Жизнь замечательных людей

Сложно начать рассказывать про этого человека. Сведения о его рождении и первых годах жизни начисто отсутствуют, а появляется он в истории ровно также, как и проживёт потом всю свою жизнь: победой, бравым и дерзким наскоком.

Михаил Черкашенин (он же Мишаня, он же Мишка, он черкашня, он черкес) родился, скорее всего, году в 1520 - 1525. Судя по намертво приклееному прозвищу "черкашня" - в районе Черкасс и, значит, вполне мог застать и набег крымской сборной под командованием хана Сайдет-Гирея в 1532 году и поучаствовать в восстании жителей города против литовской администрации и прописывании лечебных пенделей литовскому же карательному отряду в 1536 году.

Первое документальное сведение  о Черкашенине относится к 1548 году. Перерыв кучу исторических источников я, к сожалению, так и не нашёл оригинального текста летописи, в которой сообщается о том, что казацкая сборная Мишани черкашни, состоящая из путивльских казаков (севрюков) и небольшая частная дружина помещика Истомы Извольского поставили у донской перволоки на реке Иловле острогу для защиты от крымских набегов. Кого казаки с помещиком от набегов планировали защищать первоисточники не сообщают. Очевидно - помещичьи владения в Диком поле. Эта острога - первое известное поселение казаков на Дону.

У этой же свой остроги Мишаня и Истомой

побили крымского князя Аманака да черкасского казака Елбулзлука и азовских людей многих побили и отняли 7 пушек

Далее выясняется, что не слишком удачливый князь и ренегат со странным для казака именем Елбулзлук были прямыми посланниками самого крымского хана Сахиб-Гирея, возмущенного рейдерским расселением чёрти-кого в Диком поле, которое он, хан Сахиб-Гирей, не без оснований считал законной территорией если не своей орды, то какой-нибудь дружественной астраханской или ногайский.

Графически, начало жизненного пути молодого атамана можно представить примерно так:

Стоит отметить, что претензии крымского хана, хоть и были вполне себе конкретными, но после распада золотой орды, могли показаться несостоятельными: в местности между Азовским, Каспийским и Чёрным морями творилась воистину неразбериха и путаница. Ханства грызлись между собой и периодически устраивали коллективные набеги на соседей. Однако, в самом центра этого змеиного клубка оставался кусок земли, именуемый Диким полем, куда даже отбитые на всю башку татары не рисковали заезжать надолго. Эта земля и рожала героев под стать нашему бравому атаману.

Следующее упоминание о Черкашенине относится к 1556 году и выглядит в виде записи в Никоновской летописи:

Месяца июня прислал Мишка черкашенин двух языков один крымец, а другой турченин, а взяты, сказывает под Керцом городом за Ширинских князей улусами. А приходил Мишка с Казани в то же время как Дьяк был под Ислам-Кермень, Миюсом рекою в море, а морем под Керц и тут воевал

Из написанного можно сделать несколько выводов:

Во-первых, конечно: Мишаня с товарищами в 1556 году добрались морем до Керчи и славно а тех местах поохотились и ещё пару местных с собой утащили;

А во-вторых: до 1538 года, когда князь Вишневецкий с запорожскими казаками перешёл на службу к Ивану №4 "Грозному", Черкашенин себя обязательствами не утруждал, делал что ему взбелениться и носился себе по Дикому полю и воевал как захочется. Хотя и не проявлял себя ничем особенным. Мог, например, наняться к русскому царю и уйти под Казань опиздю подавлять мятежных татар, а мог и в Керчь податься.

В 1560 г., когда Вишневецкий решил вернуться на службу к польскому королю, многие атаманы, охуе не разделяя подобного непостоянства, решили его оставить. Среди них упоминается и атаман Михаил Алексеев, который, очевидно, и стал вскоре прославленным Мишкой Черкашениным. Ведь известно, что у казаков, как у запорожских, так и у донских, существовал обычай: всякому новому человеку, прибывшему на «Сечь» или на Дон, давать по «приписке» новые имена или прозвища, которые нередко указывали откуда родом тот или персонаж. Так и стал вольный черкасский атаман Мишка Алексеев по прибытии на Дон Мишкой Черкашениным. Правда, обосновался он вначале не на Дону, а на правом его притоке Донце, но всё равно ближе к низовьям Дона, чем все остальные его дружбаны-атаманы. К Черкашенину присоединились многие путвльские казаки (севрюки), которые и основали первые низовые казачьи станицы на Дону, в том числе и станицу Черкасскую.

С падением внешней активности русского государства в конце 1550-х годов в связи с затяжной Ливонской войной, Черкашенин всё-таки смог выделиться как удалой атаман и стал широко известен за пределами Дона. Его ценили в Москве и побаивались в Крыму. Именно под его началом донские казаки сделали новый шаг в своих морских поисках. Если раньше казаки главным образом действовали в пределах Таганрогского залива, то в 1556 году они уже пересекали Азовское море и подходили к Керченскому проливу, уверенно прокладывая себе путь в Черное море.

Следующей хронологической отметкой в жизни Мишани становится дата 3 января 1570 года, когда царь Иван IV написал грамоту на Дон и Северский Донец "атаманам казатцким и казакам всем без омеры". Царь наказывал донцам:

В переводе с древнерусского на человеческий, грамота сообщает о том, что царь наказывает проводить своего посла Новосильцева из Рыльска в Азов  к турецкому султану Мише Черкашенину, а с ним атаманам и казакам, за что отваливает им не скупясь с царского плеча "денег, серы, свинца, селитры".

Важно то, что Черкашенин выделяется как самостоятельная административная единица, стоящая выше прочих атаманов и казаков. Собственно факт наличия этой грамоты фиксирует Мишаню как первого официального предводителя донских казаков, а само донское казачество начинает с этого момента отсчёт своего существования.

Интересный факт сообщил посол Новосильцев, написавший:

...как пришли мы на Донец первого апреля, я велел делать суда, на которых нам идти к Азову... А у Мишки Черкашенина, у атаманов и казаков... суда были готовые старые на Донце, а они делали себе каюки...

Эта запись опять подтверждает главенство Черкашенина среди казаков. Ну и то ещё, что казаки по такому празднику пересаживались со сгнивших стругов на новые каики.

Следующим упоминанием Мишани Черкашенина станет его участие в одном из самых замечательных событий русской военной истории — победы над Крымским ханом Девлет-Гиреем I под Москвой в сражении при Молодях.

Обнаглев от успехов набега 1571 года, татары решили окончательно покончить со слабеющей Москвой и сколотив сборную команду, численностью до 60К разнокалиберных вояк, среди которых около 40 тысяч прибыли из состава регулярного крымского войска, к ним прибились какие-никакие ногаи, черкесы и финальным аккордом стал отряд янычар, посланный османским султаном.

С русской стороны в битве участвовало около 20К человек, приведённых князьями Михаилом Воротынским и Дмитрием Хворостениным, а также отряд донских казаков под предводительством нашего героя, атамана Михаила Чекашенина. Численность казацкого отряда по разным способам подсчёта составляла от 3К до 5К всадников. То есть, вечером, у куренных костров пиво жрут в 5К глотов, а на утреннее построение выползает от силы 3К. По некоторым сведениям, в составе полка князя Хворостенина, в битве принял участие неизвестный тогда ни единой собаке казацкий сотник Ермак Тимофеевич, будущий покоритель Сибири.

Для увеличения шансов на победу, русским командованием была пущена в дело военная мегановинка того времени - "Гуляй-город", представлявшая из себя мобильную стену деревянных щитов с бойницами, закреплённых на телегах. Собственно, Гуляй-город в немалой степени обеспечил фатальный разгром захватчиков и спас Москву от поглощения крымским ханством.

После разгрома при Молодях, понеся титанические потери, ханство так и не оправилось, через какое-то время приняло данническую обязанность перед русским царём и покатилось...

По мнению некоторых исследователей, именно в битве при Молодях в плен к татарам попал сын Черкашенина, Данила. Попытка обменять у татар сына на пленных военачальников провалилась и в 1574 по приказу Девлет-Гирея Данила был казнен. Ответом донцов стало взятие посада Тапракалов (Топрак-Кале или Земляного города), который был первой линией укреплений турецкой крепости Азов. В этом военном походе участвовали и союзные донским казакам запорожцы, а во главе казачьих сил стоял Михаил Черкашенин.

Успешное взятие Тапракалова было тем более ценным, что в 1570 году турки укрепили Азов янычарами и поставили в устье Дона галерный флот. Взятие азовского посада имело широкий международный резонанс. Турецкий Султан Селим II с гневом писал хану Крыма Девлет-Гирею I:

Зачем ты казнил Данилку, сына Мишки Черкашенина, теперь у меня казаки Азов взяли, лучших людей из Азова побрали: 20 человек, да шурина моего Усейна, кроме черных людей.

После гибели сына атаман Черкашенин пропадает из донского ареала и появляется в источниках только в 1581 году, на совершенно ином фронте. Его фиксируют, как одного из защитников Пскова.

26 августа 1581 года рать Стефана Батория, насчитывавшая по различным данным от 50-60К до 100К человек, начала осаду Пскова. В русском городе находилось 15-20К человек, среди которых было и 500 донских казаков, возглавляемых Михаилом Черкашениным.

Борьба за древнерусский город отличалась ожесточенностью, продолжалась 20 недель. 7-8 сентября пушкари Батория начали бомбардировку города, а затем последовал штурм. Все это время донцы находились в крепости. О Михаиле Черкашенине говорили, что "заговор был у него ядром многие" и его считали едва ли не кудесником, способным заговаривать сыпавшиеся на город пушечные ядра. Этому же времени приписывается знаменитое Мишино пророчество:

...да тут же убили Мишку Черкашенина, а угадал себе сам, что ему бытии убиту, а Псков будет цел.

8 сентября главные удары польско-литовских войск пришлись на Покровскую и Свинузскую (Свинскую) башни Пскова. Последняя была захвачена. В ней оказались многие сотни поляков и литовцев. Руководитель обороны Пскова И. П. Шуйский решил взорвать Свинузскую башню. Казаки и их атаман принимали активное участие в подготовке взрыва. План И. П. Шуйского был блестяще реализован. Башня была взорвана, похоронив многие сотни солдат и офицеров Батория. Однако при взрыве окончил свою жизнь в донской атаман Михаил Черкашенин.

Кирша Данилов, молотовой мастер Невьянского завода Демидовых, музыкант и сказитель, составитель первого сборника русских былин, исторических, лирических песен, духовных стихов, автор знакомых всех с детства строчек:

Как из славнова города из Мурома,
Из тово села Корочаева
Как была-де поездка богатырская,
Нарежался Илья Муромец Иванович
Ко стольному городу ко Киеву
Он тою дорогою прамоезжую,
Котора залегла равно тридцать лет,
Через те леса брынския,
Через черны грязи смоленския
И залег ее, дорогу, Соловей-разбойник...

Оставляет нам на память о первом атамане славного донского казачества вот такие пронзительные и красивые строки:

За Зарайскомъ городомъ, за Рязанью за старою,
Изъ далеча чиста поля, изъ раздолья широкаго,
Какъ бы гнѣдаго тура привезли убитаго,
Привезли убитаго атамана польскаго,
Атамана польскаго, а по имени Михаила Черкашенина.
А птицы ластицы кругъ гнѣзда убиваются,
Еще плачутъ малы его дѣти надъ бѣлымъ тѣломъ;
Съ высокаго терема зазрѣла молодая жена,
А плачетъ, убивается надъ его бѣлымъ тѣломъ.
Скрозь слезы свои она едва слово промолвила,
Жалобно причитаючи ко его бѣлу тѣлу:
«Казачья вольная поздорову пріѣхали,
Тебя, свѣта моего, привезли убитаго,
Привезли убитаго атамана польскаго,
А по именю Михаила Черкашенина!

Побывал в Ясной поляне. Вотчина Великого Русского Писателя поразила своим спокойствием, красотой и какой-то природной, глубинной, что-ли, силой.

Тишина и какое-то очень русское, исконное безлюдие. Не знаю, как по-другому назвать.

На всей территории роскошно пахнет сеном, паханой землёй и яблоками. Особенно - яблоками. Непередаваемый деревенский аромат, густой и сладкий, как сироп.

Местные коты тоже все здоровые, сонные и какие-то по-деревенски простые.

Могила писателя в глубине леса. В самой середине зоны тишины.

Все фотограммы изготовлены тапком в Тульской области, в начале сентября 2020 года.

Несмотря на негативный для русского человека образ, нельзя не признать Мамая выдающимся политиком и правителем. Не будучи чингизидом, Мамай не имел права стать законным ханом, но умудрился при этом стать беклярбеком – второй по значимости фигурой в административной структуре орды. На пике карьеры, умело используя интриги, провокции, авторитет и харизму, Мамай привёл к подчинению западную половину золотоордынского ханства, называемую современными историками «Мамаевой ордой». Историки же 14-го века, ранга Тохтамыша или Тамерлана, на подобные успехи, вкупе с неконтролируемые посадками на должность ханов разнокалиберных детей-чингизидов из рода Бату, резонно высказывали своё недовольство и даже открыто это демонстрировали. Мамаю ничего иного не оставалось, кроме как перманентно воевать с многочисленными желающими её, власть, вместе с поселениями, войсками и гаремами, законно отобрать и поделить. Без сомнений, где-то рядом витали революционные идеи об уместных в подобных ситуациях несметных сокровищах, нажитых привычным для кочевников грабежом соседей и родственников разной степени удалённости.

Очень не заладилось у Мамая с Тохтамышем. Последний, судя по его поведению, вообще был человеком вспыльчивым, склонным к авантюрам. Запросто мог и розочкой собутыльников по пьяной лавочке порезать. Выдающимися военным талантами он, по-видимому, не обладал, предпочитая решать тактические задачи численным перевесом, что, впрочем, не всегда проходило гладко. Например, будучи ханом - ставленником Тамерлана, Тохтамыш неоднократно пытался самого Тамерлана уничтожить. За что каждый раз получал существенную порцию оплеух, терял армию и уходил в степь скитаться. От этого, в итоге и помер, болезный.

Однако, Мамай, разумеется, не обладал военным гением Тамерлана и на то, чтобы постоянно его притеснять и всячески унижать, Тохтамышу вполне хватало собственного слабоумия и отваги. Это противостояние имеет непосредственное отношение к рассматриваемому вопросу.

В сентябре 1380 года, организовав встречу со сборной командой русских князей, названную впоследствии Куликовской битвой, Мамай оказался в неоднозначном положении. Хотя он и являлся автором легендарной сходки у деревни Монастырщина, очень похоже, что русская сборная активно продюсировалась враждебными Мамаю ордынскими ханами и, скорее всего, именно Тохтамышем. В конце концов - весь профит от встречи получил именно он. Дмитрий Донской, к сожалению, оказался на одной позиции с разбитым им Мамаем и в 1382 вынужден был вновь подписать соглашение о безвозмездных вкладах в экономику орды, в виду полной утилизации Тохтамышем русской военной силы и скоропостижного сожжения стольного града московского княжества.

Однако, в сентябре 1380, сам Мамай и около 60К его дружбанов стояли на неровном, перемежающемся берёзовыми рощицами, поле, на юге современной Тульской области и рассчитывали на интересный матч. Основой группировки были классические для того времени наездники на степных волосатых мопедах. Меньшую часть составляла непопулярная у татар пехота в виде наёмных итальянских профессионалов. Генуэзские наёмники. Скорее всего, Мамаю уже было известно, что пёс шелудивый Тохтамыш, собрав около 50К соратников, мечется по его выстраданной неимоверными усилиями западной Украине части орды и явно планирует в скором времени начать преследование зарубежной экспедиции. Ничем хорошим для Мамая это обернуться не могло и самый неочевидный момент – зачем он вообще вписался в сражение с русским войском. Есть версия, высказанная историком Борисом Соколовым, что Мамай получил сообщение о проделках Тохтамыша прямо во время матча, когда его бравые кавалеристы уже вовсю рубили полк левой руки князя Дмитрия. Это очень похоже на правду, т.к. именно в этот момент, по уверениям очевидцев, из жиденькой рощи прямо в тыл татарской кавалерии вылетел воевода Боброк со своим засадным полком и определил весь ход битвы.

Так или иначе, команда Мамая начала организованно и не очень отступать. Видя, что идиотская генуэзская пехота упоролась в реку и собирается капитулировать, Мамай выдвигает в их направлении довольно большой отряд кавалерии. Сделано это было, скорее всего, не для спасения пехоты, а для того, чтобы заставить их сражаться под страхом смерти от союзников и дать возможность максимально быстро телепортироваться всей остальной массе войск. Тем временем русские витязи, вооружённые боевыми лаптями и мотыгами, быстренько перебили итальянцев, матерящихся от холода в неглубокой осенней Непрядве. Кавалерия прикрытия частично была нашинкована вместе с генуэзсцами, частично ушла за основной группировкой. Ключевой фактор тут - то, что генуэзская пехота, матёрые наёмники, которым не было никакого резона умирать за интересы убегающего к горизонту клиента, была полностью уничтожена. Вот что пишут на счёт пленных генуэзцев летописцы: “NULL”. Ничего они не пишут. Не было пленной пехоты. Воюющая была, но быстро закончилась.

Парой недель позже, в районе реки Калки, Мамай неожиданно встретился с преследующей его сборной Тахтамыша. Бытвы, как таковой, не случилось, потому, что войска Мамая, находившиеся после Куликовского матча в несколько растрёпанном сосотоянии, прямо на поле боя капитулировали и перешли в полном составе под знамёна более перспективного руководителя. Мамай, никак не комментируя произошедшее, прыгнул в спортивный ягуар на коня и ускакал в Крым, имея целью воспользоваться давними связями с генуэзской администрацией города Кафа.

В Кафе Мамая не приняли, что, в общем, неудивительно. Во-первых: прибыл он туда инкогнито, так как боялся возмездия за бессмысленно погибших наёмников, а во-вторых: накопленные несметные сокровища были почти полностью потраченны на русский поход, а без денег в Крыму делать нечего даже в те далёкие времена. От безнадёжности, расстройств и приближающегося Тохтамыша, Мамай совершенно потерял аппетит, впал в уныние и поселился на каком-то заштатном корабле, припаркованном около местечка Солхат, который нынче называют Судак, чтобы при малейшем шухере иметь возможность незамедлительно отплыть с командой тедлохранителей и уже в море решать как поступать дальше.

И вот тут случается некая историческая путаница. Некоторые источники сообщают, что Мамая прикончила местная шпанюга, вняв ложным наветам о каких-то скромных остатках несметных сокровищ. Некоторые говорят, что прямо на корабль высадился конный десант авангарда войск Тохтамыша. Мне же лично кажется более продуктивной версия о том, что немногочисленную охрану перебили, а самого Мамая зарезали именно генуэзцы, которым не было никакого интереса до скудных накоплений татарского ветерана. Зато именно у генуэзцев был оправданный резон отомстить узкоглазому авантюристу за оставшихся в прохладных водах Непрядвы соратников. Что, видимо и было сделано, так как прибывший на место расправы Тохтамыш, собрал всё, что осталось от заслуженного соперника и захоронил с почестями, полагающимися ему по рангу.

Это, в общем всё. Прошу извинить за вольность изложения и возможные исторические неточности. Хотелось донести идею о том, что такая неприглядная для русского человека личность, как беклярбек золотой орды темник Мамай, погиб не в честном бою и не в результате хитроумного заговора, а был банально зарезан из мести в окрестностях Судака, что немногим лучше смерти от удара табуреткой в рыгаловке из-за мелочи, выданной на сдачу.

На картинке вверху поста - какой-то азиатский мужик в каске. Возможно - Мамай.

Думаю, ни для кого не является секретом, что в декабре 1986 года, в здании Московского физико-технического института на советского учёного, одного из центральных популяризаторов науки, профессора Сергея Петровича Капицу было совершено покушение. Покушение совершил некий сумасшедший, о котором известно только то, что был он официально зарегистрированным душевнобольным ("со справкой", как говорится), имел при себе опасную бритву и туристический топорик "со стальной, очень ухватистой ручкой", а также был невысок ростом и 29 лет от роду. То есть - ровно вдвое моложе своей жертвы.

Из редких источников информации об этом событии выделяется интервью Сергея Петровича, данное им украинскому журналисту Дмитрию Гордону 25 сентября 2012 года, в котором Капица более-менее полно рассказал о случившемся. Я уверен, что то, что рассказал тогда профессор, больше всего говорит именно о нём, как о человеке, а не о случившемся как таковом. Попробую тезисно выбрать отрывки из финальной части интервью, чтобы передать основной смысл и не вырвать при этом сказанное из контекста:

Это был очень неприятный эпизод в моей жизни... Он действительно хотел меня убить - у него был туристский топорик со стальной очень ухватистой ручкой... Я испугался...

Ничего удивительно. Полагаю, немногие из аборигенов МФТИ, обернувшись от удара топором по шее, сохранили бы способность действовать. Наш же незаурядный профессор ...испугался. Вот так это произошло:

Он ударил меня изо всех сил сзади по голове, но топор соскочил на плечо, и удар больше туда пришелся. Боли не было... Потом он второй раз ударил меня по голове - вот тут (показывает) даже шрамик остался. Обернувшись, я увидел перед собой небольшого роста крепкого парня, который в одной руке сжимал топор, а в другой - опасную бритву.

А дальше произошло то, что, на мой взгляд, является эталоном поведения советского интеллигента в экстремальной ситуации:

Что-то во мне тогда взорвалось - вот не знаю что. Видимо, какие-то защитные инстинкты в нас запрограммированы. Соображать я начал, только когда бросил его на пол: лежал на нем, а он подо мной брыкался, кричал. Мы в разных немножко весовых, да и возрастных категориях: ему 29 лет было, а мне - 58. Я вырвал у него топор и готов был ударить его по глазам, но тут меня осенило, что, может, это непедагогично: профессор - и вдруг рубает студента. Тогда я решил, что ударю его по зубам, но в эти как раз дни моя жена вставляла себе зубы, и я знал, как это сложно и дорого.

Представьте себе эту ситуацию: советский профессор, обливаясь кровью, льющейся из двух рубленных ран, решает нравственную дилемму: насколько педагогично он будет выглядеть перед своими студентами, ударив топором человека, только что пытавшегося зарубить его самого. И, конечно, блистательный Капица нашёл единственное верное в этой ситуации решение:

В результате я перевернул топор, как теннисную ракетку, и ударил его по лбу. Он потерял сознание, после чего я поднялся, и только тут ребята начали вокруг меня собираться. Понимаете, это когда в кино идиотские драки показывают, они там чуть ли не целый час длятся...

Надо отметить, что и после всего случившегося, Сергей Петрович не заорал благим матом на весь институт, не заметался, заливая кровью своих студентов, а дошагал до кафедры, извинился, попросил вызвать милицию и скорую, и только после этого рухнул на пол без сознания. Совершенно незаурядный человек.

Далее, сам Сергей Петрович шутит насчёт последствий и становится видно, насколько трезво и спокойно человек относится к вывертам жизни, случающимися иногда со всеми, независимо от склада ума и научных достижений:

Таня позвонила своей сестре, и меня увезли в Боткинскую больницу. Кстати, там работал очень известный нейрохирург, который в свое время хотел меня оперировать, когда я мучился немножко от радикулита (Таня говорила, что натрудил себя подводными грузами), и вот я лежу, а он моет руки. «Я, - говорит, - собирался оперировать вам спинной мозг, а теперь мне ваш головной мозг достался».
К счастью, туда он не добрался - тот уцелел. Как оказалось, у меня крепкая голова.

К счастью, после реабилитации, Сергей Петрович смог вернуться к работе и прожил ещё 26 лет, неся в мир свой энтузиазм, волю и неподдельную тягу к знаниям.

Безотносительно описываемого, профессор Капица - один из лучших примеров учёного и популяризатора, к которым стоит стремиться, не ссылаясь на трудности любого калибра. Субъективно, конечно, но из всех его многочисленных цитат больше всего заставляют задуматься вот эти две:

"Если вы перед людьми изображаете умника, говорите с ними на каком-то заграничном языке — этого они вам не прощают. Если же вы с людьми говорите серьезно и они не понимают — это они вам простят."

и вторая, про его главное расхождение во взглядах с церковью: "Я говорю, что это человек Бога придумал, а они — что наоборот"

Фотография: WIKIQUOTE.ORG

Ссылка на интервью: bulvar.com.ua

«Suddenly he — the captain, that is — began to pipe up his eternal song:Fifteen men on the dead man's chest —

Yo-ho-ho, and a bottle of rum!

Drink and the devil had done for the rest —

Yo-ho-ho, and a bottle of rum!»

«Внезапно он, то есть - капитан, затрубил свою вечную песню:

Пятнадцать человек на сундук мертвеца.

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Пей, и дьявол тебя доведет до конца.

Йо-хо-хо, и бутылка рому!»

Р.Л. Стивенсон, "Остров сокровищ".

Будучи лет на 7 младше Джима Хокинса, я, подобно большинству моих сверстников, зачитывался похождениями храброго юнги, подробно изложенными стариком Стивенсоном. И точно также, как всех моих сверстников, меня интересовала как сама эта легендарная пиратская песня, так и её слова. Внушающий уважение том советского энциклопедического словаря, 1988 года издания, необходимой информацией не располагал. Уже значительно позже, приближаясь возрастом к доктору Ливси и имея под рукой доступ к этому вашему интернету я ещё раз попытался разобраться. В результате выяснилось следующее:

Существует две версии происхождения термина "Dead man`s chest" (сундук мертвец). По одной из них так называлась кормовая постройка на парусных кораблях времён расцвета пиратства. Соответственно, при бунте или абордаже, крыша постройки может представлять стратегическую ценность и должна быть атакована в числе прочих объектов. Очень слабая версия, если честно.

Мне больше нравится вторая. И вот тут неплохо бы разобраться выдумал ли Стивенсон историю, отраженную в песне под названием "Страсти Билли Бонса". Кроме четверостишья, приведенного в эпиграфе, и довольно часто встречающего в тексте, в книге присутствуют всего две других строчки из песни:

With one man of her crew alive,
What put to sea with seventy-five.

«Всего один из команды остался жив

Когда в море выходило семьдесят пять»

Если рассматривать эти строчки в контексте повествования, то упоминаются они для сравнения с положением вещей на Эспаньоле, возвращавшейся в Бристоль. Якобы дела на их корабле не настолько плохи, по сравнению с судном, о котором поют матросы. Что вполне похоже на авторский художественный ход, в отличии от четверостишься, тут и там взникающего на протяжении всего повествования. Автор, похоже, сам постоянно смакует получившийся вкусный образ и постоянно подсовывает его читателю. При всём том, что все слова, которые мы знаем из самой известной пиратской песни составляют всего четыре строчки, две из которых являются эпифорой и больше окрашивают текст, чем передают смысл. Фактически мы имеем:

- 15 человек, явно пиратской масти;

- Некий "сундук мертвеца", на который эти граждане помещаются сверху;

- Практический совет: пить и галюцинировать, физически приближая несвоевременную кончину.

Далее обратимся к истории и фактам. Стивенсон сам утверждал в письмах, что при написании "Острова сокровищ" пользовался фактами, изложенными в труде "Всеобщая история пиратов, от их первого подъёма и поселения на острове Провиденс до настоящего времени", написанном в 1724 г. Даниэлем Дефо и во втором издании существенно дополненным капитаном Чарльзом Джонсоном. В том числе, из этого сборника Стивенсоном был позаимствован, как он сам выражается, при этом не разъясняя подробностей "Сундук мертвеца". Что же такого Дефо мог написать о пресловутом сундуке?

Среди прочего, Дефо рассказывает о жизни и деяниях "отцов-основателей" пиратства в карибском бассейне, Эдварда Тича по прозвищу "Черная Борода", Стида Боннета и поставившим их "на крыло" Беном Хорниголдом. В частности, к интересующей нас теме относится эпизод, когда в июне 1718 года, Тич и Боннет, после полугодового рейда по юго-восточному побережью северной Америки, от современной Флориды, до современной же Филадельфии, капитаны умудрились посадить на мель два судна из имеющихся под их управлением трёх: барк "Adventure" и флагман Тича, галеон "Queen Anne's Revenge". Произошло это в бухте Топсэйл. Интересная деталь: барком "Adventure", месяцем раньше реквизированным у английского капера Дэвида Хэрриота, командовал старший офицер по имени Израэль Хэндс. Персонаж с такими же именем и фамилией у Стивенсона трудится штурманом в шайке Сильвера.

Оставшись без двух третей свей группировки, капитанская коалиция приняла решение добираться по суше до города Бас-Таун, столица северной Каролины. Надо понимать, что 10-пушечный шлюп "Revenge", оставшийся на плаву, скорее всего, просто не мог принять на борт всех желающих. Как бы то ни было, и Тич и Боннет, прибыв в Бас-Таун, получили амнистию от губернатора и приняли решение временно разойтись и заняться личными делами. Тич решил возвращаться обратно к сидящим на мели кораблям и пытаться их вызволить, а Боннет осознал себя добропорядочным гражданином и, загрузившись с дружбанами на  "Revenge", отправился по ближайшим островам с торговыми поручениями губернатора. Через какой-то время он зашёл в бухту Топсэйл и обнаружил, что Тич снял с мели барк, выгреб всё ценное с галеона и ушёл к горизонту. Пожав плечами, Боннет двинулся было по своим делам, но в одной лиге от берега обнаружил скромный каменистый кусок суши с сидящими по его периметру и кровожадно друг друга разглядывающими 17-ю моряками из команды бывшего компаньона. Выяснилось, что двумя сутками ранее, Тич, полностью оправдывая репутацию законченного пидо##са, выдал каждому из 17 бедолаг по бутылке дешёвого местного рому, оставил имеющееся при них оружие и, сказав на прощание, что "мест нет, но вы держитесь, здоровья и удачи", выгрузил их на островок и растаял в дымке, вместе с заполненным до шпигатов золотом и людьми, барком. Стоит ли говорить, что этот клочок суши именовался на картах "Dead man`s chest". Ну, если вообще как-то именовался. Скорее всего это было общее название для подобных малокомфортных местечек.

Честно говоря, до кровопролития и поедания ближних, дело на острове не дошло. Пираты-оставленцы пробыли там всего две ночи и один день. Учитывая количество имеющегося в распоряжении алкоголя - изрядно поностальгировали и провели незабываемую ночь. Однако сама идея подобного извращенного способа разлучить соратника с жизнью в то время была чрезвычайно свежа и претендовала на статус ноу-хау, чем и заинтересовала Стивенсона и была положена в основу легендарного куплета.

Осталось только добавить, что восклицание "Йо-хо-хо" на самом деле звучит как "Йо-хи-хо" и служит заграничным мореманам для простой координации действий. Что-то типа нашего "Раз-два-взяли!".

И есть ещё версия песни, написанная для мюзикла "Остров сокровищ" в 1901 году: