Люблю отчизну я , но странною любовью!

Автора волнует странность его любви – он никак не может дать ей логическое объяснение.

Не победит её рассудок мой

И в этом ему не помогает всё то официальное, которое преподносится как поводы любви к родине:

…Ни слава, купленная кровью,

Ни полный гордого доверия покой,

Ни тёмной старины заветные предании

Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Но почему- то с ‘’отрадой многим незнакомой’’ он чувствует, что любит, когда перед его взором проходят казалось бы самые непритязательные картины жизни его родины.

Вроде бы всё ясно: автор любит родину, не подкрепляясь официозом, а вдохновляясь простой , незамысловатой народной жизнью родины. Но как же наше житейское, что’’любовь зла – полюбишь и козла’’? Иногда это последнее, что сдерживает нас, помогает не комплексовать. Дело в том, что в таком объяснении отчётливо проявляется, что мы любим за что- то. И тут не так важно по официозу или по- народному мы любим, а важно то, что мы имеем вполне рассудочную структуру, которая подчиняется всем законам формальной логики. Т. е. на чётко поставленный вопрос мы получаем определённый ответ. Как заметил Г. Гачев, эта формула за что- то позволяет любить и за деньги, что, сами понимаете, всё приводит к абсурду. Да и сам автор признаётся нам, что он любит ‘’за что – не знаю сам’’, а если мы вспомним его слова о том, что’’…Не победит её рассудок мой’’, то становится очевидным, что его любовь иррациональна.

Если мы сопоставим рассудочное и иррациональное, то в первом случае ты- мне, а я- тебе есть главное; а вот в другом математика и торг совершенно неуместны. Разве любят, к примеру, благодаря скрупулёзно подсчитанным достоинствам? Наоборот, мы любим вопреки недостаткам. Но в нашем мире мы очень горазды на разные подсчёты. На ТВ было шоу, где всех знаменитостей подняли из могил, перемыли им все косточки, каждому нацепили порядковый номер и определили самого лучшего из них. На глазах у всей страны определяли, кто больше очков наберёт: Толстой или Менделеев.

. До сих пор на ТВ в моде сериалы, где всё сводится к тому, а что же будет дальше, какой же будет конец. Разве это должно быть важным? Важен не конец, а как сказала одна бабушка из анекдота:’’… лишь бы человек был хороший!’’ В конце концов есть же фильмы, которые хочется смотреть и смотреть, хотя их сюжет мы знаем наизусть. В них не особенно важно что чем заканчивается, а другое. Из- за этого другого мы с презрением говорим о ’’ кине’’, которое склоняется ниц перед низменными вкусами ,и восхищаемся КИНО, поднимающее нас на новые высоты человеческого духа!

Итак, любовь не поддаётся логике, любят не за что- то. Но тогда почему автор даёт нам ряд картин, которые он любит ‘’за что не знает сам’’? Может быть, всё дело в том, что он любит всё же за что- то, но пока, только пока, не может это выразить логически? При ближайшем рассмотрении можно удостовериться , что это не так: все эти картины не вытекают одна из другой – они не причинно- следственны. Это просто впечатления автора, которые даны к тому же ‘’c отрадой многим незнакомой. Вряд ли иноземец так отрадно впечатлится российской действительностью. А вот мы сочувствуем впечатлениям автора, это нам не чуждо, мы же свои, это наше родное. Автор делится своим сокровенным со своими, с нами. И только мы можем воспринять это, чужим, подчеркнём это ещё раз, это недоступно. Здесь не нужна математика, которая понятна и друзьям, и врагам, которая определённа и однозначна. Здесь однозначности знака противопоставляется неоднозначность, многозначность символа. Поэтому все эти строки организовываются в такое, что отчасти напоминает сращение слов в фразеологизме: слова теряют привычные синтаксические связи, становясь единым целым, и полученное единство не есть уже сумма смыслов, последовательно раскрывающих содержание. Наоборот, они становятся тем единым, которое старается всё дать нам одновременно, дать здесь и сейчас. Именно это приводит к той ядерной реакции творчества , когда поэт, просто любящий человек напоминает нам солнце, звезду, которая щедро одаривает окружающих своей энергией. Если этой ядерной реакции не происходит, то вместо поэзии получается планетоид, прозаизм, могущий передавать нам лишь отражённый свет.

Именно символизация есть движущая сила искусства. Бальмонт писал:»… в этом мире, играя в день и ночь, мы сливаем два в одно. Мы всегда превращаем двойственность в единство, скрепляющее своей мыслью, творческим её соприкосновением; несколько струн мы соединяем в один звучащий инструмент, два великие, извечные пути расхождения мы сливаем в одно устремление, как два стиха, поцеловавшись в рифме, соединятся в одну неразрывную звучность.»

Так и в нашем случае отдельные впечатления сливаются в символ, в образ родины. Давайте ещё раз прочтём эти бессмертные лермонтовские строки:

Но я люблю — за что, не знаю сам —

Ее степей холодное молчанье,

Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее подобные морям;

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень.

Люблю дымок спаленной жнивы,

В степи ночующий обоз,

И на холме средь желтой нивы

Чету белеющих берез.

С отрадой многим незнакомой

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно;

И в праздник, вечером росистым,

Смотреть до полночи готов

На пляску с топаньем и свистом

Под говор пьяных мужичков.