Лига минералогии

Расскажу я, пожалуй, вам одну историю, как мы с компаньоном работали на яме в уральской тайге...

Началась эта история в 2006 году, с момента, когда я увидел аметисты, лежащие на столе возле Семёнинского кордона. Анатолий, бывший тогда государственным инспектором Режевского природно-минералогического заказника, с гордостью поведал о необычной жиле с гигантским кварцевым ядром, найденной возле копей Российско-Азиатского золотопромышленного товарищества. Заложив яму и поставив ворот Толя, вместе с сыновьями, взял там очень приличные образцы дымчатого аметиста, покрытые, к великому его сожалению, не смываемым налётом. Этот налёт портил камни, но на просвет угадывался и цвет, и их благородная адуйская порода.

Я немедленно провёл ревизию ям, но тогда все мои мысли были заняты предстоящим освоением жил Южного Урала и процесс «не запустился».

Потом были годы поисков и работ на Светлинском месторождении, Санарке и Борисовке, подготовка и старт интернет проекта Хита Урала и множество дел, которые я считал всегда более важными, чем копать известную точку.

Конечно, я бывал на Адуе каждый год: работал на семейной копи Щель, бегал по местам былой славы, водил с экскурсиями случайных и неслучайных людей. Заходил и на Ильинку – так к тому времени стала называться аметистовая жила. Бродил вокруг ям, спускался в них, сопоставлял информацию разных лет…

В 2010 году, клуб общения Хиты Урала, захлестнувший петлю новых судеб многих сопричастных к каменной страсти людей, свёл меня на пегматите жилы «Звонкая» с Андреем, моим будущим компаньоном по лесным скитаниям. Нас связывала одна давняя и всеобъемлющая любовь – Адуй.

С тех пор мы бродили поиском по разным уголкам Самоцветной полосы, пока грядущее межсезонье 2012/2013 года и связанное с ним утомительное бездействие не заставило нас обратить взгляд на точки, где можно было поработать зимой.

И вот, воспользовавшись оказией (мы с Андреем и Иваном работали в октябре 2012 года на копи Телефонка, что недалеко от копей Адуя Дальнего), было решено провести полную разведку проявления и вычислить перспективное для отработки место. Оставив Ивана бороться с кварцевым ядром на Телефонке, мы с Андреем приехали на Ильинку, где, после непродолжительного совещания, на основании собственных знаний и опыта, а также моих прежних воспоминаний определили «место приложения усилий».

Яму следовало подготовить, и очередная поездка не заставила себя долго ждать – следующие выходные, венчающие октябрь, мы встретили на проявлении с лёгким инструментом в рюкзаках. Заложив яму и прибравшись в офицерской избе, где нам предстояло провести немало зимнего времени, мы прикрыли будущую копь жердями, лапником, натянули плёнку и оставили яму до будущего раза, посчитав промежуточную задачу выполненной.

И вот, спустя месяц, мы снова оказались в этих дремучих местах. Местах, где время остановилось вместе с последним ударом кайлом последнего горщика на старых копях. Ощутимо зыбкое, невесомое, это чувство определило когда-то наше отношение к этому краю. Краю, где камни повелевали судьбами наших предков.

…Дорога на Адуй была в таком состоянии, что Нива жалобно скрипела всеми своими пластиковыми обвесами, заваливаясь в колеи и ложась местами на бок: недавно там начали вывозить лес и превратили приличную когда-то дорожку в жуткое месиво. Эти колеи, помноженные на частично замёрзшие лужи и снег, заставили адреналин большими дозами выплёскиваться в кровь. Такими, что приходилось останавливаться, чтобы унять разбушевавшееся сердце.

Яма ждала нас, присыпанная снегом. С этого момента началась настоящая зимняя работа, ради которой мы и затеяли всё это: гудела бензопила, разделывая мёрзлые берёзы на брёвна для пожога и жерди для навеса, трещал костёр и шипел чайник, с глухим стуком в отвалы падал гнейс, выкидываемый из ямы.… Наверное, это можно было бы назвать рядовыми буднями охотников за самоцветами, если бы всё не было покрыто муаром прикосновения к вечности. Вечерами, натопив избу и зажигая свечи, мы строили планы, слушали льющуюся из КПК музыку, разговаривали. Поверьте: борщ, приготовленный на печи, не идёт ни в какое сравнение с любым домашним варевом.

Углубились за ту поездку мы немного: гнейс поддавался тяжело. Но яма становилась глубже, и это придавало сил.

…Следующая поездка случилась в начале февраля, когда присоединив три дня к выходным, мы с Андреем забросились в офицерскую избу, затащив туда наши скромные пожитки. Снега было много. Очень много! Насторожили многочисленные следы разного зверья, частью (на тот момент) оставшиеся не идентифицированными. Из тех, что удалось установить точно, присутствовали зайки, кабанчики, лоси и мышки. Морозный воздух, лопочущие что-то неугомонные птички, красивейшие виды Адуя с горы Хитников. Лепота...

Согласно полевому распорядку, в первый день предстояло заготовить дров для избы, расчистить яму и сделать пожог. В целом, план был выполнен. Справедливости ради надо сказать, что пожог мы сделали крайне неудачно и яма не прогрелась. Но всё это предстояло узнать завтра, а сегодня мы, закончив хлопоты, накрыли стол и славно поужинали, попутно выяснив, что оставили ножи дома. Рубили сёмгу топором. На запах колбасы прибежала любопытная бурозубка, составив нам нескучную компанию. Отогревшись под потолком, прилетела бабочка-крапивница, сломав устоявшиеся с детства стереотипы и превратив зиму в лето.

Потом были планы, разговоры, полузабытые байки, потом, видимо, сон.

А утром началась такая знакомая и такая приятно-утомительная работа, что следующие два дня пролетели почти незаметно, оставив на теле отметины в виде синяков и царапин, закопченное от пожогов, обветренное лицо и несколько пар порванных перчаток.

Гнейс по-прежнему поддавался по миллиметру, и углубка проходила со скоростью 10 сантиметров в день.

Самым ярким впечатлением стали волки, кружившие вокруг избы и душераздирающий вой нескольких стай, начинавшийся после наступления темноты ближе к болоту.

Из избы выходили по двое и с топором. А когда, в предпоследний день, волк замаячил в сумерках между нами и избой, с ямы уходили, основательно прогрев бензопилу.

Вечером третьего дня сделали очень мощный пожог – горело так, что гнейс, выкидываемый из ямы, парил ещё сутки.

К бурозубке, тем временем, пришло полноценное подкрепление, и разноголосый концерт с писком, визгом, драками, шуршанием пакетов и грохотом кружек продолжался до самого утра.

В последний рабочий день на яме, вгрызались в отгоревший гнейс с особенным упорством. После обеда геология в шурфе стала меняться – гнейс резко осветлел и стал отходить пластами по нескольку сантиметров. Мы явно попали в ослабленную зону…

Ближе к вечеру клин, поставленный в очередную трещинку, после удара кувалдой зазвенел, запев такую долгожданную пегматитовую песню! Мы «зашли» на жилу удивительно правильно, на мощном секущем пегматоиде, добравшись до заветного висячего бока через 2,5 метра крепкого гнейса. Счастью не было предела!

А вот дальше началось настоящее испытание – клинья звонко ругались, отскакивали и никак не хотели вскрывать крышку. За оставшиеся пару часов получилось пройти всего 3-4 сантиметра и то, не по всей площади шурфа.

День выброски был занят приборкой, сборами, укрыванием ямы и прощанием с Адуем.

…Конец февраля мы снова застали на яме.

Всё текло по полевому распорядку.

Пока Андрей расчищал яму, я занялся валкой и распиловкой. Сделали пожог. Он был хорош! Клубы дыма, поднимаясь в сгущающихся сумерках, создавали непередаваемое настроение.

Когда мы, выспавшиеся после добрых посиделок, с первыми лучами солнца были на яме, оказалось, что всё прогорело полностью.

Углубка в тот день составила шесть сантиметров.

Скорость проходки не устраивала, и вечером снова сделали пожог, но уже с двойной закладкой.

Полыхало так, что утром в яме ещё тлели угли.

Вечером поздравляли друг друга с 23 февраля, пели Бернеса, вспоминали лучшие мгновения поисков и добычи. Утром снова принялись за пегматит.

Примерно к обеду Андрей, сидевший в это время в яме, крикнул:

- Саша, занорыш, небольшой! Друзки альбитовые…

Я спустился поглазеть – да, небольшая горловина, в которой идут альбиты, пусть и маленькие, но весьма симпатичные.

…Время, согласно воскресному положению, медленно, но верно двигалось к отсечке «Домой!». Оставались какие-то минуты до выброски, когда я, находящийся в этот момент в яме, вытащил из глины первый кристалл аметиста. Это была фантастика! Образец передавался из рук в руки, фотографировался…

Решили задержаться, и добыча продолжилась.

И тут началось…

Горловина занорыша начала резко расширяться, давая альбитовые друзы всё больших размеров и аметисты, посыпались один за другим… Возможно, ли передать эти чувства, когда Андрей, доставая очередной камень, возбуждённо, кричал в яме: «Есть!!!» или, когда я, вытаскивая огромную альбитовую друзу, что-то нечленораздельно лопотал? Не уверен.

…После короткого совещания у костра за чашкой чая было принято решение – оставаться!

Смеркалось - пришли в избу и завалились спать, предвкушая разбор занорыша.…

Раннее утро встретило самоцветной лихорадкой на яме.

Мы непрерывно доставали качественный материал: шикарные альбитовые друзы или одиночные кристаллы кроваво-красного цвета.… А вот и фантастическая по красоте друза аметистов!

Андрей, немедленно засунув её за пазуху, побежал в избу – спасать шикарный образец от холода.

С этого момента так и повелось – один достаёт камень, второй бежит в ним в избу.

Так мы пробегали до вечера, когда настала пора бесповоротного возвращения.

Закрыли опустевшую яму, посидели у прогоревшего костра.… И на выход!

Как уж мы шли назад - отдельная песня.

Еле волоча ноги, использовав для упаковки камней всю тару, что была, включая парадные штаны, ватники, носки... Друзы альбита, что не вместились в рюкзак, несли в пятилитровых канистрах, выпилив у них серединку.

Это было тяжело, поверьте.

Как не жаль, но у всех кристаллов лопнула часть газово-жидких включений – двойной пожог, призванный облегчить проходку сделал своё дело: кто же знал, что полость с самоцветами так близка?

Эти, слегка побитые внутри, но такие сочные и нарядные аметисты мы отмывали тем, же вечером у меня дома, ещё раз возвращаясь в сказку.

…История этой ямы продолжается. Наверное, она ещё дождётся своих героев, подарив упорным старателям толику счастья, сотканному из прозрачных граней настоящих адуйских аметистов.

Кто знает?

Месторождение переливта Шайтанское (Медвежское, Октябрьское) расположено на восточном склоне Среднего Урала в Режевском районе Свердловской области в 2,5-3км от села Октябрьского (бывшая Шайтанка), в верховьях речки Медвежки - притока реки Реж в районе бывшей деревни Медвежки.

С 1786 года глава Комиссии для приискания камней и прочих редкостей бергмейстер Раздеришин проводил поиски в окрестностях села Шайтанки и около Мурзинской слободы. Уже осенью 1787 года партия Якова Федорова …добыла 18 пудов «агата изжелта-красновато с разными прожилками.

В первые десятилетия ХIХ столетия Екатеринбургская гранильная фабрика довольно активно добывала «агат» под деревней Шайтанкой. Его употребляли как для крупных изделий (каминов, пирамид, столешниц и т.д.), так и для гемм и камей. Так, в 1821 году из переливта вырезали камеи: «Бюст Непторна» (Нептуна), «Сатурн нагой без крыл, пожирающий камень», «Аполлон Навинский во весь рост весь нагой опершись на стол»… Более серьезное геологическое изучение района месторождения началось с 20-х годов нашего века. В 1932 году месторождение обследовал Г.Н.Вертушков. В 1960г обнаружены коренник – кварц - переливтовые жилы. В 1970г – экспедиция 122 вела поисково-оценочные работы. В начале семидесятых обнаружено шесть жил с переливтом. В 1971г добыча переливта ПО «Уралкварцсамоцветы». В настоящее время все «похерено». Или, как нынче выражаются, «законсервировано». Протяженность жил – около километра. Шайтанский переливт, не что иное как кварцевый агрегат, имеющий специфический полосчатый рисунок (прямолинейный, волнистый, гребенчатый, редко концентрический). Окраска полос от оранжево- или буровато- красной до молочно белой и светло-серой разных оттенков. Наиболее распространены прямолинейно- или тонкополосчатая и гребенчатая разновидность переливта.

Самые красивые, красноватые оттенки переливта находятся почти на поверхности, и чем глубже, тем он становится хуже.

Неплохие образцы можно найти непосредственно на дороге около месторождения.

Седой и ворчливый, северный ветер гнал осень по Уралу.

Волнуясь, словно опоздавшая на важный урок первоклашка, она ворвалась в наши края вчера, окутанная запахами тлеющей на огородах картофельной ботвы, терпкого печного дыма и прелых опавших листьев.

Лес, подёрнутый жёлтой берёзовой дымкой, жадно пил холодные солнечные лучи, замёрзшей утренней росой приветствуя неизбежность. На седых от этого жемчуга отвалах я и встретил того старика, одиноко бродившего между заросших обвалившихся шурфов.

-Хозяйка в помощь!

Наверное, моему голосу не хватило уверенности. Старик удивлённо посмотрел на парня с лопатой и усмехнулся, присаживаясь на ствол огромной поваленной лиственницы. Не спеша достал папиросу, спички.

-Помощь… - эхом отозвался дед и хрипло закашлял, сделав первую затяжку.

Я переминался поодаль, не зная, как начать разговор и уже навострившись отправиться дальше, куда манили неизвестностью забытые самоцветные копи, как вдруг старый горщик приветливо улыбнулся, кивнув на место рядом.

-Присаживайся, парень, охолони. Давно по камешки-то бегаешь? – и закивал, будто уже зная ответ, - давно, давно…

-Как звать-то вас? – я немного осмелел, с любопытством разглядывая случайного знакомого.

-Степаном зови. А батюшку Никифором величали.

Поди, про старину, про горщиков расспросить хочешь? – и снова закивал, - хочешь, хочешь…

Где камешки цветные у поверхности лежат, про то я тебе не скажу, конечно. Да тебе и незачем уже. А вот кто и как копался, чего добыл – это могу. Ну, так что, будешь слушать, али на Заимку побежишь? – старик улыбнулся.

Я оторопел, ведь и правда, в Сарапулку шёл.

-Степан Никифорович, а вы знаете, откуда у копей здешних названия такие… звонкие, как выстрел охотничий?

Старик крякнул довольно:

-А, то ж. Владели словом мужики наши, не чета нынешним пустобаям.

Наперво я тебе, парень, так скажу: имена к ямам сами липли, никто их гвоздями не приколачивал.

Возьми Адуйские копи, в пример.

Как шурф у реки поставили, из первого же кармана югов на полную тыщу вынули. Как думаешь, копь-то назвали? - правильно, правильно… Тысячница.

Или у Сизиковских вон, развал поддерновый с тальяшками копытом по осени зацепило. Ясное дело, теперь эта шахтёнка Быком зовётся, увековечили скотину.

Ну, да это простоватые имена, конечно.

Давай-ка, я тебе пару историй заковыристее расскажу…

Ерёмина перемена

Первый, ломкий снег закружил позёмкой по узким деревенским улочкам.

На рябины, ещё державшие гроздья спелых, подмороженных ягод потянулись желтогрудые синицы, нестройным щебетом выражая удовольствие от рано нагрянувших холодов.

Потянулись и горщики на ямы, закончив сезон кропотливых полевых работ.

…Вот и в Южаково, кто камнем промышлял между делом, по колкам окрестным разбредаться начал.

Основные работы тогда на Щегре велись, на Богатом Болоте, Золотухе ещё. Редко, кому по-настоящему фартило, но и самоцветы выпадали, бывало. Чаще же, весь сезон ямы пустые ставили. Одна мимо жилы пройдёт, вторая – мимо занорыша. Третья в чужой штрек провалится, а четвёртую уже к зиме готовить надо. У каждого старателя, кто работы не боялся, в то время по зимней яме было, а то и не по одной. И так получилось, что шурфов, подготовленных больше стало, чем желающих свою удачу попытать.

По разным причинам ямы сиротами становились: хозяин ли приболеет надолго, или новое место найдёт интересное, а то и затеряется она среди других похожих, что по лесу, словно грузди осенние, пятнами раскиданы. Простоит такая копуха несколько лет, да и обвалится. Пойди, пойми потом, что в консервах этих упрятано.

В ту пору обитал приметный парнишка в селе, Еремеем звали.

Сам он не работал по камню, поскольку ущербный был: в детстве ещё с коровника упал, неудачно. Головой ударился так, что с тех пор без ума слегка остался. Но, среди горщиков тёрся, любил смотреть, как другие по жилам бьются. То у одной артелки крутится, то к другой ковыляет.

Вот и сейчас, только кирочки по граниту застучали, Ерёма на Золотуху пожаловал.

Мужики, что у ямы вечеряли, встретили гостя улыбками. Приветили парня, как в те времена на деревне заведено было.

Жизнь у Ерёмы сразу не заладилась: сначала отца-старателя лиходеи забили до смерти, а после и мать отошла, после болезни чахоточной. Мальчишку бабка взяла по отцовской линии, но тоже не зажилась на свете. И пошла канитель: то одни родственники за него возьмутся, то другие, то у случайных людей мыкается ребёнок, а тут ещё повредился ко времени и всё, вовсе никому не нужен стал. Так и сиротствовал с тех пор в родной деревне, с хлеба на воду перебиваясь.

…По случаю начала копчего сезона мужики обычно не церемонились с напитками, тут же и оприходовали литру, возле ямы. Ну, и Ерёма с ними посидел, конечно. Как совсем смеркаться затеяло, уже впотьмах, решил он до Береговой дойти, копи, что через поле от Золотухи семейным подрядом отрабатывалась. Чёрт его понёс или ангел, о том уже вам судить. Вместо того, чтобы пол версты по опушке обойти, парень напрямки пошёл, через лес. Костерок у реки, словно маяк, издалека видать было. Вот Ерёма, как бабочка зимняя, на этот огонёк и полетел.

Беда уже на выходе из колка поджидала, гораздо западнее основных ям: оступившись на коряге, он, поскользнувшись, ухнул кулём в полуприкрытый шурф.

Вроде, и мягко он приземлился: снега в яму намело уже по пояс взрослому человеку, но прилетевшие сверху кондовые жерди, которые служили временной крышей, припечатали парня торцами так, что свет померк окончательно.

Всю ночь Ерёма в яме провалялся. Как не замёрз насмерть, до сих пор не понятно, но очухался поутру, как заново родился. Словно в тумане он до деревни добрался и после ещё пару дней, как оглашенный ходил, дорог не разбирая.

А после стали замечать люди, что удивительные дела с дурачком деревенским творятся: глаза, вроде как, совсем без поволоки смотрят, речь связная вовсе стала, поступки смысл обрели. Будто подменили человека.

Видимо, сухары сосновые бесов не хуже ладана церковного изгонять умели, в правильном к человеку приложении.

Ох, что тут началось среди горщиков: каждый, кто в околотке трудился, захотел эту яму на камень опробовать. Прямо, до драки у шурфа доходило. Как же, такое знамение!

В конечном счёте, случаем решили, на веточках.

Братья Подкорытовы, что на Зимняке паслись в ту пору, эту судьбу вытянули. Год парни коренник лопатили, и вдоль и поперёк рассечки делали. Копь поставили – страсть, какую огромную и правильную. Всё поверить не могли, что пустая она, как барабан. Ни единого камня не взяли старатели.

…Ерёма, как перемены такие наступили в жизни, вовсе по шурфам перестал бегать. Строительство, огород затеял. Остепенился, в общем.

Чудно иногда, как Хозяйка карточную колоду тасует, прикуп раздаёт.

Куда там, шулерам столичным…

…Степан развёл небольшой костерок, пытаясь разогнать промозглое марево, нависшее над старыми копями, и зажмурил от удовольствия глаза, вспоминая…

-Когда по осени тальяшки-то нашли у Сизиковой, горщики из всех деревень окрестных в разведку кинулись, не мешкая. Но, не тут-то было. Места эти топкие, болотистые – одно удовольствие глину холодную месить и обутками по тине чавкать. Так, из полсотни охотничков к зиме от силы пяток остался оголтелых.

И была среди них оборвашка одна, Валентиной звали. Никогда она по камешки не бегала до того, да и в горе не робила, так, мыкалась от мужика к мужику, да горькую трескала.

А как камень увидела, вроде подменили её: носится с лопаткой по лесам целыми днями, дёрн пробивает, корешки трясёт. Прямо специалист, верное слово. На погоду совсем внимания не обращала: сырость, дождь – всё едино по камни бежит. Как савраска полоумная, в общем.

И вышла с ней такая история…

Шабурница

Осень в тот год совсем мокрая выдалась: дожди хлестали так, что даже Амбарка из берегов вышла, всё норовила к домам подобраться, а правобережье и вовсе до первых елей мутью залило.

Валька с Прокопичем тогда брагу пировали и спорить затеяли, что найдёт Валентина камни не хуже тех, что до того момента мужики хитничали. Спор какой-то шибко жаркий выдался, ну, он её и попёр из дома, с кулаками. Тот ещё ухажёр-то был. А девка даром, что бестолковая, но с характером оказалась: сказала – сделаю! Лопатку свою подхватила и снова в лес напрямки кинулась. Наверное, не только упрямство у неё в крови бурлило, вино тоже. Оно, по всей видимости, ей и реку перейти помогло, вброд, и ещё сколько-то по вечерней тайге протопать.

А как смеркаться начало, её, не доходя Чистого болота, холодом и припечатало. Сырющая же вся была после переправы. Так она, дурёха, чем в зимовье идти, что на Калёной стояло, решила прямо в лесу укрепиться. Ну, пьяная, понятно.

Забилась под корешок подходящий, кострами обложилась, и спать настроилась: но не тут-то было. Как совсем стемнело, волки вышли. Видать, от деревни её пасли. Какой тут сон?

Пришлось скакать у костров этих, хворостину подбрасывать. Потом, как дровишки поблизости заканчиваться начали, под утро уже, корень в дело пошёл. Валька его прямо лопатой дубасила, рубила.

Кто ж знал тогда, что она не костры - судьбу строит?

По всем законам фарта, выпал к её ногам аметист. Цвет густой, сполохи от огня его и вовсе краше делают. Любованье, а не камень.

Валька его в руке держит, не отпускает, а другой топливо в огонь подбрасывает. Смех, да и только.

Как она продержалась таким макаром, не знаю, но отбилась, ушёл зверь.

После, как в деревню вернулась, сразу к Прокопичу – смотри, мол! Ну, дым коромыслом недели три стоял, парень проспорье ставил. А там и зима накатила.

Валентина, сказывают, все холода как зверь в клетке, по деревне металась. Даже мужики от неё шарахалась, как от прокажённой.

Но поздно ли, рано, объявилась она на жиле, с первыми ручьями весенними. Развал обозначила, яму заложила, всё, как полагается. Камень прямо с поверхности пошёл. Краше даже на Рве не видывали. Валя по трубе занорышевой за аметистом весь сезон шла почти, с перерывами на гудёж. Пропито камня было, страсть, сколько. Там уже и вода подоспела и глыбко стало чересчур.

Решила она артелку набрать, из приписных. Мужики и рады у такой хозяйки подрядиться: два дня куролесят, день охают, вкалывают. Но, худо-бедно, шла работа. Крепь поставили, клеть опускать начали, яму наловчились сухой держать. Так год, сказывают, отработали.

К тому времени копуха эта, имечко и обрела: Шабурницей назвалась. Ну, по Валькиному подобию, получается. Как уж она обстоятельствам не противилась, ничего не вышло.

И вот раз, на Пасху, вся артель снялась и в город уехала, самовольно. Богатство, трудом непосильным нажитое, по кабакам оставлять. Смотровых, что копь откачивали, тоже забрали, прямо с помпы.

Ох, погуляли…

В общем, когда они в деревню вернулись, на яме можно всё заново начинать было. Валька им чуть глаза не выцарапала, втроём держали, бестию.

Неделю она тенью вокруг жилы бродила, думала…

А после сухой закон на копи установила.

Мужики, которые при ней трудились, такой бунт подняли, что по лесным хозяйствам окрестным ещё долго эхо гудело: крепи порушили, подъёмник срезали, породу пустую в ствол скинули, ещё напакостили, по мелочи уже. Но Валька на своём стояла, не хуже попа какого: со слова сказанного не сдвинуть было.

Так она почти сезон пропустила, пока людей набирала, да копь в порядок приводила. Зато теперь уже она верховодила, а не водка и пропойцы здешние.

…После, как Валентина совсем горщицей стала, да расцвела, что твоя герань на подоконнике, жизнь у неё иными красками заиграла.

Парни вокруг, как пчёлы роились, о прошлом не заикались даже. Правда, не довелось ей семьёй обзавестись полной, но парнишку родила, в любви. Пашка, кстати, тоже камешками занялся, обрабатывал больше. Виртуоз был, страсть какой.

До конца дней Валентина своей копи стыдилась. Она в ней, видишь, саму себя видела, как в отражении. Всю жизнь свою, беспутную.

Но даровал ей, Господь, искупление, всё ж таки… Уже много позже, она ещё жилёшку набегала, неуёмная. Хороший камень был, густой. Ну, и место на редкость светлое: для здешних то болот вовсе чудно это.

Копуха та, Валёк сейчас называется. Так Валентину горщики местные величали, из уважения.

Вот её люди и запомнили, внове: Валька, красавица.

А что девкой пропащей была когда-то, так это в старой шахте водой да отвалом похоронено…

С тех пор много времени и аметистов из земли уральской утекло: гремел край по всем державам заморским, словно набат победный, Русь прославляющий.

Камнем гремел.

Тем самым, который нашу жизнь смыслом наполнял и душу правил…

…Слушал я до позднего вечера, забыв и про Заимку, и про лопату свою.

Встреча эта случилась, когда время уже больше половины старых ям самоцветных с землёй сравняло, да из памяти людской названия вытравило.

Вот и получилось, что Степан им второе рождение, вроде как, устроил.

А самого уже больше века в живых не было тогда.

Не сомневайтесь, я точно знаю.

Довелось встретиться…