Серия «"Коза говорит" (рассказ из цикла "ngsten") »

— Ни в коем случае, — Булавкин проморгался и поправил фуражку. — Идем вместе. Я на ногах.

— Ну, посмотрим.

И из «бобика» он смог выйти сам. До входа в библиотеку дошел тоже без проблем, хоть и слегка пошатывался. Но стоило потянуть ручку двери на себя, как ноги перестали слушаться. Булавкин попятился и упал на спину. Егер не успел ничего сделать, только услышал глухой удар затылка об асфальт. В глазах у Булавкина потемнело и заплясали серые пульсирующие пятна. Мягкое руки Егера приподняли его голову.

— Сержант, ты как? Цел? — голос взволнованный, но лица толком не разглядеть. — Булавкин! Коля, ты меня слышишь?

Булавкин кивнул. Шевелить головой было больно.

Егер с трудом оттащил его в сторону от двери, ближе к скамейке без спинки, и подложил под голову его же фуражку. Затем расстегнул кобуру и забрал табельное.

— Давай-ка ты полежишь пока тут, дружок, ладно? А я пойду за книжками. Приключение на десять минут, вошел и вышел. А как закончу, сходим куда-нибудь поужинать. Ладно?

Булавкин слышал все, но понимал с трудом. Слова медленно теряли очертания, из фраз Егера он узнавал лишь отдельные, вроде «минут» и «поужинать». Попытался кивнуть. Егер дождался этого ответа и ушел.

В помещении библиотеки было холодно. Егер непроизвольно поежился, думая о пальто. «Макаров» лежал в руке непривычно. Егер обыкновенно не полагался на оружие, во всяком случае на такое, но сейчас он попросту не знал, чего ожидать за дверью в основной зал. Снял пистолет с предохранителя и проверил патрон в стволе. Медленно подошел к двустворчатой двери с табличкой «Читальный зал», наклонился ближе к замочной скважине и прислушался.

Поначалу – тишина. Затем раздался стук. Нет, удар, удар чем-то тяжелым. Затем еще один. И еще. Егер попытался заглянуть в зал через замочную скважину, но изнутри в нее был вставлен ключ. Осторожно толкнул дверь. Старые петли тут же скрипнули, и удары внутри прекратились.

Сука!

На секунду или две Егер застыл, вслушиваясь в звуки из-за двери, пока не различил приближающиеся шаги. Он отступил на два шага и направил пистолет на центр двери. Человек, привыкший открывать двустворчатую обеими руками, будет подходить к ее центру, и, если стрелять на уровне чуть ниже полутора метров, поражение в грудную клетку гарантировано. Три-четыре пули, и противник наверняка будет обезврежен. Как только Вера провернет ключ и толкнет дверь, Егер нажмет на спусковой крючок. Затем, когда она упадет, кашляя и суча ногами, сделает еще два выстрела в голову. Обезвреженное тело упакует в полиэтилен и сожжет в котельной.

Да, все так.

Егер глубоко вдохнул, отсчитывая секунды до выстрела. Но никто не спешил проворачивать ключ в замочной скважине и открывать дверь. Шаги стихли, и никаких других звуков из читального зала не доносилось.

Ждет, тварь. Ждет его хода. Ошибки. Он уже ошибся, коснувшись двери, и она знает, что ошибется снова, стоит только дать на это время. Нельзя тянуть. Егер задержал дыхание и выстрелил. Пуля прошила дверь на уровне его груди, чуть правее самого центра. С полсекунды он выждал, надеясь услышать хоть что-то, и выстрелил снова – в этот раз слева. Затем еще – ниже, там, где должен был располагаться живот человека внутри.

Звука падающего тела не последовало.

Егер опустил пистолет. Она стоит за косяком, слева или справа – неважно. В руках у нее, вероятно, тесак или топорик, которым она что-то – кого-то разделывала в дальней части читального зала. Теперь она ждет, что он начнет выбивать дверь, и тогда нанесет удар сбоку. Будет бить по рукам, чтобы обезоружить. Затем бросится на него и повалит, постарается опрокинуть вниз лицом, чтобы сопротивляться было тяжелее. Прижмет руки и разрубит затылок. Не стоило идти одному.

Егер выстрелил в замок и изо всех сил пнул двери. Обе створки распахнулись, открывая темное чрево читального зала. Густой запах мяса ударил в нос – такой же, как в квартире Саши. Егера затошнило.

— Ты ошиблась! — крикнул он в темноту. — Просчиталась, тупая ты сука! Все уже кончено!

Никто не ответил, не бросился из-за угла, даже ничем не швырнул. Страх начал разливаться по венам Егера льдом.

— Сдайся добровольно, и умрешь быстро!

Никаких переговоров, да? Идиот! Она не купится. Но ничего, кроме блефа, не оставалось.

— Все кончено, Вера, — продолжал Егер, направляя пистолет в темноту читального зала. Руки начинали дрожать. — Я все знаю! Я видел. Тень козы исчезла.

С его последними словами что-то изменилось. За спиной, совсем рядом, он почувствовал движение, и воздух будто стал слегка теплее. Егер не успел повернуться. Тяжелый тупой предмет опустился ему на затылок, и судмедэксперт потерял сознание.

7

Густые кроны кленов покачивались на слабом прохладном ветру, отбрасывая на Булавкина резные тени. Он пытался различить в них образы, хоть и не понимал, почему. Промелькнуло что-то знакомое, похожее на птицу. И что-то странное, вытянутое, слегка напоминающее человека, только с длинными отростками на лбу. Становилось холодно.

А затем в тенях стал проявляться другой образ – милой девушки с бледным лицом, что сидела за столом в том холодном ДК. Кажется, от него осталось мало – только очертания, бледные контуры, и темно-красные мягкие волосы, похожие на сахарную вату, и глаза непонятного цвета, в которых отражалось солнце, и странный сладкий запах, и покачивания краев юбки-солнышка…

Булавкин открыл глаза. Никаких теней над ним не было, никаких рогов – только клякса крови на асфальте рядом, запекающаяся, как акрил. Мир перестал расплываться. Он осторожно коснулся затылка. Шрам останется, но ничего смертельного. Может, небольшое сотрясение. Попытался встать, держась за скамейку. Ноги слушались плохо, уже почти успели онеметь – мурашки так и бежали от ступней до коленей, – но все же слушались. Руки ослабли, пальцы замерзли и плохо сгибались, но тоже подчинялись. Булавкин поднялся. Проверил кобуру – пусто. Вспомнил, как уходил Егер. Старый дурак. Эта Вера там наверняка не одна. Выстрелов пока не было, что скорее плохой знак. А оружия больше никакого нет. Булавкин пожалел, что перестал брать на работу карманный складник. Быстро глянул по сторонам, надеясь найти хоть какую-нибудь палку – ничего. Ну и черт с ним. За свою жизнь он дрался мало, но, когда приходилось, получали другие.

На ручке входной двери болтался небольшой навесной замок. Булавкин прихватил его с собой. Просунул два пальца в дужку, направив корпус наружу – не кастет, конечно, но лучше, чем ничего.

Прямо напротив входной двери метрах в трех располагалась вторая, открытая настежь. Пахло порохом и чем-то еще. Значит, выстрели все-таки были. Плохо дело. В помещении впереди не получалось разглядеть ничего, кроме очертаний больших книжных шкафов по обеим сторонам. Булавкин сжал замок и осторожно вошел в читальный зал. Непонятный запах усилился и перестал быть непонятным – запах сырого мяса.

Булавкин остановился и стал прислушиваться. Недалеко впереди раздавалось тихое шуршание. Кто-то копошился там, в темноте, и, похоже, не слышал его приближения. Головокружение прошло еще не до конца, и драться в темноте Булавкин не хотел, так что сначала направился к окнам. Медленно, выверяя каждый шаг, чтоб ни одна половица не скрипнула, словно двигаясь по топкому болоту, он приблизился к шторам и рывком раздвинул их. По читальному залу прокатился скрежет железных колец о железную же гардину. Свет залил помещение, и Булавкина опять затошнило.

На трех низеньких читальных столах для детей и одном обычном рядом с невысокими стопками книг лежали крупные куски человеческих тел. Грудные клетки, разрубленные пополам вдоль позвоночника, мясные части с живота, разделенные по суставам конечности. Отдельно на полу у шкафа детской литературы валялись кишки, легкие и остальные органы. Со стойки библиотекаря, выстроенные ровным рядком, на Булавкина смотрели полными запекшейся крови глазницами головы. Все они, как показалось Булавкину, принадлежали детям не старше двенадцати лет.

Сержант согнулся пополам и блеванул. Горячая желчь вперемешку с наполовину переваренными остатками завтрака вылилась на чистый пол. Только сейчас, глядя вниз, Булавкин заметил – здесь не было крови.

Из занавешенного плотной шторкой дверного проема метрах в четырех от Булавкина вышла женщина среднего роста в серых брюках клеш и черной рубашке с широкими рукавами. В левой руке она сжимала мясницкий топорик, а правую держала за спиной. Светлые волосы заплетены в косу, красивое лицо забрызгано бордовыми капельками. На лбу черным изображен знак, похожий на глаз.

— Ни с места, Кострова! — рявкнул Булавкин, выпрямляясь. — Вы задержаны по подозрению в преднамеренных убийствах, вооруженном нападении и ритуальных жертвоприношениях. Бросить оружие, руки за голову!

Левой рукой он утер блевоту. Вера широко улыбнулась и направила на Булавкина его же пистолет.

— У меня мало времени, — сказала она.

Всего в Булавкина стреляли дважды: один раз – Павел Андреич, сосед его бабушки, пальнул спьяну из старого ружья за наглую кражу кукурузы; другой – в армии, одного рядового на стрельбище прошибла аллергия, и прицел малость сбился. Оба раза снаряды прошли мимо. «Бог любит троицу», – успел подумать Булавкин и, прежде чем Вера нажала на спусковой крючок, швырнул в нее, что было сил, замок.

Раздался выстрел, на пол просыпались кусочки известки и мелкие щепки. Замок врезался точно в переносицу Веры и раздробил кость. От удара она рухнула на спину, вскинув руки, и выстрелила в потолок. Пистолет упал рядом. Булавкин бросился к ней. Перепрыгнув лужу собственной блевотины, в три огромных шага оказался рядом и упал на женщину. В нос ударил резкий запах гвоздики. Вера потянулась за пистолетом. Булавкин перехватил ее правую руку и с влажным хрустом вывернул. Женщина коротко вскрикнула. Ее левая рука все еще сжимала топорик, и Вера рубанула Булавкина в правое плечо. Грязное лезвие прогрызло плоть и застряло в кости. Булавкин заорал. Левой рукой он обхватил тонкую шею Веры и навалился всей массой. Кровь из рассеченного плеча сержанта капала на нее, кровь из сломанного носа лилась в рот. Вера пыталась вдохнуть, но пальцы Булавкина сжимались все сильнее, и кровь стекала в горло, густая, горячая. В глазах начинало темнеть. Вера попробовала потянуть за рукоять топорика, но сил не хватило. Булавкин рывком приподнял ее слабеющее тело и ударил об пол. Затем внезапно расцепил хватку на горле. Вера жадно вдохнула, но выдохнуть не успела – на лицо опустился тяжелый кулак. Булавкин прижал ее левую руку к полу коленом и принялся бить. В челюсти, скулы, глаза. Очень скоро Вера перестала видеть. Почувствовала, как в горло с густой кровью проскальзывают передние зубы. На короткий миг перед ее взором возникла рогатая тень, уже не багровая, а совсем бледная – и тут же исчезла. А затем исчезло все.

Через полминуты Булавкин остановился. Проверил пульс, чтобы убедиться, и обессиленно рухнул на пол рядом с трупом Веры. Кровь из ран на обоих плечах Булавкина полилась сильнее. Читальный зал наполнился тяжелым вкусом железа.

8

По адресу улица Ленина, 114-Г вызвали «скорую». В здании библиотеки имени Горького фельдшер и медбрат обнаружили один труп женщины, двоих мужчин в бессознательном состоянии с ранениями головы и конечностей, а также останки шестерых детей. Выжившие были доставлены в центральную больницу Солнцебора, где им оказали всю необходимую помощь. Тело и расчлененные останки вывезли с места преступления позднее, когда следственная группа под руководством Стряпина Евгения Владимировича завершила свою работу.

Егер Василий Романович 1946-го года рождения получил перелом основания черепа и сотрясение мозга. Булавкин Николай Александрович 1965-го года рождения получил легкое сотрясение мозга и рубленое ранение правого плеча. Обоим удалось избежать амнезии.

Кострова Вера Сергеевна 1963-го года рождения погибла в результате перелома основания черепа и повреждения головного мозга. Позднее Булавкин Николай Александрович отразил в своем отчете по делу, переданном майору милиции Солнцебора Стряпину Евгению Владимировичу, обстоятельства, при которых забил Кострову до смерти. Действия сержанта милиции Булавкина Николая Александровича были оценены как необходимая самооборона, дальнейшего разбирательства не последовало. По результатам вскрытия в организме Костровой Веры Сергеевны было выявлено высокое содержание псилоцибина, различных опиоидов, а также эфирного масла гвоздики. Причины совершенных ей убийств установлены не были.

Останки шестерых детей, убитых Костровой Верой Сергеевной, были опознаны в течение одной недели.

9

Субботним утром кафе «Плотина» пустовало. Единственный посетитель, невысокий мужчина лет пятидесяти, сидел за столиком в дальнем углу зала и ждал кого-то. Он потягивал сладкий чай с чабрецом и читал книжку с черным драконом на обложке. Вскоре появился второй посетитель – молодой высокий мужчина в поношенной серой футболке – и сел рядом. Это была их первая встреча после смерти Костровой.

— Чего читаете? — спросил Булавкин.

Василий Романович закрыл книжку и показал ему обложку. Имя Роберт Говард было Булавкину смутно знакомо.

— Как самочувствие? Вам здорово досталось.

— Знаешь, на удивление хорошо, —Василий Романович улыбнулся. — Все удивляюсь, почему она меня не добила. Я бы на ее месте добил.

— Может, решила, что нет нужды. Не проверила пульс.

— Хм. Может.

К столику подошла девушка в светлых брюках и с блокнотом в руке.

— Здравствуйте, чего будем заказывать?

Василий Романович протянул Булавкину меню, умещающееся на одной странице.

— Мне блинчики с сыром и ветчиной, сырники со сгущенкой и еще чаю, пожалуйста.

— Ага, — девушка карандашом черкнула в блокноте.

Булавкин торопливо пробежался глазами по пунктам меню.

— А мне яичницу с жареными сосисками, белого хлеба и кофе, три сахара и побольше сливок.

— Поняла. Минут через 15 все подам.

Девушка быстро удалилась.

— Спасибо, — сказал вслед Булавкин.

— Ну, а ты как, друг мой? — спросил Василий Романович.

— Да не жалуюсь. Плечо заросло, голова не болит. Видения больше не мучают.

— Это хорошо. Обычно они… оставляют свой след. Дурные сны, тревога, компульсивное поведение, изменения вкусовых предпочтений.

— Ничего такого, — соврал Булавкин.

— Ну и хорошо. У меня тоже.

С полминуты оба помолчали, глядя в окно. Снаружи время будто бы остановилось – ни ветра, ни прохожих, ни машин. Оба хотели, чтобы так все и оставалось.

— А что Стряпин?

— Недоволен.

— Чем же?

— Да всем подряд. И тем, что Вы меня посвятили во всю эту дрянь, и тем, что убийства скрыть не удалось, и привлечением наших коллег из отдела культуры.

— Я поступил так, как считал нужным. Он загнал меня в угол с голыми руками. Тебя вообще, считай, голым. Пошумит и утихнет, не принимай близко его болтовню. Это мы при Андропове строчили бумаги туда, выше, а сейчас мы что есть, что нет, всем плевать. И тем лучше.

Булавкин помотал головой, давая понять, что не хочет говорить о работе. Василий Романович замолчал. Еще какое-то время они глядели в окно. На улице все еще было пусто, и стояла полная тишина. С востока медленно ползли темные облака.

— Чего она хотела? — спросил Булавкин. — Кострова. Что ей было нужно?

— Кто знает. Могущество, тайные знания, ощущение причастности к великому…

— Нет, я не про то. Думаете, она того? — Булавкин ткнул пальцем в висок. — Сама крышей поехала, или ей что-то помогло?

Василий Романович пожал плечами.

— То, что мы видим мир упорядоченной системой, вовсе не значит, что он действительно таков. Зло не действует целенаправленно, выбирая жертв среди праведников или карая грешников. Оно просто случается. И его жертвы случайны.

— Хотелось бы верить.

— Знаешь, Коля, все на свете циклично. Мы заточены в сжимающейся спирали навечно, но это не значит, что мы бессильны.

— Вас как понимать?

— В нашей власти делать мир здесь и сейчас чуточку лучше. Ты этого не почувствовал, когда тень исчезла?

— Тогда я чувствовал в основном боль. И страх.

— Но после ведь почувствовал? Опять соврешь – не поверю.

Булавкин чуть заметно улыбнулся.

— Нет, я в тебе не ошибся.

На подоконник снаружи запрыгнула черная кошка.

— Добрый знак, — улыбнулся Василий Романович.

Булавкин уставился на кошку, словно в ней было что-то родное, в этих больших зеленовато-золотых глазах.

Запахло горячими блинчиками и сладким кофе.

— В таком случае потрудитесь объяснить, товарищ Егер, — серьезно сказал сержант, глядя на старшего сверху вниз.

Пару секунд Егер смотрел ему прямо в глаза без тени тревоги, а затем опустил голову и сделал шаг в сторону.

— Скажи, сержант, ты в Бога веришь?

— Это не относится к делу.

Судмедэксперт улыбнулся.

— А я вот верю. Это помогает, знаешь, в подобных ситуациях. Когда рациональное объяснение подобрать уж слишком тяжело.

— Мозги мне не пудрите, товарищ Егер. По делу.

— Хорошо. У тебя сильный командный голос, да? — Егер повернулся к Булавкину и сложил руки перед собой. — Ну, по делу. Наша реальность включает множество планов, каждый из которых отчасти подобен спектру излучения. То, что убило бедную Сашу и ранило тебя, прорвалось сюда из другого плана, но не сумело воплотиться до конца и теперь рыщет в поисках нужной формы. Тебя Стряпин отправил со мной в качестве рабочих рук и живого щита. То, что это второе наше с тобой общее дело, а ты все еще ни в зуб ногой, намекает, что товарищ майор использует тебя как палку-колупалку и повышать не планирует. А в нашей работе информация куда полезнее любого материального оружия. Ты, мой друг, ей не владеешь, и твой начальник не желает тебе ее предоставлять. Так что, если нам посчастливится отыскать тень до истинного воплощения, ты, вероятнее всего, умрешь. А рана не кровоточит, поскольку это похищение крови. Тень пометила тебя, и вскоре твоя кровь истлеет, либо тень заберет ее. Такие дела.

Булавкин молча смотрел на Егера, сжав губы. Дыхание его чуть участилось, кулаки сжались, но глаза оставались холодными. С полминуты он думал, а затем шумно выдохнул и потер пальцами лоб.

— Что за нужная форма?

Эксперт снова улыбнулся.

— Вот это человек дела. И ты не хочешь спросит у меня что-нибудь? Тебя не терзают сомнения? Не усомнился в моей адекватности?

— Я не идиот, Василий Романович.

Булавкин сел обратно на скамейку и провел ладонью по коротко остриженным темно-каштановым волосам.

— Хочешь сказать, ты догадывался?

— Предполагал. Товарищ майор не особо любит разглагольствовать о Ваших делах, но тут же дураку понятно… Все эти недомолвки, постоянные «сделать тихо, без лишних глаз», папки с отдельной нумерацией. Я же их заполняю, вношу всю информацию, фото. Товарищ майор только пишет отчет, который никто, кроме него, и не читает. Ну, с его слов.

Василий Романович присел рядом.

— Так ты, получается, не только в плечах широк, а, сержант?

— Сколько у нас времени?

— До чего?

— Ну, до этого, — Булавкин кивнул на свою рану. — Сколько у меня времени?

— Без понятия, сержант. Это не точная наука. На самом деле это почти всегда слепой случай. Несколько часов, я полагаю. Может, до заката.

Булавкин опустил голову.

— Как убить тень?

Егер тяжело вздохнул.

— В том-то и проблема: я понятия не имею. Мы встречали тень лишь однажды, в семьдесят шестом. Я был примерно твоих лет, может, чуть старше. Тогда тень воплотилась, насколько мы поняли, но все закончилось само собой. Как будто… так и было задумано. Будто она должна была исчезнуть.

— То есть, и эта исчезнет?

— Не знаю. Нельзя сказать наверняка. Мы даже не знаем, чья это тень.

— Чья?

— Тень – это ведь всего лишь проекция образа, так? Но не сам образ.

Булавкин помолчал, не поднимая головы, а затем встал и стал застегивать пиджак.

— Это все жутко увлекательно, товарищ Егер, и как-нибудь я с удовольствием послушаю, может, даже законспектирую. Но сейчас давайте обезвредим тень, пока я еще в рабочем состоянии.

— Да, — Василий Романович покивал и легонько хлопнул Булавкина по здоровому плечу. — Давай работать.

Чутье не подвело эксперта – сержант был правильным человеком.

Они загрузились в серый «бобик» с мигалкой и поехали за город. Время уходило. След, направлявший тень, медленно исчезал.

5

Федеральная трасса Р-257 проходила недалеко от Солнцебора, но самого города не касалась. К ней из южных, восточных и северных районов вело три официальных дороги, по одной из которых можно было добраться до села Прилог. Путь занимал меньше получаса.

«Бобик» соскочил с асфальта на гравийку. Скоростной лимит на данном участке дороги был 90. Булавкин превышал.

— Прямо, затем направо, и почти сразу будет оно, — направлял Егер. — Обычный дом культуры, не пропустишь.

Булавкин сжимал руль и не отрывал глаз от дороги. Лицо его было напряжено, но поворачивал он плавно. Через пару минут «бобик» затормозил напротив дома культуры, подняв облако пыли.

Здание ничем не отличалось от других местных ДК: два этажа кирпичных стен, местами оплетенных трещинами, высокие окна с тяжелыми бордовыми шторами, бетонное крыльцо. На входе во двор – железная вертушка, выкрашенная в голубой, вкруг облезлое ограждение, тополя и акации рядом. От здания тянуло холодом.

— Я говорю, ты слушай, ладно? — Егер достал из кармана пальто еще один футляр и натянул на переносицу тонкие круглые очки с желтоватыми линзами. — Если повезет, закончим со всем до заката. И все будет нормально.

Булавкин кивнул.

Тяжелые деревянные двери скрипнули. Гостей обдало холодным воздухом. Короткий темный коридор – очень похожий на тот, что был в квартире бедной Саши, только вдвое шире – вел ко второй двери, которой Булавкин не мог разглядеть. Стоило Егеру ее отворить, глаза резанул яркий свет, заливавший просторное фойе. И здесь все было, как везде – высокий потолок в серой лепнине, серый каменный пол с геометрическим рисунком из тонких линий, белесые стены, увешанные стенгазетами и всякими бумажками. В глаза бросалось лишь обилие фольклорного: тут и там виднелись веточки березы, узоры с цветами и птичками, старушечьи скатерти с перфорированными углами, надписи совсем славянским шрифтом, фотографии людей в кокошниках и прочем. На другой стороне фойе прямо напротив входа была еще одна дверь – с табличкой «Методический кабинет».

Егер постучал трижды и вошел.

— День добрый, леди, — он медленно кивнул и обвел взглядом всех в кабинете.

Напротив двери вдоль стены с окнами стояло два стола, один пустовал, за другим сидела низкая худощавая женщина за шестьдесят в серой вязаной жилетке. Слева от входа – еще два стола, развернутые друг к другу, один снова пустой, за другим – девушка лет двадцати или младше с багровыми волосами до плеча. Взгляд Булавкина задержался на ней.

— Привет-привет, Василий Романович, — ответила полная женщина лет сорока с гаком, что сидела за столом справа от входа. Остальные кивнули, не поднимая голов от бумаг. — Зачем пожаловал? Да еще не один.

— Да-да, Алина Ивановна, это вот мой коллега, Николай. Мы по делу.

— Приятно познакомиться, — Алина Ивановна фальшиво улыбнулась Булавкину, поправляя светлые волосы до плеча, и тут же перевела взгляд обратно к Егеру. — Вечно-то Вы по делу, Василий Романович. Работа сжирает?

— Как всегда. У вас найдется минутка?

Алина Ивановна вопросительно глянула на коллег. Обе одновременно подняли головы и кивнули. Старшая встала из-за стола и подошла ближе, скрестив руки на груди. Девушка осталась за столом. Лицо ее было бледнее, чем у остальных, словно вытесанное из чистейшего мрамора, а глаза отливали зеленым и золотым.

— Коллега посвящен? — спросила старшая.

— Практически, Елена Андреевна.

Елена Андреевна фыркнула.

— Понятно. Срочное, значит, дело, да?

— А вы разве еще не знаете?

Все замолчали. Алина Ивановна снова улыбнулась. Елена Андреевна подошла ближе. Морщины на худом лице казались совсем черными, а впалые щеки очерчивали челюсти.

— Не знаешь, чья потеряшка, да, Егер? — проговорила она тихо, чуть хрипло, и пошла обратно к своему столу. — Да только она вовсе не потеряшка. Ее сюда пригласили.

— Призыватель? Кто-то вершит ритуал?

— Наверняка, — Алина Ивановна подперла кулаком подбородок. — Эта тень отличается от прошлой. Та была чем-то вроде эгрегора, не могла питать себя сама, по крайней мере достаточно долго. И ее связь с источником вовне была слабее.

— Поэтому она угасла сама?

— Да. В этом мы почти уверены. Но вот ваша новая… ну, скажем так, она будет поинтересней.

— Алина Ивановна, боюсь, мной движет отнюдь не праздный или исследовательский интерес.

— Да, я понимаю, жизни бедолаг и все такое прочее, — она наклонила голову набок и снова потрогала волосы. — Но ведь речь не только о безымянных на фоне, ведь так? Вы подставили коллегу. Ай-ай-ай, Василий Романович. Как некультурно с Вашей стороны.

— Он не подойдет, — сказала Елена Андреевна. — Он чистый. Нормальный. Она не сможет через него воплотиться.

— Да, — покивала Алина Ивановна. — Просто выпьет, когда придет время. Через него не выйти на тень, связь слишком слабая, — она посмотрела на Булавкина и сделала жалостливое лицо. — Боюсь, Вам, милый мой, осталось времени максимум до заката.

Булавкин слушал молча с тем же отрешенным выражением лица, с каким полчаса назад выслушивал Егера. В голове его все перемешалось. Он чувствовал себя пленником, нет, хуже – овцой, приведенной на заклание впустую. Овцой, которой позволили вообразить себя волком. Слова культработниц сливались для него в поток бессмысленной ереси, а холодный воздух кабинета казался все теплее. Сердце Булавкина колотилось быстрее положенного, на лбу и щеках выступил пот.

— Значит, вы не знаете, как убить эту тварь? — неожиданно для самого себя спросил Булавкин.

Пару секунд в кабинете стояла гробовая тишина. Затем Елена Андреевна усмехнулась:

— Оно живое!

Алина Ивановна из вежливости улыбнулась, блеснув золотым зубом.

— Ну, чисто технически – знаем, — сказала она. — Нужно разорвать связь тени с источником до момента воплощения. А для этого нужно прервать ритуал. Тень ищет рождения через живое тело, но подойдет далеко не любое. Для ритуала нужно особое тело, помеченное, наполненное правильными веществами – словом, подготовленное. Найдете тело раньше тени – и все будет хорошо. А нет… В общем, лучше его найти.

— Это Вера, — с уверенностью сказал Василий Романович. — Подруга Саши, убитой. Она призыватель. Да? Верно же?

— Ну, Вы ведь не случайно принесли тот обломок игрушки, Василий Романович. Давайте выяснять.

Егер отдал Алине Ивановне кусок пластика, по виду – часть корпуса. Пальцы с аккуратным бежевым маникюром тут же вцепились в предмет. Культработницы синхронно встали со своих мест и направились к выходу из кабинета. Булавкину пришлось отойти в сторону. Сразу за дверью они повернули направо и пошли в зрительный зал. Прошли вдоль рядов сидений с подранной черной обивкой, и скрылись за дверью справа. Егер вышел в фойе и только проводил их взглядом, Булавкин стоял рядом. Несколько минут они провели в полной тишине. Булавкину казалось, что сердце его грохочет паровозом, и от бледных стен отскакивает гулкое эхо. А еще ему казалось, будто изо рта в фойе идет едва заметный пар.

Вскоре культработницы вернулись. Шли рядком, по возрасту – старшая, средняя, младшая. Булавкин почти улыбнулся. Алина Ивановна подошла к ним и протянула Егеру улику.

— Вера Сергеевна Кострова, работает в библиотеке имени Горького в Железнодорожном районе, тридцать четыре года, не замужем.

— Спасибо, Алина Ивановна, — Егер аккуратно пожал ей руку и коротко поклонился.

— Да бросьте, Василий Романович. Мы же все в одной лодке.

Егер кивнул и зашагал к выходу. Алина Ивановна вернулась в кабинет.

— Василий Иванович, — заговорил Булавкин. — А что тень будет делать сейчас, пока не нашла тело?

— Сложно сказать. Вероятнее всего, кормиться. Для рождения нужно большое количество энергии.

— То есть, убивать?

— Возможно. Знай мы, чья это тень, могли бы утверждать наверняка.

— А эти не знают?

Егер не успел ответить – сзади раздался незнакомый женский голос.

— Подождите!

Оба остановились и обернулись. Младшая культработница шла к ним, держа в руках что-то продолговатое, завернутое в черную ткань. Егер с Булавкиным были почти у выхода. Девушка шагала быстро и уверенно, черная юбка-солнышко чуть выше колена ритмично покачивалась.

— Возьмите, — она протянула Егеру сверток. — Только осторожно, оно хрупкое. Если успеет воплотиться, можете попробовать пырнуть этим.

— А поможет? — спросил Егер.

Девушка пожала плечами.

— Вот и расскажете потом.

Она коротко улыбнулась Булавкину и быстро зашагала обратно в кабинет. Сержант проводил ее взглядом. На какое-то время его мысли оказались заняты чем-то кроме ужаса и тревоги.

Уже в машине, по пути к Железнодорожному, Егер развернул ткань и, с удивлением хмыкнув, улыбнулся. В его ладони лежал заостренный кусок фульгурита.

— Товарищ майор? Да ничего особо. Сказал, мол, дело так себе, разобраться надо по-быстрому, без шума. И Вас, мол, уже вызвал.

— Ага.

Короткая серная вспышка озарила темный коридор. Василий Романович затянулся, долго, шумно. Пару секунд не выдыхал.

— Ты выйди на минутку-другую, сержант. Я посмотрю пока бегло, чего там да как, — он предупреждающе поднял руку с сигаретой и посмотрел сержанту в глаза. Сержант отвел взгляд. — Ты только следуй инструкции, ладно?

— Инструкции? — эхом отозвался сержант.

— Ну, инструкции. Тебя Стряпин ознакомил?

— Никак нет, товарищ… Василий Романович.

Сержант стыдливо опустил голову.

— Тебя как звать?

— Булавкин.

— А имя есть, Булавкин?

— Николай.

— Значит, вот что, Николай, — старший зажал сигарету в зубах и открыл входную дверь. —  Раз Стряпин решил над тобой подшутить, просто жди снаружи и делай только то, что я велю. Ладно?

— Так точно.

Сержант кивнул и проследовал на выход. Дверь тут же захлопнулась.

Булавкин уже привык, что его постоянно шпыняют старшие по званию, так что не обижался. Хотя, строго говоря, Василий Романович не был старшим по званию. Уважением он, конечно, пользовался большим, и в своей работе был специалистом что надо, но старшим по званию не был. Булавкин вообще сомневался, что он соблюдает должностные инструкции. И о какой такой инструкции он сам говорил? Все это походило на какое-то самоуправство. Можно ли судмедэксперту курить на месте преступления? А лапать двери квартиры, где было совершено двойное убийство, без перчаток? Да куда там. Но перечить было себе дороже. Булавкин снова покорился и молча подпер стену, ожидая, пока старший разрешит ему войти. С другой стороны, так даже лучше – глазеть на трупы дольше положенного желания у него не было никакого. Да и сам Василий Романович, строго говоря, его немного напрягал. На его бледный левый глаз было тяжело не пялиться, но вот смотреть в него – невозможно.

В квартире царила полная тишина. Единственным источником света на весь коридор был тусклый огонек сигареты. Пахло плотью. Василий Романович с легкостью мог различить по запаху плоть человека и любого другого животного. Хорошая, чистая свинина была похожа больше всех, но все равно отличалась. Даже с сигаретой в зубах он отчетливо чувствовал этот запах, густой, оседающий на языке так прохладно и гладко.

Эксперт медлил. С минуту он молча стоял посреди коридора, вглядываясь в темноту комнаты впереди, боясь войти в нее. Здесь должно пахнуть иначе. Воздух на месте убийства должен нести кровь, легкий металлический привкус, а не тяжелый вкус мяса. Что-то было не так. Стряпин, паскуда. Пепел упал на палас. Ладно, это в последний раз. Это уж точно в последний. Глубокий вдох, и он направился в комнату.

Только здесь ощущался запах крови. К нему примешивался и другой, более тяжелый, кислый, похожий на гной.

Посреди детской, усыпанной осколками зеркала, лежало изувеченное женское тело. Живот вспорот, руки в крови, одежда влажная, в темных густых выделениях. Глаза выколоты, лицо изрезано от лба до подбородка, частично срезан скальп, в шее несколько колотых ран. Ладони и пальцы в порезах, рядом множество крупных осколков, покрытых кровью. Все увечья, очевидно, нанесены самостоятельно.

Эксперт сделал долгую затяжку и задержал дыхание, не отрывая глаз от трупа. Что-то не так. Через несколько секунд голова слегка закружилась, и картинка перед глазами стала мутнеть. Травы подействовали. Василий Романович достал из второго внутреннего кармана футляр с очками и уселся на ковер напротив трупа, скрестив ноги. Еще одна затяжка, и сигарета истлела совсем. Крохотный окурок он растер между пальцами, пока последние искры не погасли, и вдохнул носом остатки.

Футляр щелкнул на всю квартиру, Василий Романович слегка вздрогнул. Он аккуратно надел старые круглые очки с одной линзой черного стекла, закатал левый рукав и, не отводя глаз от трупа, стал крутить коронку часов. Стрелки двинулись вспять. Губы эксперта беззвучно шевелились. На минуту или больше время рядом застыло, а затем медленно и неохотно подчинилось. Тьма сгустилась вокруг, запахи и вкусы пропали, все за черным стеклом почернело, и только слабые звуки фантомами приближались откуда-то извне, издалека. Перед взором человека стали проявляться тени.

Первая тень, бледная и тусклая, возникла совсем рядом. Сгорбленная и тонкая, она повела его в другую комнату, на кухню, где все началось.

2

— Спасибо! – Саша взяла подарок. – Сама как-то думала о такой, да руки все не доходили.

— Играйте на здоровье, – улыбнулась Вера. – Я знаю, что у вас с этим нет проблем, но вещь-то забавная.

— Это да.

Саша провела пальцами по сторонам игрушки. На вид качественная, пластик, вроде, неплохой – не тонкая вонючая херня, что треснет после первого падения. Рисунки крупные, яркие, но аккуратные, даже милые. Кнопка не кричащего алого цвета, а мягкого оранжевого, как спелая тыква.

Она соврала. Не думала она о такой игрушке, даже не видела в магазинах. Но вещь-то, судя по всему, и правда неплохая.

— На батарейках?

— Вроде, да. Я не смотрела.

Саша перевернула коробку. Крышечка была в левом нижнем углу. Судя по размерам, игрушка на три пальчиковых батарейки.

— О, смотри!

Саша вздрогнула. Быстро проморгавшись, глянула на Веру с улыбкой. Подруга выставила большой палец, раздувшийся и туго перебинтованный.

— Чем заехала?

— Тесаком, случайно.

— И чем хвастаешься? – Саша усмехнулась.

— Не своей работой. Жданов зашивал вчера. Быстро, почти что не больно, раз-раз, и готово, даже поплакать перед ним не успела.

— Ты же в курсе, что он женат?

— Ты же в курсе, что у нас такие персонажи появляются нечасто?

Саша хмыкнула, соглашаясь. Жданов правда был хорош.

— Сколько швов?

— Не знаю, я особо не глядела. Может, с десяток. Но быстро, ловко так, без лишних слов. Выписал антибиотики и вежливо выставил. Интеллигент.

В одном месте бинт пропитался кровью почти насквозь. Саша поморщилась.

— Теперь планируешь себе чего-нибудь сломать?

— Может, и планирую. А вот у тебя с ним нашлись бы темы для беседы без членовредительства.

— Отвали.

— Что?

— Хочешь гадить мне в душу – сначала напейся. Чтобы бить было жалко.

Пару секунд подруги молчали. Вера успела немного испугаться. Затем Саша чуть заметно улыбнулась, и Вера засмеялась, чтобы успокоиться. Пора домой.

— Не сиди сычом, Саня. Пятница же, расслабься, – Вера подвинула игрушку. На пластике осталась маленькая кровавая клякса. – Завтра сходим куда-нибудь, в парк, в кино. Захвачу ликеру и фруктов.

— Да-да, – Саша отмахнулась. – Ты на антибиотиках, какой ликер?

— Ликер не считается, – она приобняла подругу, осторожней, чем хотела. – До завтра.

— Пока.

Дверь захлопнулась. Саша фыркнула. В комнате остался резкий запах орифлеймовских духов. Может, ей правда стоило выпить, ненадолго забыться. Иногда ведь надо остановиться и выдохнуть. Она не останавливалась давно, хотя и с места, кажется, не двигалась. Бред какой-то. Дни, недели, месяцы все шли, и ночи делались все дольше. Что-то ело ее изнутри, подтачивало потихоньку, как червь, и не унималось. Иногда Вера включала психоаналитика и выдавала ей откровения: это все неотрефлексированная вина из-за того, что муж ушел, или комплексы и завышенные требования к себе из-за детства в неполной семье, или невысказанные страхи вместе с подавленным творческим потенциалом, и всякая муть в таком духе. Саша позволяла ей почувствовать себя умной, потому что ей это ничего не стоило, хотя порой, наверное, стоило. Нет, дело было в другом. То есть, во всем этом, конечно, тоже, но в первую очередь в чем-то еще. Паразит забрался в ее голову, какая-то паршивая метафора, и оттого внутри все понемногу рассыпалось. Надо выпить.

Саша взяла игрушку и пошла в детскую. Когда вставляла батарейки, следа от пальца подруги уже не увидела.

Чаще такие игрушки были с рядом кнопок, вроде маленького пианино. Жмешь на кнопку с коровкой – она мычит. Здесь была одна кнопка, большая полусфера, на которую Саша сама хотела нажать. Игрушка была квадратная, основную ее часть занимал центральный круг, в котором, как цифры на часах, располагались рисунки животных: собачка, кошечка, коровка, курочка и прочие мультяшки, всех двенадцать штук – больше обычного. В центре большого круга был еще один, внутри которого располагалась стрелка, перст указующий.

Для своих одиннадцати месяцев Ника знала и умела многое. Лексикон ее составлял, по прикидкам Саши, порядка сотни слов, пускай в основном и коротких. Это, если верить умным книжкам про материнство, очень даже недурно – уровень двух лет. Хотя на самом деле никаких умных книжек Саша не читала: времени не оставалось. И все, что формировалось в Нике до сих пор, формировалось как-то интуитивно, не по рекомендациям и правилам. Игрушки у нее в основном были простые, круг общения крохотный, и с матерью времени она проводила явно меньше, чем должна была. Саша понимала, как никто другой, что с такой точки зрения уровень развития ее дочери – не ее заслуга. Но еще она отлично понимала, от кого Ника унаследовала свою… вундеркиндовость, что ли. Забавно: сейчас Саша не могла подобрать правильное слово, порой подолгу не могла вспомнить нужные слова вообще.

Едва ли девочке была нужна эта игрушка для развития. Но вот как игрушка вполне себе сгодится.

В последнее время Ника стала делаться на удивление спокойной и послушной. Большую часть дня проводила за играми, тихо болтая о всяком. Строила правильные синтаксические конструкции, пускай и простые, делала осмысленные высказывания. Даже собственное отражение в большом высоком зеркале, что занимало четверть западной стены в детской, уже переставало ее забавлять. Видя это, Саша тревожилась, что Ника взрослеет слишком быстро. Но видя улыбку своей маленькой девочки, слыша ее мягкий звонкий смех, забывала обо всем, и все тревоги, все горе и страх растворялись в сладком тумане, густом, словно чистая одержимость.

Когда девочка проснулась и покушала, Саша решила опробовать игрушку. Расположилась на мягком ковре напротив большого зеркала, усадила дочь на колени и нажала на большую оранжевую кнопку. Стрелка завертелась, сделала круга четыре и остановилась, указывая на кошку.

— Кошечка говорит: «Мяу!».

— Ого, – Саша удивилась вслух: качество записанного звука было отличным, кошачий мяк прозвучал приятно.

Ника радостно рассмеялась – ей очень нравились кошки – и потянулась к кнопке. Нажала аккуратно, обеими ладошками. Стрелка снова завертелась и в этот раз указала на козу.

— Коза говорит: «Ме-е!».

— Ме-е! – повторила Ника.

— Правильно, молодец! Давай еще разок.

Девочка нажала на кнопку опять. Еще четыре оборота, и стрелка вновь остановилась на козе.

— Коза говорит: «Ме-е!».

— Ме-е! – повторила Ника.

— Да, правильно, – похвалила Саша, но уже не так искренне. – Нажми-ка еще разок, милая.

Ника нажала.

— Коза говорит: «Ме-е!».

— Ме-е!

— Так, ладно, хватит, – Саша отложила игрушку и встала, прижимая девочку к груди. – Поиграем с ней потом, она, похоже, не в порядке.

— Мама, хочу поиграть, – Ника протянула ручку в сторону игрушки.

— Потом, милая, – Саша развернула ее к себе лицом и посмотрела в глаза. – Пойдем лучше с тобой посмотрим мультики. «Черного плаща»?

Ника заулыбалась и обняла маму.

— Черного плаща!

— Вот и отлично, пойдем, – Саша гладила дочь по спине, не отрывая глаз от игрушки. Вспомнила про след от пальца Веры.

Пока смотрели серию про капустных похитителей тел, Ника трижды сказала, что хочет поиграть с новой игрушкой. Поговорить с ней. Тогда они посмотрели две серии сверху и плотно перекусили, после чего Ника захотела спать. Саша уложила ее, поцеловала в правую щечку и, как опытный домушник, покинула комнату без единого звука и с добычей.

По видику все шел «Черный плащ», но совсем тихо. Саша устроилась в кресле в углу зала, подальше от детской. Осмотрела коробочку со всех сторон, каждый сантиметр. Может, просто не заметила этот несчастный крохотный след крови? На красном-то фоне. Но следа нигде не было. Даже его следа, даже намека.

Стерся, пока играли. Стерся, пока игрушка лежала в детской, до того, как на кнопку нажали в первый раз. Стерся об ковер. Мысли рационально.

Да и след был еле заметный. Если был вообще.

Саша проверила батарейки, покрутила пальцем стрелку, повертела игрушку так и сяк, сама не зная, чего ищет. Как макака с очками. Кнопку трогать не хотела. Поганое чувство тревоги стало подниматься в ней, холодное и скользкое, как чужие протухшие потроха, поползло снизу к глотке, вызывая изжогу. Это просто пластик, просто батарейки, просто пара неплохих динамиков и качественная запись. Кнопка была такой гладкой, что Саша видела на ее поверхности себя. Свой страх.

— Да какого хера, – прошептала она и нажала на кнопку.

Стрелка завертелась. Саша замерла, задержала дыхание, не смела моргнуть, вслушиваясь в потрескивание механизма, словно там крылось тайное послание. Четыре круга, и указующий перст замер.

— Коровка говорит: «Му-у!».

Саша шумно выдохнула и спихнула игрушку с коленей.

— Сука, – она сделала пару глубоких вдохов, успокаиваясь, и усмехнулась. – Дура трусливая.

Саша заглянула в детскую. Ника спокойно спала, прижимая к себе плюшевого котенка, почти что такого же крохотного, как она сама. Саша не верила ни в богов, ни в дьяволов – или, по крайней мере, убеждала себя в этом, – но верила, что есть ангелы-хранители, и Ника – ее.

Выходя из комнаты, краем глаза она заметила свою тень в большом зеркале и невольно ускорила шаг. Тень показалась ей кривой и слишком темной. В телевизоре Черный Плащ дурил смерть-жнеца трюком на пальцах.

Через три часа Саша подскочила с кровати и едва не выблевала остатки бутербродов, что съела перед сном. Ее трясло от холода, волосы на руках и затылке стояли дыбом. Из детской доносилось:

— Ме-е!

Саша бросилась к дочери. Пульс бил по ушам. Она залетела в комнату, хлопнула по выключателю левой рукой и застыла в дверях. Ника сидела на мягком ковре перед зеркалом и не отводила глаз от игрушки, а на ее лице, на ее ангельском личике была полная счастья улыбка.

На секунду или меньше она замешкалась. Затем подхватила девочку, оторвав от игрушки, и прижала к себе.

— Ника, милая, что случилось? Как ты вылезла из кроватки?

Голос ее дрожал.

— Я хотела поиграть.

— Девочка моя, милая, – Саша гладила ее по голове и спине, пытаясь успокоить себя, и крутилась на месте, словно ища взглядом что-то чужое. – Как ты вышла сюда?

— Хочу говорить.

— Нет, милая, ночью надо спать, мы сейчас пойдем спать, – голос сделался слабым и сиплым, Саша чувствовала, что вот-вот заплачет и никак не сможет это остановить.

— Она хочет говорить.

Долю секунды тишина была оглушающей, а потом зазвенело в ушах. Саша зажмурилась, прижимая дочь к себе сильнее. Затрещал механизм.

— Коза говорит: «Ме-е!».

— Нет, – прошептала Саша. По щекам ее сползали слезы. – Нет, нет…

— Мама, она хочет говорить.

— Нет, – Саша мотала головой, ее трясло.

— Коза говорит, – голос в записи стал искажаться, двоиться и делаться с каждым звуком то ниже, то выше, переставая быть человеческим. – Она моя.

Саша открыла глаза и закричала. Из большого высокого зеркала на нее смотрела тварь с козлиной головой, прижимающая к груди Нику. Из пасти торчали кривые человеческие зубы, с длинных когтистых пальцев капал горчичного цвета гной, грязная скомканная борода закрывала ангельское личико Ники. Багровые глаза чудовища светились, словно проклятые звезды.

— МОЯ.

Саша пнула игрушку, что было сил, и зеркало разлетелось по всей комнате, словно треснуло не от удара, а от взрыва. Свет пропал, а через секунду или несколько загорелся опять. Саша уже сидела на мягком ковре. Руки ее были в крови до локтей, одежда потемнела, мокрая насквозь. Недолго, совсем недолго ее зеленые глаза поблескивали белым. С ее губ сорвалось хриплое:

— Спасибо.

3

Видение поблекло, и тень стала отдаляться. Рядом с ней из тьмы проступила другая. Очертания ее были куда более четкими, похожими на очерченные углем линии, но постоянно двигались, перемещались с места на место, сохраняя лишь общий контур тени. И цвет. В отличие от первой, у этой был цвет – багровый. Тонкая, высокая, намного выше первой, с неестественно длинными руками, вытянутой мордой, увенчанная острыми, мерцающими во мраке рогами, тень козы проявилась на месте, где пару часов назад стояло зеркало.

Василий Романович замер и задержал дыхание. Пару секунд багровая тень оставалась неподвижной, и только крохотные огоньки на морде, там, где обычно у коз располагаются глаза и еще в нескольких местах рядом, дергались из стороны в сторону, словно пытаясь отыскать молчаливого наблюдателя. А затем замерли, упершись в человека. В тот же миг тень рванулась к нему. Отвратительный вой пронзил уши, словно все зеркала на свете разом взорвались. Когти тени разрезали воздух рядом с лицом и сорвали очки. Видение пропало.

Эксперт в ужасе подскочил и, непроизвольно попятившись, упал на спину. Что-то твердое попало под бок, и он коротко вскрикнул. Из-за двери тут же раздалось:

— Товарищ… Василий Романович! Все нормально?

— Да! — бросил он, вытаскивая из-под себя обломок игрушки. — Жди там!

Эксперт поднялся, сунул кусок крашеного пластика в карман пальто и сразу стал высматривать очки. Пустая оправа валялась рядом с телом Саши, у левой руки, исполосованной от ладони и до плеча. Острые осколки хрупкого черного стекла рассыпались рядом. «Эти резали бы куда лучше зеркала», – мелькнуло у эксперта в голове. Нервы сдавали.

Он опустился на колени, положил оправу в футляр и осторожно собрал все осколки. Сука, Стряпин, урод, втянул в какое-то говно. Тут и так ни черта не понятно, еще и с сержантом нянчиться.

— Товарищ сержант!

— А?

— Иди-ка сюда.

Дверь щелкнула, сержант быстро оказался рядом. Войдя в комнату, задержал дыхание.

— Инструкции?

— Да, инструкции, — Василий Романович спрятал футляр во внутренний карман и вымученно улыбнулся. — Ты мне дай-ка циферки, а сам готовься фотографировать, ладно?

— Так точно.

— Блевать не тянет?

— Никак нет, — соврал сержант.

— Плохо, — важно заключил эксперт. — Нормального человека от такого выворачивает. Ты, поди, всякого насмотрелся уже под началом Стряпина?

— Никак нет, — опять соврал сержант.

— Вот это дрессура. Ты по-людски говорить-то обучен, сержант? Или дома тоже всех товарищами называешь, по старой памяти?

— Никак… — Булавкин одернул себя на полуслове и посмотрел эксперту в лицо. — Нет, Василий Романович. Это привычка. Профдеформация.

— Ага, это я понимаю. Так где, говоришь, циферки?

Сержант указал в сторону входа и направился туда. Вернулся с портфелем в руках. Достал сперва черный пакет с табличками, на которых были от руки начертаны цифры от 1 до 99, и передал Василию Романовичу. Затем добыл черный «кодак» на 35 миллиметров и стал проверять пленку.

— А вообще тошнит, — признался Булавкин. — Со входа тянет…

— Мясом?

Булавкин кивнул.

— И что ты насчет этого думаешь?

Пару секунд Булавкин помолчал.

— Странно это. Я такого не видел. Ну… не чуял.

— Вот-вот. Я тоже. А мой опыт в подобных вещах, боюсь, будет богаче твоего. К моему сожалению.

Цифры потихоньку заполняла комнату. Василий Романович расставлял их аккуратно и точно. Руки его были все еще без перчаток, а взгляд то и дело возвращался к Булавкину.

— А что там наш дорогой Стряпин, эта старая наседка? У него теперь в порядке вещей бросать людей без должной подготовки на такое?

— У меня неплохая подготовка.

Фотоаппарат щелкнул, комнату озарила яркая белая вспышка. Василий Романович отшагнул от трупа и неотрывно смотрел на Булавкина.

— Служил в пехоте?

— В морской пехоте.

— О как, — эксперт покивал в знак уважения. — А чего к нам пошел?

— Семейные обстоятельства.

— Семейные обстоятельства…

«Кодак» щелкнул еще.

— Мать здесь, переезжать не хочет, а помогать ей некому.

— Как тривиально.

Булавкин посмотрел на Василия Романовича. Теперь оба его глаза казались бледными и смотрели не на сержанта, а куда-то за него. Лицо Василия Романовича застыло в напряжении, и сам он не двигался. Как кот перед броском.

— Все нормально? — осторожно спросил Булавкин.

Эксперт промолчал, только чуть приподнял правую ладонь, веля молчать. Глаза его сузились, а челюсти сжались. Булавкин напрягся. Василий Романович медленно, плавно, почти незаметно сделал шаг к нему. Бледный глаз сверлил пространство у самого лица Булавкина, и воздух, сочащийся тошнотворным зловонием, делался все теплее. Сержант непроизвольно попятился. В тот же миг что-то острое впилось в его левое плечо, рассекло отглаженную ткань и плоть под ней. Булавкин вскрикнул от боли и неожиданности. Пальцы отпустили «кодак», и тот упал на осколки зеркала.

— Бегом!

Эксперт схватил сержанта за правую руку и потащил к выходу. Тот побежал. Через несколько секунд оба были уже во дворе, в нескольких метрах от двери подъезда, под полуденным июльским солнцем. Отзвук тени растаял.