Серия «Извилина от фуражки»

Служили в нашей роте два персонажа, два диаметральных характера: старшина роты прапорщик Шкадун и взводный лейтенант Гонтарёв.
За Шкадуна всё могла сказать его фамилия: несмотря на предпенсионный возраст, в нём так и не умер озорной мальчишка.
Если на построении рота стоит с пунцовыми рожами и еле-еле сдерживает смех, ротный тут же оглядывался на старшину: опять этот пересмешник "Ваньку валяет". Если продавщица чипка видела, что на полке у книги "Академическая гребля" на ГР прилеплена бумажка, ни на минуту не сомневалась, что это проделки нашего прапора.
Гонтарь же был ярким примером тупого служаки с непомерным гонором и болезненной обидчивостью.
Существовала у нашего Лёши привычка: он всегда был при портфеле. Что уж за секретные материалы он таскал с собой - не ведомо, но тяжеленный баул был забит под завязку. По части даже гуляла прибаутка: "- Кто с портфелем ведёт строй? - Это Лёша деловой".
За постоянные придирки, по поводу и без, взвод, и рота в целом, имели на Гонтаря зуб. Творили ему пакости, не в открытую, конечно, - исподтишка.
Как-то сунули ему в этот портфель пару блинов от гантели. Утяжеление Лёша обнаружил лишь к обеду, и побежал жаловаться ротному.
Построили нас на плацу и давай щемить. Ротный орёт, что он такое без последствий не оставит, мол, это попрание офицерской чести. И лучше этому уроду самому сейчас выйти из сторя и сознаться. Иначе рота не уйдет с плаца. Будет стоять хоть всю ночь.
Никто не сознаётся.
Гонтарь бегает вдоль строя, в глаза заглядывает: - Ты? Ты это сделал?
Майор рычит, что если не сознаемся - всех сгнобит.
Прибегает запыхавшийся, запоздавший к построению, старшина. Тоже начинает уговаривать сдать виновного.
Потом потихоньку интересуется у нас: - Что случилось? Из-за чего такой кипеш? Мы ему - так и так. Глядим, подходит к ротному, и давай ему на ухо нашептывать. Майор:
- Да япона мать! Сергей Иваныч, у тебя что, до сих пор детство в жопе играет?!
Блядь... Рота - разойдись.
Шкадун, оказалось, нашкодил.

АЛЕКСЕЙ, АЛЁШЕНЬКА, СЫНОК

Служил у нас в роте такой всеобщий любимец.
После года службы пришло молодое пополнение. И был среди них мальчуган, иначе не назовешь: небольшого роста, худенький, личико ангела, тихий, застенчивый.
У него и фамилия то была подстать, Алёша - Сергей Алёша.
Салаг старьё с первого же дня принимает в оборот. Чёбы сразу служба мёдом не казалась.
Но вот гнобить этого румяного, с глазами котика из Шрека, пацанёнка, просто душа не лежала. Смотришь на него, и невольно начинаешь улыбаться. Стал Алёша у нас кем-то типа сына полка. Прослужили месяца два, и вдруг начались кражи. То у одного деньги пропадут, то у другого.
Вора никак вычислить не удавалось.
Просыпаюсь средь ночи от кипеша: кого-то бьют. Оказалось - Алёшеньку.
Дневальный рассказывает: стою на тумбочке. В кубриках темнота, лишь из коридора от дежурного освещения слабая подсветка. И показалось, что свернутая на табурете ХБешка слегка подрагивает. Во, думаю, уже до глюков надежурился. Отвлекся. Потом в проходе поближе уже другая гимнастерка шевелится, и явно так. А тут и руку, что тянулась к ней из-под кровати, углядел.
В два прыжка подскакиваю, хвать за ногу, выволакиваю в коридор, а это Алёша.

И что удивительно: отмудохать то Алёшеньку, отмудохали, и истинное лицо этого гандона открылось, но отношение к себе он смог сохранить.
Как нашкодившего котяру, хозяин отпиздит, натычет мордой, а потом этого же шерстяного мурчалу еще и приласкает. Мол, да ладно тебе, не обижайся, погорячился я...
Но ведь ты сам виноват... Прости.

В армии самая подлая работа в наряде по столовой была загрузка яиц для варки в котёл.
В специальный короб укладывались тысяча сто куриных яиц. Все они не помещались, поэтому над срезом короба возвышалась остроконечная пирамида Хеопса.
Если взять каждое яйцо за пятьдесят грамм, вместе с коробом получаем вес около семидесяти килограмм. Два солдата за специальные крюки-захваты поднимали короб на вытянутые руки, делали четыре шага к котлу, и плавно опускали яйца в кипящую воду.
Не всегда этот трюк получался чисто. Котел стоял на возвышении, приходилось ногой нащупывать ступеньку и синхронно подниматься на неё. От малейшего сотряса часть яиц скатывалась и билась.
Бой восполнялся нач. столовой, с выписыванием моральных пиздюлей дежурному, а, соответственно, после наряда эти пиздюли конкретно возвращались сержантом виновникам боя.
Почему нельзя было сразу отварить штук пятьдесят яиц в отдельной кастрюльке?
Почему нельзя было разделить закладку на две половины?
Почему, в конце концов, не соорудить в мастерских части не кубический, а цилиндрический, более ёмкий, короб?
Эти вопросы оставались без ответа.
Почему-почему...
Наверное потому, что это армия, и тут всё должно проходить через преодоление трудностей, при полном отсутствии логики и здравого смысла.
Короче, - всё через жопу.
Как, собственно, и появление самих яиц.

То что стихи не моя стихия, я понял ещё в школе. Ухватив главную идею темы урока и запомнив основные тезисы, я мог забить на домашнюю зубрежку. Вызванный к доске, при минимуме знаний, я так мастерски лил воду, что выплывал на четверку, а то и на пятерку. Со стихами такой трюк не проходил. Их приходилось тупо учить. И к концу одиннадцатого класса школа сумела сформировать у меня стойкое неприятие поэзии.
Распрощавшись с учебой, с легкой душой простился и со стихами.
Я так думал.
Где-то на третьем месяце службы, комполка проводил очередной обход подразделений: нарушений не выявлено, полковник доволен, но тут сопровождающий его замполит вопрошает - А почему я не вижу в тумбочках у солдат книг? Ротный: - Ну, как же? Вот Устав караульной службы, Устав гарнизонной службы, Дисциплинарный устав. - А художественная литература? Советский солдат должен читать, расти духовно. Ротный берет под козырек.
Но думать, что нас просто обязали записаться в полковую библиотеку, это значит плохо думать про армию.
Роту привели туда строем.
Перед входом уже стояло несколько столов с писарями. Ротный объясняет задачу: справа, в колонну по одному, бегом, залетаете в библиотеку, хватаете книгу и на выход, записываетесь, и бегом в строй. На все про все - полчаса. Некогда мне тут с вами, охламонами, вожжаться.
Еще стоя в строю, я прикинул, что книга должна быть не особо толстой, но большого формата - чтобы можно было хранить в ней бумагу для писем и конверты, и использовать её как подставку при письме.
Отдышавшись, вновь стоя в строю, разглядываю свой улов: Ё-моё, - Блок. Сборник стихотворений.
Но особо то не расстроился. Читать я её не собирался, будь она даже детективом. На первом году службы как-то, знаете ли, не до чтения. И Александр Александрович благополучно отправился на полку моей тумбочки.
Служил сборник, как и намечалось, канцелярской принадлежностью. Но в последние месяцы, когда время приобретает тягучесть резины, альманах все же открылся.
Не помню как называлось стихотворение, но там было про то, что если ночью в снегопад встать под фонарем, и долго смотреть вверх, начинает казаться, что это не снег опускается на тебя, а ты летишь сквозь пространство.
Я оторопел. Как же так? Это же я! Я летел в открытый космос раскинув руки с болтающимися варежками на резинках. Это же была моя детская тайна! И вдруг какой то дядька, за сто лет до меня, нагло крадет мой полёт.
Я даже немного расстроился. Поэт вновь был отправлен в компанию к своим друзьям-уставам, но занозу в душе, все же, оставил. И через неделю был открыт вновь.
"Есть игра: осторожно войти,
Чтоб вниманье людей усыпить,
И глазами добычу найти,
И за ней незаметно следить"
И вновь пошли флешбеки. Я и мой друг Жорик, два здоровенных балбесА, вперившись взглядами с задней парты в спину Таньки Охохониной, отличницы, красавицы, и т.д. и т.п. шепчем: - Вот я расстегиваю верхнюю пуговку на её платье, расстегиваю вторую, третью... - Погоди, погоди... Вот показывается лифчик. Я отстегиваю первый крючок...
И тут Танька резким движением закидывает руку себе за спину, пробегается пальчиками по пуговкам, проверяя застегнуты ли они, и вновь возвращается к конспектированию.
Мы прифигели: как она могла почувствовать? Слышать то она нас , через весь класс, точно не могла.

С этих двух откровений возник мой интерес к Блоку, а затем и к поэзии в целом.
Спасибо тебе, замполит, за приказ.