Серия «Шпокры-мокры»

Он отдышался. Что дальше? Затем напился холодной воды из колонки, рядом с магазином. Постучал ещё в один дом. Затем в другой. Никого. Тишина. Словно все вымерли. Но никак не давали мальчишке покоя задёрнутые на окнах шторы. А во дворах некоторых домов, как и у Яськи, царили следы разгрома. Белели в грязи куриные перья, усыпая землю, точно конфетти… Вязкие, подсохшие следы крови снова заставили отпрянуть от калитки и от раскрытой настежь двери в чужую хату.  

Олежка испугался до одурения. Страх возрастал юркими змеями в кишках, не давая заходить в дома с открытыми дверями. Мальчишка упрекал себя за трусость и глупость самыми "грязными", на его взгляд, словами, потому что забыл телефон в хате. Еще не взял с собой сто рублей, давнишний подарок от отца. «Идиотина. Дурында. Лох педальный».

Но ведь он надеялся, что успеет вернуться до темноты в хату, чтобы забрать телефон и вещи, а потом сразу же бежать на остановку.

Похоже, бабка Яська, в кого бы она ни превратилась, днём пряталась. Только вот куда же все соседи-то подевались?

Олежка постоял на перекрестке, поглядывая на перекопанные огороды, тёмные от дождевой воды. Что-то булькнуло, колыхнулось в земле и, как выпуклый плащ, на мгновение оторвалось, показавшись в воздухе, затем снова припало к  почве.

Точно и не было ничего. Прошла минута, другая. Дрожащий Олежка всматривался в подозрительное место, и чувство, что за ним наблюдают, усилилось.

- Мамочка, что это такое было, а?! - выдохнул он и побежал к хате бабы Яськи, думая, что сейчас совсем одуреет от страха и собственных пугающих мыслей.

Он бежал, глядя только вперёд, больше не оглядываясь ни на огороды, ни на мельтешащие мимо от быстрого бега редкие дома и хаты.

В хате бабки Яськи всё было по-прежнему, и всё же что-то неуловимо  изменилось. Но только что?

Олежка подобрал с пола упавший телефон, положил в маленький рюкзачок. Внутри, под подкладкой, лежала скрученная сторублёвая бумажка.

Он вздохнул, услышав скрип двери, и, бросив тоскливый взгляд на свитер, схватил палку, служившую подпоркой стола,  направился к двери.

Шуршание.

Олежка так крепко сжимал палку в руках, что заболели пальцы. Бабка Яська сидела под столом. Вещи туго натянулись на плотном теле, раздутое лицо было серым и странно перекошенным, точно отекло по краям. Изо рта капало. Она что-то сказала, вроде: «Внучок, поди-ка сюда!», и выпростала вперёд синюшные руки с длинными, извивающимися, как черви, пальцами.

- А-а-а!!!! - завопил Олежка и, выронив палку, бросился прочь из хаты.

Оцепенение исчезло. Хотя от страха аж зубы заклацали, и он чуть не прикусил язык. Возле калитки на улицу что-то громоздилось – бугристое, серое, припавшее к земле, как надутое воздухом полотно. Оно подрагивало и будто бы впитывало капли дождя.

Итак, к калитке путь отрезан. Топать через разбухший от воды огород? Олежка замер. Обходной путь отчего-то внушал опасение. Он пригляделся: весь забор облепили такие же, как и возле калитки, серые подрагивающие полотна. И звук тихого шуршания, который он всё время слышал, был вовсе не ветром. Этот звук издавали они. Чудовища.

Бабка Яська вывалилась из хаты и поползла к нему, двигая руками и ногами, как краб, и низко пригибая голову. Олежка отступил и спиной упёрся в дверь сарая, из которого пахнуло отвратительным смрадом.

Скосился на дверь, с виду довольно плотную и с двумя щеколдами как изнутри, так и снаружи. Правда, в сарае нет окон, и что-то подсказывало Олежке, что и лампочка внутри тоже, скорее всего по закону подлости, не включится.

Обычно в сарае часто блеяла коза Дуська и хрюкали две ладные свиньи, сидевшие за перегородкой. Он увидел, как мелькнул в сарае пушистый хвост Шкуры, вздохнул, поглядывая на изрытый огород, земля которого набухла и, словно на дрожжах, подросла вверх. Комья грязи образовывали небольшие холмики, точно на огороде порезвился огромный крот-мутант и вырыл себе тоннель.

Потерялась ещё секунда на раздумья. С крыши дома на спину Яськи спикировало то, что  с виду напоминало вспученное полотно.  Вблизи оно выглядело по-другому: на бугристой, точно в нарывах, шкуре периодически открывались прорези длинных ртов, выбрасывающих хоботки-присоски.

Олежка вздрогнул: Яська, опустив голову, замычала.

Страшно лезть через огород, изрытый вдоль и поперёк. Да и неизвестные твари на заборах…. Всё это разом внушало Олежке ещё больший ужас.

Он юркнул в сарай, сразу закрыв дверь на щеколду. О ноги потерлась, замурчав, Шкура. Дернул наудачу шнур, включающий лампочку у потолка, - и зажёгся свет. Ура!

… Олежка блевал в углу. Рвало водой и желчью сквозь слёзы. От любимой  бабкиной козочки остались, как в страшной сказке, ножки да рожки. От свиней осталось месиво из кишок и грязной жижи, стекающей со стены. За перегородкой, у стога сена, боком лежала сплющенная свиная голова, выставив напоказ пустоту грязного черепа.

Немного успокоившись, Олежка посмотрел на дисплей телефона. Всего одна полоса батареи. Мать не звонила. А на часах почти четыре. В шесть станет совсем темно, а при такой-то погоде, скорее всего, и раньше. Нужно как-то отсюда  выбираться. Но как?

Усталая голова отказывалась соображать. Оставалось только  ждать.

Воняло премерзко. Но то ли от шока, то ли от всего увиденного Олежка принюхался к смраду. Сколько же он продержится, пока кровожадная  бабка Яська вместе со всеми этими тварями не доберётся до него?

Дверь в сарай плотная, а щеколда хлипкая. Надолго ли её хватит?

Дождь стучал по крыше не так, как в хате, а слегка приглушённо. Вода протекала сквозь дырявую крышу, капая на стог сена и в ведро.

Олежка сидел в углу. Шкура куда-то исчезла. А он, видимо, задремал. Шея затекла, и он донельзя измучился и продрог. В обуви противно хлюпало, и, кажется, подошва одного кроссовка держалась на соплях.

Он хотел есть. Хотел пить. В носу хлюпало. Что бы сказала воспитательница, увидев его таким? Поругала бы страшно, конечно, но для начала бы заставила вымыться. И, наверное, угостила бы печеньем, которое всегда приносила из дома… Олежка вздохнул. Желудок громко урчал.

На часах телефона почти полшестого. Наверное, снаружи уже темным-темно.

- Шкура, кис, кис, -  позвал кошку Олежка и встал, чтобы поискать её.

-Ты где Шкура?- спросил он, заглядывая в ведро, на дне которого натекло немного воды. Он зачерпнул её ладошками и напился.

В дверь уже скреблись. Задергалась задвижка. Откуда-то слева, за оградой для свиньи, словно подавая сигнал, громко мяукнула кошка. В дверь крепко бухнули. Раз. Затем двинули так сильно, что она затряслась.

Инстинкт отрезвил, точно ангел-хранитель помог. Страх куда-то пропал. Олежка обогнул перегородку и увидел кошачий хвост, ужом проскользнувший между щербатыми досками в чернеющую яму. Стена над ней тёмная, обросла мхом. Терять нечего… Дверь сарая треснула с новым ударом, и щеколда с жалким скрипом слетела с петель.

Олежка отодрал прогнившую доску от стены и юркнул в вырытую ямку, мысленно благодаря мёртвую свинью, которая так усердно стремилась на волю. А может, животине  просто отчаянно хотелось полакомиться топинамбуром, который рос прямо за сараем.

Мальчишку цепко схватили за ногу, сорвали со стопы кроссовок. Но Олежка отчаянно рванулся вперед и выполз на поверхность. И сразу побежал к остановке, во тьме ориентируясь лишь на столбы. Он крепко держал в руках рюкзачок, с телефоном и заветной сотней рублей, которых должно хватить на спасительный билет до города.

Дождь почти прекратился. Дальние фонари едва освещали дорогу. Было ужасно тихо. Шкура тоже исчезла, но он знал, что она держится рядом, точно понимает, точно оберегает его. В это мальчишке хотелось верить. Он почти  добежал до магазина.  Женский голос окликнул его, заставив сбиться и упасть прямо в лужу.

- Эй, мальчик, чего бежишь, как угорелый? Что случилось?

Невысокая женщина в дождевике вышла из магазина. Жёлтый свет из-за двери приветливо лёг мальчишке на лицо, ненадолго ослепив.

Олежка дрожал, сбивчиво рассказывал ей что-то, едва ворочая от страха языком.

- Помогите… Они гонятся за мной, - выдавил из себя, наконец, и всхлипнул.

Она повела его в магазин. Олежка смотрел на её руки и лицо. Вроде всё в порядке. Никаких синюшных, как у бабки Яськи, пальцев. Нет и припухлостей на симпатичном лице. Голубые глаза женщины смотрели прямо и не лукавили.

- Хочешь чаю? - спросила она.

Затем сняла с него куртку и дала взамен мягкое одеяло. Словно пытаясь успокоить, рассказала, что приехала навести в магазине порядок. Разморозить холодильник. Заодно заказать продукты. Санитарный день сегодня всё-таки.

Олежка дёрнулся, когда запиликал телефон, и еле вытащил его из рюкзака трясущимися руками.

- Сынок, привет, это я. Прости, что сразу не перезвонила. Была очень занята, - оправдывалась мать.

- Мамочка… Мамочка! - взволнованно тараторил Олежка. - Бабка Яся, она… - он всхлипнул. – Она… - запнулся, не в силах подобрать слова, чтобы описать весь ужас, и  выпалил: - Забери меня. Скорее забери. Мамочка. Яська злая. Она изменилась….

- Что ты говоришь? Повтори! Не слышу. Олежка.  Не слышу, связь хреновая, - громко  сказала она. – Я завтра приеду.

- Мамочка,  пожалуйста, поверь. Пожалуйста, приезжай. Я в магазине, с тётей,- успел сказать мальчишка, как батарея села и телефон отрубился. Олежка обречённо заплакал.

- Тише, тише, - поднесла ему женщина чашку с чаем и коржик.

Вытерев слёзы, он откусил от коржика, глотнул чая. Прожевал и проглотил. Чуток полегчало.

Дверь медленно начала открываться.

- Закройте!!! - крикнул Олежка, выпуская из рук чашку. Но женщина остолбенела.

В дверь шустро впрыгнула бабка Яська. Прокудахтала что-то. Тут же разбилось стекло, и в магазин влетело кожистое нечто, точно ворсистое полотенце бухнулось на пол.

Олежка ужом забился под стол с весами. Женщина что-то растерянно сказала. Бабка Яська разинула пасть, откидывая голову назад, точно складную игрушку. Из-за её спины выстрелило щупальце, обвив шею продавщицы, продавливая её кожу и впитывая, точно шлангом, кровь, вмиг меняя цвет из серого на алый.

Снова надеяться, что его не увидят, глупо. Бабка Яська куснула женщину за руку и стала жевать её кисть, кровожадно чавкая. Во время жора бабка не отвлекалась, уверенная, что теперь-то внучок никуда не денется.

Летучее покрывало ползло по полу, оставляя влажный след, направляясь к мальчику. Олежка ни на что не надеялся. Он толкнул столик в сторону чудовища, придавив его электронными весами, и побежал к двери. Буквально выкатился на улицу, пролетев через три ступеньки и больно ударившись о плитку – аж в ушах зазвенело. Второй кроссовок слетел с ноги.

Дождь прекратился. Но темнота вокруг как будто сгустилась. Грязь стала вязкой и скользкой. Он встал, пошатываясь, скуля, точно побитый  щенок, - и снова с усилием  побежал в сторону остановки.

В домах за забором свет не горел. Кошка снова куда-то пропала. Было жутко и практически ничего не видно.

Мальчишка отлично знал дорогу к остановке. Ведь он  бессчетное количество раз  ходил сюда с матерью да с бабой Яськой. От магазина нужно бежать напрямик. Затем повернуть направо и возле шоссе пройти по узкой асфальтированной дорожке. Там,  напротив столбов и частых фонарей, и располагается единственная остановка.

- Божечка, помоги! -  Олежка прикусил губу и побежал вперед. Он снова падал, то и дело отплёвываясь от грязи, попадавшей в рот.

Ноги окоченели, руки тоже. Только в груди  жарко пылало. Мельком Олежка замечал на огородах плотные тени с большими головами, напоминающие грибы. Часто он слышал чавкающие звуки за спиной и боялся обернуться, хотя задыхался и пыхтел, как перегруженный старинный  паровоз.

Шлепки и квохчание доносилось со всех сторон. Он чувствовал, что его окружают. Подступают всё ближе и ближе и вот-вот настигнут.

Знобило. Лицо горело. А тут ещё ветер, который бил в лицо, словно нарочно мешая бежать. Ещё чуть-чуть. Ещё один шаг. «Вот выберусь и буду долго спать. Боженька, помоги!» - молился он, хотя раньше обращался к богу только на Рождество и на день рождения, точно к деду Морозу, прося исполнить  загаданные желания.

Сердце в груди тяжело грохотало и колотилось. Тух-тух-тух.

Олежка  опять упал и с трудом поднялся. Какое-то время он просто полз.

В небе громко кричали вороны. От жути на Олежку то и дело накатывало оцепенение, но он заставлял себя двигаться дальше. Добрался до конца дороги. Осталось только пройти мимо трёх домов, благо что идти теперь не по земле, а по асфальту.

Света – нигде. Даже фонари впереди еле видны, будто кто-то их нарочно погасил. Неужели в посёлке действительно все вымерли в одночасье?

Вода в дорожных лужах смывала грязь с его ног, местами даже казалась теплой. Олежка больше не мог бежать. Только шлёпал по лужам, пытаясь отдышаться. Тело болело. Зубы выбивали дробь.

Еще пару метров – и будет остановка.  

- Уф, наконец-то…

Дошел и посмотрел на телефон: без пятнадцати восемь. Экран, включившись на пару секунд, мигнул и снова погас.

«Дождусь. Дождусь, дождусь», - с облегчением думал он и сел на скамейку, поджав ноги. Голова то и дело свешивалась на грудь. «Не отключайся, ты же мужик. Держись!» - подбадривал себя мальчишка.

Но всё же помимо воли задремал.

… Он кричал во всю глотку, он бежал во всю прыть, а автобус всё быстрее и быстрее уезжал от него. Мальчишка бежал следом. Вопил. Молил подождать. Кричал, надрываясь, - и очнулся.

Подбородок Олежки  дёрнулся, с уголка рта стекала нитка слюны. Задремавший было, мальчишка увидел Шкуру. Она сидела на лавочке, рядом с ним, и наводила  кошачий марафет. «Заберу её с собой», - решил он, когда услышал шум машины.

«Надо маме позвонить или эсемеску послать, чтобы встретила. Не выйдет. Ах, чёртов старый телефон со слабой батареей… Или, в крайнем случае, у водителя помощи попрошу». Тарахтение усилилось. Шум колёс, прорезающих лужи и рокотание двигателя наполнили сердце мальчишки неописуемым счастьем. От облегчения ему захотелось буквально взлететь.

Олежка подхватил кошку и вышел из-под пластиковой будки, направляясь поближе к бордюру у проезжей части.

Фары приближающегося автобуса имели нездоровую желтизну. Но и этого света хватало, чтобы пробить тьму. Олежка крепче прижал кошку к груди, поправил лямку рюкзака - и бросился к автобусу, размахивая руками. Боялся: вдруг кошмар сбудется – водитель снова проедет мимо, не остановившись.

Маленький жёлтый автобус походил на заказной, в котором проезд гораздо дороже обычного, почти как в маршрутке. Сквозь цветастые шторки на окнах трудно было понять, есть ли кто-то внутри, но по контурам теней Олежка различил: автобус не пустой.

Передняя дверь открылась. Он сделал шаг на ступеньку, схватившись за поручень. Водитель был в кепке и выглядел болезненно тощим, как жердь. Позади водителя, в первом ряду, всё двухместное кресло занимала толстая женщина в жилете кондуктора. Её лицо было скрыто вьющимися волосами цвета ржавчины, а полные руки держали на коленях сумку. Водитель что-то спросил. Что-то про маленьких мальчиков, в такое позднее время находящихся далеко от дома.

Кошка фыркнула, принюхалась и, зашипев, стремительно попыталась вырваться из рук Олежки. Дверь резко захлопнулась. Олежка закричал. Рука кондукторши буквально выстрелила вперед, удлиняясь на глазах, как пожарный шланг, наполненный водой. Синюшные пальцы схватили кошку за голову, сжали её до хруста и потащили прямиком в пасть, из которой навстречу выстрелили мокрые жгутики.

Ноги подкосились - и Олежка чуть не скатился вниз по ступенькам, но, случайно приложившись виском о поручень, пришёл в себя от боли. Водитель улыбался. Только в его рту тоже не было зубов. Какая-то плёнка и шевелящиеся жгутики.

- Давно у нас не было маленьких мальчиков, - произнесло существо в кресле. Оно сплюнуло на пол клочья шерсти, вытащило из пасти хвост и, отрыгнув, выпустило газы, наполнив салон удушливым смрадом.

- Присаживайся, сынок, - всё так же улыбаясь, произнёс водитель. - Мест много. А маленьким мальчикам сегодня проезд бесплатный.

Он гадко осклабился и надавил на газ. Олежка с трудом поднялся на ноги и сел на сиденье. Оглянулся. В конце салона, на полу, что-то лежало. Что-то большое, влажное, серое и напоминающее готовый вот-вот лопнуть мыльный пузырь.

Мысли превратились в кашу. В голове враз воцарился туман - и отчего-то проще всего было поверить, что он спит. Ведь лицо кондукторши менялось на глазах, превращаясь то в лицо бабки Яськи, то в лицо продавщицы, то ещё в кого-то знакомого.

От ужаса Олежка зажмурил глаза.

Его бережно стащили с сиденья и бросили прямиком к пузырю. Он уперся в него руками. Землистый ослизший пузырь был влажным и отвратительно  теплым. Внутри него что-то было. Что-то дышащее и живое.

Внезапно пузырь разверзся, исторгнув  из себя едкий запах протухшей рыбы и гнилостный - отбросов.

Олежка заорал, стал дёргаться, пытаясь совладать с собственным онемевшим телом, - и до крови прикусил губу.

Липкая плёнка  с гадливым чмоканьем прикоснулась к его лицу, ожгла кожу, точно щёлок. Внутри пузыря показалась пасть, наполненная шевелящимися жгутиками. Они извивались и смердели.

Новый булькающий крик умер, едва начавшись. Руки перестали слушаться команд мозга. Ногти безуспешно пытались порвать плёнку: маленькие пальцы были слишком слабы и неуклюжи. Плёнка стремительно залепила глаза мальчишки, закрыла ноздри, рот и устремилась вниз по шее к плечам.

Боль была острой и режущей. Лёгкие от нехватки кислорода горели, будто в огне. Олежка чувствовал, как что-то пожирает его и в то же время изменяет.

Где-то далеко едва слышный, но очень понятный женский гнусавый голос твердил, как диктор в новостях, о необходимой смене мест обитания и о близкой зиме. Твердил что-то о перспективных маленьких мальчиках и о никуда не годных стариках.

Перед тёмным паденьем в бездну перед глазами мальчишки вспыхнуло, точно наяву, лицо отца. «Папочка, ты здесь, со мной», - подумал Олежка и перестал существовать.

Карина работала за барный стойкой всю ночь и ещё пару лишних часов, потому что сменщица заболела.

Клиенты сегодня все как на подбор: с деньгами и чаевых не жалели. Удачная ночь, если бы не одно «но». Голос сына по телефону не на шутку пугал. Его голос взывал к её материнской сути. «Дело – дрянь, Карин. Дело – керосин», - настойчиво твердил он ей. Но эта работа – последний шанс в сплошной череде невезенья и увольнений. Не отпроситься.

Она покемарила в подсобке около получаса, дёргаясь от размытых и оттого ещё более жутких кошмаров. Только в десять утра, с закрытием бара, удалось освободиться. Сразу переодевшись, Карина  пошла на остановку и, глянув на расписание, поняла, что успевает на автобус до Рыковки.

Села на скамейку. Припудрила лицо. Подкрасила губы. Но усталость и морщинки у глаз никакой пудрой не скрыть.

Автобус, красный «Икарус», был практически пуст. Заплатив за проезд, она решила подремать. Как-никак Рыковка – конечная. Час езды.

Сын сидел на остановке. Босой. Бледный. Какой-то отёкший и нездоровый. Без  привычного рюкзачка. В чужой, со взрослого плеча куртке. Мокрые волосы выглядели грязными и липкими. Пальцы, крепко сжимающие большой  горшок с землёй, были неестественно синюшными.

- Сына, сынок, что случилось? - обеспокоенно спросила она, пытаясь его обнять.

Тело Олежки было точно деревянное. Он ничего не говорил и всё время отводил в сторону взгляд.

- Ну ладно, с бабкой Яськой потом разберусь, - грозно сказала она, доставая из сумочки влажные салфетки и новую пару носков, что купила для себя. Ноги сына на ощупь были точно ледышки.

Олежка молчал. Карина чувствовала себя полной дрянью, глядя на его лицо. Сразу вдруг вспомнилось все, что она делала и чего не сделала для него.

- Прости меня, Олежка, прости, - погладила его по голове, решившись вызвать такси. Но, увидев проезжающую машину, вышла на дорогу и помахала. Водитель, пенсионер интеллигентного вида, в очках, остановившись, критически оглядел её и смягчил взгляд, увидев мальчишку.

- Батюшки, что у вас приключилось-то?- спросил он.

- Подвезите до города, прошу вас! Я заплачу.

- Садитесь. Так подброшу, денег не надо,- сказал водитель и открыл заднюю дверь.

Сын не выпускал из рук горшок и долго стоял на пороге квартиры, словно забыв, где находится его комната. Он замер на месте и точно вслушивался в громкий лай соседского пуделя Артемона, жившего за стеной, у одинокой пенсионерки.

- Олежка, быстренько раздевайся, - приказала Карина. - Сейчас воду в ванну наберу, вымою тебя! - крикнула, закрыв входную дверь и убедившись, что он пошёл в свою комнату.

Олежка скинул только куртку. Поставил горшок возле батареи. Затем нагнулся над ним и, засунув  ставший удивительно гибким указательный палец в рот, вытащил из гортани сероватую и длинную, наполненную чем-то зернистым жилку. Крякнул, пока она полностью не вышла из горла.

Затем вырыл в горшке подходящее углубление, аккуратно нашарил пальцами сидящие в земле, едва сформировавшиеся жгутики и, подтащив их поближе к дыре, положил туда жилку и быстренько закопал.

Мальчишка чуток постоял, прислушиваясь, как шуршат в земле жгутики, обматываясь вокруг жилки с икринками.

В комнату зашла мать. Упёрла руки в бока и пожурила, что он до сих пор не разделся. Затем подошла ближе и крепко обняла.

Мальчишка вдыхал её запах, который вызывал во рту обильное слюноотделение. Пудель в соседней квартире разрывался от лая, то и дело подвывая, как спятивший. Вдруг неожиданно заскулил и замолк.

«Ну, вот мы и переехали»,- подумал псевдо-Олежка, разбавляя горячую воду в ванне холодной, доводя до приемлемой для себя температуры. Затем он аккуратно залез в ванну, погрузившись в воду с головой. Его новое тело обожало сырость и влагу. Каждая пора и клеточка  кожи мальчишки жадно пила, разбухала, росла. Как росло, разбухало и делилось на сегменты то, что было внутри.

Псевдо-Олежка наслаждался купаньем, думая о том, что скоро прорастающие в горшке из икринок пузыри нужно будет кормить, а затем и  пересаживать.

В старом доме пусто, только полосатая злющая кошка Шкура сопит где-то на печи. Бабка Яська во дворе и уже давно.

Олежка не любит старуху. Да и за что любить сварливую женщину, скупую на ласку, да ещё не родную? Но все равно ему неспокойно.

Дождь немилосердно льёт с мрачных небес уже третьи сутки подряд. Сердитый ветер проникает в оконные щели, посвистывает в печной трубе. «Может, кошку позвать?» - раздумывает мальчишка. Хоть кошка тоже не ласкова, как и её хозяйка.

Шестилетний Олежка крутится на низкой койке с тонким матрасом, из-за которого телом чувствуется каждая просевшая пружина. Даже под его малым весом койка всё равно недовольно скрипит.

Бух!.. В который раз за ночь от ветра стукает о стену ставень. «Ну, куда же подевалась бабка? Почему она не приходит так долго?»

Олежка зевает. Недавний сон ушёл, хотя привычная усталость и тоска никуда не делись.

После трагической смерти отца мать стала пить. Затем уволилась с одной работы, не задержалась и на другой. Вот и нечем стало платить за детсад. И отправили Олежку вместо детского сада временно жить к бабке Яське. К приёмной матери его отца.

Яська растила отца Олежки, а потом, когда отец возмужал, выгнала из дома на все четыре стороны. Так мальчишке рассказывала мать, когда  поздним вечером выпивала чуток коньяка и начинала долгий разговор – вместо обещанной сказки на ночь, вместо мультфильмов, которые смотрят дети по вечерам. Рассказывая о бабе Яське, мама рассеянно улыбалась, повлажневшими глазами тоскливо глядя на сына, и то и дело нервно поглаживала и трепала его светло-русые, вечно взлохмаченные волосы.

Холодно в хате. Ветхое одеяло не спасает. Олежка съёживается, подтягивая колени к груди, и всё равно ему зябко.

Старая Яська вечно кутается перед сном, как капуста, а сама жалеет как следует протопить печь на ночь, чтобы  Олежке хоть раз за ночь хорошенько согреться.

Из собственной пижамки с колобком на груди мальчишка давно вырос. Штаны коротковаты, кофточка едва налезает, трещит, когда протискиваешь в неё плечи, но всё же Олежка всё равно ею дорожит.

Оконный ставень хлопает всё настойчивей. Он слышит, как кошка прыгает с печи. С лязгом падает задетая ею кочерга. "Яська будет ругаться, - думает мальчишка. - Впрочем, как всегда. Может, встать и посмотреть в окошко?» Беспокойство внутри всё возрастало, а ставень назойливо скрипел да через время от времени хлопал на ветру.

Олежка со вздохом закрыл глаза – и снова открыл, потому что не давал собраться с мыслями и успокоиться противный неутихающий дождь, глушащий в хате все звуки. Может, сейчас Шкура ловит мышь?

Яська часто, когда серчала, говорила ему про мышей, которые тихонечко приходят из-под пола да вылезают из норок по ночам к плохим и непослушным мальчикам, не помогающим  своим бабушкам.

«Мыши, - говорила она, - пребольно кусают за пятки, за нос и грызут детские ушки. Их любимое лакомство. А полосатой Шкурке, - добавляла Яська, обдавая мальчишку запахом чеснока и мясного зельца, - скажу, чтобы ночью дала им волю. Не сторожила бы хату, и пусть тогда приходят и искусают тебя, негодный мальчишка!»

Яська, сколько знал Олежка, большую часть дня варила самогон, а потом постоянно, раз за разом посылала его по соседям разносить товар в тяжеленной корзине. Будто и не знала, что у мальчишки  кроссовки протекают и носки всего одни, и те на ногах. А резиновые сапоги для дождливой погоды его мама, как назло дома, забыла.

Дзинь. Шпонк. Дребезжала едва сидевшая в гнезде входной двери ручка... Тсик. Тсик. Кто-то настойчиво раз за разом дёргал её, намереваясь войти в дом.

Кто же это? Неужели бабка Яська впотьмах колупается? Она же всегда, даже когда выходила в нужник ночью, брала с собой короткую толстую свечку в стеклянной банке.

От страха у мальчишки вспотели ладони. Тут же холодный пот проступил на спине и потёк вниз липкой, вызывающей гадливость струйкой. «Это не она, не Яська», - шептал, внушая ещё больший страх, собственный внутренний голос.

Старуха, хоть с виду древняя и скукоженная, как  высохший мох на замшелой коре дуба, бегала шибко, а как выпьет стаканчик собственной сивухи, то вообще резвой бывает, как козочка, и сразу добреет, сухими баранками Олежку угощает, не жадничает.

Бабка Яська даже с закрытыми глазами, даже на ощупь легко зашла бы в хату.

- Мммур-рур, - жутко и протяжно завывая, утробно исторгла кошка и стрелой пронеслась по полу, топоча, как приглушённая пулемётная очередь. Тр-тр-тррр.

Разом вспомнились приходившие помогать бабке по хозяйству (перекапывать и собирать урожай на необъятном участке за хатой)  заросшие и бородатые, как лешие из сказок, мужики. Они воняли так же мерзко, как бабка Яська, хотя и не такие старые.

- Вот пойдут дожди, да, Марат? - хрустел огурцом вприкуску с салом седой, как лунь, усатый мужик с хитрым прищуром карих глаз.

Марат сидел за столом напротив. Внушительный дядька, с бельмом на глазу, в фуфайке, колоритной внешностью и протяжно-булькающим говором вечно нагонял на Олежку неподконтрольную жуть. Он обычно сидел, согнувшись над тарелкой. Сутулый, широкоплечий, с большими руками, ладони в мозолях и с заскорузлыми от грязи ногтями.

- Ага, - бурчал в ответ седому Марат, часто прикладываясь к алюминиевой кружке, которую доверху наполняла сивухой гостеприимная Яська, угождая  мужикам за труды на своём необъятном огороде.

- Зальют дожди нашу землю, - продолжал трепать языком седой мужик, - зашваркает от воды под ногами, раздуется перепоенная почва, вот и повылазят со своих нор пузыри шпокры-мокры. Ать, два. Да начнут рыскать в поисках поживы по ночам. Как те солдаты. Тогда держи ухо востро да на улицу по ночам не выходи, а если мерещиться да постукивать в ночи что будет, то лучше лишний раз перекрестись перед образом, крест поцелуй, соль сыпни через плечо, но ни в какую, сука, за порог дома не суйся, каб не сцапали. А то знаешь же, как к зиме готовятся твари. – Бросил в рот кусочек сальца,  запил самогонкой и зажмурился седой, продолжил: - Жрут и, чтобы людей морочить, перевоплощаются... – крякнул, отрыгнув, седой, да резко поднял голову, и посмотрел прямо на печку, выставил жирный, вымазанный сальцем палец да погрозил затаившемуся в теплоте, за шторкой, мальчишке. - Мотай на ус, слышь, малой!

- Шитсс, черти старые, брешете всё, что балаболки! - рявкнула Яська и недобро зыркнула на Олежку, приказав немедленно с печи слезать да спать ложиться.

… Мальчишка моргнул. «А вдруг, - закралась жуткая мысль, - её сцапали те самые?.. Нет. Это всё байки. Трёп», - безуспешно пытался он отогнать собственный страх. Всё же встал с постели. Холодный пол студил пятки сквозь стоптанные носки.

- Иии, - пискляво скрипнула  входная дверь и резко закрылась.

Олежка замер на месте, услышав шаги по полу. Неспешные и весомые. Топ-топ-топ. Тяжко протопали из сеней в кухню.

Снова жутко замяукала кошка. И Олежке стало так страшно, что мочевой пузырь враз болезненно сдавило.

- Ах… - выдохнул он.

- Ать, ять, хвать, брать, - раздалось с кухни. - Что пожрать, что слопать, - бурчала, непривычно шепелявя, Яська. Вроде и голос был её. Но эта лёгкая шепелявая нотка до ужаса смущала мальчишку.

«Глупости. Хватит уже», - сказал себе Олежка.

"Что ты, как сопляк, вечно сцышь?" - неожиданно басисто прозвучал в его голове голос Антохи, хулигана-подростка, соседа по подъезду.

Олежка вздохнул, снова забрался в постель и, с головой накрывшись одеялом и закрыв глаза, стал вспоминать, как катал его на самодельных качелях отец.

То был летний погожий день, полный игр и приключений. У отца отпуск. Прямо с утра Олежку ждали карусели и сахарная вата, ледяная кока-кола и открытое окошко в машине, куда отец разрешал высовывать ладошку, а потом, под вечер, после дневного сна, были те самые «счастливые" качели, сделанные отцом из шины, на верёвке, перекинутой через толстый кленовый сук.

Олежка помнил, что до слёз ухохатывался от восторга и отец тоже смеялся, при этом постоянно щурился от солнца. Олежке тогда казалось, что из уголков отцовских глаз будто бы тонкими линиями-искорками выстреливали смешинки.

… Мальчишка согрелся, и сон кошачьей поступью, незаметно подкрался к нему. И то, что снилось ему, смешалось: то ли взаправду слышалось, что кто-то в хате всё жадно, будто давясь, шамкал и почти что по-пёсьи тявкал.

Олежка проснулся от тяжести на груди. Помычал недовольно и открыл глаза. Узкой полосой из окошка на пол пробивалось солнце. На его груди свернулась клубком кошка. Она похрапывала, чуточку подрагивая хвостом.

- Брысь, - сказал мальчишка.

Кошка не спешила уходить и только водила ушами из стороны в сторону.

- Шкура, пожалуйста, иди, - попросил он.

Но все слова были без толку. Наконец поразмыслив, Олежка подтянул одеяло к себе и таким образом, как с горки, заставил съехать к концу кровати увесистую кошку. Шкура недовольно зашипела, с укором глянула на него и легко спрыгнула с постели.

Олежка оделся и, первым делом раздвинув занавески, открыл окно, убрав ставни.

На кухне царил жуткий погром. Воняло чем-то гадким. Олежка поморщился и вышел во двор. Сходил в деревянную будку, служившую туалетом.

Хоть светило солнце, но на улице стояла октябрьская прохлада. По двору бегали куры, путались под ногами. Петух сидел на заборе и недовольно поглядывал сверху.

- Яська! - позвал мальчишка, затем крикнул: - Бабка Яська, ты где?!

На перекопанном огороде стояли лужи. Вокруг ни души, кроме нескольких ворон, кружащих в ясно-голубых, будто вымытых прошедшим дождём небесах... В желудке мальчишки заурчало. Он обыскал весь двор. Удивился только, что сарай заперт. Неужели бабка забыла, что внука нужно кормить, и ушла, даже не побурчав, как обычно, с утра? На старуху это не похоже. Что ж, видимо, придётся справляться самому. Олежка вернулся в хату, поставил чайник, нарезал заплесневевший  хлеб. Вытащил спрятанную за посудой в буфете баночку с вареньем. Мяукала Шкура и тёрлась об ноги. Тоже, что ли, голодная?..

Попив чаю и таким образом заморив червячка, Олежка решил посидеть во дворе: на солнышке гораздо теплей, чем в хате. В которой к тому же  воняло.

Старый мобильный телефон с потёртым корпусом мать оставила ему для крайней необходимости. Единственная загруженная в системе дивайса игрушка приелась в первые же дни в деревне. Ещё он успел взять блокнот, несколько цветных карандашей да книжку с картинками и комикс с Бэтманом, подаренный каким-то хмырём, заходившим к матери в гости и пахнувшим чем-то резким и жутко въедливым, так что запах тянулся за ним шлейфом и долго ещё оставался в квартире.

На улице скучно и тихо. Заняться совершенно нечем. Олежка погонял кур и решил выйти за калитку – позвать Шарика, беспутного лохматого пса, с которым он подружился, как-то угостив его кусочком колбасы. Шарик – так он сам назвал собаку, к которой за две недели пребывания у бабки Яськи успел привязаться.

Сегодня, как назло, сколько Олежка ни свистел, ни кричал, собака не приходила. Он походил по улице, поражаясь непривычной  тишине. Только иногда резко каркали вороны. Никто не шёл к колодцу за водой. Ни бабка Аня. Ни неопрятная тётка Ставрида. Не было и толстого мужика, любителя опохмелиться с утра, жившего у продуктового магазина, до которого им с бабкой топать около получаса. «Странно всё это», - решил Олежка. Вернувшись во двор, он запер калитку. В доме снова поставил на плиту чайник.

Усилившийся ветер стал раскачивать ставни. Погода портилась.

В хате холодно, но он не знал, как затопить печку. Кошка ушла. Крышка в подпол открыта. Но там ведь, кроме картошки и самогонки, ничего нет. Вот только воняло, похоже, именно оттуда.

Может, матери позвонить? Но что он ей скажет? Жаловаться и просить его забрать – пустое дело и стыдно.

Олежка попил чай, щедро положив в чашку сахар. В холодильнике пусто, хоть шаром покати. Ни сала в морозилке. Ни кровяной колбасы. Ни яиц, ни молока. Неужели бабка Яська сошла с ума и всё сожрала сама? Она же тощая. Ест мало. Экономит на всём.

От нечего делать мальчишка лёг на кровать, накрылся одеялом и стал в сотый раз перечитывать комикс. Олежка гордился, что пойдёт в школу, уже умея читать. Воспитательница не раз говорила, что он очень способный мальчик. Эх, это ведь отец учил Олежку читать по книжке с большими буквами и яркими рисунками. Мальчишка отложил комикс и, тяжко вздохнув, заснул.

Он почувствовал, что кто-то рядом стоит, и едва разлепил глаза. Моргнул. Темнота.

- Баба Яся? - спросил хрипло, ещё не отойдя ото сна.

Молчание. Шорох в углу. Она затаилась в тени возле шкафа, странно согнувшись.

Кошка оказалась рядом. Мальчишка привстал, когда Шкура вдруг зашипела. Даже в этой странной темноте Олежка разглядел её шерсть дыбом. Хвост столбом. Оскаленную пасть. Никогда не видел, чтобы Шкура так себя вела.

Бабка Яська зашуршала и вдруг отступила. И стала смешно пятиться задом, пока не упёрлась в порог, ловко переступила его и хлопнула дверью

Он снова моргнул, не понимая толком: а что только что было?

Вскочил с постели, чувствуя пересохшее горло. Шкура сидела на одеяле и спокойно умывала морду.

- Фу, - брезгливо сказал Олежка, наступив босой ногой на крысиный хвост. Шкура, как ни в чём не бывало, водила лапкой по ушам.

Олежка хотел выйти на кухню, но кошка внезапно кинулась под ноги. Его затрясло, когда он понял, что она не хочет его пускать туда. Нужно бы выйти к бабке Яське. Но не мог себя заставить. Перед глазами снова и снова вставало, как она быстренько пятилась задом. Яська двигалась очень быстро – и это выглядело ненормально.

Шорох за дверью. Кошка встрепенулась. Сердце в груди Олежки забухало: тук-тук тук. Кажется, секунда – и оно выпрыгнет из груди.

На простой межкомнатной двери вместо защёлки висел обыкновенный крючок.

Он не думал. Руки сделали всё сами. Закинули крючок в металлическое ушко. Дверь тут же дёрнулась. Поначалу робко. Потом сильней. Старческий голос с противной шипящей нотой прокаркал:

- Олежка. Олеженька. Кха-кха.

От странного голоса бабки Яськи он чуть не описался. Дверь ещё раз дёрнулась, но уже легонько, как будто бабка передумала вламываться.

Мальчишка стоял возле двери, наблюдая, как за окном наступает ночь. Стало легче. Он сел на кровать и расплакался. Затем подошёл к окну. Во дворе пусто. Едва что-либо видно. Вздохнул и, отшатнувшись, чуть не упал с испугу. По стеклу заскреблись пальцы. Очень длинные, гибкие пальцы со сморщенной кожей, с корявыми ногтями.

Он закричал и быстро захлопнул ставни. Руки тряслись. Из носа текло. Кошка ощетинилась, путаясь под ногами. Но её присутствие странно приободряло. В горле мальчишки застрял  хрип. За окном послышалось шепелявое пение.

- Тише мыши, кот на крыше...

И тут же резко замолкло. Олежка услышал беспокойное кудахтанье. Он закрыл уши руками. Кошка, точно успокаивая, уселась возле ног. Олежка погладил её по голове. Затем побежал к столику с деревяшкой вместо ножки. Схватил телефон и набрал маме. После долгих гудков он заплакал и всхлипнул, когда безразличный голос объявил, что абонент находится вне доступа сети.

- Мама, мамочка…

Олежка сжал кулачки, решив больше не плакать. Может быть, мамочка просто очень занята… Он почти задремал с телефоном в руке, когда в дверь снова заколотили. Кряхтящие, булькающие смешки чередовались со шлепками в дверь, которая сотрясалась от ударов.

- Нет. Нет. Нет.

Он закрывал уши руками. Кошка шипела. «Это мне снится. Это кошмар», - пытался внушить себе мальчик, но сам не верил, дрожа от страха и холода.

Снова схватил мобильный. Зарядка заканчивалась. Всего две полосы. Жаль, кроме номера матери в памяти телефона ничего нет. Да и душившие паника и страх не давали вспомнить ни одного номера службы экстренной помощи.

То ли сто один. То ли сто два. Но он не был уверен на сто процентов. «А вдруг наберу неправильно? - вёл мысленный диалог Олежка. – И что будет тогда? А если батарея разрядится, и мама потом не сможет дозвониться?»

Руки онемели. Дверь прекратила трястись после душераздирающего визга петуха. Стало болезненно тихо - и снова заморосил, тараторя по крыше, дождь.

Олежка вздохнул и сел в угол, приласкав гордую кошку, стянул с кровати одеяло и просто стал ждать, когда телефон позвонит.

… За окном рассвело... Всё тело окоченело. Кошка принюхивалась, но больше не дыбилась у двери. Мочевой пузырь Олежки грозил разорваться на части.

Он, поджав губы, повозился у столика и вытащил деревяшку, не прикреплённую к столешнице. Таким образом, вооружившись, резко вытащил крючок из  петли и с криком выскочил из комнаты... Тишина. Входная дверь нараспашку. Премерзкий запах усилился. Холодильник перевернут. На полу лужи воды. Бурая жижа. Комья грязи. Подвал открыт.

Они вместе с кошкой вышли на улицу. Дождь смывал кровь и перья в канавку с плиточной дорожки, что вела до калитки. Дверь сарая раскрыта настежь. Кошка прыгнула на забор, а с него – на крышу.

Олежка хотел было сходить в туалет, но заметил: на огороде мелькнула размытая бугристая тень. Моргнув, посмотрел снова и ничего не увидел. Но пописал, зайдя в палисадник. Затем прямиком направился к калитке, надеясь, что найдёт соседей, всё им расскажет, и они  помогут ему.

Дома в посёлке Рыковка, где жили одни старики, стояли далеко друг от друга, и при каждом ко двору прилегали большие участки, хоть и не такие большие, как огород у бабы Яськи, за что её за глаза называли зажравшейся паненкой.

Олежка бежал во весь дух, а с потемневших небес накрапывал дождь. Дорога впереди была размыта - и несколько раз он поскальзывался, едва не падая в лужи.

Первый дом с занавешенными окнами выглядел нежилым. Здесь жил придурковатый Стась, который любил чудить, не стриг длинные, до пояса, как у бабы, седые волосы и ходил босиком даже зимой.

На стук в калитку и крики никто не отзывался. Верная, чёрная собака Стася, тоже куда-то подевалась. В любое другое время, стоило только пройти возле забора, как она злобно лаяла и, будто припадочная, кидалась даже на почтальона.

Едва отдышавшись, Олежка побежал дальше, успев заметить, как шевельнулась штора в окошке.