Серия «Медвежий угол»

Начало здесь:

Медвежий Угол

2. Параненормальные кошмары

На охоту мы выехали на отцовском «Гранд Чероки». Я разделил заднее сиденье с Магнусом, а рядом с отцом сидел и беспрерывно вещал говорливый, как радио, дядя Беня:

— Россия, она как эдакая машина времени – если город в веке двадцатом, то в крае, там, где кончается асфальт, начинается век девятнадцатый, затем подходят к концу столбы и провода, мы резко переходим в тьму феодального средневековья, а там уже в лесах и до родоплеменного строя с его язычеством, волховством и шаманизмом недалеко…

Мне было немножко неловко перед иностранцем за такую вот отсталую картину Родины, время от времени я тайком искоса рассматривал Магнуса. Бритый череп с крутым лбом и ухоженная рыжая борода с острым клином, кустистые насупленные брови. Швед меланхолично смотрел льдинками голубых глаз из окна машины на проплывающий мимо унылый русский ландшафт с кривыми столбами и заброшенными коровниками, так же, как когда-то некий суровый варяжский конунг рассматривал с борта своего драккара лесистые берега безалаберных славянских племён.

— А, Вы, Магнус, уже ходили охотиться на медведя? – спросил я шведа, чтобы отвлечься от грустных мыслей.

— Нет, – честно признался Магнус,  — у моих предков медведь был священным животным, покровителем всех воинов и мужчин племени – убить его, все равно что убить отца, – выдал он, пожалуй, одну из своих самых длинных тирад за всю поездку. А так как Магнус был не особо словоохотлив, мне подумалось, что цель нашей поездки его очень волнует. В голове мелькнула забавная мысль: если скандинавский медведь ему как отец, то русский, наверное, отчим. Ну а мочкануть отчима – для многих даже святое дело.

Вскоре, к сожалению, я убедился в правоте мысли дядя Бени о пространственно-временных российских парадоксах: асфальтовое шоссе запестрело выбоинами и провалами, отец сбавил скорость и внимательно лавировал меж ухабами и настоящими ямами, в некоторые из которых могла поместиться, наверное, целая лошадь со всадником, затем отдельные островки асфальта сменились щебёночной насыпью, а спустя час та перешла в разбитую сельскую дорогу, петлявшую битых два часа, и неожиданно исчезла из-под колес. Теперь джип просто ехал по траве, в узкой полоске между высоким берегом ручья и стройными рядами соснового леса. Полоска становилась всё уже, мы давно ехали со скоростью шага вплоть до того места, где деревья вплотную подошли к ручью, там отец свернул в прогалину между стволов столетних елей, и джип оказался на опушке, где стоял припаркованный УАЗик Степаныча.

— Берём пожитки и амуницию, отсюда пёхом, километром шесть-семь, надо постараться успеть до заката, – сказал отец и, как мне показалось, с тревогой посмотрел на низкое послеполуденное солнце.

После долгого сидения в машине поначалу шагалось радостно и бодро. Рядом, как в старые времена наших семейных походов, шёл отец. Над головой время от времени пролетали пёстрые сойки, несколько раз путь пересекла лиса с пушистым хвостом. Через час тяжелая поклажа дала о себе знать, заныли плечи и заболели колени.

— Давай сделаем привал, — словно прочитал мои мысли дядя Беня.

Меж тем солнце уже село на острые пики елей, и повсюду расползлись длинные тени.

— Не хочу показаться паникёром, но мне действительно не хочется шагать в темноте по этому лесу, — признался отец. — Это, когда у себя, в своей городской квартире читаешь всякую чушь в жёлтых газетах, то всё кажется нереальным. А вот проехав битых шесть часов в этот затерянный от цивилизации лес, то готов поверить во что угодно: хоть йети, хоть чупакабра. Здесь и на самом деле какой-то тектонический разлом был, о нём всякие аномальщики и уфологи пишут, что разное здесь твориться может: порталы во времени, огненные шары и всякие прочие НЛО. Но вот ходить сюда и исследовать… Что-то никто из мужественных специалистов по паранормальным явлениям не ходит. А это говорит в пользу того, что здесь действительно может быть опасно. В девятнадцатом веке тут мануфактура и кузня была – в разломе редкие металлы обнаружили, и немцы уже тогда со всякими сплавами экспериментировали, только вот однажды сгорела она при очень загадочных, если даже не мистических обстоятельствах. Её даже почему-то восстанавливать не стали…

— Ну ладно, харэ историй пока, а то мне тоже что-то и без того ссыкотно, айда дальше, – дядя Беня схватил свою поклажу и зашагал, – Одно радует, с нами – Магнус, его наверняка, местные бигфуты за своего примут.

Дальше мы шли молча, говорить почему-то расхотелось. По небу уже растёкся малиновый цвет заката, и вместе с нами умолкли птицы и даже притих ветерок. Изредка, нарушая тишину, под ногами хрустела сухая ветка, и тогда казалось, на нас направлялись десятки невидимых злобных глаз всяких тварей и лесных духов, которые только и ждут наступления тьмы, чтобы покарать непрошенных гостей.

ЭТО прозвучало неожиданно!

Сначала показалось, что мы слышим плач ребёнка, затем он перешёл в протяжный, грустный вой, который абсолютно внезапно опустился на низкие частоты яростного рыка с горловым хрипом и переливом в визгливые обертоны, отчего в жилах застыла кровь и стали ватными ноги. Если сравнивать все звуки, издаваемые разными представителями животного мира и интуитивно толковать их значение, то среди них едва ли можно найти более ясную и чёткую угрозу убийства. Жестокого и неминуемого убийства, которое к тому же должно принести наслаждение источнику этого крика. В том, что угроза была адресована именно нам, не было никаких сомнений…

Все трое моих спутников, не сговариваясь, спешно расчехлили карабины и привели в боевое состояние.

— Идём дальше шустро, друг за другом на дистанции два-три метра, я – первый, замыкает Магнус, внимательно смотрим по сторонам, - скомандовал отец, – Кто бы это не был, в открытую нападать на нас он не решится.

Страх придал бодрости, и мы, вздрагивая в вечерних сумерках на попадавшиеся по дороге силуэты пней и коряг, без прочих проблем и приключений дошли до конца маршрута. Заимка егеря Степаныча представляла собой бревенчатую деревянную избу, что стояла на отшибе полузаброшенной деревни у края леса. К нашему удивлению хозяина там не оказалось, но пережитый страх и усталость лишили всякого желания обсуждать теперешнее положение. С чувством большого облегчения на дверь был опущен толстый засов. Мы быстро поужинали прямо из консервных банок и разложили спальные мешки. Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Затем стало казаться, что земля потрясывается, словно рядом за бревенчатой стенкой ходит кто-то тяжёлый на мягких пружинящих ногах. Чуток скрипнула дверь, словно её легонечко толкнули, проверяя, закрыта ли на засов. Некто бесшумно, но явно, втянул ноздрями воздух через верхнюю дверную щель. Затем, о ужас, я почувствовал на себе чей-то взгляд! Мой спальный мешок был расположен аккурат напротив маленького, наполовину завешенного какой-то марлей, оконца, и ни за что в это мире не захотелось бы открыть глаза и встретится взглядом с ним! Поэтому пришлось поступить так, как я делал всегда, будучи еще трёхлетним малышом, когда оставался один в тёмной спальне. В такие моменты я до самых ушей натягивал одеялку и старался дышать, как можно более редко, легко и поверхностно. И вот сейчас, согнув в коленях ноги, потихоньку втянул голову внутрь спального мешка, спрятал в ладонях лицо и инстинктивно замер, как это делают жуки, прикидываясь мёртвыми, когда их трогает чей-то большой, очень большой палец. Прислушиваясь к дыханию моих взрослых спутников, я неожиданно для себя понял, что они поступили точно так же! От этого стало особенно страшно…

***

Я, между тем, в посёлок на немецкую мануфактуру работать пошёл. Двигал чаны со смолой, вагонетки толкал там, где лошадьми не могли управиться. Силу в себе великую обнаружил, даром, что ещё малолеткой оставался. Сам Конрад Карлович приходил мной удивляться. Крутил тонкий ус, говорил: «феномен».

Народ же наш поселковый от энтой мануфактуры только страдал. Говорили, что раньше здесь была обычная деревня, люди жили на то, что земля давала, да лес дарил. Небогато жили, но вольно и счастливо, с природой воедино и от властей далеко. Лет с пятнадцать тому назад из Санкт-Петербурга инженер прибыл со стеклышками на глазах. На тоненьких ногах-ходулях как журавь по окрестностям ходил и острым щупом, словно клювом в землю тыкал, про какие-то пласты непонятное говорил. Затем приехал вновь с немчурой, тут и завертелось всё. Понагнали в деревню каторжных и вольнонаёмных работников, те мануфактуру из красного кирпича отгрохали, кузню, печи огромные, в коих как в аду огонь никогда не гас. Бараки деревянные для жилья воздвигли, тыщи три народу в нашем поселке поселилось, церквушка с попом для крещений и отпеваний, полицейский околоток, чтоб народ не бузил и меж собой не сговаривался, шинок с водкой, чтоб заработанные деньги снова их хозявам возвращались.

Говорят, что продукцию нашу за границей очень ценили, до Англии и Америки она шла и невероятно крупный барыш давала. На ту необыкновенную прибыль, рассказывают, в Санкт-Петербурге цельную улицу с дворцами из белого камня отгрохали, мостами из чугуна целые реки заковали. Только вот нам с этого-то что? Платили нам ироды ровно столько, чтобы штаны на рабочем люде держались и с голодухи не падали. Бабы и ребятня вообще в полцены, а того и в треть от мужской оплаты трудились. А куда деваться? Кормиться-то надо, на крестьянство времени нет, спозаранку гудок в мануфактуру зовёт. Оттого и жизнь стала в тягость, и в церквушке нашей всё отпевали чаще, а крестить и вскоре вовсе перестали – некого было, наработавшись на непосильном труде и надышавшись едких паров, наши бабы рожать перестали. А хозявам-то нашим – хоть бы хны: сто людей в год умирает, либо тысяча. Сколько надо, столько еще и привезут – вся Россия несчастными бедолагами да каторжным людом полнится.

Бабка моя померла, перед смертью кривыми пальцами меня всё за рукав дёргала, уйти с мануфактуры просила: мол, дочь её супостаты сгубили и внучка не пощадят. Тут мне и самому жизнь такая приелась, хоть и годов ещё мало, да натаскался вволю ужо. Вот и бабка таки не отпускала... Хоть и давно уж на том свете быть должна. Бывало ночью напиться встану, к бадейке подойду. А она – нет-нет, да за рукав дёрнет... Знамо, чего хочет…

3. Вкус дичи

Одно из самых тёплых воспоминаний о детстве – наши походы с отцом. Жили мы весьма небогато, впрочем, как и все тогда –  только и дотягивали от зарплаты до зарплаты. Семья, можно сказать, совсем обычная, советская: отец – инженер, мать – учительница в средней школе, машина – жигули “копейка” наивного василькового цвета, тесная квартира “хрущёвка” в рабочем районе, вьетнамские кеды и спортивные штаны “треники” с пузырящимися коленями. Все это сейчас кажется таким милым и наивным.

Выехав из пыльного и серого города на природу, отец оживлялся, становясь совершенно другим человеком – был ловок, силён, мог сделать настоящий лук и стрелы, смастерить из подручных средств удочку и поймать в мутной воде реки серебряную рыбу, взять стеклянную банку с водой, и преломив через нее солнечные лучи, развести огонь. Мать прекрасно разбиралась в грибах и лечебных травах, мы варили на костре уху из пойманных окуней и краснопёрок, или даже простой готовый «суп из пакетика», пекли на золе картошку – в лесу, что ни сготовишь, всё всегда получалось необыкновенно вкусным.

А однажды пошли мы с отцом в лес, там он до этого с помощью верёвочных петель и упругих веток ивы соорудил силок. И туда попался настоящий долговязый лесной заяц, что верещал каким-то пугающе похожим на детский мальчишеский крик голосом, а круглые глаза зверька были наполнены ужасом неминуемой смерти. Я умолял отца освободить зайца. Но, встав спиной, чтоб не травмировать ребёнка сценой расправы, папа с резким хрустом свернул зверю шею. Со мной тогда случилась истерика, я решил, что возненавижу отца до конца жизни. Весь оставшийся день не говорил с ним, а день получился долгий, мы плутанули в лесу и шли битых шесть часов в неправильном направлении, припасов не было, от голода и отчаяния сводило желудок и кружилась голова. Наконец, у ручья отец сделал привал, развёл огонь, у воды стянул с зайца шкуру и стал поджаривать части тушки на огне, в карманах рюкзака отыскались соль и перец. Запах жареного мяса стал сводить с ума, за один кусок я готов был простить ненавистному родителю всё, и, как только получил желаемое, благодарно впился зубами в жёсткую заячью ляжку с остатками обгоревшей шерсти внизу у самой лапки.

- Это тебе такой вот небольшой урок, сынуля, в жизни нельзя упускать ни удачный шанс, ни попавшегося зайца. Иначе судьба может обидеться и отвернётся от тебя, может быть, завтра этого зайца бы сожрал другой хищник, а мы, оголодав в лесу, не дошли бы до дому и умерли от истощения, и наши глаза клевали бы вороны…

Наверное, отец мог стать бы идеальным инструктором по выживанию.
Позднее, вспоминая историю с зайцем, я вполне мог допустить, что папа специально плутал по лесу, чтобы я так проголодался и сделал определённые выводы.

Затем в нашей жизни зачастили события, а время внезапно ускорило свой бег – словно из отдалённых глубин космоса, возможно даже из Туманности Андромеды, протянулась громадная рука и крутанула земной шар, как придают вращение на столе куриному яйцу, желая проверить – варёное оно или нет. Всё вокруг завертелось бешеной каруселью, понеслись и поскакали события и годы.

Страна, в которой я вырос, стремительно развалилась, мать забеременела вновь, а у отца на работе начались проблемы, вернее – они были у всех, кто работал на комбинате, и заключались в том, что предприятие перестало платить зарплату. Люди ходили на привычное рабочее место, склады были заполнены новой продукцией, но она никуда не уходила, а начальство бессильно пожимало плечами и просило проявить понимание и привыкнуть к реалиям новой экономической ситуации.

Родилась крикливая сеструха Машка, поздний и болезненный ребёнок, мать стала регулярно носить в ломбард свои, унаследованные от бабки и прабабки, серёжки и кольца, чтобы доставать малышке дефицитное дорогое лекарство и прокормить ещё двоих «здоровых лбов», как она нас с отцом называла. Отец как-то быстро состарился и сгорбился, смотрел печальными виноватыми глазами, как старый, побитый хозяином пёс. Уходил на работу, как мне казалось, затем, чтобы не видеть мать и не слышать, как плачет несчастная дочь-грудничок. Он даже стал «бомбить» по ночам на своей старинной “копейке”, подбирая случайных пассажиров, и ранним утром принося несколько небольших смятых купюр, которых едва хватало на ежедневно дорожавшие молоко и хлеб. Город стремительно нищал, многие коллеги отца забросили бывшую, еще недавно престижную работу на несчастном комбинате и стали челноками мотаться в Турцию, привозя в город на перепродажу кожаные куртки, кроссовки и свитера. По стране прокатилась волна приватизации. Я закончил школу с троечным аттестатом и успешно завалил вступительные экзамены в «политех», но мать от этого нисколько не расстроилась, сказав, что в семье уже достаточно одного инженера.

Осенью того же года, наконец-то, фортуна улыбнулась отцу, и улыбка её оказалась очень и очень щедрой: приватизированный комбинат после долгой подковёрной борьбы возглавил старинный школьный друг отца — дядя Беня. Новый хозяин сразу же сделал папу своим заместителем и главным инженером всего предприятия, которое на тот момент ужалось до трети своих прежних размеров, но продолжало работать в отличие от многих ему подобных. Неожиданно посыпались заказы из растущей экономики Китая и даже Европы, пошли даже разговоры о расконсервации старых советских мощностей, а отец, вдобавок к своей очень нестыдной зарплате, дважды в месяц приносил домой пухлые конверты, наполненные зелёными бумажками, с которых смотрел какой-то самодовольный мужчина в парике с завитушками.

Далее всё пошло словно по мановению волшебной палочки: наша семья переехала в просторную четырёхкомнатную квартиру престижного новостроя, у меня появилась своя комната и компьютер, отец купил себе крутой навороченный джип, мать — новые серёжки и кольца, а Машеньке – отличные и дорогущие лекарства из Израиля. Отец снова расправил плечи и повеселел. О семейных походах тогда уже не было и речи, мы разок всем семейством слетали в Таиланд, но Азия мне не понравилась, а папа стал увлекаться охотой. Охота тогда стала популярным времяпровождением в кругу успешных приятелей отца, где традиционно решались многие важные вопросы. Мы с матерью нового хобби главы семейства не одобряли, считая это всё же очень скверным – убивать животных ради удовольствия, а отец оказался на удивление удачливым охотником. Приносил домой филейные куски мяса лося и кабана, сам стал даже пахнуть по-другому, как, наверное, пахнет большой и опасный хищник – свежей кровью и опасностью. Мать пыталась готовить дичь, но та на вкус нам никогда не нравилась, казалось, в этой насильственно умерщвлённой плоти осталась режущая острая боль и предсмертное отчаяние дикого и свободного животного. Наверное, чтобы по-настоящему оценить вкус дичи, нужно оголодать, как настоящий хищник. А мы уже были вовсе не голодны.

В один из прекрасных дней отец подошел ко мне поговорить о «планах на жизнь», в его руке был тяжёлый стакан, на дне которого плескался золотистый виски.

–  Вот посмотрел я на тебя, Митяй, и подумал, что я в повседневной суете и не заметил, что ты уже без пяти минут взрослый мужчина. Ты мне скажи, вот ты часами сидишь в своей комнате за компом, чем ты там занимаешься?

– Готовлюсь, буду в следующем году, наверное, поступать на «мехмат», а в компе все вопросы и учебники закачаны, – ловко соврал я минимум на половину. На самом деле – тогда я отчаянно залип в игру «Герои меча и магии», а вечерами порою сочинял нелепые стишки, мечтая о карьере рок-звезды вроде Бутусова или недавно почившего Цоя, за которыми визжа гоняются толпы юных поклонниц.

– К становлению мужчиной в нашем обществе принято относить некоторые формальности, – отец пропустил мой ответ мимо ушей и продолжил мысль, – Ну, первое, совсем обыденное и распространенное – нужно познать женщину, об этом ты, наверняка, слышал, и, наверное, думаешь, куда больше меня, – тут он заговорщицки подмигнул, – А вот в некоторых суровых и первобытных обществах. Например, у северных народностей нашей страны был заведён обычай – важным шагом в становлении взрослым мужчиной считалась ритуальная охота на такого большого и опасного хищника, как медведь. И завтра я в компании таких же больших и опасных хищников бизнеса, а именно – знакомого тебе моего друга и начальника дяди Бени, а также крупного во всех смыслах зарубежного инвестора собираюсь поехать в отдалённый уголок нашего края на охоту. И, ты знаешь, оба этих уважаемых человека сказали мне, отчего ж я не возьму своего парня? Ведь время уже пришло. А для тебя это хорошая возможность познакомиться с важными людьми, получишь стажировку на нашем предприятии, потом, возможно, съездишь за рубеж, почувствуешь наш бизнес, и тогда очень даже вероятно, что у тебя появятся новые жизненные ориентиры!

Тут я понял, что у отца в голове возник уже твёрдый план, соскочить с которого у меня нет реальных шансов. Хотя погонять на отцовском джипе по нашей глубинке было б прикольно, да и дядя Беня — клёвый чувак, один из главных теневых авторитетов города, что ногой открывал двери во все «высокопоставленные» кабинеты и запросто мог устроить в городе рок -фестиваль или, например, отмазать от армии. Ну, на тот случай, если я таки не поступлю на мехмат.

– Хорошо, папа, с удовольствием составлю вам компанию, только в мишку стрелять не буду, договорились?
– Ну, а если медведь навалится на меня?
– Тогда прострелю ему лапу или жопу, и ему станет не до тебя!
– Хорошо, – улыбнулся отец, – Надеюсь, до этого не дойдёт, а так у нас на охоте олимпийский принцип – главное не результат, а участие в мероприятии. Ну, а твои крепкие руки и юношеский запал нам не помешают!

Ночью приснился какой-то очень сумбурный сон – сначала появились знакомые милые медведи из детских мультиков, которые такими же мультяшными голосами говорили, что они – мои друзья и просили их не убивать, затем по круглой арене колесили цирковые медведи в разноцветных костюмах с блёстками, а злой клоун, напоминающий дядю Беню, отчего-то стегал их по спине кнутом, и мишкам было очень больно. Под конец в сознании возник огромный скелет пещерного медведя из краеведческого музея города. Этот скелет внезапно оброс гипертрофированными мускулами и густой шерстью, раздулся до размеров Годзиллы и шёл по нашему городу, смахивая когтистой лапой многоэтажные дома и трубы котельных. Вот гигант уже завис над нашим домом, размахнулся и… ласково погладил меня по плечу, произнеся голосом папы: “ вставай, сын, нас ждут великие дела! На кухне твой любимый омлет с беконом и свежий кофе”…

***

Вот случай свёл, познакомился я с одним цирковым артистом. Да поехал с ними, недолго думая. По городкам, по ярмаркам. Водил медведей на цепи, с мужиками боролся. Весело! Медведей своих я любил, и они во мне силу чуяли, как бы за своего принимали, вроде старшого я у них был.

Тут новость страшная по нашему краю прошла. Объявился мол в наших лесах лютый медведь - людоед. Не то, что бабам по ягоды, по дорогам пройтись страшно – скотинкой брезгует, к человечинке пристрастился. Ни рогатина, ни ружьё огневое его не берут. По околицам шастает, весь люд по домам сидит. На мануфактуру в посёлок ходить уже никого ни по доброй и ни по недоброй воле не заманишь. Опять-таки ни дров из леса не завезёшь, ни товар не вывезешь. У немцев на мануфактуре простой, убытки великие терпят. Выписали они, значит, из Баварии охотника своего знаменитого. Шляпа у него лихая с пером, ружьё дорогое, заветное со стволом узорчатым. Сам гордый такой ходил, бахвалился, что в баварском лесу всех медведей подчистую извёл. Еле ноги потом унёс, говорил, ежель лошадь запряжённая поблизости не стояла, задрал бы и его. Не медведь это, а сам диавол в шкуре, что Бог в наказание на наши головы грешные послал.

Тут ко мне товарищ мой, цирковой артист то и подходит, говорит, твой мол черёд наступил, коль власть над медведями великую имеешь, то и этого осилишь. Я – поначалу в отказ. Я ж косолапого и ударить-то не могу – жалко. Не приходилось мне ещё души губить, ни лесные, ни человеческие. А он мне: немцы за шкуру его три тыщи целковых обещают, деньги великие! Зверюшек диковинных в Нижнем понакупим, а там и до Москвы недалеко! Такую гастроль закатим. Мишкам нашим кафтаны цветные сошьём – детвора со смеху кататься будет.
_____________________________________________________

4. Горевала в тоске Настасья


– Да ладно, у нас в деревне такие экземпляры не водятся. Прикололся кто-то, наверное, со скуки, – она склонилась над отпечатком гигантского следа и, скептически нахмурив брови, рассматривала его, – Это ж подделка, Ватсон, отбой воздушной тревоги!

Мой взгляд ненароком упал в открывающийся разрез её короткой майки-топика. Она почувствовала это и, выпрямившись, посмотрела прямо в глаза. За несколько секунд пристального взгляда словно считала всю информацию обо мне и, наверное, провела типизацию и классификацию по каким-то своим собственным критериям. Ну а мне стало ясно только одно – она необыкновенно красива и привлекательна, и сама об этом знает.

– Местные меня Настасьей кличут, мне же больше нравится Настя или Анастасия Сергеевна, ну последнее, правда, – для совсем маленьких и школоты, – представилась она, и шутливо по-официальному протянула мне руку, – Ну что, пойдём заслушаем, что у тебя за музон? Хочешь ко мне? Здесь у нас всё просто в деревне.

–  У тебя, кажись, бабка очень строгая?

–  Прабабка, она – не строгая, она – чудаковатая, спит сейчас мёртвым сном в своём сараюшке. Она по вечерам и утром активная. Хотя мы можем пойти и к тебе, ты-то сейчас совсем один дома, а? – она многозначительно подмигнула.

– Точно, пошли. У меня ещё гостинец для твоей прабабки есть, чтоб не бурчала.

В избе мы забрались на мягкий топчан, на котором давеча ночью почивал дядя Беня. Я врубил плеер на полную мощность, прислонил один наушник к правому уху, а левый дал Насте. Она с готовностью прильнула ко мне, мы коснулись головами. Её рука обняла мои плечи, а моя робко скользнула к её голой неприкрытой топиком талии. Зазвучала романтическая и печальная баллада «Я хочу быть с тобой» …

По дороге в дом я выяснил, что Настя тоже любит «Наутилус», ей уже двадцать один, она заканчивает четвёртый курс филологического факультета университета в Нижнем. В следующем году решила писать дипломную работу про диалекты русского языка, а в этой деревне у неё действительно родня. Я же бессовестно заливал ей в уши, что являюсь лидером молодой рок-группы, которая уже полюбилась в клубах Н-ска, и, возможно, нас скоро пригласят на радио.

После грустных слов о «комнате с видом на огни, с верою в любовь» жалостливая песня подходила к концу, за ней должна была последовать «Гуд бай, Америка», затем плёнка на кассете заканчивалась. Надо было срочно что-то придумывать дальше, чтобы Настя по крайней мере не заскучала со мной и не ушла.

Но она опередила меня.

– Ты целоваться умеешь? – тихо спросила она.

– Как? В губы? – переспросил я и тут же захотел провалиться от стыда за детскую наивность вопроса.

– Вот так! – она прижалась ко мне грудью и, чуть наклонив голову, подарила ласковый затяжной поцелуй, от которого закружилась голова, а сердце вспорхнуло спугнутым мотыльком.

– А хочешь грудь посмотреть? – чудесным и необъяснимым образом она исполняла желания, словно читая мои стыдливые тайные мечты. Я, лишь сглотнув слюну в пересохшее горло, поспешно и молча кивнул, опасаясь, что опять брякну какую-то чушь.

Настя сняла топик и расстегнула лифчик, на свободу буквально выпрыгнули две крепкие девичьи груди с длинными торчащими сосками.

— Вот только не надо сейчас просить разрешения потрогать, просто делай вот так, – она взяла мои руки и положила себе на грудь. Соски смешно щекотали ладони, а их обладательница снисходительно улыбалась и рассматривала моё взволнованное и вытянутое лицо.

Тут наконец я решился проявить инициативу:

– А давай-ка, – сказал я, замирая от собственной дерзости, – давай разденемся догола и залезем в мой спальный мешок!

– Классная идея! – сходу и вполне откровенно поддержала Настя,  – Я еще ни разу… – тут она недолго задумалась над подходящим глаголом, – в общем, еще не с кем не лежала голышом в спальном мешке.
Она без промедления расстегнула пуговицу на своих коротких джинсовых шортах, трусиков под ними не обнаружилось, и предстала предо мной в нагой первозданной красе.

Оказавшись в нутре спального мешка с Настей, я всем телом прижался к ней и почувствовал, как счастье проникает в каждую клетку тела. Руки и губы пустились в путешествие по самым интересным и неизведанным местам, она отвечала полной взаимностью, была нежна и податлива, показывая всем телом, что близость со мной ей также очень приятна.
Вскоре ощущение счастья стало собираться в одну большую тёплую волну внутри, стало настолько жарким и буйным, что, казалось, вот-вот меня разорвёт. Я торопливо и несколько неловко вошёл в неё, а Настя обвила меня ногами и не смогла подавить глубокий сладострастный стон. Как играющая тигрица слегка куснула за мочку уха, целовала снова и снова, прерываясь на стоны и горячее дыхание. Утопила в бескрайнем океане нежной страсти, а я, будто влекомый какой-то неведомой силой, несколько раз, словно качаясь на волне, взмывал вверх и опускался. Затем волна стала настолько огромной и мощной, что я не мог удержаться и, прижавшись головой к плечу Настасьи, выпустил бурным потоком счастье из себя. И, сделав напоследок несколько конвульсивных движений, бессильно обмяк, как сдувшийся воздушный шарик. Пару минут мы просто молча лежали в объятьях друг друга.

– Было здорово, правда? – Спросила она и сама же добавила, – Но всё хорошее, к большому сожалению, очень быстро кончается. Ты тоже немного поспешил, но такое часто случается с молодыми и э-э-э... – она явно проглотила слово «неопытными», – В общем, с молодыми и даже не очень молодыми парнями такое происходит. Эт – нормально.

Настя выбралась из спального мешка и, стряхнув с курчавых волосинок лобка несколько перламутровых тягучих капель, натянула узкие шорты. Я всё ещё находился в состоянии прострации, трезвое сознание еще полностью не вернулось, отрицая произошедшее.

– Ты ж теперь не будешь, отрицать, что я у тебя – первая? – Она продолжала болтать, застегивая лифчик, – Отныне навеки и навсегда, я теперь - твоя первая! – Она победно триумфируя, как достигшая финиша спортсменка, вскинула руку вверх и торжественным дикторским голосом объявила, – Анастасия Медведева! Советский Союз!

– А я – Волков, Дмитрий Волков, мы с нашими фамилиями хорошо вписываемся в лесную фауну!

- А у нас в деревне все – Медведевы. Ну, те, кто настоящие – местные деревенские. Ты только, знаешь что, Волков? Не надумай влюбляться в меня, договорились? Мне это в моей теперешней ситуации вовсе не нужно. Ну что ты теперь развалился? Одевайся, пойдём покурим! – она вытряхнула из кармана шорт мятую пачку Pall Mall.

– А меня отец не застукает? Я при нём не курю, чтоб он не расстраивался.

– Твой отец ещё не дал знака!

– Какого такого знака?

– Ну я как-то неправильно выразилась, я имею в виду, что нет никаких признаков, что твой отец возвращается. Не ссы. Пойдем сядем на вершине холма, оттуда мы всех первые будем видеть.

Присев на холме, мы закурили. В одурманенной никотином голове крутилась лишь одна мысль: как сделать так, чтобы остаться хотя бы ещё на несколько дней рядом с ней. А она, казалось, уже позабыла обо мне и погрузилась в свои мысли, задумчиво всматриваясь куда-то в лесную даль.

– Слушай, Насть, вот ты сказала, что начнёшь писать научную работу про диалекты, а это ведь меня тоже интересует. Может, тебе ассистент нужен или практикант? Будем местный люд интервьюировать, новую лексику, как Даль или Ожегов собирать…

Она с насмешкой глянула на меня и глубоко затянулась сигаретой:

– Как филолог филологу, я постараюсь тебе внятно объяснить одну простую мысль. Юность имеет особенность пролетать быстро, особенно у девушек и почему-то особенно в нашей грёбанной очень мужланской и полуфеодальной стране… Так вот, у меня сейчас такая ситуация, что мне не нужен ни ассистент-лексикограф, ни паж для ношения длинного шлейфа бального платья. В мои двадцать один у меня уже был брак по любви, который закончился тяжким разочарованием и был быстро и скоропостижно расторгнут. Сейчас мне нужен зрелый, умный и желательно очень состоятельный мужчина, который может позволить мне вести нормальную жизнь и останется со мной навсегда. Таким ты наверняка тоже станешь, лет через двадцать, но тогда я сомневаюсь, что я тебе буду нужна. А теперь ты просто пока –  Митька-скорострел.

Последнее как-то уж очень обидно корябнуло по сердцу. Поняв, что перегнула палку, Настя уже совсем как-то по-матерински чмокнула в щеку и взлохматила рукой мои волосы:

–  У тебя очень скоро появится девушка, без всякого сомнения, самая симпатичная и любящая. А ты ещё будешь радоваться, что не связался тогда с разбитной и старой Настюхой.

И в самом деле, – подумал я, продолжая еще обижаться, – она – конечно, классная, спору нет! Но на ней не сошёлся свет клином – у меня таких ещё вагон и маленькая тележка будет!

Настя снова задумалась о чем-то своем, очевидно, печальном, и стала похожа на прекрасного грустного ангела с картины какого-то старинного итальянского художника.

Нет!!! – отчаянная и пугающая своей простотой мысль разом расстроила мои чувства, – Такой я не найду больше нигде, такой уже никогда не будет, я хочу быть именно с ней и ни с какой другой. Какая же это жестокая сука-судьба! Это ж такое надо – в один день влюбиться, почувствовать себя счастливым и обласканным, чтобы сразу после этого тебя отвергли, и пинком, как щенка, вышибли с крыльца! От расстройства почему-то защекотало в носу, я чихнул, хлюпнул носом, в глазах всё расплылось от разом накативших слёз.

– Действительно, что-то прохладно становится, - она положила руку мне на плечо и слегка придвинула к себе. Я прижался и приобнял её за талию.

Теперь мы молча грустили вместе, сидя на красивом холме, задумчиво смотря вдаль и думая каждый о своей личной грусти. Солнце уже вновь стало подбираться к верхушкам елей, а мне очень не хотелось, чтобы этот день кончался. Ночь без моих ещё не возвратившихся спутников наверняка будет кошмарной. Ну, и вполне может стать даже последней в моей жизни. Хотя на это сейчас было уже совершенно наплевать.

Внезапно из глубины леса, откуда-то из-за частокола залитых малиновым закатным солнцем деревьев, вновь исторгся уже знакомый кошмарный вой, переходящий в жуткий кровожадный рёв.

— Вот это может быть небезопасным, — спокойно сказала Настя, и, словно по команде, приподнялась и поспешно затушила носом кроссовки дымящийся окурок, –  Беги со всей мочи домой, запирай на засов дверь, можешь даже в свой спальный мешок залезть и не высвечивай, пока кто-то из взрослых не постучится.

–  А как же ты? И прабабушка твоя? У меня, кстати, для неё кое-что есть! Если там кто-то опасный, пойдем, пересидим за запертой дверью вместе!

–  За нас не бойся – местные мы! С нами ничего не случится. А ты беги. Мне сейчас срочно надо кое-что уладить.

Из леса с небольшим интервалом раздалось два сухих хлопка. С секундным запозданием до меня дошло, что так звучат выстрелы.

–  Ну что ты телишься! Бегом давай!!! – закричала Настасья и сильно толкнула меня обеими руками. Так сильно, что я чуть не скатился кубарем с холма.

***
В общем, дал я своё согласие, хоть и с сердцем тяжёлым. Выбрал рогатину посуковатее, да в лес пошёл. Ноги то меня сами и несут, куда требуется. Вышел я на светлую полянку, там тятька мой на пне сидит. Сам в человечьем обличьи, молодой такой, каковым я его прежде и не знал вовсе. Глаза только печальные, смотрит на меня, головой качает.

– Пошто, говорю, тятенька, души христианские губишь?

А он мне:

– Тошно мне, сынок, тошно в человеческом обличьи было – всё лесные души губил, а в медведя оборочусь – человечьи на дух переносить не могу. И рад бы в землю уйти, да не принимает она меня. Только ты меня освободить в силах, от твоей руки упокоиться желаю!

Тут слёзы на меня накатили, захотел я отца обнять, к груди своей прижать, а он вдруг возьми, да через пенёк перекинься. В миг лютым зверем стал, и давай меня ломать, уж когти в рёбра мне впустил... Извернулся я, схватил рогатину и ну его давить… Захрипел он жалостливо так, а я сам давлю, не отпускаю, а слёзы из глаз ручьём так и льются. Глядь – вновь мой тятька лежит, мёртвый уже. Старый вдруг стал. Борода седая, мягкая, как пух.

Обнял я его тело бездыханное. Целую вечность так с ним сидел и рыдал. Рыдал сам того не замечая, как рыдания мои в рёв звериный переходят… Потом, думаю, похороню его тайком рядом с матушкой, чтоб никто не узнал, над могилкой его не надругался. Подхожу к селу, а кобели на меня лают истошно, бабы меня увидали, побросали всё, да с визгом разбегаются. Глянул я тут на отца своего мёртвого – лежит старец у меня на груди спокойненько, только не руки его человечьи держат, а лапы звериные страшные, те что недавно руками моими человеческими были…

Весь день покоя себе не находил. Ревел, на жизнь жалуясь, берёзы ломал, сам себя на суку удавить хотел – не вышло. А ночью таки похоронил тятеньку, да на мануфактуру пошёл. Чаны опрокидывал, смола до углей печных дотекла, да полыхнуло всё пламенем адским. Я ж успокоиться не могу – хожу меж языков огненных, стены крушу. Конрад Карлович в шлафроке своём выскочил, гневно усиками своими тонкими шевелил, да из левольверта в меня пулял. Мне ж хоть бы что. Схватил я его прям за лицо ненавистное, да кожу содрал, легко так, как пенку с молока…

5. День, когда мир стал другим


В дверь постучались, когда уже совсем стемнело. На пороге стоял отец, в руках он держал своё ружьё, а на плече висели карабины дяди Бени и Mагнуса.

– Папа, а где?.. – недоговорил я, уставившись вопрошающим взглядом на оружие…

Отец, не отвечая, прошёл внутрь избы и начал копаться в вещах, достал какую-то пухлую папку из рюкзака дядя Бени и зачем-то иностранный паспорт Магнуса. Выудил откуда-то бутылку виски, и плеснул себе в гранёный стакан на добрую половину, затем, глянув на меня, немного налил и мне.

– Выпей и собирайся, – сухо сказал он приказным тоном, – надо выдвигаться к машине. По дороге, пожалуйста, не задавай никаких вопросов. Как сядем, я тебе всё расскажу.
– Сейчас, затемно, через этот лес?
– Лес сейчас безопасен, но долго оставаться нам здесь нельзя.

К джипу мы пришли без всяких приключений. Отец шёл впереди быстрым и пружинистым шагом, смотрел только под ноги, подсвечивая фонариком дорогу. Я перебежками двигался за ним, пугливо озираяясь по сторонам на подозрительные шумы и выныривающие из темноты коряги. Из-за этого несколько раз споткнулся и один раз даже растянулся по-настоящему, поцарапал какими-то колючками лицо и сбил колени. По дороге стало ясно, что больше всего пугают не размытые в тени фонарного света очертания и не загадочные ночные звуки леса. Страшнее всего мне казалось молчание отца.

Едва мы сели в машину, он завёл мотор и, выехав к берегу ручья, дважды моргнул фарами. Через минуту к машине подошли две фигуры — в одной из них я узнал пропавшего давеча егеря Степаныча, сухопарого и высокого мужика лет пятидесяти с двустволкой и в старом обвисшем комбинезоне. С ним была стройная высокая девушка в узких джинсах, низко надвинутой бейсболке и кожаной рокерской куртке - косухе. В свете фар она призывно вильнула бедрами и шутливо подняла руку с оттопыренном большим пальцем, как это принято у автостопщиков. Тут под козырьком бейсболки я признал мою недавнюю знакомую Настю и решил, что пора уже переставать удивляться неожиданностям – там, где эта девушка, всё становится непредсказуемо.

Я быстренько уступил переднее пассажирское сиденье Степанычу, а сам бухнулся вместе с Настей на мягкое заднее.

– Здорово еще раз, волчара! – поприветствовала она моего отца. Меня же панибратски ткнула кулаком в бок. Степаныч, в свою очередь, промычал что-то приветственное и нечленораздельное. Джип осторожно выехал на проселочную дорогу.

– Па-а-ап? – медленно протянул я. – Я ведь ни о чём не спрашивал тебя всю дорогу.

– Да, Митяй, спасибо тебе за это. Просто то, о чем я тебе расскажу, тебя очень расстроит. Просто – охота такая вещь, на которой порою из-за нервов и какой-то дурацкой ерунды происходят несчастные случаи.
Весь день мы бродили по лесу в поисках Степаныча, а затем почувствовали, что мы – не одни, и за нами кто-то следует и пристально следит. Тут я придумал, что нам надо выйти на поляну, разойтись по её сторонам и залечь с подветренной стороны, рано или поздно – преследователь, кто бы он ни был, зверь или человек, должен бы показаться. Но он оказался гораздо хитрее. Когда понял, что мы обнаружили его присутствие, он завыл и заревел в ближнем кустарнике так, что у некоторых из нас, признаться, затряслись руки, а Магнус наоборот, вероятно, что-то увидел и направился прямо на рёв. Беня не мог этого заметить со своей позиции, но увидел шевелящиеся кусты, поспешно выстрелил туда наобум. При этом попал в живот нашему шведу. Тот, видать, от боли, а может, мстя, выстрелил в сторону Бени, и пуля прошила ему шею. Я пытался оказать помощь и остановить кровь, но безрезультатно. На рёв зверя вышел егерь Степаныч, который всё видел и искал нас, потом подошла из деревни Настя, и оба могут засвидетельствовать мои показания.

– Показания? – переспросил я. Показалось, что отец как по заученному, как-то очень обыденно и ровно излагает эти трагические события, будто уже несколько раз проговаривал это про себя. Я, конечно, уже понимал, что с дядей Беней и Магнусом произошло что-то очень нехорошее и, возможно, трагическое, но всё же ожидал в этом случае более взволнованного и сбивчивого повествования.

– Именно: показания, – подтвердил отец, – Мы едем сейчас в ближайший районный центр, в отделение милиции и изложим там всё произошедшее. Им нужно будет осуществить следственные действия, запротоколировать случившееся, известить родню Бени и посольство Швеции в Москве… Тебя ж я лучше высажу в райцентре около автовокзала – сядешь там на рейсовый автобус до города, нам же придётся ещё вернуться обратно, показать следователю место, эвакуировать трупы погибших.

– Если их всамделишний медведь за это время не пожрёт! – вставил заплетающимся языком Степаныч.

– Всамделишний?! – удивился я, – Это значит, что настоящего там не было?

–Нет, ну, есть где-то, но сейчас лето, он наверное сильно жрать и не будет – язык может выжрать, да печёнку, –Степаныч не понял моего удивления.

– А как же твоя прабабка?! Она ж знала, что тут не чисто. Предупреждала нас ведь! – вспомнились мне загадочные утренние обстоятельства, и я взволнованно толкнул в плечо Настю.

–Какая прабабка? Эта штоль? – Она потешно сморщила лоб и, пригнув голову, проговорила гневно каркающим старушечьим голосом, – И чтоб к вечеру вашего духа здесь не было!

Я вздрогнул от неожиданности, тут же вспомнив, что решил перестать удивляться всему, что связано с этой девушкой. От неё достаточно сильно пахло алкоголем. Настя довольно рассмеялась:

– Всё  ж три года в театральном кружке универа потрачены не зря… Хотя вот Степаныч – эт природный талант, может так во всю свою лужёную глотку зареветь, что даже Кинг-Конг в штаны наложит. Ну-ка, давани рёв дикого бизона в брачный период, Степаныч.

Егерь послушно выдохнул, наполнив салон автомобиля самогонными парами, и стал со свистящим шумом наполнять лёгкие воздухом…

- Ну, хватит цирка! – Перебил отец, – Хоть я ментам и неплохо пробашлял, вы мне для дачи показаний оба вменяемые нужны. Сидите-ка тихо, трезвейте и вспоминайте, что сказать следует. Чтоб без всякой самодеятельности там!

Стало окончательно ясно, что весь прошедший день я находился в самом центре какого-то скверного инсценированного представления с очень плохим концом.

– Замётано, Сань, – согласилась Настя, – только притормози ненадолго, пописать и покурить надо.

Когда она вышла, отец попросил Степаныча также пройтись и покурить на свежем воздухе.

– Понимаешь, сын, – он развернулся с водительского сиденья ко мне и посмотрел в глаза, – я ничего не хотел от тебя скрывать и рассчитывал поговорить в уже спокойной обстановке, когда сойдёт вся эта суета и лишние эмоции. Но чувствую, что надо сказать сейчас. В общем, Магнус – это не совсем инвестор, он представитель одной гигантской международной корпорации, которая вовсе не хотела, чтоб наш комбинат работал дальше. А когда у нас дела пошли в гору и мы стали подумывать о расширении, то вообще стали для них, как бельмо в глазу. И вот Магнус приехал договариваться, говорил мягко и вежливо, они вообще все очень цивилизованно решают вопросы, эти европейцы. Беня, как генеральный директор, должен был к концу года набрать на комбинат грабительских кредитов в иностранных банках, а затем объявить неплатёжеспособным, обанкротить и закрыть его. Сделав это, сам Беня из состоятельного человека, превращался в сказочно богатого, просто невообразимо богатого, как султан Бахрейна или индийский махараджа, человека. И тут он дал слабину…

– Папа! – возникшая догадка казалась мне настолько страшной, что я погнал её от себя.

– Да, в самом деле, по уставу нашего предприятия, если что-то происходит с генеральным директором, то временно исполняющим его обязанности, – отец хлопнул по мягкой папке, которая принадлежала дядя Бене, – становлюсь я. И ты поверь мне, уж я-то банкротства не допущу, весь коллектив как один станет за мной, и мы назло всем этим иностранным упырям не только расконсервируем старые советские мощности, но и запустим новые!

– И ты ради этого повез всех нас... –  я был настолько потрясён, что даже не смог выговорить вслух то, для чего отец повёз нас на эту медвежью охоту.

– А ты понимаешь, что такое закрыть комбинат? Ещё недавно мы сами жили в унизительной бедности, а это десять тысяч человек, у каждого есть малолетние дети и пожилые родители, это половина нашего города! А наш город держит весь край! Ты можешь мне сказать, сколько отцов семейства покончат жизнь самоубийством, сколько людей сопьётся, сколько разобьётся семей, сколько детей останется без единого шанса на будущее?

Отец говорил настолько убеждённо и фанатично, что у меня сложилось впечатление, что он действительно верил в высшую правоту своих поступков. Он даже сначала не заметил, как в кабину вернулись наши спутники, а я отвернулся в окно и надел наушники, чтобы больше ничего не слышать. Моё сознание напрочь отвергало жестокую и скверную реальность точно так же, как тогда в детстве, когда он убил зайца…

Мы ехали ещё битых два часа в полной тишине, а по приезду к автовокзалу райцентра я задумал молча выйти из машины и, не прощаясь, уйти. Однако отец выпрыгнул из джипа, догнав, развернув меня к себе, взял обеими руками за плечи и пристально посмотрел в глаза:

– Пожалуйста, пойми, как мне самому нелегко! Этого всего не должно было случиться. Я не спал ночами, я часами разговаривал с Беней, просил его, умолял, я даже стоял перед ним на коленях! Сначала он был даже за меня. Мы были солидарны. Мы даже вмести с ним планировали просто хорошо припугнуть этого шведа, так, чтоб он к нам больше никогда не приезжал. Но уже в дороге я заметил, что Беня снова меняется в своём решении, даёт слабину, какой-то нехороший и алчный демон овладевает им. Всё это вовсе не было холодным и расчётливым убийством.

– Ладно, – сказал я, – ответь мне только на один вопрос, который волнует меня с детства. Помнишь, мы тогда с тобой плутанули в лесу, после того, как ты убил зайца. Ты это специально планировал, чтобы преподать мне урок?

Вспоминая, он наморщил лоб, недоумённо посмотрел на меня и ответил:

– Ну, скорее да… Хотя при чём сейчас здесь это?

– Просто, хотел проверить собственную догадку. Ещё одна просьба, – я взглянул на наш джип и подумал, что всё же не совсем вежливо с моей стороны уходить, не попрощавшись с ней,  – Там девушка на заднем сиденье, с которой я… С которой я успел чуть ли не подружиться. Хочу с ней попрощаться наедине, можешь отойти куда-нибудь на пять минут со Степанычем?

– Да, не вопрос, – ответил он, слегка приподняв от удивления брови, – Если так надо, пойду напою Степаныча в буфете автовокзала горячим чаем.

Где-то в середине поездки нетрезвую Настю укачало, и она заснула, откинув назад голову и приоткрыв рот. Но даже так, в такой, в общем-то неприглядной и дурацкой позе, она казалась мне по-прежнему неповторимо прекрасной. Я хотел было осторожно потрясти её за плечо, потом передумал и просто поцеловал в полуоткрытый рот. Быстро, как крылья мотыльков, забились длинные ресницы, а заспанные глаза непонимающе посмотрели на меня:

–Как? Мы уже приехали?
– Нет, но уже скоро. Сейчас просто моя остановка, и я ухожу.
– Уходишь? Куда?
– Скорее выхожу “откуда”… Выхожу из этой машины, из этой скверной истории и из твоей жизни. Просто решил, что было б непростительно не попрощаться, ведь ты – моя первая.

Она уже полностью отошла ото сна и смотрела ласково и смешливо точно так же, как та замечательная и чудесная Настя, что вчерашним наивным и солнечным утром встретилась на берегу ручья.

– Это хорошо, что ты разбудил меня. Скажи, ты ж никогда не забудешь свою первую? Будешь вспоминать меня до самой смерти, ведь так?

Я согласно кивнул.

– Скажи, все ж в этой истории не всё так скверно. Ведь, что касается нас с тобой, у нас вдвоём ведь было что-то очень хорошее. Хоть и недолго.

– Было,  – согласился я.

– Тогда я прошу тебя, будешь вспоминать меня, думай только о хорошем, договорились?

– Договорились.

Она притянула меня и поцеловала так же долго и нежно, как в первый раз. Затем вместо прощания легко толкнула в грудь и отвернулась в сторону. Как мне показалось, она просто не хотела, чтоб я заметил мокрые от слёз глаза.

Я направился к ближайшему магазину. Очень хотелось купить водки и пачку сигарет Pall Mall.


***

С тех пор тихо много годов минуло. Весь лишний и залётный народ из посёлка поуехал. Погорелые бараки и развалины мануфактуры покрылись мхом, заросли лопухом и репейником. Деревенский люд снова разбил огороды, построил загоны и хлева, средь домов забегали куры, мужики пошли на охоту, а бабы по грибы и ягоды. Я мирно в лесу живу, лес своих завсегда прокормит и в беде не оставит, иногда в посёлок наведываюсь, но не лютую, в страданиях человеческих успокоения не ищу. Люди наши так же признали меня, хлеб и мёд на могилку моих родителей носят. И я тоже свой народ с тех пор, как бы оберегаю. Только не приведи случай, тебе, чужаку, на дорогах объявиться, обязательно заломаю, поскольку на дух тебя не переношу. Бедой от тебя пахнет…
__________________________________________________________


Я развалился на продавленном сиденье в заднем ряду рейсового «ПАЗика». Старый советский автобус подпрыгивал на ямах и ухабах, дребезжа стёклами и шамкая, словно обрюзгшим ртом, ветхими провисшими дверями. Впереди сидела только небольшая компания деревенских баб с полосатыми клеёнчатыми баулами. Они время от времени укоризненно поглядывали на меня – с виду прилично одетого подростка с наушниками и плеером, который бесстыдно, прямо вот так с утра, не таясь, прихлёбывал из горлышка водочной бутылки. По лицу текли слёзы, а перед глазами вновь и вновь непрекращающейся вереницей проносились события последнего дня и всё ещё никак не хотели укладываться в сознании.

Зачем отец увлёк меня в то место, где свершилось хладнокровное и спланированное убийство?

Может, чтобы открыть мне глаза на то, каковой является суровая реальность нашей жизни, и какой ценой даётся наше благополучие?

Тогда такая жизнь казалась мне в высшей степени омерзительной, и никакого счастья на чужой крови мне не хотелось.

Зачем Настя подарила мне несколько минут любви и счастья, чтобы потом сказать, что такой, как я ей не нужен?

Тогда зачем мне любовь вообще?


Ближе к городу ухабистая дорога перешла в ровное асфальтовое шоссе, что согласно теории дяди Бени, означало: мы из века девятнадцатого переходили в двадцатый, да и тот уже был на исходе. В самом разгаре были пресловутые девяностые, принесшие всем нам столько бед, отчаяния и надежд. Сотни полных сил, дерзких и неудачливых сограждан пополняли городские кладбища, пригородные лесопосадки, становились кормом для рыб и раков в близлежащих водоёмах. Каким-то единицам из них по-сказочному везло, они выживали и внезапно переходили на новый, казавшийся до этого невероятным, уровень дурного и непостижимого уму богатства. Для меня же тогда просто наступил один такой день, прожив который, я мог с уверенностью сказать, что жизнь поменялась и никогда не станет прежней.

Послесловие

С той поры минуло ещё несколько лет. Наступивший двадцать первый век писал уже свои, совсем другие истории. Комбинат под руководством моего отца после короткого расцвета и наращивания оборотов всё-таки внезапно обанкротился. А сам отец превратился в сказочно богатого, как султан Брунея или индийский махараджа, человека. Я уехал учиться в Англию, а по соседству в уютном, увитом плющом домике из красного кирпича на одной из тихих улочек Кембриджа поселилась мама с сестрой Машкой. Отец же перебрался в столицу, вернее, в один из элитных московских посёлков, где и полагалось находиться таким состоятельным и респектабельным людям из новой российской элиты. Я сознательно оборвал все контакты с ним, да и он не очень настаивал на обратном, просто до конца учёбы регулярно перечислял деньги. Говорили, что он женился вновь, и новую его жену звали Анастасией.

Брак продлился недолго – спустя несколько месяцев я прочитал в новостных порталах короткие, отдающие нездоровым злорадством, заметки, что нетрезвая жена олигарха Волкова разбилась – не справилась с управлением дорогущего спортивного авто. Я ж почему-то сразу подумал, что она просто не хотела давить на тормоз. Скорее всего, даже бешеная скорость мотора в пятьсот лошадей вовсе не смогла нагнать безвременно быстро ушедшую юность…

Она навечно осталась в моих воспоминаниях – вечно юный и прекрасный ангел с весёлой чертовщиной в грустных глазах. Вспоминая о ней, я стараюсь думать только о хорошем, и надеюсь, моей первой любви от этого станет немного теплее, как бы далеко она сама теперь не была – может быть, где-то в самой глубине космоса, где-то за густой пеленой Туманности Андромеды. Такой же далёкой теперь кажется и собственная юность в огромной загадочной стране, где среди тёмного моря лесов стоит заброшенная обезлюдевшая деревенька, по которой бродит ужасный и страшно одинокий оборотень - медведь, заглядывая в опустевшие окна изб. Тут мне всегда хочется натянуть одеялку на голову, постараться дышать осторожно и тихо, чтобы потом крепко и мирно заснуть так, как маленький мальчик засыпает от страшной сказки с печальным концом.