Грузовик резко остановился, и отец спрыгнул вниз.
Я сидел на матрасах, оглядывался на деревенские домишки, прижимал к себе дырявый фанерный ящик с котом Фомой. Не сразу передал отцу ящик. Отец открыл его, Фома с радостным мявом вырвался на свободу.
Уже сильно тёплый день конца мая подходил к концу. Водитель поторапливал отца, мы с бабушкой и со средним семилетним братом Валерой помогали перетаскивать коробки, матрасы, кастрюли и другие вещи в избу, которую родители сняли на лето под дачу.
Вскоре отец в кабине грузовика уехал, бабушка начала готовить ужин, а я с братьями стал осматриваться.
В сотне шагов от избы расположились рядком ещё пара десятков изб деревеньки. А не доходя до них, по средине, стоял огромный дуб.
Под ним сидел мужчина, что-то строгавший, рядом с ним несколько мальчишек. Они все с любопытством посматривали на нас, не решаясь подойти. Мужчина тоже изредка бросал взгляды то на нас, то на бабушку, которая выглядывала и в окно на нас, и на крыльцо пару раз выходила.
Мы с Валерой не спеша стали подходить к дубу, к компании вокруг него. Четырехлетний брат Саша бегал вокруг нас обоих, держа в руках свою любимую мягкую игрушку – одноглазого серого потрепанного зайца.
************************************
За несколько дней мы познакомились почти со всем населением деревушки Ротково.
Мужчина, в наш первый здесь вечер сидевший на траве под дубом, оказался единственным в деревне. Звали его Василием. Рано утром, превозмогая тяжелую хромоту, он собирал с десяток коров, отводил их пастись, в конце дня приводил обратно. Здесь, под дубом, вроде как на краю селения, но и на возвышении, было его любимое место. И нам было спокойно рядом с бабушкой, которая присматривала за нами почти неотрывно.
Василий мне пояснил, что и в лугах следить за коровами ему удобнее с какого-нибудь холмика. Так что оглядываться по сторонам было его привычкой. Вечерами он умело обделывал ножом то рукоятку кнута, то ручку лопаты, или даже делал деревянные ложки. Заготовки и инструменты ему было ухватисто раскладывать на двух, заросших травой продолговатых бугорках под ветвями дуба.
Иногда к нему подходили немногие в деревне ребята, все сильно младше меня. Только один, Юрий был старше меня примерно на год, но меньше ростом, и тихий. Один раз я услышал, как один из мальчишек, едва пяти лет, привычно-злобно крикнул Юрке:
- Ну ты, немец, пошёл отсюда!
И Юра, тоже привычно, повесил голову и пошел быстрыми шагами в сторону своего дома.
Через время, я спросил Василия:
- А почему Юрия дразнят немцем?
Василий тяжело вздохнул, посмотрел мне прямо в глаза, помолчал.
- Расскажу как-нибудь, это долго будет и не просто.
***************************************
Целыми днями мы с братьями бродили вокруг нашей избы. Иногда удавалось подобраться к близкому пруду, посмотреть, как женщины стирают бельё, как Юрий пытается поймать карасей на самодельную удочку. Но бабушка за это ругала меня страшно, боялась воды. Так что чаще всего я сидел на крыльце, читал, смотрел за братьями, ждал вечера и рассказов Василия.
****************************************
Когда в начале войны немецкие войска стали быстро приближаться к Ленинграду (до него было пару десятков километров), бОльшая часть женщин с детьми бежала в город. Мужчины все, кроме инвалида Василия, были в армии. В деревне остались только совсем старушки, не желавшие расставаться с своими коровами, с курами, с хозяйством, боявшиеся города больше, чем немцев.
С одной из них, с Марфой, осталась дочь Марина. Она не хотела бросать мать, да и тоже боялась одна пробираться куда-то. Марине было почти восемнадцать, маленькая и тоненькая, она до войны весело пела на всю деревню. Когда звуки пушек ушли на север, стало ясно, что война остановилась, что немцы уже кругом, Марфа стала прятать Марину в погребе.
******************************
Однажды в Ротково въехали два мотоциклиста-немца. Молодые и веселые, они знаками и хохотом дали понять, что будут здесь жить, выбрали себе свободную избу, попросили женщин помогать им со стиркой, с готовкой. Они привезли с собой сахар, консервы, хлеб, чай, меняли всё это на молоко, на яйца, иногда на картошку. Старух не обижали, со всеми гутентагали. Звали их Ганс и Дитрих.
Однажды Ганс, высокий и на редкость белобрысый, проходил мимо избы Марфы. А та что-то крикнула дочери в открытый погреб, та ответила, Ганс услышал. Зашёл в избу, Марфа потом рассказывала – так и села она на пол у поднятой крышки погреба. А он улыбается: фройлян-фройлян! Ну, Маринка и поднялась на верх, за осень, конечно, ей там надоело, да и холодно в земле зимой сидеть.
Дитрих после обошёл всех старух, спрашивал фройлян, но конечно, не нашел никого. Сначала злился, потом стал часто уезжать куда-то, но ночевал всегда в Ротково, видно, такой у них был порядок.
А Ганс стал часто гулять с Маринкой, но только по деревне и у пруда. Марфа ругалась с ней страшно, старалась, чтобы Ганс не слышал, но лицу его было видно, он понимал Марфу как мать.
Уже весной, Маринка рассказывала, он пришёл к ним в избу, показывал фотки своих родителей и двух младших братьев. Стал обнимать Маринку, а смотрел на Марфу, как бы ожидая её одобрения, как бы сватаясь, с этими фотками своими. Марфа расплакалась, конечно, не так она представляла сватовство. Маринка вырвалась, спряталась за мать, Ганс ушёл.
***********************************
Отец приезжал по воскресеньям, привозил продукты. У мамы была новая трудная работа, она приезжала реже. Василий учил меня строгать деревяшки, и я попросил у отца нож, но бабушка запретила. Так что я учился строгать ножом Василия: он был сделан до войны кузнецом из соседней деревни и был очень острый, с рукояткой, обмотанной чёрной изолентой. Василий говорил, что курей бабам, а иногда и телят – он разделывал этим ножом.
Говорил, что как-то раз, когда из соседнего Никольского тамошний пастух привел быка, покрыть коров, этот бык испугал Дитриха, тот схватился за автомат. Тогда Василий с ножом бросился защищать быка, крича Дитриху: млеко, млеко! Дитрих то ли понял, то ли испугался двоих противников, отступился.
Шёл второй год войны. Радио ни у кого не было, только слухи доходили. Немцы не двигались вперед, иногда слышались выстрелы пушек. Ганс продолжал ходить с Маринкой по деревне, и в избу к ним приходил, приносил чай и сахар. И однажды Марфа ушла из избы, оставив их одних. Ганс стал жить с Мариной.
*****************************
- Говоришь, бабушка не разрешает тебе нож?
Василий усмехнулся, покрутил головой (типа, ну и жизнь, у этих городских, в десять лет у парня ножа нет!).
- А хочешь, я тебя научу самопал сделать?
- Как это?
- Ну, пистолет, почти как настоящий!
- Хочу, конечно!
- Только матери не говори, - Василий мою маму боялся. Мама прошла всю войну санитаркой-разведчицей, вытащила из-под огня генерала – командира дивизии, сейчас занимала должность высокую.
- И рукоятку сам будешь строгать, уже умеешь.
Несколько вечеров я сидел рядом с Василием, подхватывал нож, когда он освобождался, строгал основу «поджиги»: рукоятку, ложе ствола, ковырял канавку под ствол. И однажды, около праздника Троицы, подойдя к дубу, увидел на одном из двух продолговатых бугорков посаженный крохотный кустик анютиных глазок.
Спросил Василия – кто посадил и зачем.
Василий особенно неохотно продолжал вспоминать вслух.
****************************
К следующей весне Маринка оказалась беременной. Марфа перед старухами не знала, куда глаза девать. Дитрих смеялся над Гансом, говорил, что скоро его заставят с ребенком сидеть и корову доить. Ганс гордо улыбался.
Веселье кончилось, когда у Маринки роды начались. Не могла она разродиться. Марфа и две бабки рядом с ней сидели, помогали, Маринка кричала на всю деревню. Ганс бегал вокруг избы. Дитрих не выдержал, уехал на мотоцикле, вернулся с врачом. Но поздно уже было. Юрку спас врач, а Маринку похоронили.
Теперь я понял, почему Юрку дразнили «немцем». Когда мы в городе играли в войнушку, никто не хотел за немцев играть. А если «немца» ловили, его сразу «пытать» начинали. Однажды мне пришлось быть «немцем», я «пыток» не выдержал, сказал, что маме пожалуюсь, от меня сразу отстали.
********************************
Сверху рукоятки Василий прикрутил железную трубочку «поджиги», со сплющенным задним кончиком. Пропилил напильником дырочку для поджога, вбил и загнул гвоздик для удержания спички. Настало время лить свинец.
На костре мы с ним расплавили кусок оболочки кабеля, накапали его и в воду, и в песок. Получились кривоватые «пульки». Василий показал мне, как счищать со спичек серу, как забивать в «ствол» «порох» и пульки, как чиркать коробком по спичке, зажигающей заряд. И так я научился стрелять.
В кору дуба пульки врезались не глубоко, их потом можно было выковыривать ножом и использовать второй-третий раз. Выстрелы были не громкие, бабушка ничего не слышала.
*********************************
Прошёл еще почти год. Юрка вовсю ползал на крыльце своей избы, скоро время ходить ему приближалось. Ганс часто играл с ним, Марфа на них смотрела.
И начал грохот пушек приближаться. Дитриха почти уже не бывало в деревне, вдруг он приехал, крикнул Гансу, они стали собираться. Дитрих тут, у дуба сидел на мотоцикле, рядом стоял мотоцикл Ганса, а тот побежал на кладбище, с Маринкой попрощаться.
Из-за кустов выскочили наши автоматчики, Дитрих поднял руки вверх, но они дали сразу несколько очередей. Марфа выбежала из избы с Юркой на руках.
Старший из солдат, видя мотоциклы и её с младенцем, заорал на неё:
- Значит, мы там кровь проливали, а вы тут с немцами отжирались? Где второй?!
Марфа мотала головой, ревела от страха.
Одна из старух сказала:
- На кладбище, - и показала рукой.
Марфа и другие закричали:
- Не убивайте его, он хороший.
Двое солдат побежали в сторону кладбища, скоро раздались выстрелы. Потом мы узнали, что после блокады Ленинграда, немцев в плен не очень-то брали.
Мотоцикл Ганса забрали наши солдаты. А мотоцикл Дитриха не завелся, был пулей поврежден, его потом укатил кузнец в Никольское, починил.
Под дубом, на пригорке, земля уже почти оттаяла, рыть было проще. Здесь мы их и похоронили.
Я окашиваю могилки, Юрка с Марфой иногда Гансу в изголовье цветы сажают.
******************************
В последний день лета приехал грузовик. Мы погрузили вещи, но нигде не было Фомы. Он в последнее время вообще приходил через день, отъедался мышами. Бабушка звала его, искала, но его нигде не было.
Я опять сидел с отцом на вещах в кузове, бабушка с братьями в кабине. Мы отъезжали, Василий смотрел вслед, прижав палец к губам, мальчишки бежали за грузовиком, Юрка чуть отставал.
*****************************
«Поджигу» мама быстро обнаружила и выбросила. Через два месяца как-то утром бабушка открыла дверь квартиры, на площадке сидел Фома. Ободранный и отощавший, он прижался к её ногам.
