Но среди ржавых корпусов, похожих на скелеты доисторических чудовищ, и зияющих пустотой окон царила лишь мёртвая, заброшенная тишина, пахнущая окисленным металлом и влажным камнем. Никакого «внимания» — лишь ветер гулял по пустынным проспектам. Я объездил на такси несколько точек в Сумерках, заходил в подозрительные бары, где свет был тусклым, а клиенты — угрюмыми. Местные завсегдатаи, мрачно хлебая мутный эль, подтверждали одно и то же: да, пропажи были. И да, полиция подняла бучу только когда испарился мажор с Холмов. Но конкретики — ноль. Лишь разводят руками и отводят взгляды.

В конце концов, я оказался у городской библиотеки — массивного, помпезного здания из почерневшего камня, отчаянно пытавшегося выглядеть древним и мудрым. Мысль, крутилась у меня в голове, была настолько абсурдна, что требовала хотя бы шаткого основания. Ведь не могло же быть такого в этом технологичном, хоть и прогнившем насквозь городе.

Как только я переступил порог, меня встретил запах старой бумаги, воска для полов и пыли. Ко мне подошла женщина с лицом, словно высеченным из гранита, и шишкой на орлином носу.
— Здесь не курят, — произнесла она, и её голос прозвучал как удар хлыста.

Я с удивлением обнаружил сигару у себя в зубах, потушил её о подошву ботинка, оставив на паркете чёрную полосу, и сунул окурок в карман.
— Мне бы что-нибудь… по зоологии, — сказал я, чувствуя, как её взгляд буравит мне затылок. — Особенно про ночную фауну.

Меня провели к дальнему стеллажу, забитому потрепанными томами с мистическими символами на корешках, пахнущими временем и забвением. Я погрузился в чтение. Одна книга, щеголявшая готическим шрифтом, живописала вампиров, вурдалаков и упырей — классический набор. Но все эти твари, по утверждению автора, предпочитали скрываться в толпе, пировать в салонах, что совершенно не соответствовало картине бесследных исчезновений из тёмных переулков.

Другая книга — более пыльная и гораздо скромнее — была посвящена оборотням и прочей родне. Это уже было ближе. Согласно пожелтевшим страницам, некоторые виды не просто убивали. Они наслаждались именно процессом охоты: выслеживали, загоняли жертву, доводили её до исступления, питаясь не только плотью, но и страхом, отчаянием, которые, цитата, «придают мясу пикантность, словно редкая специя».

Но парень из Холмов просто исчез. Никакой театральной охоты, никакого нагнетания ужаса. Точно так же, как и жертвы в Трущобах и Сумерках. Один и тот же сценарий: отошёл в тень — и растворился. Чисто, словно его стерли ластиком.

Я просидел в библиотеке до самого вечера, проглотив литры горького кофе из автомата и пару килограммов липких, приторных булок. Выходя на улицу, я погрузился в тяжёлые, словно свинец, размышления. В своём блокноте я оставил несколько пометок: «Оборотни? Атипичное поведение. Иная таксономия? Нематериальный способ похищения?»

Оставался один, крайне неприятный, но необходимый шаг. Я поймал такси, пахнущее чужими духами и табаком, и хрипло выдохнул адрес.
— Палаццо Ла Бруньеров.

Как бы мне ни хотелось этого, придётся лезть в самое гнездо и тревожить этого мажора, Эйдена. Если кто и знал грязные секреты золотой молодёжи, так это он.

Вряд ли меня ждали в палаццо этим вечером. Да ещё и в таком виде — без приглашения, с двухдневной щетиной и в плаще, пропахшем портовой гарью. Охрана у кованых ворот, получившая, судя по всему, исчерпывающие инструкции, преградила мне путь с каменными лицами.
— Господин Ла Бруньер выразил конкретное пожелание, детектив. Вы должны выглядеть... презентабельно. Хотя бы быть побритым, — изрёк один из них, и его голос был плоским, как удар лопаты о мёрзлую землю.

Я попробовал надавить, вставив пару изящных намёков на служебное положение и возможные последствия, но это было всё равно что стрелять из рогатки в броневик. Их лица оставались невозмутимыми масками. К счастью, в этот момент в глубине сада, подсвеченной фонарями, появилась знакомая сухопарая фигура Арнольда. Я крикнул ему, вкладывая в голос всю срочность: дело касается похищенного Питера Грэйвена, и каждая минута на счету.

Я не видел, но буквально ощутил кожей, как он внутренне, очень глубоко и устало вздохнул. Он скрылся в особняке, чтобы через пару минут появиться вновь. Подойдя к охране, он обменялся с ними тихими, отточенными фразами, и те, после едва заметной паузы, нехотя расступились, пропуская меня в святая святых.
— Пожалуйста, проследуйте за мной, детектив, — сказал Арнольд, и его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по сигарете в моих пальцах. — И… потушите её, пожалуйста.

Я с раздражением, с силой придавил тлеющий кончик о чёрное, уже застарелое пятно на мраморном столбике от моего прошлого визита, после чего сунул покривившийся окурок в карман плаща. Очень элегантно.

Внутри, в малом салоне, пропитанном ароматом полированного дерева и воска, меня уже ждали Харлан и его супруга Ирина. Она была ослепительна, словно ледяная скульптура — хрупкая, с волосами цвета спелой пшеницы, уложенными в сложную, безупречную прическу, и пухлыми, будто надутыми губами. Однако в её глазах, синих и прозрачных, читалась тревога, тщательно скрываемая под маской аристократического спокойствия.

Я тяжело опустился в глубокое кожаное кресло, даже не дождавшись приглашения, с удовольствием ощущая, как дорогая обивка принимает мою уставшую спину.
— Вообще-то я пришёл к вашему сыну, Эйдену. По делу о пропаже его друга.

Ирина мягко улыбнулась, но в улыбке не было ни капли тепла, лишь вежливая, отточенная до автоматизма усмешка.
— Боюсь, это невозможно, детектив. Он пошёл гулять со своей подругой. Молодость, знаете ли.

— Что ж, — с раздражением начал я, чувствуя, как накатывает усталость от этих светских игр, — тогда, возможно, вы проинформируете его, когда он соизволит вернуться, что в городе завелось нечто. Нечто, что бесшумно похищает людей. Началось с Трущоб, затем перекинулось на Сумерки, и вот теперь добралась очередь и до ваших Холмов.

Харлан, до этого молча наблюдавший с видом человека, терпящего неприятный, но необходимый визит, холодно парировал, его пальцы постукивали по набалдашнику трости:
— Мой сын, детектив, уже маг первого ранга. Я уверен, он вполне способен постоять за себя и свою спутницу.
— Наверняка, так же, как и Питер Грэйвен, — парировал я, поднимаясь с кресла, которое с облегчением вздохнуло. — Что ж, раз я приехал сюда впустую… приятного вам вечера.

Я вышел, не оглядываясь, спиной чувствуя их тяжёлые взгляды. У самых ворот, уже закуривая свежую сигарету, услышал за собой быстрые, почти бесшумные шаги по гравию. Обернулся — Арнольд.

— Детектив Арчер, прошу вас, задержитесь на мгновение.

И тут из дверей палаццо, срываясь с привычной орбиты спокойствия, вышел сам Харлан. Без пальто, лишь в тонком дорогом пиджаке, с изящной тростью в руке. Лицо его было бледным, словно полотно, а в глазах, обычно таких холодных и расчётливых, плясали отблески настоящего, неконтролируемого страха и ярости.

Он быстрым, резким шагом подошёл ко мне, и от него пахло дорогим коньяком и адреналином.
— Едем сейчас же. Вместе.
Я хмыкнул, выпуская струйку едкого дыма в прохладный ночной воздух.
— Пока не знаю, что это за тварь. Но искренне надеюсь, что ваши отцовские опасения напрасны.
Мы сели в его роскошный автомобиль, где пахло кожей, дорогим деревом и страхом. Харлан бросил взгляд на мою сигару.
— Потушите.

Я посмотрел на него, потом на то, как он сдержанно, но заметно сморщился от дыма и чихнул. Медленно, не сводя с него глаз, я затушил сигару в предложенной водителем хрустальной пепельнице и снова убрал бычок в карман. Машина тронулась с едва слышимым шуршанием шин.

В салоне повисло гнетущее молчание, нарушаемое лишь тихим гулом мотора. От Харлана исходили почти осязаемые волны раздражения, злости и того самого, тщательно скрываемого ужаса за сына. Внешне он был собран и холоден, как всегда, но сжатые кулаки выдавали его с головой.

Мы ехали в гробовом молчании, окутанные гнетущей тишиной. За бронированными стёклами мерцал ночной город, зловеще укрытый тьмой и словно вылизанный до блеска холодным ветром. Тени зданий надвигались угрюмо, отражаясь острыми силуэтами в глазах прохожих. Гул мотора едва пробивался сквозь вязкую пустоту внутри салона, лишь усиливая ощущение скрытого напряжения и неизбежной опасности, таящейся в каждом переулке и скрытом поворотах улиц. Город будто дышал вокруг нас, чувствуя чужой страх, впитывая тревогу, становясь всё ближе, грознее и тише.

Остановились у одного из тех ресторанов с позолоченным фасадом и швейцаром в ливрее, где даже воздух казался дорогим и безвкусным. Я остался снаружи, прислонившись к холодному камню стены, пока Харлан почти вбежал внутрь, бросив на ходу короткие, отточенные фразы швейцару. Вернулся он быстро, его шаги резкими ударами отзывались по мостовой, и в каждом движении, в сжатых кулаках чувствовалась стальная, сдержанная напряженность. Мы вновь погрузились в кожаную глубину лимузина и отправились в парк — следующее логичное место для ночных прогулок влюбленных парочек.

На этот раз я вышел вместе с Харланом. Инстинкт, натянутый как струна, подсказывал, что моё присутствие может пригодиться за пределами автомобиля. Парк был погружён в зыбкий полусумрак, где круги света от фонарей боролись с густеющим мраком. В их бледных ореолах ни Эйдена, ни его спутницы не было видно. Но я заметил их первым — они сидели в ажурной беседке, утопавшей в глубокой тени столетних дубов, в идеальном укрытии от посторонних глаз.

Харлан, не разглядев в темноте сына, уже начал разворачиваться к машине — его плечи были напряжены от бессилия. Но он замер, услышав, как я чиркаю спичкой о наждак коробка. Резкий запах серы на мгновение перебил аромат влажной земли. Он посмотрел на меня, и в его взгляде читался немой вопрос. Я медленно потушил горящую спичку, меланхолично швырнул её в кусты и предложил:
— Просто позовите его.

— Что?! Мы должны найти моего сына, детектив, а не стоять здесь! — в его голосе прозвучала сдавленная надежда, смешанная с растущим раздражением.

— Возможно, они просто нашли местечко поуютнее, — пожал я плечами, — где их не будут ослеплять фонари и осуждающие взгляды почтенных граждан.

Харлан сделал шаг вперёд, и его голос, усиленный магией и отцовским страхом, обрушился на спящий парк, раскатистый и громоподобный:
— ЭЙДЕН!

Звук был физически осязаем, он заставил вздрогнуть листву на ближайших деревьях. Я видел, как в глубине беседки метнулась тень — Эйден испуганно вскочил, что-то быстро и смущённо прошептал своей спутнице, и они, поспешно оправляя помятую одежду, вышли на свет, словно актёры, застигнутые врасплох посреди сцены. Эйден выглядел виноватым, как гимназист, пойманный за курением, но под этой наигранной виной клокотало яростное раздражение из-за бесцеремонно прерванной встречи.

Харлан, увидев сына живым и невредимым, сдержал любые проявления чувств. Ни объятий, ни вздоха облегчения. Но от него хлынула такая мощная, почти тепловая волна облегчения, что она мгновенно смыла раздражение даже на меня.
— Немедленно возвращаешься домой, — его голос снова стал ровным, отполированным и холодным, как лёд. — Машина ждёт.

Я решил не становиться свидетелем их предстоящего семейного разговора, судя по лицу Эйдена, обещавшего быть малоприятным.
— На этом мы, пожалуй, закончим, — бросил я, поворачиваясь к выходу. — Доберусь сам. Мне ещё в пару злачных мест нужно наведаться.
Харлан, уже усаживая сына и его спутницу в автомобиль, обернулся:
— Я вас подвезу.
— Не стоит, — отказался я, делая шаг в сторону темноты. — Мне и тут недалеко. Пешая прогулка прочистит голову.
Он замялся на секунду, его взгляд скользнул по моему лицу, затем коротко, почти небрежно кивнул:
— Благодарю вас, детектив.

Я в ответ лишь дотронулся пальцами до полей шляпы и зашагал прочь, спиной к роскошному автомобилю, увозившему аристократическое семейство и смущённую девушку от парковых страстей и родительского гнева.

Но как только огни лимузина скрылись за поворотом, растворившись в потоке городских огней, я развернулся и вернулся в парк. Подошел к тому самому месту, откуда ранее так явственно ощущал этот самый «голод», эту самую холодную, бездушную опасность. Она была здесь, я был в этом уверен. Только направлена она была вовсе не на меня, а на них. На Эйдена.

Теперь здесь было пусто. Ничего, кроме ночной прохлады, шелеста листьев под ветром и далекого гула города. Действовать открыто при аристократах я не мог — слишком много вопросов, на которые у меня не было внятных ответов, лишь смутные предчувствия. Ещё раз тщательно, уже в полном одиночестве, прошелся по парку, выискивая малейшую зацепку — оброненный предмет, странный след на земле, остаточное эхо чужой магии. Но ничего. Тварь, что бы это ни было, оказалась предельно аккуратна и не оставила видимых следов.

В конце концов, поймав такси с прогоревшей выхлопной трубой, я поехал домой, ощущая тяжесть бесплодных поисков.

Сидя за своим рабочим столом в свете единственной настольной лампы, я снова и снова перечитывал записи в дневнике, строил и разрушал хрупкие теории словно карточные домики. Взгляд вновь и вновь цеплялся за кремовый конверт, лежавший на самом краю стола — на границе света и тени. От него почти не осталось запаха её духов, лишь призрачный, едва уловимый аромат цветов и горечи. Но вскрыть его… вскрыть я пока не решался. Не знал, что найду внутри — прощение, обвинение или прощальное письмо, которое поставит точку в истории, к которой я ещё не был готов. Поэтому просто откладывал этот момент, как откладывал признание в том, что охота в этом городе только начинается, а враг, возможно, вовсе не тот, кого я ожидал увидеть среди фальшивых, сверкающих улиц.

Зашёл на кухню словно лунатик, машинально потянулся к поваренной книге и поймал себя на мысли: коль сон никак не идёт, отчего бы не занять руки да голову творческим процессом? За несколько часов половину продуктов отправил в царство кухонных отходов, будто следуя тайному рецепту очищения души, зато пару шедевров создал — пусть скромных, но вкусных. Теперь живот наполнен, сердце спокойно, душа умиротворена.

Читать далее

— Подожди, подожди! — Она остановила меня жестом, будто отмахивалась от невидимой мухи. — Вчера вечером к тебе приходила Элис. Ждала-ждала, но тебя не было. Сидела на ступеньках, вся такая нарядная.

Во мне что-то екнуло, старая рана ноет перед дождём, но усталость была гуще и сильнее.
— Не осталась меня подождать? — спросил я, стараясь, чтобы голос не выдал ни интереса, ни тревоги.
— Нет, милый. Просто сунула тебе что-то под дверь и ушла. Выглядела… озадаченно. Совсем не такой, как обычно.

Я поблагодарил её ещё раз, вложив в слова всю остаточную учтивость, и наконец ввалился в квартиру. Воздух встретил меня запахом пыли, остывшего кофе и застоявшегося одиночества. У порога, как приговор, лежал кремовый конверт. Я наклонился, и в нос ударил её аромат — лёгкий, цветочный, с неуловимой ноткой полыни, что навсегда врезался в память. Я поднял его, отнес в кабинет и бросил на запылённый рабочий стол, словно это была не весточка, а неразорвавшаяся бомба. Потом поплёлся в спальню, сбросил плащ, и тот тяжёлым телом рухнул на пол. Ботинки слетели с ног с глухим стуком. Не дойдя до шкафа, я повалился на кровать, и матрас с жалобным скрипом принял мой вес. Даже рубашку снять не хватило сил — пуговицы казались титанической задачей.

Меня вырвало из забытья настойчивое, оглушительное трезвонение телефона. Звонок вгрызался в сознание, словно буравчик. Я зарылся лицом в подушку, надеясь, что тот, кто звонит, угомонится, сдохнет или мир благополучно кончится. Но звонок не смолкал, разрывая тишину с маниакальной, методичной назойливостью. Наконец, с проклятием, извлечённым прямо из глубин души, я поднялся, пошатываясь добрался до кабинета и сорвал трубку.

— Кому там опять не спится в приличное время?! — прохрипел я, и собственный голос показался мне чужим.

— Зейн? Это Микки. Ты в порядке? Уже пять вечера!

Я сонно посмотрел на карманные часы, валявшиеся на столе рядом с зияющим кремовым прямоугольником. Стрелки действительно показывали пять.

— Так чего ты хотел, дружище? — спросил я, с трудом фокусируя мутный взгляд на конверте.

— Я почти закончил своё дело, — доложил Микки, и в его голосе слышалось знакомое возбуждение, — и… ты слышал о случившемся в порту?

— Наверное, всё проспал, — буркнул я, проводя рукой по лицу. Щетина колола ладонь. — А что там?

— Горит корабль! Один из тех, что принадлежат какому-то Хрис… Хрисопому… в общем, какому-то Николаосу. По версии следователей — возгорание угля, мол, охрана бухала и курила где не надо. Но сами охранники клянутся, что это был призрак! Говорят, он метался по трюму, выл и скребся!

Микки почти фыркнул.

Пока он рассказывал, сонливость снова накатила тяжёлой, тёплой волной, затягивая на дно.

— Зачем ты мне это говоришь, Микки?

— Всех вызвали в участок! А до тебя дозвониться не могут! Капитан Корвер просто кипит! Готовит тебе выговор, а то и хуже. Лучше бы ты появился.

— Ладно, — вздохнул я, чувствуя, как веки слипаются. — Заеду завтра. Пока, Микки, мне надо... выспаться.

Я не поехал завтра. Появился в участке только через три дня, когда остатки чудовищной усталости наконец отпустили. Категорически не нравилось, как эти новые способности выжимают из меня все соки, оставляя лишь пустую, звенящую оболочку. Надо бы потренироваться, привыкнуть к ним, найти способ восстанавливаться быстрее. Но выхода я не видел. Похоже на попытку договориться с гравитацией.

В участке мне вручили новое дело — очередное исчезновение богатого наследника, пахнущее скукой и семейными дрязгами. От двух других, более грязных, я отказался наотрез, сославшись на завал. И выслушал оглушительный разнос от Корвера. Он не кричал. Говорил сквозь зубы, и каждое слово походило на удар тупым ножом. Обещал мне если не увольнение, то перевод на патрулирование самых зловонных трущобных закоулков, где даже крысы брезгуют селиться. Пришлось писать объяснительную, выводя корявые строки о своей «частной операции» и «преследовании зацепок по поводу того самого эльфийского шёлка». Бред, конечно, но формально придраться было не к чему.

Вернувшись домой, я сидел за столом в кабинете и пил виски — один из подарков, вручённых в отделении по случаю повышения. Неплохой, надо признать, с нотками мёда и дыма. Но даже его изысканный вкус не мог пробиться сквозь стену апатии, что навалилась на меня тяжелой и липкой, словно смола. В голове была пустота, выжженная земля, а за окном медленно опускались сумерки — такие же серые и безнадежные, как и моё настроение.

«Видимо, не стоит себя так чрезмерно напрягать», — заключил я про себя, отпивая последний глоток и наливая новую порцию. Золотистая жидкость плескалась в стакане, отражая тусклый свет лампы. Но это была ложь — сладкая и удобная. В этой тихой войне, которую я вёл против всего города, расслабиться означало умереть. Пусть даже плата за бдительность — медленное перемалывание собственной души в порошок.

Просидев так до самых предрассветных сумерек, пока за окном чернота не начала разбавляться грязно-серым цветом, я осушил две пузатые бутылки выдержанного виски. Оно не приносило опьянения, лишь размывало острые углы реальности и заливало внутреннюю пустоту обманчивым теплом. С похмельной ясностью, которая больнее трезвости, я наконец вскрыл папку с делом о пропаже сына богатых родителей. Роберт и Анна Грейвены. Их отпрыск, Питер, исчез после вечеринки с друзьями. Классика: дорогой ресторан, потом модный бар, покупка «веселья» у местного дилера для продолжения банкета. Питер отошел в сторону, в сырую мглу за кустами, «по нужде», и канул в небытие. Друзья заявили в управление почти сразу — что выглядело подозрительно, ведь обычно мажоры до последнего тянут с полицией, опасаясь скандала.

Дело пахло не просто пропажей богатого наследника. Оно пахло возможностью. И кое-какими скользкими связями, которые могли привести куда надо.

Я набрал номер, выцарапав его на диске с мутной головой.
— Резиденция Ла Бруньеров, у аппарата Арнольд, — раздался вышколенный, абсолютно ровный голос дворецкого.

Я помолчал, наслаждаясь тишиной и представляя себе, как там, по ту сторону провода, могло дрогнуть хотя бы одно веко.
— Доброе утро, Арнольд, это детектив Зейн Арчер, — наконец произнес я, и мой голос прозвучал хрипловато. — Вам известно что-нибудь о семье Грейвен?

— Признаюсь, сэр, не имел счастья лично знакомиться, — прозвучал достойнейший ответ. — Но господин Эйден, насколько мне известно, дружит с мистером Питером. Неужто приключилось нечто досадное с одним из членов сей почтенной семьи?

— Возможно, — уклончиво бросил я, чувствуя, как в голове начинает складываться пазл. — А где в данный момент пребывает господин Эйден?

— Господин Эйден изволит отдыхать после ночного променада. Позвать его к аппарату?
— Не стоит, — отрезал я. — Культурный визит произведёт куда большее впечатление.

Попрощавшись, я решил начать с места происшествия. Поймал такси с заляпанными брызгами стёклами и высадился на промозглом ветру неподалёку от парка, бросив водителю мелочь без сдачи. Утро только начиналось, в парке редкие бегуны шоркали кроссовками по влажному асфальту, их дыхание стелилось белым паром.

По размытым описаниям я нашёл то самое место — ничем не примечательный участок газона, примятую траву, кусты, пахнущие гнилыми листьями и влажной землёй. Прохожие — редкие в этот час — косились на мою помятую одежду и двухдневную щетину с плохо скрываемым отвращением. Я игнорировал их, сосредоточившись на поисках. Вглядывался в землю, пытаясь уловить хоть какой-то след, аромат улики, тот самый внутренний зов, который иногда вёл меня сквозь городскую грязь. Но ничего. Ни обронённых предметов, ни сломанных веток, ни клочка ткани. Земля и кусты хранили мёртвое, упрямое молчание. Я потратил на бессмысленный осмотр несколько часов, пока пальцы не задеревенели от холода.

В конце концов, я нашёл тот самый бар неподалёку с вывеской, мигавшей жалкими неоновыми огнями даже днём. Усевшись на липкий табурет у стойки, пахнувшей старым пивом и тряпками, я заказал виски и кивнул в сторону парка.

— Привет. Ты тут не слыхал чего-нибудь о пропаже паренька на днях? Богатенький сынок.

Бармен — жилистый тип с лицом, которое видело слишком многое, пожал плечами.

— Слухов тут, как отходов в канаве. И о пропажах тоже. Этот не первый и не последний.

— Все они исчезли именно здесь? Или ещё где-нибудь? — Я сделал глоток. Жидкость обожгла горло, но не принесла ни облегчения, ни ясности.

— Ходят слухи, мол, народ пропадает то прямо среди мясных рядов, то во дворе какого-нибудь доходняка растворится. А копы-то? — он выразительно фыркнул, протирая стекло полотенцем. — Им и дела нет. Сразу записывают либо в беглые бродяги, либо в самоубийцы — мол, сам нарвался.

Я молча достал свой значок детектива и положил на липкую стойку. Металл глухо стукнул по дереву. Лицо бармена вытянулось, в глазах мелькнула знакомая смесь страха и подобострастия.
— Ох, сэр, я не знал… я вовсе не хотел… Просто болтаю…

Я махнул рукой, прерывая его лепет. Мысли уже работали в другом направлении, выстраивая карту городских провалов.

— Конкретные места назовёте? Где именно пропадали? Без общих слов!

— Точно не знаю, честное слово! — он заёрзал, отводя взгляд. — Но… в районе Старых заводов, слышал. И в Сумерках, возле бульвара Грифона.

Я кивнул, допил виски, оставил на стойке несколько десятков крон и вышел обратно в холод. Информация была скудной, как похлебка нищего, но это было началом. И в ней уже проступал первый, нежеланный призрак связи — Эйден Ла Бруньер. Не хотелось бы, чтобы он оказался в центре этой паутины, но тень его имени уже легла на карту. Придётся идти по ней.

Дверь бара Джимми тихо скрипнула, впуская свежий воздух, и уютная, слегка хмельная атмосфера сразу потеплела и наполнилась особенным теплом. Запах старого пива, пота и дешёвой махорки стал резче, почти металлическим. Двое коренастых вышибал у стены, чьи лица были пусты, словно заброшенные карьеры, разом повернулись ко мне головами. Сам Джимми за стойкой не шевельнулся, лишь его взгляд, обычно мутный, сделался тяжёлым и острым, будто обсидиановый скальпель.

По его почти незаметному кивку, едва уловимому движению брови оба охранника плавно, без суеты извлекли из-под курток массивные пистолеты. Я не стал отставать — «Ворон» оказался в моей руке с таким же отработанным, почти ленивым щелчком, словно это была всего лишь мысль, облачённая в холодную сталь.

— И что, — спокойно, почти задумчиво произнес я, медленно переводя ствол от одного каменного лица к другому, — неужели не рад старому знакомому, Джимми?

— «Синие Птицы» оценили твою голову в круглую сумму, Арчер, — голос Джимми был низким, хриплым от виски и сигарет, и абсолютно ровным. — В прошлый раз ты двоих их ребят отправил в лучший из миров.

— Ну так у них и был выбор, — парировал я, не сводя с него глаз. — Могли уйти. Решили проверить, чей палец на спусковом крючке окажется проворнее. А эти? — Я кивнул в сторону его головорезов. — Тоже горят желанием пополнить статистику?

Те переглянулись, и в их пустых глазах мелькнула тень сомнения. Джимми фыркнул, и из его горла вырвался звук, похожий на скрежет гравия.

— Чего тебе опять надо?

— Слышал, будто люди стали пропадать, как сквозь землю, — сказал я, не опуская оружия.
— Может, до тебя долетели слухи? А насчёт тех парней… Я могу лично нанести визит вежливости старейшинам «Птиц». Уверен, они будут в восторге, узнав, почему их люди лезут под пули без прямого приказа.

Джимми с минуту изучал моё лицо, его взгляд скользил по моим глазам, щекам, губам, выискивая фальшь. Затем он коротко кивнул своим ребятам. Те опустили стволы, но не убрали их, пальцы всё так же лежали на спусковых крючках.
— Говори. Быстро.

— У меня на руках оказалось два весьма качественных ствола, — сообщил я, наконец убирая «Ворона» в кобуру под мышкой. — Не при мне, лежат в надёжном месте. Мне их… подарили на память щедрые знакомые. Что скажешь, Джимми? Примут такой дар?

Он хмыкнул, и уголок его рта дрогнул.

— Передам наверх, что ты хочешь поговорить. Но парой железок тут не откупишься.

— Разумеется, Джимми, я не наивен, — я сделал шаг к стойке. — Это всего лишь аперитив, знак моего искреннего расположения. Так что? Слышал что-то? Видел, может? И налей уже чего-нибудь согревающего — к тебе зашёл товарищ, между прочим.

— Не товарищ ты мне, мусорская собака, — огрызнулся он, но всё же достал из-под стойки запотевшую бутылку без этикетки, из горлышка которой ударил резкий, сивушный дух.

Пока он наливал мне в гранёный стакан мутную, маслянистую жидкость, спросил, не глядя:
— Чего вдруг копов заинтересовала чья-то пропажа? Обычно вам на трущобный сброд плевать с высокой колокольни.

— Люди не должны бесследно исчезать, — честно ответил я, делая вид, что не испытываю отвращения к его отраве. — Это дурной тон. К тому же, это входит в мои должностные обязанности. Их исполняю.

Джимми рассмеялся — коротким, сухим, словно звук ломаемой кости.

Кто-то в тёмном углу зала, у бильярдного стола, хрипло вторил ему.

— Должностные обязанности… — он покачал своей лысой головой и, к моему удивлению, щипчиками бросил в мой стакан пару кубиков грязноватого, уже начинающего таять льда.

— О, — сказал я, вращая стакан, — прогресс. Цивилизация добралась и до тебя. Теперь рассказывай. Я даже конспектировать буду.

Я достал потёртый блокнот. Джимми, наклонившись через стойку и понизив голос до доверительного шепота, поведал, что тихая охота началась ещё прошлой зимой.

— Сначала пропадали только в Трущобах. И ваши мундиры на это и вправду забивали. Потом пошли пропажи в Сумерках. А этой осенью — уже и в садах самих Холмов. Но тем, кто живёт в Трущобах… — он многозначительно посмотрел на меня, и в его глазах на мгновение мелькнуло что-то древнее и простое, как страх темноты, — от судьбы и так перепадает по полной. Просто привыкли, что ночью творится нечто недоброе, и перестали шляться по тёмным переулкам в гордом одиночестве. Выживают кто как может. Кто тихо, а кто — с громким треском.

Я сердечно поблагодарил его за беседу, оставил на стойке десяток крон тяжёлой серебряной монетой, глухо звякнувшей о дерево, и вышел на улицу.

Ночной воздух ударил в лицо — влажный и холодный, пахнущий грядущим дождём, выхлопами и сладковатым душком гниющей в канаве органики. И вдруг сквозь всю эту городскую вонь я ощутил нечто странное. Едва уловимую вибрацию, доносящуюся откуда-то из глубин города, из самых его чёрных кишок. Это чувство не походило ни на любопытство, ни на гнев, ни на злость. Оно было иным. Пустым. Ненасытным.

Это был голод. Холодный, бездушный и всепоглощающий.

Читать далее

— Это их территория. Их дело. Посторонним — проход запрещён. Точка.

Я отступил с показным разочарованием. Туда мне действительно не было дороги.

Отойдя в сторону, я попытался слиться с тенью, отбрасываемой грудой пустых, пахнущих гнилью ящиков. Процесс дался нелегко — словно продирался сквозь густой, вязкий сироп, ощутимо давящий на каждую клеточку тела. Стало ясно: густые, бархатные тени ночи были куда более податливыми. А в этот тусклый, пропитанный сыростью день даже простейшее укрытие требовало значительных усилий и буквально выжимало из меня силы.

Пришлось ждать. Время я провёл в портовой забегаловке, где воздух был тяжёл от запаха перегара, прокисшего пива и глухой тоски. Постепенно запотевшие окна медленно темнели, и лишь тогда, когда ночь окончательно вступила в свои права, я вернулся в порт. Шагнув в густую, почти осязаемую тень переулка, я наконец-то мог относительно свободно подобраться к нужному причалу, растворившись в движущемся мраке.

Там стоял он — «Одиссей», внушительное судно, по бумагам принадлежащее Николаосу Хрисофоридису. Тому самому магнату. Я был почти уверен: причина, по которой корабль всё ещё не разгружался и стоял здесь, и была в порту. Даже он не хотел привлекать их внимание.

Палуба была пустынна и молчалива. Сгустившаяся тьма стала моим верным союзником. Я не умел входить в тень мгновенно — на это уходило около пятнадцати секунд сосредоточенной концентрации, когда мир сужался до точки, а сердцебиение гулко отдавалось в висках. Используя чёрные провалы, отбрасываемые надстройками и грузовыми стрелами, я бесшумно, как призрак, взобрался на борт по отпущенному канату.

Все двери были заперты на массивные замки. Всё, кроме одного технического люка, ведущего к паровой трубе. Из неё не валил дым — котёл был потушен. Мой шанс. В очередной, пожирающей свет тени я просочился внутрь и оказался в просторной, остывшей кочегарке. Воздух пах остывшей золой, металлом и машинным маслом. Вокруг царила мёртвая тишина — видимо, постоянная команда была сведена к минимуму, оставалась лишь редкая охрана.

Я вышел из тени, прислонился к холодной металлической стене и постарался ощутить присутствие — не просто услышать, а кожей почувствовать. В носовой части, в одной из кают, пульсировало пятеро — чем заняты, неясно, лишь смутное пятно чужих жизней. Я двинулся дальше, обнаружил ещё несколько спящих эфирных огоньков, вероятно, отдыхавших в своих кубриках.

На пути мне встретилась корабельная кухня. Я вошёл внутрь. В холодильном шкафу, пахнувшем старым льдом, обнаружились несколько крупных кусков твёрдого сыра и вяленого мяса. Я аккуратно завернул добычу в чистое полотенце. Рядом стояла бутылка воды и почти полная бутылка выдержанного виски с соблазнительным янтарным отливом — и то, и другое отправились в бездонные карманы моего плаща.

Продвигаясь дальше по узкому коридору, я внезапно почувствовал движение — не звук, а скорее колебание воздуха. Инстинктивно метнулся в ближайший угол, сливаясь с тенью. Мимо прошли два охранника, не слишком бдительные, судя по их расслабленной походке и обрывкам бессвязного разговора о скачках. Но недооценивать их было бы глупо.

Когда их шаги затихли, я вышел из укрытия и продолжил поиски, пока не наткнулся на массивную, усиленную стальную дверь, ведущую на нижние палубы, в самые недра корабля. Она была заперта. Я прикоснулся к холодной поверхности — под пальцами ощущалась не просто сталь, а уверенность и запрет.

Здесь явно хранилось что-то важное. Я нашел укромный уголок, образованный массивной балкой и стеной, где царила почти абсолютная, слепая тьма, и слился с ней. Теперь оставалось только ждать. Я застыл, превратившись в часть корабельной конструкции, растворившись в тишине между скрипами корпуса.

Час. Два. Три.

Никто так и не подошел к этой двери. Ни единой живой души. Только соль на губах да лёд металла, просачивающийся сквозь ткань плаща.

«Так не годится, нужен другой путь», — пронеслось в голове, и я почувствовал, как от долгого неподвижного стояния заныло тело. Штурмовать эту дверь в лоб было безумием. Надо было искать обход.

Ждать — не самая сильная моя сторона, адреналин всегда требовал действий. Но порой терпение — единственная тактика, что отделяет живого от трупа. Я заставил себя замереть, слившись с холодной сталью переборки, и дождался, когда четвёрка охраны с грохотом поднимется из каюты и двинется на обход. Как только их шаги растворились в лабиринте коридоров, я выскользнул из тени и юркнул в оставшуюся щель.

Каюта встретила меня спёртым воздухом, пропитанным кисловатым запахом пота, дешёвой махорки и ещё чего-то. На столе, заляпанном кругами от стаканов, лежала разбросанная колода карт и кучка медяков. Стало ясно: коротали ночную смену за игрой. Уголок рождавшегося плана, острого как бритва, чётко обозначился в голове. Я резким, привычным движением перемешал колоду, незаметно заменив карты у всех, кроме одной — пускай решают, будто появился шулер. Для надёжности провёл рукой по столешнице, собрав в кулак несколько монеток. Маленькая кража, зато способная добавить масла в тлеющие угли подозрений.

На спинках двух стульев висели потертые кожаные куртки. С ними, на ремнях, болтаются кобуры с массивными пистолетами. Недолго думая, я расстегнул кобуры и извлек оба ствола. Металл был холодным и обжигающе чужим. Я сунул их за пояс, под плащ, где они тяжело прижались к бедру. Теперь у них был повод не для ссоры, а для настоящей, животной паники.

Вернувшись в свою тень, я снова стал частью тишины. Вскоре охрана вернулась. Сначала послышался привычный гул голосов, который почти сразу перерос в возбужденные, сдавленные выкрики. Голоса крепли, обвинения в нечестной игре резали воздух, звеня фальшиво. Затем наступила та самая, ожидаемая мной тишина — густая, звенящая, красноречивее любых криков. Они обнаружили пропажу.

На мгновение я почувствовал себя тем самым трикстером из старых легенд, чьи мелкие пакости способны обрушить целые королевства. Но, к моему разочарованию, их капитан — или тот, кто ими заправлял, — оказался человеком с головой. Суета быстро стихла, сменившись сдержанными, отточенными командами, произнесёнными сквозь зубы. Они вышли из каюты и начали прочёсывать коридоры — уже не как сонные сторожа, а как загнанные в угол бойцы, ищущие незваного гостя.

Один из них, с фонарём, вытянутым перед собой, заглянул и в мой угол. Я вжался в тень, стараясь стать не просто невидимым, а несуществующим, мысленно сжимаясь, превращаясь в плоский силуэт, вытянувшись вдоль шероховатой стали. Пятно света скользнуло по стене в сантиметре от моего лица, ослепляя даже сквозь закрытые веки, и ушло. Они прошли дальше, поднимая на ноги другую смену.

Эффект был достигнут. Бдительность взвинчена до предела. И, как я и надеялся, кто-то из них наконец решил проверить ту самую запертую палубу.

Когда двое остались стоять на страже у двери, ещё двое, со щелкнувшими затворами, вошли внутрь. Это был мой шанс. Использовав их же собственные, пляшущие и удлиняющиеся тени, отбрасываемые телами в резком свете фонарей, я совершил рывок. Было невероятно тяжело — словно плыть против течения в застывающем асфальте. Мозг пылал, требуя стать незаметней, но каждое усилие отзывалось тупой болью в висках, выдавливая пот.

Но я проскользнул. Как только массивная дверь с глухим стуком захлопнулась за их спинами, я оказался внутри. Я мгновенно отплыл в сторону, за груду ящиков, и слился с самой густой, почти бархатной тьмой, какую только смог найти, затаив дыхание.

Они провели быстрый, поверхностный осмотр, луч фонаря скользнул по моему укрытию, но не задержался. Не найдя никого, вышли, щелкнули замком и встали по бокам от неё, словно каменные изваяния. Как я и предполагал, теперь здесь будет постоянный пост.

Значит, здесь действительно было что-то стоящее.

Внутри царила абсолютная, почти благословенная тьма. Мир мой сделался черно-белым, но зато идеально чётким, словно проявленный фотоснимок. Я приступил к осмотру — методичному, почти механическому. Ящик за ящиком. Все они, судя по унылым надписям, хранили лишь детали, инструмент да кое-какое промышленное оборудование. Ничего, что кричало бы «не контрабанда» или «не запрещенный артефакт».

Устав и физически, и морально, я сел на один из ящиков и принялся за припасённую еду. Сыр оказался острым и солёным, мясо — жёстким, но на вкус они были как нектар. Виски я приберёг: он мог пригодиться для чего-то более важного, чем утоление жажды.

Осмотр не давал ровным счетом ничего. Ни один ящик не выглядел подозрительным. И, к моему великому сожалению, ни на одном не было саркастической надписи «Здесь наркотиков нет».

И тогда мой взгляд упал на стену у двери. Там висело аварийное снаряжение, и среди него — пожарный топор за тонким стеклом, поблёскивающий в моём ночном зрении.

«Интересно, как они отреагируют на грубую силу…» — мелькнула у меня мысль, острая и безрассудная.

Без лишних раздумий я ударил локтем по стеклу. Хруст разнесся по трюму, словно пушечный выстрел. Я выхватил тяжёлый топор и отпрыгнул назад, ощущая его надёжную тяжесть в руке.

Снаружи тут же поднялась тревога. Послышались приглушённые крики, лязг оружия, кто-то лихорадочно принялся отпирать дверь.

Я не стал ждать гостей. Рванул вглубь трюма, к самой дальней стене, слился с густой тенью, отброшенной высоким штабелем ящиков, заставляя себя «раствориться» как можно глубже в этом мраке.

Дверь с грохотом распахнулась, внутрь ворвались охранники с поднятым оружием. Их фонари, словно взбесившиеся призраки, заметались по помещению, выхватывая осколки стекла на полу и зияющую пустоту на кронштейне.

А я, невидимый, притаился в дрожащих тенях и ждал, во что выльется этот рождённый мною хаос.

Выложив топор за ящиками, я снова заставил себя «растечься» сквозь слои тьмы. Это давалось всё труднее, словно я продирался сквозь плотную вязкую смолу. Испуганная суета охраны, их сбивчивые крики и метавшиеся тени от фонарей стали моим прикрытием. Я просочился обратно в каюту, где воздух всё ещё был густ от перегара и страха.

Нужно было добить их моральный дух. Одну из полупустых бутылок с дешёвым ромом, пахнущим патокой и забродившим тростником, я положил на бок. Тягучая жидкость с гулким бульканьем поползла по столу, медленно образуя липкую, зловещую лужу, в которой отражался тусклый свет. Одним точным движением я зацепил ногой ножку стула — тот с оглушительным грохотом, похожим на выстрел, рухнул на металлический пол. К тому времени, когда они, ломая дверь, вломились внутрь, я уже был лишь частью тёмного угла, безмолвным наблюдателем.

Охрану начало конкретно трясти.
— Это... это же призрак! — прошипел кто-то молодой, и я увидел, как у него на ладони, сжимающей пистолет, прыгает нервный тик. — Старики на причале болтали... будто на «Одиссее» в прошлом рейсе кочегар удавился в этом самом отсеке...

Я не стал дослушивать. Пока они спорили о природе призраков, я уже был в коридоре, перетекая от одной полосы мрака к другой, выискивая что-нибудь стоящее. Но главная цель была иной — нельзя было позволить им снова запереть меня в трюме с постоянной охраной.

Выбрав момент, когда их внимание притупилось, я изо всех сил грохнул тяжёлой водонепроницаемой дверью в соседнем отсеке. Звук удара, словно взрыв, прокатился по коридору. Я тут же нырнул в ближайшую нишу, слившись с холодной сталью. Испуганная охрана, как табун, рванула на шум. Двое оставшихся у трюма были на грани — лица залиты липким потом, пальцы нервно барабанят по прикладам, а зрачки расширены от напряжения.

Пока их внимание было приковано к ложной цели, я снова, ценой адской концентрации, просочился внутрь трюма. Давление в висках нарастало с каждой такой «переменой», словно череп сжимали тисками. Остановиться было нельзя.

Подобрав топор, я занес его и изо всех сил ударил обухом по металлической стене. Глухой, оглушительный грохот, словно удар по гигантскому колоколу, прокатился по всему отсеку. Эхо, многократно усиленное замкнутым пространством, отозвалось даже в коридоре. Я мгновенно юркнул в тень, затаив дыхание.

Снаружи послышались новые, уже истеричные выкрики. Теперь они были практически уверены: их преследует не вор, а нечто нечистое. Панически захлопнув дверь трюма, они мгновенно сгрудились в плотную дрожащую толпу, нервно переговариваясь приглушёнными, прерывистыми голосами, словно напуганное насмерть стадо животных перед лицом смертельной опасности.

Я вышел из укрытия. Вдохнув поглубже спёртый воздух, пахнущий ржавчиной и страхом, я нанёс ещё несколько устрашающих ударов — по потолку, появляясь из теней ровно под ними. Потом бил по полу, по стенам, создавая впечатление, будто нечто огромное и яростное мечется по всему помещению. Металл гудел и вибрировал, передавая дрожь в кости. Подойдя вплотную к двери, я услышал, как кто-то из них, срываясь на фальцет, читает молитву, путаясь в словах.

Я усмехнулся в темноте, и этот звук затерялся в гуле металла. Со всего размаху я ударил топором по самой двери. Раздался оглушительный, режущий уши лязг, а за ним — испуганные визги и судорожные, бесполезные щелчки затворов.
— Держите строй, черт вас побери! Трясётесь, как листья! — проревел голос командира, но и в его окрике слышалась та же зажатая, животная паника.

Их следующей блестящей идеей стал священник. Они притащили какого-то бедолагу в поношенной рясе, который, судорожно крестясь и зажимая в пальцах распятие, наскоро прочитал на латыни молитвы и побрызгал все углы святой водой, явно торопясь поскорее удалиться из этого «осиного гнезда нечистой силы», как он его назвал.

Когда он, пятясь, направлялся к выходу, я, не показываясь, издал противный, хриплый смешок, исказив свой голос, сделав его скрипучим, надтреснутым, будто скрежет по стеклу. Священник, перекрестившись в последний раз так резко, что чуть не уронил крест, бросился бежать, бросив на ходу:
— Я больше сюда ни ногой! Ни за какие ваши сокровища!

С треском захлопнувшаяся дверь мгновенно ожила под моими ударами обуха топора — резкий, пронзительный скрип, будто сама бездна взывала изнутри, грохоча железом и источая жуткое эхо. Казалось, там, за толстым листом стали, бьётся нечто громадное, звериное, жаждущее свободы. Я издавал звуки, будто это нечто желает насытиться плотью, отчаянно шипя и рыча от бессильной ярости. И, поставив жирную точку в этом спектакле, я изо всех сил ударил по двери в последний раз, оставив на металле новую глубокую вмятину.

«Надеюсь, сегодня никто из них не сомкнёт глаз», — с мрачным удовлетворением подумал я, ощущая, как дрожь усталости и перенапряжения пробегает по рукам.

И только после этого, с телом, дрожавшим словно в лихорадке, я вернулся к ящикам. Теперь что бы я ни делал внутри — хоть начинай ломом ящики разбивать — всё спишут на проделки «страшного призрака». Идеальное прикрытие. Почти.

Наконец, убедившись, что на обычный скрип или шорох они уже не отреагируют, я подошёл к ближайшему ящику. Тишина в трюме была звенящей, нарушаемая лишь отдалёнными всхлипами ветра в вентиляционных шахтах и сдавленными голосами за дверью. Лезвием топора я аккуратно, почти хирургически, поддел крышку. Дерево с хрустом поддалось. Внутри, на пожелтевшей соломенной подстилке, лежали ничем не примечательные металлические запчасти, покрытые густой смазкой. Но какой-то внутренний компас настойчиво твердил — здесь что-то не так. Я провёл рукой по дну. Деревянный настил показался неестественно толстым. Я поддел его обухом. Слабый щелчок — и фальшивое дно отскочило. Под ним, аккуратно упакованные в плотные, герметичные полиэтиленовые пачки, лежали синие, с перламутровым отливом таблетки. «Осколки неба».

В следующем ящике — та же картина. И в следующем. Целая палуба, набитая под завязку отточенной химической смертью, замаскированной под промышленный хлам.

Энергия, подпитанная яростью, снова заструилась по жилам. Я приступил к работе призрака с новым рвением. Несколько оглушительных, будто гневных ударов по стенам, от которых задрожала сталь корпуса, леденящий душу протяжный скрежет обухом по двери — будто точили когти — и прощальный аккорд: серия мощных хаотичных ударов, сопровождаемая низким хриплым рычанием, которое я вытянул из самой глубины лёгких, стараясь звучать как воплощение первобытного ужаса.

Пока эхо моей прощальной симфонии катилось по кораблю, я принялся за главное. Ящик за ящиком скидывал пачки таблеток в растущую, зловещую кучу посреди трюма. Нашел другие ящики — с радужной, переливающейся пылью «Сияния». Всю оставшуюся ночь разбирал этот проклятый склад, таская гадость в одну гигантскую погребальную пирамиду, которая росла на глазах. Руки пахли химикатами и пылью.

Из любопытства я вытащил одну таблетку «Осколков» и поджёг её зажигалкой. Таблетка не горела, а плавилась, пузырясь, испуская едкий, сладковато-медицинский смрад, от которого в носу защекотало, а в висках сразу же застучала тупая, навязчивая боль. Я отшатнулся, стряхивая пепел. Придётся потом отлеживаться, выветривая эту гадость из лёгких.

«Сияние» вело себя похоже, вспыхивая короткими радужными всполохами. Решив, что месть должна быть зрелищной, я обложил гору наркотиков пустыми деревянными ящиками и щепой, создав подобие погребального костра. Последнее, что я сделал, — установил несколько ящиков у самой двери, создав глубокую, непроглядную тень, чтобы спрятаться в ней в нужный момент.

Часы подсказывали: до рассвета осталось минут тридцать. Времени не было.

Я достал бутылку выдержанного виски, сорвал пробку и выплеснул драгоценный алкоголь на вершину кучи, словно совершая возлияние какому-то тёмному божеству расплаты. Чиркнул спичкой. Серная головка вспыхнула, осветив на миг задымлённый трюм. Бросил её в центр.

Огонь схватился не сразу, с неохотой попыхивал, но затем синие и радужные химикаты вспыхнули с яростным шипящим пламенем, заполнив трюм едким разноцветным дымом, режущим глаза и горло.

В тот же миг я нырнул в приготовленную тень у двери, заставил себя раствориться, стать частью дрожащего мрака.

Снаружи, как по нотам, поднялась тревога. Почуяв дым, раздались крики, началась суета. Дверь с грохотом распахнулась, и в проёме появились силуэты охранников, ослеплённых видом пылающей пирамиды и ядовито-переливчатого дыма.

Используя их же собственные, гигантские и мечущиеся тени словно потайную дверь, я проскользнул мимо них в коридор, будто капля чернил в чернильнице. Никто не заметил. Затем — обратно через холодную кочегарку, в ту самую паровую трубу и на свободу, в предрассветную свежесть.

На улице было ещё темно, и я бесконечно радовался этой густой, укрывающей мгле. Рассвет только-только начал размывать черноту неба на востоке бледной полоской свинца. Я слился с тенями пирса, перетекал от одной к другой, пока не оказался в безопасном, грязном переулке, вдали от горящего корабля и нарастающего хаоса сирен.

Остановившись, чтобы перевести дух, я оглянулся. С «Одиссея» валил густой, разноцветный дым, клубившийся на фоне бледнеющего неба. Удовлетворение, холодное и острое, как лезвие ножа, разлилось по всему телу, заглушая усталость. Долг был возвращён. И Николаос Хрисофоридис теперь знал — в его империи завелась крыса, которая не боится огня.

Читать далее

— Отсыпался, — рубанул я, делая глоток кофе. Горьковатая гуща осела на языке. — После накопившейся усталости. Мне было не до газет и слухов. Что там на самом деле произошло?

— Меня подставили, — выдохнул он, и слова повисли в воздухе, словно кристаллики льда. — Вам придётся временно свернуть поиски «Дыма». Я буду занят исключительно собственными делами. Повторяю: никаких поисков «Дыма».

Я медленно поднял на него бровь.
— Пострадал кто-то?

— Несколько человек отравились. Сейчас находятся в тяжелейшем состоянии в больнице Святой Агаты. Врачи не могут выявить яд. Приглашены лучшие маги города… Они тоже бессильны.
Он сделал паузу, давая мне прочувствовать леденящий смысл его слов.
— Добавлю, что Тайная Служба сейчас что-то ищет в порту. А вы должны выяснить, что именно.

— Зачем? — я натянуто удивился, изобразив на лице наивное недоумение. — Какое нам дело до их операций?

Харлан не удостоил это ответом. Вместо этого он повернулся, и его голос, не повышаясь, прорезал тишину:
— Арнольд!

Дверь приоткрылась беззвучно, словно её отодвинул призрак. Дворецкий замер на пороге, бесстрастный и готовый, точно действительно ожидал всего в паре сантиметров от тяжёлого дуба.
— Не откажетесь ли вы от чего-нибудь крепкого, детектив? — с ледяной, почти механической учтивостью спросил Харлан.

— Не откажусь, — кивнул я. — Виски. Или что-то в этом роде. И побольше.

Харлан склонил голову в едва заметном кивке.
— Принесите бутылку «Туманов Арденира» и стаканы. И заодно… папку из моего кабинета. Ту, что для детектива Арчера.

Пока Арнольд отсутствовал, комната погрузилась в гнетущее молчание, нарушаемое лишь тихим потрескиванием поленьев в камине. Вскоре он вернулся, держа хрустальный графин, в котором переливался янтарный эликсир, и два массивных тяжёлых стакана. В них уже лежали идеально прозрачные ледяные сферы, похожие на застывшие капли. Харлан молча налил сначала мне, потом себе, и тихий звон хрусталя прозвучал оглушающе громко.

Пока он это делал, я поднял стакан, вдохнул аромат — дымный, сложный, с нотами вереска, выдержанного дуба и едва уловимой горьковатой пряности. Сделал глоток. Напиток обжёг губы, а затем разлился по жилам шелковистым, обманчиво мягким теплом. Слишком гладкий. Слишком дорогой. Слишком опасный.

— Несколько моих… злопыхателей, — начал Харлан, отпивая крошечную порцию, — хотят отобрать у меня бизнес. Для этого решили меня подставить. Один из них имеет прочные связи с Тайной Службой и активно использует их против меня. — Он прицелился в меня взглядом поверх края стакана. — Вам нужно выяснить, что они ищут в порту. По возможности — незаметно.

Я с лёгким стуком поставил стакан на лакированную поверхность стола.

— Неужели у вас нет для этого кого-то… более подходящего? Обученных гвардейцев, например? Людей, которые умеют не оставлять следов?

— Они тоже работают над этим, — парировал Харлан. — Но вы можете сделать это официально, под прикрытием своего статуса. Кроме того… — он выдержал паузу, давая мне оценить театральность момента, — на ваш счёт в банке Ностра-Виктория только что переведены двадцать тысяч крон. На текущие расходы.

Я свистнул, коротко и насмешливо.

— Щедро. Но я ничего не обещаю. С Тайной Службой мне бы не хотелось связываться. Однажды уже сталкивался — впечатлений хватит на всю жизнь.

Я допил остатки виски, ощутив, как по пищеводу стекает последняя волна тепла, и поднялся.

— Если на этом всё, мне нужно домой.

В этот момент Арнольд, возникший из ниоткуда, протянул мне плотную папку из грубой тёмной кожи. Я взял её. Кожа была холодной и живой на ощупь.

— Вас подвезут, — произнес Харлан, не вставая.

Я кивнул и, не прощаясь, направился к выходу, сжимая в руке папку. Она была тяжела не столько бумагами, сколько молчаливым грузом новых обязательств. Двадцать тысяч крон пахли не свободой, а дорогим табаком, кожей салона и свежей петлёй, аккуратно наброшенной на шею.

Дома я запер дверь на все замки, щелкнул выключателем, и тусклый свет бра едва прогнал мрак в углах. Я вытряхнул содержимое кожаной папки на свой рабочий стол. Тяжёлая пачка бумаг с глухим стуком рассыпалась в беспорядочную стопку. Имена, названия фирм-призраков, хитроумные схемы проектов, в которых с первого взгляда потерялся бы даже опытный бухгалтер. Слова Харлана о «злопыхателях» перестали быть абстракцией — теперь они приобрели вес, запах типографской краски и фактуру дорогой бумаги. Я провел ладонью по лицу, ощущая, как под пальцами царапается суточная щетина. Нужно купить сейф. Держать такую документацию в столе — всё равно что хранить динамит в картонной коробке.

На следующее утро я поймал такси. Запах старого виски, дешёвого одеколона и чужой усталости въелся в обивку сидений. Мы пробирались сквозь индустриальные окраины города, где воздух был густ от машинного масла и угольной пыли.

Гараж Борги встретил меня симфонией металла: шипение пневматики, скрежет железа и низкий гул какого-то механизма. Сам Борги, с лицом, испачканным мазутом, вытер руки о тряпку, давно ставшую частью униформы, и кивнул на каркас «Затворника».

— Осталась неделя, — его голос пробивался сквозь шум, как сквозь стену. — Всё по графику.

— Рад это слышать. Насчёт сейфа… Что у тебя есть по части механики? Без магических фокусов.

Борги нахмурился, почесал затылок, оставив на коже тёмный след.

— Серьёзную механику? Две тысячи. Взломают? Взломают. Но с грохотом, за полчаса и специальным инструментом, который в магазине не купишь. С магией — от десяти. Там и щиты, и сигнализация, и пару пальцев снесёт, если лезть без спроса.

Я мысленно пересчитал оставшиеся от аванса Харлана деньги. Они таяли, словно лёд на раскалённой сковороде.

— Хватит и механика. Ещё нужны умельцы, которые смогут оборудовать тайник. Не дырку в стене, а что-нибудь основательное. В подъезде.

Борги кивнул, не моргнув глазом. Для него такие просьбы были в порядке вещей.

— Есть пара ребят. Тихие. Не заметишь, пока не наткнёшься. Договорюсь.

Он помолчал, оценивающе водя взглядом по остову машины.

— Кстати, по твоему «Затворнику». За шестнадцать тысяч могу его… убедительно улучшить. Усиленная подвеска, которая не развалится на первой же колдобине, выхлоп, который не будет орать на весь квартал, но тягу даст, мотор, что потянет лишний вес, не моргнув глазом. Деньги не на ветер.

Я снова мысленно открыл кошелёк. Пустота в нём зияла всё очевиднее.

— Насколько броня надёжна?

— Выдержит попадание из усиленной винтовки, осколки от гранаты. Стёкла — сэндвич из нескольких слоёв, пулю не пропустят. Танком не станешь, но от большинства городских сюрпризов отобьёшься.

Что ж, в этой игре надёжное такси стоило дорого, но было необходимо. А я не настолько богат, чтоб тратиться на дешёвку.

— Делай, — выдохнул я. — Только чтобы мотор не взвыл белым флагом при первой же погоне.

— Не взвоет, — Борги усмехнулся, и его лицо на мгновение покрылось сетью морщин. — Но ждать теперь на неделю дольше. Итого — две.

Еще две недели топать по грязным улицам и злачным барам. Просто прекрасно.

Перед тем как отправиться домой, я заглянул к Микки. Нужно было узнать, как у него дела на службе. Гремлин встретил меня обычным взрывом энергии, однако за его широкой улыбкой чувствовались усталость и напряжение, совершенно ему не свойственные.

— Дали дело, — сообщил он, наливая мне из какого-то непонятного устройства мутную жидкость, от запаха которой слёзы наворачивались уже издалека. — Именно оно решит, смогу ли стать детективом. По сути, испытательный срок.

— Помощь нужна? — спросил я. — Могу подсобить неофициально, со стороны.

Микки покачал головой, его большие уши затрепетали от усилия.
— Нет, Зейн. Я сам хочу быть твоим напарником, как раньше. Но если я не справлюсь с этим делом в одиночку… какой же я тогда напарник?

С его упрямством спорить было бесполезно. Я согласился, залпом выпил его адский коктейль, ощутив, как по пищеводу стекает волна жгучего тепла, попрощался и на том же вонючем такси добрался домой.

И наконец рухнул в сон. Настоящий, бездонный, без кошмаров и телефонных трелей.

Проснулся я от настойчивого, разрывающего барабанные перепонки трезвона. Подняв трубку, с удивлением обнаружил, что за окном — вечерние сумерки. Я проспал почти полтора суток, вычеркнув из жизни целый день.

— Зейн, это Борги, — просипел в трубке его прокуренный голос. — Заезжай, как будешь готов. Насчёт тех умельцев… кажется, мы кое-что придумали.

Тайник, который соорудили ребята Борги, оказался шедевром инженерного минимализма. Они врезали его прямо в металлическое перило на лестничном марше — неприметная панель, которая отходила в сторону от нажатия в нужной точке. Идеально для мелочовки вроде запасных ключей. Работа была чистой, без следов грубого вмешательства, а запросили они за неё смешные триста крон — сущие гроши в моей новой реальности. Я наштамповал с десяток ключей, разложил их по укромным уголкам, и жизнь обрела крупицу спокойствия: теперь можно было вернуться под утро, не царапая дверь и не будя миссис Молли.

Сейф привезли ближе к вечеру. Это оказался вовсе не ящик, а увесистый стальной монолит, покрытый дисками и рычагами — настоящий памятник механической защите, как и обещал Борги. Громко грохнул, когда устанавливали в угол спальни. Аккуратно, почти с благоговением, положил туда все бумаги из папки Ла Бруньера, а заодно спрятал и другие документы, способные погубить карьеру, а то и свободу. Замок щёлкнул твёрдо и весомо, вызвав странное, почти детское облегчение.

Но до ночи я снова не дотянул. Чудовищная, всепоглощающая сонливость накатила внезапно, словно морской прилив. Я едва успел доползти до кровати и рухнул в объятия забытья, даже не сбросив ботинок.

Проснувшись, я ощутил зверский, животный голод. Ел так, словно только что вернулся с голодного края света, сметая всё, что нашлось в холодильнике. Пришлось отправиться в ближайшую лавку и затариться настолько плотно, что дверца еле закрывалась. Заодно прихватил пару потрёпанных книг по основам кулинарии — надоело питаться всухомятку и холодными консервами. В завершение я закупился одеждой: несколько пар крепких прошитых ботинок, пара непромокаемых плащей, штаны и рубахи из прочной ткани. Базовый набор на все случаи жизни, где элегантность стояла на последнем месте среди приоритетов.

И снова провалился в сон. На этот раз вырубило дня на три. Когда я наконец открыл глаза, сквозь жалюзи пробивались лучи утреннего солнца, и я почувствовал себя… почти человеком. Относительно свежим и собранным. До меня стало доходить: причина этих энергетических провалов была связана с моими новыми способностями. Они выжигали ресурсы организма на каком-то фундаментальном уровне, словно печь, куда бросают всё подряд. Поскольку я ещё не привык к ним и не научился контролировать, тело просто отключалось, восстанавливаясь и одновременно требуя горы топлива. Логично. Пугающе, но логично.

Нагрянувший вызов из участка грубо прервал мой запланированный отдых. Пришлось заехать. Капитан Корвер, мой начальник, встретил меня в своём кабинете, пропахшем старым деревом, дешёвым табаком и разочарованием. Он поинтересовался, не пылился ли у меня на столе отчёт по делу о том самом магазине, который торговал контрафактным эльфийским шёлком. Разумеется, отчёта не было. Пришлось соврать, что работаю над ним, и срочно заняться этим в свободное от ремонта и тюнинга машины время.

Магазин «Шёлковый путь» встретил меня удушающим облаком дешёвых духов и приторной, липкой вежливостью. Управляющий — пухлый человечек с вечно влажными ладонями — с порога вручил мне пачку бухгалтерских документов. Бумага была глянцевой и новой, но даже я, не являясь специалистом, с первого взгляда учуял подвох. Цифры не сходились, печати выглядели слишком свежими. От него и его суетливых помощников так и несло ложью и страхом, кислым запахом пота под дорогим одеколоном.

Я медленно положил папку на прилавок из полированного стекла, посмотрел управляющему прямо в глаза — тот попытался улыбнуться, но получилась лишь жалкая гримаса — и тихо, почти ласково, описал, какие тюремные муки его ждут за подделку таможенных деклараций и торговлю контрабандой. Не абстрактный «срок», а конкретные камеры, сокамерники и годы. Страх в его глазах сменился животным, паническим ужасом. Он понял, что я не из тех, кого можно забросать бумажками.

— А теперь, — так же вежливо продолжил я, — откроем-ка ваш сейф. Без глупостей.

Я не стал доставать «Ворон», просто положил руку на рукоять под плащом. Этого хватило. Он, почти не дрожа, повел меня в задние комнаты, пропахшие нафталином, и молча, с покорностью обречённого, открыл массивный сейф. Внутри, аккуратно разложенные, лежали настоящие книги учёта, распечатки с реальных поставок и пачка неучтённых наличных, пахнущих чужими руками.

Правда вылезла наружу во всей своей неприглядной красе. В итоге магазин лишился лицензии на торговлю эльфийскими товарами, а управляющий — работы и, вероятно, нескольких лет жизни. Впрочем, сам хозяин заведения — ловкий делец из Сумерек — блестяще выкрутился, свалив всю вину на «самоуправство недобросовестных сотрудников». Как водится, взять его было не за что.

Дело было закрыто. А у меня в руках оказался официальный, блестяще отточенный предлог появиться в порту — проверить версию о возможных каналах контрабанды. Очень, очень кстати.

Порт встретил меня знакомым многослойным букетом, который бьёт в ноздри, словно удар кастетом. Влажная соль, въевшаяся в старые брёвна пирсов, едкая гарь из труб дизельных буксиров, сладковато-тошнотворный дух поднимаемой с глубин рыбы и маслянистое удушливое зловоние мазута. Воздух был настолько густым, что его казалось можно было почти жевать, а мелкая морось висела в нём не каплями, а ледяной пылью, оседая на плащ и лицо.

Я высмотрел одного из дежурных — старого орка с кожей, похожей на потрескавшуюся от непогоды кору, в протёртом до блеска мундире. Подошёл ближе, и пока мои пальцы незаметно вкладывали в его шершавую ладонь несколько свернутых банкнот, спросил подчёркнуто небрежно:
— Слушай, дружище, не заметил тут у себя под боком посторонних? Не местных.
Орк быстрым, отработанным движением спрятал купюры, и его низкое ворчание прозвучало чуть приветливее.
— А, эти... Шныряют тут уже неделю, как тараканы. Из Тайной Службы, слыхал про таких. Чёрт знает что ищут, каждый угол обшарили.

— А кто-нибудь… повыше рангом здесь появляется? — понизил я голос, будто делясь секретом. — Из тех, кому такое внимание может быть не по нраву?

Орк тяжело почесал затылок.
— Ну, магнат один крутится. Свита — как тень. На своём проклятом лимузине. Сейчас его нет.

— В какое время он обычно здесь?
— Ближе к вечеру. Перед тем как контора закрывается. Любит, когда народ расходится.

— Ценная информация. Будь здоров.

Я оставил его и углубился в лабиринт причалов, где горы ящиков и бочек образовывали каньоны из товаров и теней. Серые, свинцовые тучи низко нависли над мачтами и стрелами кранов, окрашивая мир в грязные оттенки мокрого асфальта и ржавой стали. Солнце сдалось без боя, и в воздухе висела плотная морось, пахнущая озоном и надвигающимся ливнем. Вода у пирсов не плескалась, а тяжело вздыхала, ударяясь о покрытые ракушками сваи.

Но для меня в этой погоде была своя, извращённая прелесть. Она не просто скрывала — она окутывала порт плотным бархатом, дарила ему куда более глубокие, насыщенные и готовые к движению тени, чем обычно. И я чувствовал, как моя собственная, внутренняя тень отзывается на их зов тихим, нарастающим гулом, похожим на отдалённый шум прибоя в раковине. Она была голодна до этой тьмы. Похоже, сегодня вечером порт станет свидетелем не только визита морского магната.

Читать далее

Я снова потянулся сознанием к этой густой, живой, почти осязаемой тьме вокруг. Ощущение было сюрреалистичным — я словно потерял связь с землёй, но не упал, а поплыл в чёрной пустоте, мысленно направляя себя вдоль пирса, к тёмным силуэтам ангаров. Быстро двигаться не получалось — это походило на плавание в густом, вязком сиропе, однако всё равно незаметно и быстрее, чем пешком. Вскоре я оказался у ближайшего ангара, прилипнув к его ржавому боку, словно морская раковина.

Внутри яростно горел свет. И не просто горел — оттуда исходило ощущение сжатой пружины, присутствие большой, организованной массы людей. Подобравшись к редким, пыльным щелям в стене, я заглянул внутрь.

Увиденное заставило кровь похолодеть в жилах. Рядом с местом моего подкопа и снаружи у входа стояли странные, мерцающие синим стойки с прозрачными кристаллами, испускающие слабое, но настойчивое, словно сердцебиение, пульсирующее сияние. Люди в униформе — те самые, кто пришёл с Николаосом, — носили на глазах устройства, похожие на очки, но сложной, почти инопланетной конструкции, с множеством линз, которые они постоянно переключали поворотом хромированных дисков на оправе. Они не просто искали меня. Они исследовали саму ткань пространства, сканируя её на предмет любых, даже мельчайших искажений. Моих искажений.

«Скорее всего, я проспал до ближайней ночи, — с горечью понял я. — И они за это время успели развернуть полевую лабораторию».

Пришлось отступать. Я двигался по широкой, осторожной дуге, обходя ангары, боясь даже краем своей теневой сущности коснуться этих обжигающих лучей. Пройдя таким призрачным, изматывающим шагом до первых спальных улиц и глухих переулков, я наконец «вывалился» из тени в шершавый и громкий обычный мир. Отдых внутри неё не отнимал сил, но само перемещение выжимало досуха, оставляя после себя чувство глубокого опустошения, словно я тащил за собой по морскому дну тяжёлый якорь.

Я посмотрел на свои руки, вынырнувшие из карманов. Пальцы зажили полностью, до последней царапинки, не оставив ни следа от сломанных костей и содранной кожи. Только фантомная память о боли да лёгкое, похрустывающее ощущение ломоты в суставах.

«Значит, тени не только скрывают, но и латают изнутри», — сделал я для себя важный, пугающий вывод.

И, подняв воротник всё ещё мокрой куртки, я медленно побрёл в сторону своего дома. Идти было неблизко, шёл я только глухими дворами и безлюдными, пропахшими кострами и мочой переулками, где единственными обитателями были тощие уличные звери да вездесущие, наглые крысы. Они шныряли под ногами, их чёрные, блестящие глазки-бусинки следили из темноты, не выражая ни страха, ни интереса, лишь холодное, древнее равнодушие.

В этом удивительно пёстром и ядовито-ярком городе, в этой Ностра-Виктории, сияющей неоном надежд и магией Холмов, крысы были такой же неотъемлемой, вечной частью пейзажа, как и коптящие фабричные трубы Трущоб. Власти с ними яростно боролись, травили, но они всегда возвращались. Они были словно болезнь, грызущая плоть изнутри, вечным и неумолимым напоминанием о том, что этот город был красив лишь снаружи, под слоем лака и позолоты. Внутри же — он прогнил насквозь, до самого основания. Я брёл по его тёмным, пульсирующим венам и ощущал это гниение каждой порой своего тела.

Теперь меня будут искать не только Харлан Ла Бруньер, аристократ со своими личными счетами и загадочным артефактом. К нему присоединился Николаос — «властелин морских перевозок». Надо выяснить, какие щупальца он пустил в этот город. В том порту, где я был лишь игрушкой, стояли несколько мрачных кораблей. Вполне возможно, один из них — самый крупный и хорошо защищённый — принадлежит ему. И почти наверняка именно по его тихим, словно могила, морским маршрутам в Ностру-Викторию поступают и губительное «Сияние», и смертоносные «Осколки неба», травящие Нижний Город. Горькая ирония в том, что даже если всё так и есть, никому не позволят мне тронуть его пальцем. Слишком влиятельная фигура. Слишком большие деньги.

Вот бы мне сейчас уметь не просто сливаться с тенями, а просачиваться сквозь стены, словно призрак. Но увы — глухие стены, массивные двери, даже узкие щели оставались для меня непреодолимой преградой, поскольку нельзя было преодолеть их плотью и костями.

Ноги словно превратились в ледяную крошку и ныли на каждом шагу. Пришлось идти босиком по колкому асфальту — обувь с меня «заботливо» стащили, чтобы удобнее было ломать пальцы. Теперь мне до зарезу хочется вернуть долг морскому магнату. И я сделаю это. Не грубой силой, не через продажную систему, а прямо из самой гущи тени. Так, чтобы он даже не почувствовал укола, пока яд не проникнет в самое сердце.

Такси ловить я не стал. Во-первых, вид у меня был слишком помятый и дикий, а во-вторых, платить было нечем: кошелёк остался в куртке, а куртка — на дне порта. Единственное, что согревало душу ледяным огнём, — мысль, что я оставил свой значок детектива дома. А вот будь со мной «Ворон»… Наверное, мне бы пришлось пустить его в ход, и тогда я сейчас лежал бы в каком-нибудь грязном переулке с аккуратным отверстием в черепе.

С такими невесёлыми, словно похоронный звон, мыслями я доплёлся до своего дома лишь утром, когда восток начал окрашиваться грязно-розовым светом. Ключи, конечно, остались в карманах вчерашних брюк. Пришлось вновь звонить, едва держась на ногах от усталости, в дверь миссис Молли.

Она открыла — в своём неизменном цветастом халате, и её доброе сонное лицо вытянулось от ужаса при виде меня: помятая, мокрая до нитки, грязная одежда, голые, в ссадинах ноги, синяки от усталости.

— Зейн, Боже правый! Что с тобой приключилось? Входи, входи скорее! Тебе нужен крепкий чай и сухой плед! У меня камин как раз потрескивает, — она засуетилась, захлопывая дверь и втягивая меня в тёплую, пахнущую пирогами прихожую. — Ох, и угораздило же тебя, беднягу… — она сокрушённо покачала головой, глядя на меня с бездной материнской жалости. — Я всегда говорила, какая невыносимо тяжёлая на самом деле работа в полиции. А мы, простые жители, даже и не видим этого, только вот ваши начищенные мундиры на улицах…

Я поблагодарил её, голос сорвался в сипение, как у старика.
— Миссис Молли… ключи. Я снова их потерял…
— Да не бери в голову, мальчик мой! — Она махнула рукой. — После прошлого случая я сделала несколько запасных копий, сразу подумала, что тебе ещё пригодятся. Держи.

Она протянула мне блестящую, холодную связку. Я взял её, чувствуя, как непослушно дрожат пальцы.
— Спасибо вам. Огромное спасибо.

Я вошёл в свою квартиру, с силой захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, зажмурившись. Тишина. Давящая безопасность. Пусть и зыбкая. Стянул с себя мокрую, пропахшую портовой грязью и страхом одежду и швырнул в ненасытную пасть автоматической стиральной машины. Облачился в халат — это ощущение чистой ткани на коже было почти раем.

Потом, собрав волю в кулак, снова вышел к миссис Молли и, изображая лёгкое мальчишеское смущение, спросил, как обращаться с этим сложным стиральным аппаратом. Она с готовностью, даже с радостью, показала, на какие кнопки нажимать, куда сыпать порошок. Потом снова вздохнула и, глядя на меня с тёплой надеждой, сказала:

— Хорошо бы вам с Элис найти общий язык. Такая замечательная пара…

Я молча кивнул, глядя в пол, не зная, что ещё добавить к этому призраку своей прошлой жизни.

Когда она наконец ушла к себе, я набросился на холодильник. Голод был зверским, сводящей скулы болью. Я съел всё, что нашёл: засохший кусок сыра, чёрствую хлебную корку, горсть солёных оливок прямо из банки. Ел стоя, у раковины, не в силах даже дотащить еду до стола, слушая, как урчит пустой желудок.

«Надо бы всерьёз научиться готовить», — промелькнула абсурдная мысль, пока я доедал последнюю крошку. Потому что даже в самом прогнившем городе, даже с тьмой в крови и травлей за спиной, нужно что-то есть. И это — самая простая и самая сложная правда.

Наскоро приняв душ, смыл с кожи лишь верхний слой грязи, но не въевшееся ощущение портовой сырости, я рухнул в постель и провалился в чёрную, безвоздушную яму сна, пока меня не выдернул оттуда назойливый, дребезжащий звонок. Он бил в тишине квартиры с упорством пулемёта. С трудом отклеив лицо от подушки, я побрёл, словно зомби, на звук в свой кабинет, где на столе стоял громоздкий новый телефон. С дрожью в пальцах поднял трубку.

— Кому там не спится в такую рань? — прохрипел я, голос был похож на скрип ржавой двери.

В трубке раздался нервный, отточенный голос, в котором сквозил плохо скрываемый стресс.
— Я тоже бесконечно рад вас слышать, детектив. И, для вашего сведения, сейчас уже давно два часа дня.

— Утро у каждого своё, — пробормотал я, с силой протирая заспанное лицо ладонью. — В чём дело?

Тот на другом конце сделал краткую, но красноречивую паузу, и в его голосе прозвучала смесь недоумения и слабой, внезапной надежды.

— Вы... вы действительно не слышали о том, что случилось позавчера вечером в центре Холмов?

Я попытался сдержать зевок, но предательский звук всё равно вырвался наружу.

— Что там у вас на этот раз? Фонтан засорился? Или у кого-то служанку украли?

— Вы обязаны безотлагательно прибыть ко мне в палаццо, —его голос моментально стал жёстким и резким, словно лёд, покрывшийся тонкой плёнкой холодной стали.

— Обязан — это когда по официальной повестке из Управления, — отрезал я, уставившись в окно на затянутое серым небом. — Я ещё полежу. Может, загляну. Как-нибудь.

Я не стал слушать возмущённый ответ и резко сбросил трубку, положив её на рычаг, чтобы избежать повторного звонка. Затем повалился обратно на кровать и мгновенно отключился, словно вырубленный.

Следующий звонок был другого рода — настойчивый, требовательный гудок прямо у самой двери. Я с проклятием поднялся, с трудом фокусируя взгляд, и сперва поплёлся в кабинет, но спутанное сознание не сразу сообразило, откуда исходит звук. Потопал к входной двери. На часах в прихожей стрелки неумолимо показывали восемь вечера.

За дверью я кожей ощущал двоих. От них исходили волны холодного, служебного нетерпения и лёгкого брезгливого раздражения. Прильнув к глазку, я увидел — двое в безупречной униформе личной гвардии Ла Бруньеров. Они снова вжали кнопку звонка, и пронзительный звук вонзился в мозг.

Я с силой распахнул дверь, ощущая, как петли жалобно скрипят.
— Какого чёрта вам надо у спящих людей в такое раннее утро? — проворчал я, щурясь от яркого света в коридоре.

Они быстро переглянулись. Тот, кто был постарше и имел лицо словно из гранита, ответил с безупречно-вышколенной вежливостью:
— Сейчас, сэр, ровно двадцать часов вечера. Господин Харлан Ла Бруньер счёл нужным послать нас, чтобы обеспечить ваше сопровождение в палаццо. Просим вас прилично одеться и выйти к нам.

Вот чёрт... Даже если бы я отключил звонок, эти роботы всё равно начали бы лупить в дверь кулаками. Выспаться всё равно не дадут.

— Сейчас, — буркнул я и захлопнул дверь у них перед самыми носами.

Поплелся на кухню, с дрожащими руками заварил себе крепчайший, чёрный как моя душа кофе. Спустя минут десять в дверь снова раздался настойчивый, раздражающий звонок. Я подошёл и, не открывая, прокричал:
— Заткнитесь там, пожалуйста. Я собираюсь.

Неторопливо стоял у окна, глядя на вечерний город, пил кофе, чувствуя, как горькая жидкость прогоняет остатки сна. Затем принял ледяной душ, который хоть немного прочистил затуманенное сознание и смыл липкий налёт кошмаров. Надел чистые, хотя и мятые брюки, неглаженую рубашку, натянул кроссовки — с ботинками пришлось проститься. Облачился в потертый, но верный плащ, нахлобучил на глаза фетровую шляпу, сунул в кобуру под мышкой холодный «Ворон», в карман — отполированный значок детектива. Чиркнул спичкой, зажёг сигару, сделал первую едкую, обжигающую затяжку и вышел из квартиры.

Охранники всё так же стояли там, словно два высеченных изо льда изваяния. Старший оценивающе окинул меня взглядом, полным скрытого презрения.

— Вам бы не помешало привести себя в порядок и надеть наряд, соответствующий случаю, детектив.

Я хлопнул дверью квартиры, мельком подумав, что неплохо бы устроить какой-нибудь тайник для ключа снаружи — на случай следующего ночного визита. Пустил струю едкого дыма им прямо в бесстрастные лица и молча побрел к лестнице, не оглядываясь. Охрана, излучая волны почти осязаемой раздражённости и глубочайшего презрения, двинулась следом.

Покатили меня до особняка, и я буквально слышал, как сжимаются их сердца при мысли, что мои замызганные кроссовки осквернят их ослепительно натертый паркет. Перед входом один из гвардейцев, не меняя каменного выражения, вежливо, но с таким тоном, что спорить было бессмысленно, попросил затушить сигару. Я с раздражением, с силой раздавил её о холодную каменную балюстраду, оставив на светлом камне чёрный след, и вошёл внутрь, в стерильную прохладу вестибюля.

Вестибюль встретил меня гробовой тишиной, нарушаемой лишь тихим тиканьем напольных часов. Меня встретил дворецкий — человек с осанкой, будто он проглотил аршин, и лицом, вырезанным из вечной мерзлоты.

— Тройной кофе. Горький, как моя жизнь, — бросил я ему, не сбавляя шага, и прошёл в до боли знакомую гостиную, где грузно уселся в первое попавшееся мягкое, затянутое шёлком кресло, закинув ноги в кроссовках на дорогой восточный ковер.

Дворецкий, как я позже узнал — Арнольд, принёс кофе на сверкающем серебряном подносе. Я сделал медленный глоток, чувствуя, как обжигающая, почти ядовитая горечь выжигает последние остатки сна. Вкус оказался удивительно превосходным.
— Как вас зовут? — спросил я, поставив тонким фарфоровым движением чашечку обратно на стол.
— Арнольд, сэр, — прозвучал ровный и безличный голос, словно тикание метронома.
— Арнольд, — протянул я уже с лёгкой, почти дружеской интонацией. — К этому божественному кофе случайно не найдётся тех самых бутербродов, что я здесь видел прошлый раз? Или придётся проглотить вместе с кружкой и подносом, а голод останется таким же волчьим?

Когда он бесшумно удалялся, я окликнул его:
— Арнольд! Моя лёгкая небритость не помешает нашей светской беседе с господином Ла Бруньером?
Он замер и обернулся, его взгляд скользнул с моих запылённых кроссовок по помятым, плохо отглаженным брюкам и потёртому плащу до колючей щетины на подбородке. Выдержав идеальную, театральную паузу, он ответил с безупречной, ледяной учтивостью:
— На общем фоне, сэр, это малозаметные детали.

Я улыбнулся ему вслед. Когда он вернулся с подносом, уставленным изысканными маленькими закусками, я искренне, с набитым ртом, поблагодарил:
— Спасибо. Честное слово. Если это ваших рук дело, я бы при случае взял рецепт.

От него на секунду потянуло едва уловимым шлейфом скрытой гордости, хотя лицо оставалось маской невозмутимости.
— Это простейшие бутерброды, сэр. Стейк из мраморной говядины, выдержанный в мёде и вустерском соусе, на подушке из трюфельного мусса и вяленых томатов. Ничего особенного.

— Вкусно, — констатировал я без лишних церемоний и с новым энтузиазмом занялся делом.

Бутерброды не успели исчезнуть и наполовину, когда в гостиную бесшумно вошёл Харлан ла Бруньер. Он остановился в двух шагах от меня, похожий на изящную статую среди беспорядка. Безупречный костюм подчёркивал его совершенство, оттеняя мою неловкость и несовершенство. Я сделал вид, будто последний кусочек с трюфельным муссом несоизмеримо интереснее его светлой особы, и продолжал сосредоточенно есть.

Он тяжело вздохнул, и звук этот был похож на шелест дорогого пергамента. В его голосе звучала глубокая усталость, смешанная с неприкрытой брезгливостью.

— Если бы не наш контракт, пусть и нигде не зафиксированный… Я бы велел выбросить вас отсюда к чертовой матери. Мало того, что вы явились с лицом портового грузчика, так ещё и смели предстать передо мной вот в этом, — он сдержанным, но выразительным жестом обозначил весь мой жалкий наряд.

Я медленно отвлёкся от еды, неспешно прожевал и запил последним глотком кофе.

— И всё же, что за срочность, господин Ла Бруньер? Что произошло такое, что заставило вас терпеть моё общество?

Читать далее

Я сплюнул на пол липкий, тёмный сгусток и поднял взгляд на Николаоса, встречая его холодную маску.
— Я спас твою шкуру, — хрипло, с усилием проговорил я, ощущая, как растрескавшиеся губы пекут. — Как и шкуры многих в том зале.

— Это верно, — безразлично согласился он. — Но ты недооцениваешь таких, как я. Недооценил и Харлана. Суть в том, что преступник сбежал, и никто не знает, где он сейчас скрывается.

Вот оно что. Значит, они не знают, что наемная собака Ла Бруньера — это я. Это была ещё одна, и главная, причина молчать. Ровно поэтому я и пытался извиваться, как угорь. И, что ещё важнее, это означало, что им неизвестно о моей связи с «Дымом». Они видели наглого курьера, а не того, в ком пульсирует чужая сила.

Допрос и избиение продолжались. Я впивался ногтями в ладони, оставляя полумесяцы на коже, и хранил тайну своего имени, своей истинной сущности. Когда им окончательно надоело ломиться в мою глухую оборону, меня грубо, с рывком подняли, потащили, шаркая ногами, в соседнюю ещё более тесную и пропахшую сыростью комнату, швырнули на холодный стул и вновь привязали. Железная дверь с оглушительным лязгом захлопнулась, щёлкнул массивный замок.

Остался один. В абсолютной, давящей темноте, которую лишь чуть разбавляла тонкая, пыльная полоска света под дверью, окрашивая серость стен в блеклые, унылые тона.

Было откровенно хреново — до тошноты. Сломанные рёбра вонзались кинжалами при каждом, даже самом осторожном, вдохе. Нос распух и постоянно подтекал тёплой и солёной кровью. Пальцы рук и ног пульсировали тупой, размытой болью, сливаясь в один сплошной гулкий фон. Даже если бы чудом удалось освободиться, сдох бы я, не доползши и до угла.

Голова была мутная, туманная, мысли расползались в хаотичную кучу, волнами накрывала то липкая паника, то равнодушная апатия. Легче всего было сейчас всё выложить: мол, я детектив, проник сюда по делу. Но это равносильно подписанию себе смертного приговора. Узнают, что детектив осведомлён о «Дыме», тут же возьмут лопаты и начнут копать. Размотают цепочку следов, найдут то самое кафе, вспомнят ту аварию... Быстро сложат два плюс два. Придут к выводу, что перед ними живое хранилище. Только вот передать содержимое я не смогу, поскольку оно не в кармане лежит. Оно глубоко внутри меня — в крови, в плоти, в моей природе. И в тот миг, когда они вычислят мою истинную роль, проследуют по всей этой цепи событий и вновь вернутся ко мне с убийственными вопросами, станет уже поздно притворяться обычным курьером, случайно влюбившимся в девушку.

Серость темноты сжималась вокруг, наползая на глаза. Где-то вдали слышались приглушённые, мерные шаги.

«Думай, Зейн, думай...» — этот приказ самому себе оставался единственным якорем, удерживавшим меня от сползания в небытие. Но мысли, словно пойманные в банку мухи, бились о стекло собственной беспомощности, не находя выхода.

Я сидел в абсолютной, гробовой тишине, и мой мир был высечен из холодного чёрного и призрачно-белого мрамора. Оттенки серого проявляли каждую шероховатость бетона, каждый ржавый заусенец на железной двери. Я прокручивал в голове одни и те же мысли, словно загнанное животное в клетке, отчаянно пытаясь докричаться до собственной внутренней силы, дающей выносливость и ночное зрение. Но мне нужно было больше. Прямо сейчас. Любым способом.

Я беззвучно шептал сам с собой, обращаясь к «Дыму» в самых потаённых глубинах своего сознания, умоляя, требуя. Но в ответ — лишь звенящая тишина и монотонная пульсация боли.

Спустя пару часов за дверью послышались приглушённые, бормочущие голоса — смена охраны. А в моём теле происходили странные, почти невероятные вещи. Боль, ещё недавно жгучая и всепоглощающая, начала рассасываться, превращаясь в глухую, отдалённую ломоту. Я чувствовал, как кости на моих искривлённых пальцах и рёбрах медленно, с тихим внутренним скрежетом, ползли друг к другу, стягивая разорванную плоть. Нос перестал течь, головная боль отступила, оставив после себя лишь тяжёлую, густую пустоту. Хрящи вставали на место с тихим, влажным щелчком, от которого вздрагивало всё тело. Это было жутко и потрясающе одновременно.

Я просто закрыл глаза, отбросив попытки силой воли вызвать перемены, и попытался ощутить это самое «что-то» внутри. Не знаю, что это было и как это делается, но раньше я даже не пытался, пассивно плывя по течению того, что уже имел.

Прошло ещё два часа. Я не спал, но моё сознание погрузилось в странное, отрешенное состояние. И тогда я почувствовал его. Не просто фон, не абстрактную силу, а нечто… родное и знакомое. Оно было глубоко, в самой сердцевине моего существа, и словно излучало тихое, согревающее тепло. От него веяло чистой, почти детской радостью, будто оно скучало по мне целую вечность, ждало именно этого момента.

Я мысленно потянулся к этому ощущению. Почувствовал невероятную лёгкость, почти невесомость, словно моё тело теряло плотность, превращаясь в дым.

Когда я открыл глаза, стяжки на запястьях не просто не мешали — они будто потеряли всякий смысл. Слегка ошеломлённый, я поднял руки к лицу и разглядел в черно-белых тонах свои синеватые, но уже заживающие пальцы.

И в этот самый момент дверь с оглушительным, металлическим лязгом отворилась. В проёме, ослеплённые светом из коридора, возникли силуэты Николаоса и его охранников. Инстинктивно, ещё не осознавая, что делаю, я сорвался со стула и отпрыгнул в самый тёмный угол комнаты — в нишу между стеной и каким-то пыльным ящиком.

Николаос вошёл, его взгляд метнулся к пустому стулу с беспомощно свисающими стяжками.
— Куда он делся?! — Его рев грохнул, словно взрыв, в маленькой комнате. — Вы, недоделанные, его упустили?!

Я замер, не понимая. Они смотрели прямо на стул, на стяжки… но не видели меня? Я стоял в трёх шагах, затаив дыхание.

Охранники заметались. Кто-то шлепнул по выключателю. Голая, неприкрытая лампочка под потолком залила комнату резким, ядовито-жёлтым светом.

И тут со мной начало твориться нечто странное. Легкость и воздушность испарились, уступив место давящей, физически ощутимой тяжести. Радостное, тёплое чувство внутри взвыло от боли, свернувшись в маленькую, перепуганную точку. Стало невыносимо тяжело, словно на мне оказалось сто мокрых тулупов разом. Захотелось кричать, сбросить эту муку, но я лишь сильнее вцепился зубами в губу, замерев неподвижно, словно камень.

Их взгляды беспомощно метались по комнате, скользили по углам, но упорно, раз за разом, проскальзывали мимо меня. Словно я был частью штукатурки, пустым пятном.

— Выключите этот свет, — буркнул Николаос, проводя рукой по лицу. — Он ни черта не прояснит.

Лампочка погасла с тихим щелчком, и комната снова погрузилась в привычную мне родную, комфортную черно-белую тьму. Давящая тяжесть мгновенно испарилась, уступив место прежней призрачной легкости. Я снова мог дышать полной грудью.

— Дерьмо собачье! Живо на его поиски, он где-то тут, — отрезал Николаос, выходя в коридор. — Как только засечём — хватать. А вам... — его голос стал тихим и оттого ещё более опасным, — я потом устрою разбор полётов.

Охранники, бормоча что-то оправдательное, вышли вслед за ним. Дверь осталась соблазнительно приоткрыта, щель манила свободой.

А я всё стоял в своём углу, не двигаясь и пытаясь осмыслить происходящее. Почему они меня не видят? Я что… исчез? Но только в темноте? Свет… свет обжигал ту самую силу внутри и разрывал её покров.

Сердце заколотилось в груди уже по-новому — не от страха, а от осознания открывшейся немыслимой возможности. Я сделал тихий, крадущийся шаг из своего укрытия. Ничего. Никакой тяжести. Подошел к двери, заглянул в щелку. Коридор был пуст.

«Тень», — пронеслось в голове. — «Я стал тенью».

Покидать это состояние не хотелось категорически, до тошноты. Оно было не просто невидимостью — оно было коконом абсолютной безопасности, глубоким покоем, почти возвращением в доисторическое лоно. Я двигался, бесшумно перетекая от одного островка тьмы к другому, от холодного основания стеллажа к густой тени за застывшим станком. Я учился оставаться незамеченным, но быстро понял: движение в этом состоянии выжимало душу. Словно каждая мгновенная переброска внимания и сущности из одной тени в другую требовала колоссальных ментальных усилий. Наваливалась странная, давящая на виски тяжесть, и мне приходилось замирать намертво, слившись с каким-нибудь неприметным углом, просто отдыхать, позволяя «тому» внутри успокоиться и набраться сил.

В конце концов, в огромном и пустом ангаре просто не осталось необходимости тратить драгоценный ресурс. С глухим внутренним щелчком, похожим на выход из транса, я «вывалился» из тени в грубый обыденный мир. Тут же навалилась знакомая усталость, но уже сугубо телесная — ноющая ломота в костях, сросшихся, но ещё хрупких, и дикая, всепоглощающая сонливость. Хотелось рухнуть на холодный пол и провалиться в небытие.

Но идти я мог уже почти нормально. Пальцы, хоть и напоминали скрюченные когти, слушались, на ногу я лишь слегка припадал. Регенерация делала своё дело с пугающей эффективностью. Возможно, всё срастётся как надо — в этом я почему-то был уверен.

Подкрался к массивным воротам ангара, затаив дыхание, и… кожей почувствовал. Нет, не услышал, а именно ощутил, как мурашки по спине поползли, присутствие охранников. Одни стояли прямо за створками, другие — рассредоточились по периметру. Дальше, метров через сто, моё «чутье» пропадало, упираясь в толщину стен и утренний воздух. А сквозь узкие щели в стенах и заляпанные грязью стёкла верхних окон уже настойчиво пробивался рассвет. Значит, я оказался в ловушке. Выскочить навстречу яркому, беспощадному свету невозможно — сразу заметят, да и новая моя способность, как понял, на свету напрочь отказывалась действовать.

Я отполз назад и нашёл гниющую груду пустых складских ящиков — настоящую свалку в самом тёмном углу. Забравшись за них, вновь попытался слиться с тенью. На сей раз это удалось труднее, с сопротивлением. Потребовалось минут десять томительного ожидания, беспомощного шепота и отчаянных мысленных команд, прежде чем знакомое чувство призрачной лёгкости и отрешения медленно вернулось. Но оно того стоило. Внутри тени эта странная усталость отступала, позволяя отдохнуть не только телу, но и истощённому разуму. Я даже не ощущал мучительной жажды или сосущего голода — словно мои потребности замирали вместе со мной. Жутковатое, почти мистическое ощущение.

Здесь я и решил переждать. Выбраться на свет сейчас означало подписать себе смертный приговор.

Минут через десять в ангар с оглушительным грохотом въехал Николаос. И не один. С ним прибыл отряд из пяти человек в строгих, безликого вида формах. Движения их были выверены до миллиметра, синхронны, а взгляды сканировали пространство с холодным, нечеловеческим совершенством. Их поведение до боли напомнило мне Корвиана — того агента Тайной Службы. Настоящие профессионалы.

Я вжал себя в собственную тень, стараясь стать ещё тише, легче, мысленно обращаясь в прах, отблеск, пустоту. Они обошли весь ангар, осмотрели шаткую галерею второго этажа, вернулись обратно, тщательно обыскивая каждый уголок. Теперь они подходили к тому самому месту, где я учился становиться невидимым. Мысленно ругнулся:

«Зейн, в следующий раз выбирай точку потемнее», — шипел я себе, чувствуя, как бьётся сердце даже в таком бесплотном состоянии.

Они прошли метрах в двух, и я уловил обрывки фраз, долетевших из-за ящиков.

— …заедем сегодня за спецоборудованием. Прочешем на более глубоком уровне, надо понять механизм его ухода.

На каком таком «глубоком уровне»? В Академии Справедливости нам не преподавали ничего подобного. Ментальный допрос — да, но это звучало иначе, технологичнее. Если они найдут само место, где я «отдыхал» в тени, они смогут выдернуть меня оттуда, как клеща пинцетом.

Как только они скрылись у выхода, я, перетекая из одной тени в другую, словно призрачная дымка, двинулся в противоположный конец ангара — в самый дальний, Богом забытый угол, где в стене зияли мелкие щели, а снаружи, как я ощутил, никого не было.

За очередной горой ржавого металла и расколотых ящиков я нашёл то, что искал — острый, с зазубренным краем обломок какой-то железяки. Прикинув направление, я принялся за работу. Медленно, с каменным лицом, стараясь не произвести ни единого лишнего звука, я начал откалывать первый кусок потрескавшегося асфальтового покрытия пола, чтобы создать себе спасительный подкоп наружу. Каждый глухой удар отдавался ещё свежей болью в ноющих пальцах, но эта боль была сладостной болью свободы.

Наконец, спустя мучительный, наполненный скрежетом и хрустом час, когда пальцы стерлись до кровавого месива, а ногти почернели и отслаивались от асфальтового крошева, я проделал достаточно узкую, но проходимую лазейку. Просунув голову, горько осознал, что будет адски тесно — до хруста костей. Я стащил с себя куртку, протолкнул её вперёд и начал протискиваться сам, ощущая, как грубый, неровный бетон и острые, словно бритва, кромки арматуры впиваются в спину и плечи, оставляя на коже кровавые полосы. Каждый сантиметр доставался со скрежетом и болью, но слепой адреналин и животная жажда свободы гнали вперёд.

И вот я оказался снаружи, на свежем, пронизанном ветром воздухе, который пах не мазутом и ржавчиной, а солёной морской солью, свежим ветром и… солнцем. Ярким, безжалостно-весёлым осенним солнцем, которое заливало всё вокруг золотым, предательским светом. Никогда ещё я не ненавидел солнечные дни так, как в этот момент, когда моя жизнь зависела от возможности раствориться, как сахар, в спасительных тенях.

Мысль пришла молниеносно и была единственно верной, как приговор: причалы. Они нависают над водой, а под ними — сплошная, глубокая тень. И вода… Вода поглотит всё.
«Попробуйте теперь выцелить меня в воде, ребята», — с горькой, вымученной усмешкой подумал я, ощущая, как солнце жжёт кожу, словно прожектор беглеца.

Я побежал. Вернее, это было жалкое, спотыкающееся ковыляние, переходящее в пьяный бег. Каждый мускул кричал от боли, сросшиеся кости ныли глухой, размытой болью, но холодный страх оказался сильнее. Добежав до края обледенелого бетонного пирса, я, стараясь не произвести ни всплеска, не прыгнул, а просто сполз, как тюлень, в леденящую, маслянисто-жёсткую воду.

Холод ударил, как ток, заставив на мгновение захлебнуться и перестать дышать. Я не оглядывался, не проверял, не сверкают ли на солнце прицелы — нахрен смертельное любопытство. Просто нырнул и поплыл, работая под водой лишь онемевшими руками, к ближайшему причалу, под сырой сенью которого стоял ржавый грузовой корабль.

Вынырнув под массивными, поросшими тиной деревянными сваями, я с хрипом вдохнул воздух, пахнущий затхлой тиной и сладковатой гнилью. Здесь царил благословенный полумрак, пронизанный зеленоватым, призрачным светом, пробивающимся сквозь узкие щели настила. Потребовалось пару минут, чтобы отдышаться, выплёвывая солёную воду, и найти хоть какую-то опору — старую, скользкую балку, выступающую из облезлой стенки пирса. Я вполз на неё, прижавшись спиной к прохладному, влажному бетону, ощущая дрожь, пробегающую по всему телу.

«Надо бы научиться делать это почти рефлекторно, — промелькнула последняя обрывчатая мысль, прежде чем сознание стало уплывать в туман. — Однажды это вытащит меня с того света».

И тогда навалилась обратная, чудовищная сторона моих способностей — та самая неизбежная плата за неестественное исцеление и связь с тенями. Всепоглощающая, костная усталость. Она накрыла с головой, словно тяжёлое, мокрое одеяло. Глаза слипались сами собой, тело обмякло, находя призрачную опору в неровностях бетона.

Я не просто уснул. Я провалился в сон — глубокий и беспробудный, прямо здесь, в этой холодной, грязной, но спасительной тени. В сладкой, животной неге полного забытья, единственном доступном мне теперь убежище от самого себя.

Читать далее