Котомафия

"Я всегда говорил, что если животное делает что-то “назло” — значит, это мы что-то сделали “по-глупому”.

Но, конечно, людям проще поверить, что кот мстит за отсутствие креветок, чем в то, что он — тонкий диагност.

А теперь история.

Приходит ко мне клиентка — Светлана Николаевна.

В руках — папка с фотографиями, в глазах — гнев, обмотанный бессилием.

— Пётр, я сейчас с ума сойду.

— Лучше не надо, — говорю я. — Мы тут все уже на грани. Что случилось?

Она кидает на стол фото.

Обои.

Точнее, осколки былых обоев, в одной и той же зоне.

Как будто на стене каждую ночь проводились соревнования по вертикальному сноуборду.

— Это Мурзик, — сообщает она ледяным тоном.

— Ясно. А в чём проблема?

— Он сдирает только вот здесь, — тычет она. — Только в этой зоне. Я уже дважды клеила новые обои! Никакого эффекта.

— Может, запах?

— Там нет запаха. Там стиль!

Мурзик в переноске.

Молчит.

Смотрит на меня как кот, который знает, что его не понимают, но уже и не надеется.

— Мы купили три когтеточки. Разных форм. Пульверизатор. Ультразвук. Стыд. Ничего не работает.

— Может, он показывает что-то?

— Он показывает неуважение.

Я прошу отправить мне фото стены, где «театр боевых действий».

Она кидает в мессенджер.

Я приближаю. Увеличиваю. И вижу: по краю повреждённого участка — лёгкое потемнение.

— А не было у вас там… сырости?

— Да откуда? Мы же на четвёртом этаже!

— Соседи сверху — это миф?

Светлана Николаевна задумывается.

— Ну… была одна авария. Полгода назад. Но мы всё высушили. Сверху полотенца клали.

— А снизу?

— …что снизу?

Я делаю глоток остывшего кофе.

Мурзик делает “мррр” — короткое, как реплика свидетеля.

— Светлана, знаете, кошки — это не дизайнеры. Они редко портят стены ради эстетического протеста.

— А ради чего, простите?!

— Ради… диагностики.

— Вы сейчас это всерьёз?

Я молчу.

В таких случаях нельзя торопиться. Пусть мысль сама просочится.

Она начинает.

— Вы хотите сказать, он… чувствует что-то внутри стены?

Мурзик зевает. Скромно.

Словно намекает: “Ура, они начали понимать”.

Я говорю:

— Сделаем так. Я приеду. С инструментом. С фонариком. Без шпателя.

— Зачем фонарик?

— Чтобы вы увидели то, что кошка видит без него.

Светлана Николаевна смотрит на меня с лёгким ужасом.

Как будто я предложил вселиться к ним с Мурзиком и жить у стены.

Но кивает.

— Только если он окажется… просто вредным — я его сдам.

Мурзик в этот момент делает “фррр” — как бы между прочим.

Я думаю: это не угроза. Это ирония.

Когда она уходит, я смотрю на фото ещё раз.

Место, где он царапает, — всегда одно и то же.

Точно, как по линеечке.

Как будто он вылезает из себя, чтобы достучаться.

Я вздыхаю.

И думаю: вот бы и люди так умели — показать, где у нас что-то гниёт.

Не в душЕ, конечно. В стене хотя бы.

Визиты на дом я не очень люблю.

Особенно когда клиентка начинает с фразы:

— Вот! Смотрите! Это всё он!

А я даже не успел разуться. Только шапку снял. И уже — “вот”.

“Вот” — это стена в спальне.

Точнее, то, что осталось от обоев, которые когда-то были “итальянские, флизелиновые, с сатиновым блеском”. Теперь — обрывки, лохмотья, и в одном углу торчит кусок старого слоя с рисунком “кирпичики”, будто стена сама хочет сказать: “не надо меня прятать”.

А посередине — Мурзик.

Сидит. Глядит на меня, как сантехник на новичка: мол, давай, удиви.

Я прошёл к стене.

Фонарик, как обещал. Присел, провёл светом по углу.

Видно невооружённым глазом: потемнение, лёгкое вздутие, словно под обоями кто-то дышит.

— Здесь сырость.

— Да не может быть! — возмутилась Светлана. — Там всегда сухо!

— Наружу — может. А внутри?

Муж Светланы, до этого делавший вид, что он просто мебель с лицом, вздохнул:

— Там труба идёт. Мы один раз вызывали, но они сказали “всё в норме”.

— А кот — не сказал “всё в норме”, — заметил я.

Светлана крепилась.

Но я видел: на грани. Между “убью кота” и “позову экстрасенса”.

— Хотите, я сам вскрою?

— Чем?

— Ложкой. У вас есть чайная?

— Вы собираетесь ковырять мою дизайнерскую стену чайной ложкой?

— Ну или котом, но вы, кажется, против.

Она достала ложку. Я снял кусочек обоев, отодвинул гипсокартон — и почти сразу пошёл тот запах.

Не резко. Но явно: влажная вата, старая пыль, что-то серое, живое, глухое.

Муж молча ушёл на балкон. Светлана закрыла глаза.

Мурзик подошёл, сел напротив дыры и медленно моргнул.

Знаете, как говорят кошки: «вот теперь ты понял».

Мы вызвали специалистов.

Через два дня приехали люди с приборами, трубками, приборами для замеров влажности и лицами “мы уже видели хуже”.

Они подтвердили: в стене плесень.

Ползёт по утеплителю. От трубы. Медленно, красиво, смертельно.

— Хорошо, что кот у вас умный, — сказал один из них. — А то через год бы у вас тут были проблемы с дыханием.

Светлана сидела тихо.

Как будто переваривала всё.

И не только про стену.

Про Мурзика. Про себя.

Про то, как легко назвать кого-то “вредным”, когда он просто не молчит.

Я ушёл, когда рабочие начали выносить куски мокрой стены в чёрных мешках.

Светлана поблагодарила. Даже погладила Мурзика, но неловко — как будто извинялась, но вслух не решилась.

— Он вам верил, знаете? — сказал я на прощание.

— С чего вы взяли?

— Он ждал. Не убежал, не перестал пробовать. Он знал, что вы когда-нибудь… услышите.

Мурзик в этот момент зевнул, развалился на спине и вытянул лапы.

Полностью. С чувством выполненного долга.

А я подумал:

некоторые бьют посуду, чтобы их заметили.

Некоторые — портят обои.

Но в суть это не меняет: иногда разрушение — это форма заботы.

Через месяц Светлана написала коротко:

«Пётр, всё решилось. Вы были правы. Он больше не трогает стены».

Я отложил телефон, усмехнулся и подумал: «Он знал, когда остановиться».

Когда я снова к ним пришёл — уже без халата, просто проведать, — в спальне всё было иначе.

Стена — ровная, сухая, новенькая, с обоями без рисунка.

— Решила не рисковать, — объяснила Светлана. — Пусть будет “тупо однотонно”. Лишь бы не ободрал.

Мурзик лежал на подоконнике, как сфинкс.

Спокоен, тяжёл, пушист, важен.

Вид у него был как у человека, который выжил в абсурде и теперь умеет наслаждаться тишиной.

— Смотрите, — сказала Светлана, и я обернулся.

На месте старой дыры теперь стояла небольшая открытая полка.

На ней — зелёное растение в горшке, маленький светильник и рамка с фото.

Я подошёл ближе.

Фото Мурзика.

У стены.

На фоне сдираемых обоев.

Надпись под фото:

“Бей, если чует сердце”.

— Это муж написал, — смущённо сказала она. — Он теперь его обожает.

— Муж?

— Ну… и кот.

Они рассказали, что за это время пересмотрели всё.

Выкинули старую мебель, наконец позвали рабочих в ванную (где, как оказалось, тоже было весело).

Даже поставили воздухоочиститель — “по наитию, раз уж кот молчит, может, это хорошая пауза”.

— Он ведь ничего не царапает теперь, — сказал муж. — Только иногда приходит и просто сидит у этой стены. Смотрит.

— На всякий случай?

— Ну, может, проверяет. Может, вспоминает.

Я попрощался.

Уже в дверях Светлана вдруг сказала:

— Пётр, а как вы поняли? Что он не просто вредничал?

Я подумал секунду и ответил:

— Потому что вредный кот — это кот, который гадит везде, делает всё без смысла и радуется, когда вас довёл.

А Мурзик...

Он бил в одну точку. Долго. Упрямо. С видом “ну давай, ну заметЬ же”.

А так делает только тот, кто хочет остаться.

Дома меня встретил мой собственный кот.

В глазах у него — скука вперемешку с презрением.

Он обнюхал мою сумку, улёгся на ноутбук, заблокировал мне работу и, глядя прямо в глаза, заурчал.

— Ты хочешь есть? — спросил я.

— Мррр.

— Или ты считаешь, что я давно не выносил мусор, и атмосфера токсичная?

— Мррр.

— Или ты просто соскучился?

— …

Он встал и пошёл к холодильнику.

То есть, скорее всего, — да, соскучился.

А я подумал:

Иногда животные — это мы, если бы не терпели лишнего.

Если бы честно показывали, где нам плохо, если бы не оправдывали плесень словами “зато красиво”, и если бы царапали там, где душит, а не там, где “прилично”."

Пётр Фролов (Ветеринар)©