила.

— Спасибо тебе, — тихо сказала она, не поднимая взгляда. — Я даже не знаю...

— Забей, — перебил я. — Главное, что вы в порядке.

Она кивнула и прижала Аню ближе к себе. Девочка уже не плакала, но глаза были мокрыми.

— Это Лёха, — сказал я, оборачиваясь.

Лёха кивнул и натянуто улыбнулся:

— Привет. Ну и встреча, конечно...

— Я Лера, а это моя сестра Аня, — произнесла она.

Аня взглянула на нас и спряталась за Леру.

— Слушай, Димон, — внезапно произнёс Лёха, — ты, конечно, псих, это было круто, как в кино, честное слово. Я вообще офигел, когда ты к ним вышел.

Лера повернулась ко мне и впервые за всё время чуть улыбнулась.

— Спасибо, Дим, ещё раз — тихо сказала она.

Уже почти подошла наша очередь, впереди маячила арка второго КПП. За ней начиналась «чистая» зона — и путь к автобусам.