los.yebenes

— Почему ты, блин, вообще дружил с Котом? — мысли ворочались медленно, словно облитые медом. — Ты ж не школьник. Тебе вообще сколько лет?

— Да какая разница, — Мираж отвел глаза. — Мы с ним через Пацана познакомились.

— Что за пацан?

— Да парень из его школы.

— Ты ему наркотики продавал, что ли?

Мираж растерянно улыбнулся и ничего не ответил. Попался.

— Ты барыга?.. Твою мать, — я вцепился себе в волосы. — Так вот что с ним было не так! Он был все время убитый! Это ж твоих рук дело! Твою мать…

— Я ни в чем не виноват, — возразил Мираж. — Он без моей помощи начал, прикинь. И такое бывает. Он уже взрослый чувак.

— Нет… — я подошел к нему вплотную. Он был выше меня на голову, и широкий, как совдеповский шкаф. — Это ты взрослый человек. Ты не должен был. Твою мать…

— Маму не трогай, — миролюбиво попросил Мираж. — За своим парнем ты сам следить должен был. Он тот еще фрукт. Я б даже сказал, мудила редкостный.

Я почувствовал, как мне в лицо бросается кровь.

Анзур схватил меня за плечо.

— Спокойно, брат, — тихо сказал он. — Уже ничего не поделаешь.

— Ну и дерьмо же ты, — прошипел я, глядя Миражу в глаза — в его гадкие, маленькие глазки. — Куча дерьма.

— Твой Котик сидел на метадоне, — сказал Мираж. Он сделал шажок назад, не глядя обогнул костер и спиной пошел к деревьям. — Он был торчком. Я ему не продавал. У меня и в мыслях не было. Я таким не банчу.

Я рванулся из рук парня в спецовке, но тот крепко держал меня за локти. Перед глазами заплясали кроваво-красные пятна.

— Да я… я ж тебя убью. Я убью тебя, сука. Я тебя убью!

— Тут нет смерти, — фыркнул Мираж. — Очень удобно. Бывай, Сеня.

И он растворился в лесу.

***

Время текло, как чернила. День не сменялся ночью. Лето и не думало прекращаться.

Мы общались об одном и том же. Бросали друг в друга одни и те же слова — ненужные, пустые. Мы радовались, когда появлялись новенькие. Мы жгли костры при помощи спичек, которые никогда не кончались у тех, кто курил — там, в другом мире. Мы рассказывали свои истории.

Порой люди пропадали.

В какой-то момент ушла Гуля. Жаль. Я успел полюбить ее. Она просто перестала выходить к костру — к единственному месту, которое нас объединяло. О ней больше не вспоминали, как не вспоминают об очередном лете, о прочитанной книге, о выпитой чашке чая. Но я помнил. Мне казалось важным не забывать.

Иногда там, за хитрыми сплетениями зеленых трав, появлялись чьи-то блестящие глаза. Эти глаза принадлежали лохматым фигурам. Так мы их и звали — Лохматые.

Баба Нюра была уверена, что это черти. Маленькая Ксюша, которая попала сюда через дверь холодильника со свалки, говорила, что это звериные ангелы — души собак, сбитых на шоссе. Я же не говорил ничего.

Я исследовал джунгли.

Закономерно, что в какой-то момент я все же нашел Кота.

Он лежал на том, что когда-то было подъездной дорожкой, закрыв глаза. В первый ужасный миг я подумал, что он умер, и мое сердце забилось где-то в горле — пока я не вспомнил, что тут нельзя умереть.

Кот принимал солнечную ванну. Вокруг него вилось его лохматое племя — разномастные кошаки. Они возились, играли, катались и царапались, иногда падая на тело моего рыжего друга. Тот лежал на спине, тихо улыбаясь. Я никогда не видел его таким спокойным.

За это время (или отсутствие времени) я и сам успел немного научиться спокойствию. Я не кричал и не плакал, ничего такого. Просто сел рядом с ним на дорожку, оказавшись в пятне света.

Он, не открывая глаз, чуть подвинулся. Я лег рядом и зажмурился, позволяя солнцу утопить меня в своих горячих лучах.

От него до сих пор пахло индийскими благовониями и табаком, но теперь к этому примешивался какой-то другой запах, который я не мог опознать. Не открывая глаз, я взял его за руку. Она была теплой.

— Мне очень жаль, Сеня, — тихо сказал он. — Очень-очень-очень жаль.

— Я не умер, — так же тихо ответил я. — А значит, и ты не умер тоже. Мы выберемся.

Он едва слышно рассмеялся.

— Я так не думаю. Я не помню, как сюда попал, а значит, и выбраться уже не смогу. Но не все ли равно? Посмотри, какое хорошее лето…

У меня сжалось сердце. Он не помнил.

— Мы с Миражом вошли в дверь подвала, — сказал я. — Может, если мы сделаем это снова, нам удастся выбраться. Остальные так делать боятся. Говорят, если войдешь, уже сюда не вернешься. Может, оно и к лучшему. Надо попробовать. Это шанс, Кот.

— Шанс, ага. А что, Мираж тоже тут? — он безразлично фыркнул, как кошка. — Жаль. Мытищи потеряли двух диких парней.

— Он был твоим дилером, я знаю, — я осторожно сжал его ладонь. — Почему ты не рассказал, что употребляешь?

— Я все равно собирался завязать.

— Что же случилось?

— Я не помню. Это и не важно. Посмотри лучше, какое лето...

***

Не думайте, что я хотел отомстить Миражу лишь по той причине, что я ненавижу наркоманов. Я их ненавижу, это так — вернее, ненавижу зависимость, которая ломает людей об колено. Но дело вовсе не в этом. Я нутром чуял, что в этой истории что-то не так.

С одной стороны, мой друг Кот был чертовски прав — все это больше не имело значения. Мы были в Эдеме (или в аду — если разобраться, это одно и то же), здесь не было смерти, а значит, не было и никакой разницы. Люди появлялись и исчезали, как на сцене. Никому не было интересно, куда они уходили.

С другой стороны, я начал задавать себе вопросы. Это заставляло меня думать, чувствовать время, которого не было. Это помогало мне не сойти с ума. Остальные потихоньку соскальзывали во мрак — по крайней мере, так мне казалось. Они повторяли свои истории, как пущенная на повтор пленка, говорили в теплую пустоту одни и те же слова и понемногу теряли их все. В этом отсутствии событий люди начинали забывать, кто они такие. Я не мог позволить себе подобную роскошь.

Кот отвел меня в место, которое звучало для него как-то иначе. Именно так он и выразился — “звучало”. Вновь его разговоры о тишине. Как в старые добрые, Кот.

Это было странное заброшенное здание посреди джунглей. Заброшка на поле, понял я. Он почему-то отказался заходить внутрь. Тогда я вошел один.

Лабиринт голых стен был пуст, как скорлупа допотопного яйца. В дальней комнате была яма, в которую я чуть не сверзился. Какой-то юморист прикрыл ее гнилой фанерой и набросал сверху мусора.

Я попросил Кота рассказать, что он думает по этому поводу. Лицо друга исказилось, как от боли. “Я не знаю”, — тихо сказал он. Мне показалось, что он врет. С другой стороны, я не думаю, что он был на это способен. Понимаете, в тот момент Кот уже не был похож на Кота. Он становился все меньше человеком, все больше — кем-то еще.

Мои вылазки завели меня в глубокие джунгли, туда, куда не ступала нога любителей костров и историй. Там бродили какие-то тени — не бесплотные, а лохматые. Те самые, кого мы, сговорившись, боялись.

Там я встретил зооморфное существо, покрытое чёрной шерстью. Таясь, оно сидело на невысоком дереве и тревожно смотрело на меня агатовыми глазами. От страха я чуть не потерял сознание, но все же заставил себя перетерпеть.

Когда первая волна ужаса прошла, я смог вглядеться в это существо.

Его глаза были добрыми. Верите или нет — я их уже видел.

На шее существа болталась грязная полосатая тряпка. Зверь грустно глядел на меня, уже не в силах произнести ни слова.

— Как ты тут, Гуля? — тихо спросил я. Она мне ничего не ответила.

Мы просидели с ней очень долго — я на земле, а она в арабесках сухих ветвей. Мне кажется, мы говорили одними глазами. Кажется, она рассказала мне всю свою боль.

Когда это закончилось, она мягко спрыгнула на колючую от синеголовника землю и куда-то пошла. Грациозная, нежная. В какой-то момент она опустилась на четвереньки, и дальше шла уже так. С каждым шагом она становилась больше зверем и меньше — Гулей.

Я проводил ее до заброшенной пятиэтажки. Сквозь пустые оконные рамы ветер гонял лепестки цветов. В стенах зияли дыры — их пробили мощные деревья с белыми стволами и золотисто-зелеными кронами. Казалось, что дом укрылся кружевным зонтиком, как барышня, которая боится дня.

Перед подъездом она обернулась — маленькая, как во сне, черно-белая, с горящими желтым глазами. Тощая кошка по имени Гуля. Мяукнула что-то. Ее хвост чиркнул по ржавой двери, как знак вопроса — черное на рыжем. Кирпичик, о котором она говорила, до сих пор был там. Я подождал немного и заглянул в подъезд. Там уже никого не было.

Гуля вернулась в мир.

***

— Мне кажется, я сделал ему что-то плохое, — ни с того ни с сего заявил Кот.

Мы опять лежали на асфальте и играли с бродячими кошаками. Теперь я знал, кто они такие на самом деле, и относился к ним добрее. Знаете, откуда появляются бродячие звери? Я вот знаю.

Я приоткрыл глаза и покосился на Котика. Тот лежал на боку, серьезно глядя на меня пожелтевшими глазами. Я готов был поклясться, что когда-то они были серые. Меня это очень тревожило.

— Кому?

— Миражу. Я, наверное, все-таки там умер, — спокойно, будто речь шла о прошлогодней контрольной, сказал он. — И я не помню, что мы с ним делали. Но мне грустно смотреть на него. Я как будто причинил ему боль, от которой он уже не оправился.

Новый Кот говорил книжными фразами. Раньше меня это даже забавляло.

— Какая разница? — передразнил я его обычную присказку. — Мы все тут, а не там. Кто старое помянет…

— Да пойми, — Кот приподнялся, загораживая своей макушкой солнце, — он тут из-за меня. Я ему как-то здорово нагадил, и он от этого убегал. Ты ж сам говорил… тут только те, кто убегает.

— А от чего убегал ты, Кот?

— Я не помню, — быстро сказал он. — От чего-то плохого.

— От наркотиков?

— Да, наверно. Наверно, мне все это надоело, и я захотел оказаться где угодно, только не там. Я сам себе надоел. И вот…

— Мираж тебя не любит, — осторожно сказал я.

Кот безразлично пожал плечами.

— Понимаю. Я его доконал… просил достать мне ту самую штуку, — пояснил он. — Не хочу даже слово это произносить. Не понимаю, зачем мне нужны были наркотики, когда есть солнце. Животные. Лес…

— Ты его здорово достал, а? — как бы невзначай поинтересовался я.

Кот покивал головой.

— Похоже на то. Надоел я ему страшно. Кажется, он однажды все-таки согласился мне помочь. Но я уже не уверен… может, мне просто хотелось так думать.

— Он доставал для тебя что-то еще, да? Раньше.

— Ну да. Всякую ерунду. У него много чего было…

У него и правда были разные вещи. Он же сам мне рассказывал. Там, на ступеньках подвала.

— Я должен найти его, — сказал я. — Нам нужно перетереть.

— А смысл? — Кот медленно улыбнулся. — Уже ничего не поправишь. Не уходи лучше. Тут так хорошо.

— Тут очень хорошо, — согласился я. — Но мне пора идти. Пока, Кот. Я тебя люблю.

***

Мираж сидел около холодного костровища и плел косичку из своей лохматой бороды. Когда я вышел из-за дерева, он дернулся рукой к карману. Наверное, там лежал нож. Вспомнив, что здесь оружие бесполезно, он неловко попытался сделать вид, что хотел почесаться.

— Привет, Мираж, — поздоровался я.

Тот настороженно посмотрел на меня.

— Ну?

— Я придумал, как нам отсюда выбраться. Я все рассчитал.

— Дверь подвала, дурик, — грубо сказал он. — Счетовод нашелся. Я и без тебя про это в курсе. Только не хочу рисковать.

— Рисковать? — вежливо переспросил я. — Чем же ты рискуешь?

Маленькие глаза дернулись в сторону. Он промолчал.

— Те синяки уже ушли. Думаю, мы вернемся туда, откуда начали. Когда я пришел в подвал, там уже никого не было. А если и есть кто-то, вдвоем мы их раскидаем. Ну, пойдем?.. Чувак, надо зарыть топор войны.

— А как же твой дружочек?

Я через силу улыбнулся.

— Ему уже ничем не поможешь. Он сказал, что хочет, чтобы я вернулся туда. Позаботился о его маме и бабушке. Подумал о своем дедуле. Ему без меня никак.

— Я уже не уверен, — робко сказал Мираж, — что и вправду помню тех синяков. Я, понимаешь… начал забывать. А вдруг я там умер? На самом деле? Что будет тогда?

Я пожал плечами.

— Наверное, вернешься в облике котика или собачки, как остальные. Ага, — его глаза расширились от испуга, — тут так все и устроено. Рано или поздно это все равно случится. Лучше сейчас. Пока шерсть не полезла… Думаю, если мы поторопимся, у нас есть шанс вернуться в человеческом облике. Мы пока что еще люди. В отличие от многих.

Он умоляюще смотрел на меня. В его глазах плескался неподдельный ужас.

— Я не хочу… — тихо сказал он. — Не пойду с тобой.

— Давай хотя бы проверим, — предложил я. — Кот чувствует страх, когда подходит к той постройке. Ну, к той, что в поле. Там, где он умер. Ты и сам это знаешь, Мираж. Если тебе будет страшно, мы не пойдем. Я ж не зверь какой-то. Подождем тут, пока уже не будет все равно. Я подожду с тобой. Оно того стоит… чувак.

— Он шантажировал меня, — вдруг сказал Мираж. — У меня не было выбора. Если бы я не принес ему то говно, он бы меня мусорам сдал. А мне нельзя сидеть. Никак нельзя.

— Зато столкнуть Кота в яму было можно, — миролюбиво заметил я. — Это было совсем не страшно.

Повисла зловещая тишина.

— Это был импульс, — наконец, хрипло сказал Мираж. — Я случайно.

— Случайно подготовил фанеру и всякое дерьмо, чтоб его не нашли, — сказал я. — Небось, еще и по башке его сначала стукнул. Ну конечно. Дурак ты, Мираж. Такой здоровый, а такой дурак.

Он молча смотрел на меня налитыми кровью глазами.

— Те “синяки” носили полицейскую форму, — продолжил я. — Думаю, они и сейчас где-то там. Или нет? Мне уж и не вспомнить… Но у тебя все равно есть шанс спастись. У нас обоих он есть. Мы ещё можем остаться людьми.

***

Мы стоим у подвальной двери и смотрим на надпись "ОМТ-84", что бы это ни значило. Дверь зелёная, а надпись красная. Мне кажется, буквы окисляются под нашими взглядами. Мы топчемся тут уже очень долго, не решаясь войти.

Я не знаю, что ждет нас по ту сторону. Возможно, там моросит злой и кусачий дождь, этот вечный спутник октября — нелюбимый, неизбежный, как старость. Возможно, там нет ничего, кроме смерти.

Может быть и так, что мы выйдем в то же вечное лето — окунемся в тот же разговор у костра, услышим тех же самых птиц, почувствуем терпкий запах цветов.

Но все-таки есть шанс, что там, у подвала, нас ждут полицейские.

Эти люди видели, как Мираж приходит на место преступления — лохматый неудачник, подозрительная личность, убийца-новичок. В их ноздрях еще сохранилась чумная вонь чужой смерти. Они загнали его в ловушку и готовы допрашивать. Они нашли монстра. Я нашел монстра.

Я готов рискнуть.

Стоя у двери и с бессердечной улыбкой косясь на Миража, я представляю, как буду вновь ходить по Мытищам — по городу моего лучшего друга, по моему собственному городу. Я буду искать рыжего кота-подростка с желтыми глазами.

Я обниму своего друга и еще раз скажу ему, как сильно его люблю. Вот и все.

— Сам открой, — бормочу я.

Мираж вздыхает. Этот разговор повторяется слово в слово уже не в первый раз.

— Может, потом, — грустно говорит он. — А сегодня я тоже не хочу.

***

Эта история началась с Кота. Все всегда начинается с Кота и Котом же заканчивается. Такой уж он человек.

Мы оба выросли в Чертаново, ходили в одну школу, жили в домах напротив, окна в окна. По вечерам я наблюдал, как его бабушка возится на кухне, пока он торчит на тренировке или у репетитора. А потом он приходил и зажигал синюю гирлянду над окном в своей спальне, и всегда выглядывал, чтобы помахать рукой. День за днем. Приятная монотонность.

Кот был тощим, рыжим и странным. Не знаю, как это еще назвать. В нем что-то такое было — смотришь на него и кажется, будто он все про тебя знает. Людям это не очень нравилось. А еще у него была привычка широко улыбаться, так что казалось, будто у него во рту слишком много зубов. Жуть, да и только. Лыбился он постоянно — и когда на него орала классуха, и когда он дрался на школьном дворе. В общем, вы поняли — он был тронутым. Но и хорошим он был тоже. Честное слово.

Кажется, во всем веере вероятных вселенных нет ни одной, в которой мы бы не подружились.

При всех своих выдающихся качествах Кот был оплотом нормальности, хотя заметить это удавалось далеко не всем. Он не воровал, не напивался до блевоты, не убегал из дома — настоящая редкость для нашей убогой школы.

С ним было хорошо и спокойно, как бывает вечером в середине жаркого июля, когда тебе одиннадцать лет. Это было его главное свойство: он излучал спокойствие, которое передавалось и тебе.

Дружить с Котом означало ощущать это каждый день: как будто все правильно. Все правильно, да. Иначе и быть не может.

А потом Кот переехал в Мытищи.

Меня это не порадовало, но такова жизнь, правильно? У меня был выпускной год, и по-настоящему сильной тоске просто не нашлось бы места в школьном расписании. Уехал и уехал — так я себе сказал. Переживу. Мы иногда созванивались, и он говорил, что грустит без Чертаново, но по голосу я слышал, что на новом месте ему нормально.

Я приехал к нему, как только сдал экзамены. Мы не виделись целых два месяца. Конечно, мы оба были рады встрече, погуляли, поболтали о школе, вспомнили то и се.

Мне тогда показалось, что Кот стал другим. Впрочем, в шестнадцать лет люди вообще растут очень быстро. Лицо у него похудело и стало выглядеть гораздо взрослее — то ли взгляд изменился, то ли общее выражение, я так и не понял.

Позднее, когда я уже вернулся домой, до меня дошло, что именно с Котом было не так. Он больше не улыбался.

А в конце августа мне позвонила его мать. Это было раннее утро, уже совсем холодное, как осенью.

Она мне никогда не звонила. Я взял трубку.

Такой у нее был голос… представьте, как звучит перетянутая гитарная струна.

“Сеня, Андрей ночевал у тебя?” — и тут же, без паузы: “Я не буду его ругать. Дай трубку”.

Я поднял глаза на немытое окошко. На ветке дерева раскачивался голубь и смотрел прямо на меня. У меня вдруг перехватило дыхание.

“Андрея нет, — выдавил я. —Я не знаю, где он”.

Его искала полиция. Искали волонтеры из Лизы Алерт.

Я приехал в Мытищи, чтобы побыть немного с его мамой и бабушкой, да так там и остался. Поселился в комнате Кота, пока его не было.

“Пока”. Мы все говорили об этом так, словно он поступил в универ в другом городе и уехал на семестр. Поживи пока у него, нам так будет спокойнее, если твой дедушка не против. Вот и хорошо. Спасибо, Сеня.

Так говорила его мама. Бабушка не говорила ничего. Она целыми днями теперь сидела на кухне, но ничего не готовила. Просто сидела и смотрела в окошко, как будто ждала, что внук сейчас появится.

Тоска и страх — вот что я помню из того августа лучше всего. Они на пару прятались в уголках глаз, разрывались звонками. Мать Кота хватала телефон, как только он начинал звонить, но потом замирала, не в силах снять трубку. Иногда она ждала очень долго. Я помню эту растерянность в ее взгляде. Она боялась узнать новости, боялась остаться в неведении. Просто боялась.

Мы посмотрели историю браузера, залезли в личную переписку Кота. Я чувствовал себя при этом паршиво. Будто раздевал мертвеца, ей богу.

Ничего странного мы в его компе не нашли. Он общался всего с парой людей, не считая меня. Первая из них — Катя, наша общая знакомая, — в тот момент была с родителями на Кипре. Она присылала Коту фотографии тропических рыб, которых видела на рифах. Кот любил рыб. Ха-ха. А Катя очень любила Кота. Мы решили ничего ей пока не рассказывать.

Второй, Вадим, подтягивал моего друга по русскому, чтобы тот смог сдать экзамен. Вадиму было тридцать два, и он работал в школе, вел уроки у старших классов. К нему приходила полиция, но алиби у него было железное — за неделю до исчезновения Кота он попал в аварию на МКАДе. Бедняга до сих пор лежал в больнице.

Оказалось, что Кот вел инстаграм. Меня это почему-то поразило. Впрочем, на его страничке почти не было фотографий. Он любил снимать дорожные знаки, которые казались ему прикольными, и иногда фотографировал бродячих собак.

Последняя фотография в его профиле заинтересовала полицейских, хотя на ней не было ничего, кроме травы и неба. Это фото Кот сделал в поле.

Полем он прозвал огромный пустырь, который начинался за городом и отделял от домов здоровенную ТЭЦ. Кот показал мне его, когда мы виделись в последний раз.

Оно ему нравилось, а меня напугало до жути: совершенно пустое, мертвое, какое-то в корне ненужное. Из-за отсутствия объектов, которые можно было бы сравнивать, мозг выделывал странную штуку — пространство казалось бескрайним. В этом было что-то очень тревожное.

Кот вел меня по полю и восхищался тишиной, которая стояла вокруг нас. У него появилась новая манера монолога — он шел, глядя прямо перед собой, и говорил тихо, но в то же время серьезно и твердо.

Это был чистой воды бред. Почему я сразу не понял? Он говорил, что в поле очень тихо, несмотря на шоссе, которое проложено неподалеку.

“Мне это нужно”, — сказал он, бесцветно улыбаясь уголком рта и глядя в сторону. — “Тишина”.

Я не заметил того, о чем он рассказывал, хотя честно старался его понять. Ну да, в “поле” действительно было тихо. Даже слишком тихо. Все оно было покрыто холмами — от маленьких глинистых кочек до целых сопок, поросших бурьяном и мятликом. Думаю, этот марсианский ландшафт как-то влиял на распространение звука. Но Кот будто видел в этом нечто мистическое — так благоговейно он произносил само это слово, “тишина”.

В тот день нашей прогулке помешали собаки.

Они появились на крутом холме в конце поля. Странно, но они не лаяли — просто стояли там и смотрели. Это была настоящая, полноценная стая одичавших псов, но при этом они не напоминали мне ни одну из стай, которые я видел прежде. Что-то в них было не так.

“Наверно, лучше уйти”, — беспечно сказал Кот, когда все псы выстроились на лбе холма. Он внимательно посмотрел на них, потом обернулся ко мне. Лицо — безэмоциональное, как маска. Никаких признаков страха. Вот только рука, которой он взял меня за плечо, подталкивая в сторону дороги, у него была холодная. И она чуть заметно дрожала.

В общем, я хочу быть честным хотя бы с самим собой. У Кота были проблемы, но я не предложил ему помощь. А потом стало поздно. Вот и все.

Поисковики сразу же ухватились за поле. И фотография, и странная любовь Кота к этому месту, и в особенности собаки — все сходилось одно к одному. Кот любил собак, он любил всех животных, но бродячие не всегда отвечают взаимностью. Полиция прочесала поле. Они искали тело, кровь. Обрывки одежды. Что угодно.

Но они ничего не нашли.

Может, он и не был серьезен, когда говорил о тишине. Кто знает. Может статься, он вообще придумал всю эту ерунду, и на самом деле вовсе не любил это дурацкое поле. Кот был тем еще сказочником.

Не все сказки веселые. И не все заканчиваются хорошо.

Кота больше не было. Оставалось это принять.

Начало осени я провел в каком-то странном состоянии. Началась учеба. Я прилежно ходил на пары, но почти никогда не мог сосредоточиться. Меня кидало из стороны в сторону: то я принимался записывать все слова лектора, а потом зазубривал лекции наизусть, то сидел в прострации на заднем ряду и пытался почувствовать тишину, которая пряталась среди слов. Я ни с кем не общался. Однокурсники пытались со мной подружиться, но в конце концов бросили эту затею. Я был человеком, у которого без вести пропал лучший друг, и к середине октября об этом знали все.

От меня воняло отчаянием. Я начал понимать, почему Кот так и не нашел товарищей на новом месте. Люди в чем-то похожи на животных. Мы умеем чувствовать, когда что-то не так. Отчаяние — это зараза, и никто не хочет ее подхватить.

После пар я ехал к Коту. Каждый вечер мы сидели втроем под желтым кухонным светильником — я, его мама и бабушка, — и молча ели, не глядя друг на друга. Я не решался спросить, не пора ли мне уехать. А они мне этого и не предлагали.

После ужина я мыл за всеми посуду и уходил в комнату, где еще недавно спал Кот. Зажигал синюю гирлянду над окошком, поправлял картинки с животными на стене. Ложился на кровать и закрывал глаза.

Комната до сих пор сохраняла его запах, сколько ни проветривай — какой-то особенный, горьковато-сладкий. Так пахнут индийские благовония и табак для трубок, апельсины, пачули. Это был концентрированный запах лета и музыкальных фестивалей, по которым так пёрся Кот. Почему я раньше не замечал, что он пах именно так? Я не стал менять наволочку и простыни. Спал в одежде. Мне хотелось, чтобы все оставалось, как есть.

Я часто лежал в тишине, ничего не делая, и представлял, что Кот никуда не уходил. Как будто я просто остался у него на ночь. Сейчас откроется дверь, он войдет, позвякивая пивными бутылками, закурит сигарету и плюхнется на свою кровать… Я засыпал, погружаясь в это бесполезное ожидание. Так почему-то было легче.

Иногда за стеной плакали. Тогда я надевал наушники, но не включал музыку. Она мне была уже не нужна.

Все выходные я проводил снаружи, слоняясь по улицам и заглядывая в подворотни, в подвалы и на чердаки. А чем еще я мог заняться? Старых друзей мне видеть не хотелось, новых я не завел, а сидеть дома с семьей Кота было совсем невыносимо. Не знаю, зачем я все это делал. Мне было бы страшно найти Кота, потому что это означало бы только одно. Но перестать я уже не мог.

Мытищи — удивительный город. Маленький и тихий, какой-то улыбчивый — или это он просто скалится, издеваясь? Я стал знатоком открытых люков, которые вели в канализацию, обнаружил все старые бомбоубежища и нанес их на свою карту. Зачем — понятия не имею.

Иногда я пугал бомжей, забираясь в очередные катакомбы. Бедняги смотрели на меня из темных углов, потеряв дар речи, и я долго не мог сообразить, чего они боятся, пока однажды не увидел свое отражение в витрине: отросшие до плеч грязные волосы, ввалившиеся щеки, глаза, похожие на гневные дыры в лице. Я становился похож на сумасшедшего, и меня не трогали.

Я спрашивал у бродяг, не видели ли они моего Кота. Они не видели. По их взглядам я тут же понимал, что они не врут.

Однажды в воскресенье я спустился в подвал заброшенного дома неподалеку от поля.

Такие дома стоят там до сих пор, пугая впечатлительных горожан. Кот рассказывал, что это бараки, в которых давным-давно жили отважные строители коммунизма. Двух- или трехэтажные, дощатые, изуродованные провалами в стенах — они остались стоять, даже когда вера в коммунизм закончилась. Хорошо, что в них больше никто не жил. Они меня не пугали, но почему-то расстраивали. Грустно было смотреть на эти сгнившие балки, на черные рты дверей, забитые мусором и битым стеклом, как кляпами.

У бараков в тот день ходили люди в форме — какие-то оскаленные, убитые дождем, как бродячие псы. Черт его знает, что они там искали. На меня никто не обратил внимания. Наверное, в тот момент я уже был призраком. Меня никто не остановил.

В подвале барака было хоть глаз выколи. Я осторожно спустился по бетонной лесенке, стараясь не поскользнуться — недавно прошел дождь, и покрытые мхом ступени не внушали доверия.

Я зажег фонарь и осмотрелся. На бомбоубежище, конечно, не похоже. Кто-то ел здесь рыбу — неделю или две назад, а может, и раньше. Воняло гнилыми потрохами.

Луч света выхватил из темноты зеленую железную дверь.

Это было странно.

На кой черт в этом полуподвале ставить железную дверь? Красной краской по трафарету на ней было выведено —  "ОМТ-84". Почему 84? Год, номер склада? Да, скорее, это было похоже на склад. Я ухмыльнулся.

— Приведи меня к нему, — тихонько сказал я двери. Она промолчала, как и положено всем дверям. — Пожалуйста, я хочу к нему попасть. Можешь ты мне помочь?

Не знаю, зачем я это сделал. У меня к тому времени уже окончательно шарики заехали за ролики, и все такое. Я целыми днями слонялся по бомжовским притонам, распугивал крыс и лазил в люки. Я перестал спать по ночам. Это был довольно предсказуемый итог. Сеня сошел с ума, и ему уже никто не поможет.

Я взялся за ручку и потянул на себя. Дверь глухо лязгнула, но не поддалась. Я поборолся с ней еще минут пять, обливаясь в духоте подвала потом, пока не понял, что дверь нужно толкать.

Что-то мешало мне открыть ее, но я продолжал попытки как одержимый. Еще через несколько минут я был абсолютно уверен, что должен попасть внутрь. Именно это место я и искал все время.

Я отошел на несколько шагов, сколько позволяла теснота стен, и бросился на дверь всем телом.

Плечо облило мощной волной боли. А потом я ощутил, как дверь подается, роняя меня внутрь темного подвала — еще одного.

Я поскользнулся на верхней ступеньке, не смог сохранить равновесие и рухнул вниз.

В голове вспыхнул страх, и я успел удивиться — так давно я уже не испытывал ничего подобного. Падение будто замедлилось. А затем перед глазами полыхнули черные искры, в голове грянула боль, и я отключился.

***

— Чувак. Чувак, ты живой?

Я открыл глаза и вытаращился в темноту.

Надо мной наклонился кто-то очень крупный. От него несло перегаром, куревом и потом — опасное сочетание. Мне это совсем не понравилось.

Я попытался подняться и негромко вскрикнул — голову будто сдавило железными щипцами. На лице было что-то липкое, и я поднял дрожащую руку, чтобы вытереться.

— Твою мать, чувак, — просипела фигура. — А ну, вставай. Нормально ты приложился…

Темноту подвала расчерчивал напополам свет моего фонаря — он откатился в сторону, когда я упал.

Фигура шумно метнулась от меня к фонарику и подняла его.

— Епт, у тебя все лицо в крови. Да вставай ты уже!

— Отстань, — попросил я.

Меня колотила дрожь. Я с трудом сел и посмотрел на свои руки. Незнакомец услужливо посветил мне фонариком. Руки были измазаны кровью.

— Лоб раскроил, твою ж… — гнул свое бугай.

Я посмотрел на него и передернулся — в глазах нехорошо двоилось. Меня затошнило.

Передо мной стоял высокий парень неопределенного возраста — о таких никогда точно не скажешь, двадцать пять им, тридцать или уже за сорок. У него была густая черная борода и длинные жесткие волосы, в которые он вплел какие-то дурацкие бусины. Я окинул взглядом его одежду, пытаясь решить, кто передо мной — хиппи, пьяница или бомж. Все-таки хиппи, решил я. Если они все, конечно, уже не вымерли.

— Я думал, вы уже вымерли, — зачем-то сказал я.

Лохматый нахмурился.

— Ты башкой приложился, — наконец, ответил он. — Неслабо так. Ты че сюда приперся?

— А ты?

— А я прячусь, — признался он. Его маленькие глаза дернулись куда-то наверх — наверно, в сторону двери. — Ты там, случаем, никого не видал?

— Нет. Помоги встать.

Он взял меня за руку и легко поставил на ноги.

— Я Мираж, — представился он, не выпуская моей руки. Наверно, хотел изобразить рукопожатие, черт его знает.

— Сеня, — я поскорее выдернул ладонь из его неприятно горячих пальцев. — Почему Мираж?

— Меня так все зовут, — он улыбнулся, и я тут же подумал, что у него довольно дружелюбное лицо. — Я появляюсь и исчезаю, и умею быть в нескольких местах сразу. Так говорят. Я музыкант. Играю на джембе. А ты?

Я понятия не имел, о чем он говорит, и поэтому просто покачал головой. Но Мираж продолжал пытливо смотреть на меня, светя моим же фонариком мне в лицо, так что я ответил:

— А у меня друг пропал, и я его ищу. Может, он умер.

Мираж поцокал языком.

— Ну, пойдем искать твоего друга.

Мы осторожно выбрались наружу. Мираж заботливо придерживал меня под локоть, пока мы поднимались.

От яркого света голова заболела сильнее.

— Я тут уже давно сижу, — нервно сказал Мираж, помогая мне вылезти из подвала. — За мной какие-то синяки погнались. Хотели познакомиться поближе, ну, и вся херня. Я сюда спустился, дверь захлопнул, а открыть не смог. Думал, тут помру. Не знаю, вообще-то… — он почесал бороду, — может, я и недавно спустился. Че-то у меня все перепуталось. У меня ж часов нет. Ну, я долбился-долбился, но меня никто так и не выпустил.

У меня по спине побежали мурашки. Я недоверчиво глянул на него. Псих, что ли? Как спокойно он об этом рассказывает... Я бы на его месте сорвал голос, а потом — и дверь с петель. Уж точно не сидел бы себе спокойненько, ожидая смерти от голода или жажды.

Он словно понял, о чем я думаю, и развел руками:

— Я вроде как сдался уже, а тут ты.

— Ну… не за что, — промямлил я.

Мираж улыбнулся.

— Зайдем ко мне? — предложил он. — Я недалеко живу. Промоем тебе лоб и все такое. Пива выпьем… У меня и покурить есть.

— Что покурить?

Он ухмыльнулся и покачал головой.

— Да много чего. Пойдем, Сень.

Мы вышли из подвала и остолбенели.

Я не буду пытаться описать свои эмоции — это бесполезное занятие, и у меня все равно ничего не получится. Попробуйте лучше представить себе, что бы вы почувствовали на моем месте, поднявшись из подвала и увидев, что городом завладело лето.

Мытищи утопали в зелени.

Деревья росли везде. Они пробивались мощными корнями сквозь остатки асфальта, закрывали район своими широкими кронами, будто руками. Повсюду росла густая трава в пояс, полная гудения насекомых. Пахло полем.

Медовый запах медленно плыл в неподвижном горячем воздухе, обволакивая нас, как сироп, заглушая похмельный аромат Миража, выполаскивая из эфира металлическую вонь моей крови. Город был повержен природой, он лежал у ее ног, связанный живыми веревками — ядовитым плющом, диким виноградом, белоснежным вьюнком. Тропики, настоящие тропики — или, пожалуй, субтропики, как на Кавказе. Вот только мы находились в средней полосе России.

— Твою мать! — Мираж пошатнулся и сел прямо на разрушенную кирпичную стенку. Похоже, его не держали ноги. Я его понимал.

— Что это за херня? — зачем-то спросил я. Мираж медленно перевел на меня полные ужаса глаза.

— Слышал же, что глобальное потепление объявили. Ну, а я не верил…

Я не смог выжать из себя улыбку.

Пошатываясь, как выжившие после крушения, мы пошли по улице — вернее, по тому, что раньше ей было. Сейчас о прежнем назначении этого зеленого, буйного коридора цветов говорили только остатки асфальта да оплетенные вьюнком столбы с проржавевшими насквозь знаками.

Что-то подобное я уже видел в фильмах про жизнь после конца света. Город был окончательно побежден природой и лежал под пятой беспощадного солнца. В одном сомневаться не приходилось — это были Мытищи.

— Так. Мой дом в той стороне, — Мираж неуверенно кивнул в сторону купы деревьев подозрительного вида. — Слушай, может, мы с тобой чего-то не того курнули, а? Не было такого?

— Я не курю. Так что этот вариант отметаем, — я старался говорить спокойно, хотя больше всего мне хотелось сорваться на истерический крик. — Пойдем, посмотрим, что там. Может, это просто какой-то гребаный сон.

Мы осторожно вошли под изумрудный полог низко висящих лиан, и нас тут же накрыло тьмой.

Кричали птицы.

Где-то слева раздалось мяуканье — дикое и низкое, но в то же время ленивое. Сонные джунгли сомкнулись над нами, как шатер.

Воздух тут был горячим, как чрево кошки. Мы шли, пригибаясь под тяжелыми ветвями, и меня не оставляло ощущение, что мы находимся внутри огромного зверя — как Иона внутри кита, или что-то типа того.

Впереди вдруг замаячил дрожащий свет. Огонь.

Мираж тоже его заметил, схватил меня за локоть, споткнувшись.

— Сень… — прохрипел он, — там люди.

Крадучись, мы вышли к небольшой прогалине, окруженной густым земляничником. Деревья стояли, тесно прижавшись друг к дружке, как дети, и смотрели в костер, разожженный небольшой компанией.

— Все ваши истории мы уже знаем. Пусть вот лучше новенький расскажет, — говорила миниатюрная девушка с черными волосами. Она близоруко щурилась, и от этого почему-то была похожа на кошку. — Миш, расскажи, что случилось. Свою историю. Ты ведь помнишь?

Я затаился за широким кустом, похожим на атомный взрыв — так много на нем было алых цветов. Мираж сопел мне в ухо.

Один из людей у костра смущенно откашлялся.

Это был мелкий парнишка лет шестнадцати, немного смахивающий на девчонку. От жара костра его щеки разгорелись красным. Длинные ресницы отбрасывали густую тень, отчего казалось, что под ними ничего нет — только пустые бархатные глазницы, похожие на багровые цветы.

— Ну… я ушел из дома, потому что меня бил отец. Мама уехала в другую страну. В школе все были какие-то… ну в общем, — он нервно дернул головой. — Я ушел. Дня два ходил, аскал мелочь, все такое… Потом полил дождь. Я тогда был около Арены — ну, вы знаете. Я зашел в какой-то подъезд, там была дверь, она вела в подвал, вроде как. Я туда зашел и сел в углу, чтобы отогреться. Поспал немного и вышел. Вот и все, — неловко закончил он.

Все остальные сосредоточенно закивали.

Странная это была компания. Каждый в отдельности выглядел совершенно нормально — удивляло то, что они вообще собрались здесь.

Они выглядели удивительно вырванными из контекста.

Черноволосая девушка, которая попросила рассказать историю, была одета в синие леггинсы и длинную полосатую рубашку с вышивкой — модница, одним словом. Когда она наклонилась, чтобы бросить в костер ветку, я увидел, что на ее длинных ногтях вспыхивают стразы.

Рядом с ней жался черноглазый парень. Этот будто завалился прямо со стройки — он носил оранжевую спецовку с отражателями и заляпанные штаны.

Дальше сидел, задумчиво покачиваясь на пятках, высокий мужик в очках, по виду — банковский служащий. Его плохо сидящий костюмчик серого цвета был уже весь измазан золой и какой-то зеленой дрянью.

Ближе всех к костру играла с камушками девчонка лет пяти. Она не смотрела ни на рассказчика, ни на кого-либо еще. За ее спиной маячила неопрятная бабка со злыми глазами, одетая в какие-то бурые старушечьи тряпки. Она мне сразу не понравилась.

— И все? Потом ты оказался тут? — спросил парень в спецовке, наклоняясь к костру и блестя глазами. — Потом ты ничего не помнишь?

— Потом я вышел и увидел все это, — смущенно ответил Миша. — Я испугался. И… — он вдруг всхлипнул, — я не понимаю, сколько я тут уже сижу. Даже сейчас… я не чувствую, — он закрыл лицо руками и тяжело втянул воздух.

Мне стало его жалко.

— Не бойся, — нежно сказала черноволосая модница. — Ты привыкнешь. Я тут уже, вроде как, давно. Я сама попала сюда, потому что убегала от братьев. И убежала-таки! Есть в мире справедливость!

— А зачем убегала? — хмуро спросил парень в спецовке.

— А не хотелось выяснять, что они со мной сделают, — в тон ему ответила девушка. — Я развод с мужем хотела. Мулла не дал. Ну, я и свалила. Учиться мне надо, а не детей рожать. Во дура была! Родителей слушала, замуж пошла! — она вдруг стукнула кулаком по обтянутой синим коленке. — Ну, с Фаридой квартирку тут сняли вдвоем, недалеко. Иду раз с работы, а там они на машине. Меня выслеживают, значит. Я по газам, — она ухмыльнулась. — В подъезд забежала, там дверь кирпичиком была заложена. Кирпич этот выбила, вошла, затаилась. Ну, и все… Часа через два вышла из падика, а тут уже ни Мытищ, ни хрена. Только зелень, — она задумчиво обвела деревья взглядом и вдруг наткнулась на меня.

Ее глаза расширились.

— Эй! Еще люди! Идите сюда! — она вскочила с места и кинулась к нам. — Ну ничего себе, еще двое! И так быстро. Идите, идите!

Бежать было поздно. Мы с Миражом вышли на свет костра

— А вы откуда? — девица взяла меня под локоть, как на светском рауте, и потянула к огню.

— Из подвала, — ответил я. — Вон, из барака того…

— Так там тоже дверь! — она покачала головой, глядя на меня своими простыми черными глазами. — Хорошо. А я и не знала!

— Дверь? — подтянулся Мираж. — Ты о чем?

— Ну, дверь, дверь, — быстро повторила она. — Портал! Как вы сюда попали. Вы же из подвала поднялись, да? Неужели оба за раз?

— Получается, так, — хмуро ответил я. — Объясни, что ли, что тут творится.

Черноглазая звонко засмеялась — хорошим, девичьим смехом. Так не смеются люди, которых пытались убить родные братья.

— А если б я знала, было бы хорошо! — воскликнула она. — Мы тут все по-разному оказались. Кто-то вот помнит, как в дверь вошел, а потом из нее в это место вышел. А кто-то нет. Да, Анзур? — она нежно поглядела на парня в спецовке, который, хмурясь, уже тянул мне свою лапищу.

— Да, Гуль, — хрипло ответил он. — Я ничего не помню.

— А дверь-то любая быть может. И дверной проем, и яма. Все равно. Мы думаем, — вдруг зашептала Гуля, — что те, кто не помнит — они как бы… ну… как бы…

— Померли, — гаркнула бурая старуха, которая теперь взяла девчонку с камушками к себе на колени. — Они не помнят, потому что мертвые помнить не могут. Отсюда им выхода нет. Лучше и не пытаться.

— Это Эдем, — подал голос мужчина в очках, который до этого отмалчивался. — Рай, понимаете? Первозданный сад.

— Что вы несете? — спросил я. Признаюсь, все это было уже слишком.

— Рай, — повторил очкастый. — Нам тут не нужно есть, не нужно пить. И ночлега искать не нужно, — он вдруг хихикнул, и меня пробила дрожь. — Нам не нужно спать. И вам теперь тоже не нужно.

— Да какой это рай, — недовольно пробурчала старуха. — Это не рай, внучок. Когда я туда попаду, я встречу своих детей. Они уж заждались меня… я-то знаю.

— Тут нет смерти, — возразил ей очкастый. — Нет боли. В Библии все про это есть. Здесь нельзя все закончить… Тут нет времени. Оно не идет. Это райский сад, говорю вам.

— Ты давно тут, а? — спросил Мираж.

Я поглядел на него. Его левый глаз едва заметно подергивался.

Очкастый беззаботно пожал плечами.

— Этого я тебе не скажу. Не знаю, когда я пришел. В том мире я сильно прогорел и убегал от кредиторов. Так что как-то раз я просто зашел в бар, чтобы выпить кружечку. Потом думал за границу махнуть, — он фыркнул, будто удивляясь самому себе. — Расплатился, зашел в сортир, вышел. А тут уж ни бара, ничего. Просто лес. Огромный, красивый лес.

Мираж попятился от него, как от прокаженного.

— Кот, — вдруг сказал я. — Ты не видел моего Кота?

— Кота? — рассеянно спросил очкастый. — А какой тебе нужен? Их тут много, может, и твой есть. И собаки тут есть, и попугаи.

— Да какие, нахер, попугаи. Кот, Кот! Мой лучший друг. Рыжий парень с улыбкой в сорок два зуба. Кот!

Мираж вдруг захрипел за моей спиной. Я обернулся.

Тот стоял, белый, как полотно, и смотрел на меня расширенными глазами.

— Кот? — повторил он. — Так это и есть твой дружок, который пропал?

Продолжение

— Вы что, никогда там не были? — удивился Тимоха.

Валера пожал плечами.

— Я лично нет. А зачем? Мы защищаем свои территории, землю возделываем. Нам тут есть, чем заняться. Ты себя побереги, хорошо? Я б с вами пошел, еще б людей взял. Да Саша не велит. На вот, — он снял с плеча ружье, и Тимоха с радостью узнал в нем дедов ИЖ. — Зарядили тебе еще патронов. Мы его сначала обработали, сам понимаешь… Там везде кровь была и…

— Спасибо, — перебил его Тимоха. — Спасибо, Валера. — он поглядел в глаза толстяку и заставил себя улыбнуться. — Ты спас мне жизнь.

— Да ладно, чего там, — Валера тоже расплылся в улыбке. — Сначала вернись, а потом благодарить будешь.

В пути они никого не встретили. Дорога шла через поля. Трава становилась все выше и выше, пока не начала доставать всадникам до колен. Над густыми космами полевой горчицы вились насекомые. Саша молчал, погрузившись в раздумья. Тимоха его не тревожил.

Ему не верилось, что конец пути уже так близко. Мир вокруг — дикие луга, пчелы, полевые птицы, — казался ему девственным, нетронутым рукой человека. Лишь редкие столбы с оборванными проводами напоминали о том, что скоро начнется город.

Вскоре на горизонте показалась зубчатая стена. Тимоха сощурился. Нет, показалось… То, что он вначале принял за зубцы, оказалось виднеющимися вдали вершинами зданий. Саша остановил коня и достал из кармана карту.

— Родник-2 тут не отмечен, — сказал он, — но я помню, где он находится. Нам нужно пройти туда через вон тот лесок… Лошадей придется оставить. Привязывать не будем, мало ли что… они подождут нас, — добавил он, увидев встревоженное лицо Тимохи. — Они умные. Ну, пойдем.

— Когда построили стену, Саша? Она всегда тут была? — спросил Тимоха, когда они шли по лесу.

— Нет, не всегда. Построили, как стало понятно, что началась эпидемия. Она ж прямо тут началась, в Красноярске. Сначала, наверно, пытались бороться, но быстро поняли, что все… — Саша поправил ружье на плече. — Объявили локдаун.

— Это что?

— Всем сказали сидеть по домам, чтобы не заразиться, — он ухмыльнулся. — Хитро, очень хитро… Все производства остановили. Работали только медики, да и то, новые вызовы скоро стало некому принимать… Слишком много работников просто не вышло на смену. Думаю, сам понимаешь, почему. И, пока все сидели по домам, чинари отдали приказ возвести глухую стену вокруг города. А сами свинтили по-быстрому. Кто знает, что с ними потом стало. Может, тоже померли…

— Если стена глухая, как же мы проберемся? Будем перелезать?

— Не, — Саша покачал головой. — Там ж колючка. Но в одном месте ворота поставили. Как раз на КПП Родника-2. Хотели, чтоб ученые с вояками выбрались. Эти ворота потом закрыли, насколько я знаю, но мы с тобой проберемся. Там электрический замок, — объяснил он. — Сейчас варианта два: либо электричество запустили, и в городе есть люди, которые нас встретят, либо замок не работает, и нам понадобится очень сильно толкнуть ворота, чтобы разблокировать магниты. С этим, думаю, справимся.

— Откуда ты столько знаешь? — спросил Тимоха. — Про Родник и все такое… Ты что, тоже там работал?

— Нет, я там не работал, — сказал Саша. Тимоха ждал продолжения, но мужчина молчал. Он шел, глядя прямо перед собой.

— А что тогда?..

— Там работал мой лучший друг, — ответил Саша, когда Тима уже не ждал, что тот заговорит. — Самый близкий мне человек. Он все рассказывал. И попрощались мы с ним около этих ворот… да. Смотри, мы почти на месте. Давай теперь тихо.

Прячась за деревьями, они медленно пошли вперед. Саша жестом приказал Тимохе взять ружье. Тима повиновался. Он почувствовал, что у него немного дрожат руки, и со злобой сжал оружие покрепче — время для страха и сомнений давно прошло.

Они вышли на небольшую площадку, свободную от деревьев. Здесь почти ничего не росло — так надежно была закатана в асфальт земля. У высокой стены, сложенной из бетонных блоков, их встречала полосатая будочка. Саша вытянул ладонь, чтобы Тимоха не шел за ним, и быстро перебежал к будке. Затем, покачав головой, он подошел к огромным двустворчатым воротам и сильно толкнул их.

Створки распахнулись, и Тимоха не поверил своим глазам.

***

За воротами их встречал настоящий город.

Широкая асфальтированная дорога вела вверх по холму, теряясь за рядами больших домов. По бокам дороги росли высокие сосны, но асфальт был чист — ни сломанных веток, ни шишек Тимоха на нем не увидел. Он медленно зашел в ворота вслед за Сашей, и тот тут же прикрыл одну из створок.

— Это Родник-2, да? — шепотом спросил Тима.

Саша кивнул. Он, казалось, был потрясен не меньше.

— Пойдем, — он снял ружье с предохранителя. — Держись меня, ладно? Что-то мне все это не нравится. Больно тут чисто.

Стараясь держаться в густой тени деревьев, они пошли по дороге. Тимоха напряженно вслушивался в тишину. Чувство, которое он испытал в Богословке, вернулось, усиленное во сто крат. Ему казалось, что за ним наблюдают, но улицы были абсолютно пустыми. И… чистыми. Слишком чистыми. Войдя в город, Тима не увидел ни одной покореженной машины. Это его удивило — на проселочных дорогах такие встречались постоянно. Создавалось ощущение, что город принарядился к приходу гостей. Только вот их никто не встречал.

— Срежем тут, — сказал Саша и тронул Тимоху за локоть, показывая на какой-то переулок. — Мы уже близко.

— Что там, на этой улице Альтштейна? — шепотом спросил Тима.

— НИИ вирусологии. Институт. Там работал мой друг.

— Мой отец, получается, тоже…

— Удивительно, что я тебя встретил, — тихо сказал Саша. — Жизнь — странная штука, а?

Тимоха промолчал.

Они прошли меж двух рядов неуютных трехэтажек и выбрались на широкий проспект. Здесь было так же пусто и тихо. Вдоль обочин стояли автомобили. Все выглядело так, словно город спал. “Локдаун”, — вспомнил Тимоха странное слово. — “Как будто они все сидят по домам. Даже сейчас…”

Ни одной птицы, ни единого насекомого. Вокруг стояла тишина, не нарушаемая даже ветром.

— Тима, — сказал Саша, когда они пересекли проспект и подошли к какой-то пятиэтажке. — Я сейчас одну вещь предложу… хочу, чтоб ты согласился. Разделяться нам не стоит, сам понимаешь. А зайти мне туда очень надо. Я хочу повидать дом своего друга.

— Этот, что ли? — догадался Тимоха. Саша напряженно кивнул.

— Пожалуйста.

Тима вздохнул.

— Ну, если тебе нужно… Ты не боишься, что там… кто-то будет?

— Я на это и рассчитываю, — удивленно поднял брови Саша. — Понимаешь, я думаю, что люди, которые могли тут остаться, днем сидят по домам. В городе могут еще оставаться зараженные. Но дело в том, что в темноте они ни черта не видят. Да, а ты как думал? У них же глаза опухшие. Днем они неплохо ориентируются, а ночью могут доверять только своему нюху. Вас вот, например, зараженные нашли уже на рассвете. Ночью они не передвигаются. И я думаю, что местные не высовываются днем.

Саша толкнул подъездную дверь и заглянул внутрь. Затем поманил Тимоху за собой. Тот последовал за ним, стараясь отделаться от нехороших мыслей.

Он понял, что в городе никого нет, еще когда они пошли по той, самой первой дороге. А когда Саша рассказал про поведение зараженных, ему и вовсе стало не по себе. Если люди не выходят днем, то чем же они питаются?

Днем сажают овощи, днем же и собирают урожай. Конечно, жители могли сделать огороды на крышах, в этом нет ничего особенно сложного. Но тогда почему они не забаррикадировали входные двери?..

— Саша, — начал Тимоха, но мужчина приложил палец к губам. Он пошел вверх по лестнице, осторожно ступая в полумраке. Делать было нечего, и Тима направился следом.

Они поднимались долго. По пути Саша осматривал двери квартир. Почти все они были в удивительно хорошем состоянии. Подождав, пока его спутник поднимется на пролет выше, Тимоха осторожно толкнул одну из дверей, но та оказалась запертой.

— Тима, не отставай, — позвал Саша. — Еще немного.

На четвертом или пятом этаже (Тимоха уже сбился со счета) они остановились у обитой дермантином двери с цифрой пятнадцать. Саша решительно подошел и взялся за дверную ручку.

— Вот тут он жил.

— Саша, — тихо сказал Тимоха. — Посмотри на пол. Он весь пыльный. Тут же… никого нет.

Мужчина повернулся к нему, и Тимоха вздрогнул, увидев его глаза.

— Я знаю, Тим. Знаю.

— Тогда зачем мы сюда пришли?

— Пашка был единственным, кто мог спасти всех. Он работал над вакциной, да только не успел.

— Пашка?!

— Мой друг. Тима, давай зайдем. Я хочу осмотреть его квартиру. Потом мы пойдем в НИИ, если ты не боишься. Впрочем, — он хмыкнул, — даже если боишься, нам придется…

И он ударил по двери ногой.

***

Дверь оказалась незапертой, но Тимоху это не удивило. Совпадения, которые уже произошли с ним, казались более невероятными, чем какая-то незапертая дверь. Он окончательно разучился удивляться.

— Саша, это был мой отец, — сказал он, стараясь, чтобы его голос не задрожал. — Саш… я же помню эту квартиру.

Они стояли посреди большой светлой комнаты. Тимоха оглядел стены, увешанные фотографиями в рамках. Теперь он действительно все вспомнил.

На этом зеленом диване он сидел, когда был совсем маленьким. Отец читал ему сказки Андерсена — большую синюю книжку в твердом переплете. За этим столом у окна он ел кашу по утрам… Тимоха, замирая, подошел к окошку и посмотрел вниз.

Та самая улица. То самое окно.

Он медленно обернулся.

Саша сидел на диване, держа в руках какую-то фотографию.

— А я-то думал, кого ты мне так напоминаешь, — тихо сказал он. — Ты очень вырос с тех пор. Не могу поверить…

Тимоха робко подошел к нему и сел рядом.

На фотографии были двое, очевидно, отец и сын. Фотограф запечатлел их на рыбалке — на заднем плане виднелись удочки. Веселый бородатый мужчина в полосатых штанах сидел на корточках, держа огромную рыбу. Маленький мальчик с пушистыми светлыми волосами помогал ему, придерживая рыбью голову.

— Это я вас снял, — сказал Саша. — Мы втроем поехали на Качу. Последнее лето, когда все было хорошо.

— Почему ты его оставил? — тихо спросил Тимоха. Он не хотел этого говорить, но слова вырвались сами собой. — Ну почему?

— Он меня обманул, — рука, все еще сжимающая фотографию, задрожала. — Еще до того, как началась эпидемия и всех закрыли по домам, Паша забрал тебя и увез к отцу. Черт бы его побрал... Пашка успел до того, как всех посадили на карантин, потому что он был там, в институте, когда все началось. Умный был парень… самый умный. Сразу понял, что времени мало. Он самовольно покинул институт, запрыгнул в машину и погнал сюда, за тобой… — он отвернулся и стиснул зубы. — Потом он поехал за мной. Я работал из дома, понимаешь. В самом Красноярске. Он всегда знал, где меня найти. Ничего не объяснил, сгреб меня в охапку, не позволил собрать вещи, ничего… Счет шел на минуты, но это я уже потом понял. Мы выехали из города не спеша, чтобы не привлекать внимания. А потом, на трассе, уже погнали. Он как будто обезумел… — Саша потер лицо. — Всю дорогу молчал. Потом бросили машину, пошли пешком. К деду твоему… Как сейчас помню. Он сказал мне садиться в избе и отдал мне тебя. Ты был уже довольно взрослый, тебе тогда четыре или пять было. Я с тобой часто тогда сидел. Мы пили чай, я рассказывал тебе какую-то ерунду, и говорил громче, еще громче… — его голос вдруг сорвался, — не хотел, чтоб ты слышал.

— Слышал что? — потрясенно спросил Тимоха.

— Как твой папа ругает своего отца. Я-то услышал все. Тима… Ты знаешь, кем работал твой дедушка?

— Врачом… — ответил Тимоха, и почему-то сразу понял, что ошибся.

— Твой дед работал вместе с Пашкой. В НИИ вирусологии. Только Лука работал с военными...

— Нет. Нет! — Тимоха обхватил руками лицо. Ногти впились под кожу, но он даже не ощутил боли. Ужас понимания захлестнул его с головой. — Нет, не говори…

— Лука Александрович участвовал в разработке вируса, — стальным голосом сказал Саша. — Отец моего лучшего друга обрек человечество на смерть. Нет, он не понимал, что делает. Дурак думал, что военные будут держать все под контролем! Когда вирус решили дорабатывать, чтобы сделать его еще более живучим, он сбежал в тайгу. Как трусливая собака... А твой папа занимался разработкой вакцины. Когда произошла утечка, он узнал обо всем первым. И поехал к Луке, чтобы спасти тебя.

Тимоха закрыл лицо руками.

— Он обманул меня, сказав, что останется с нами, — продолжил Саша. — Сказал, мы будем жить там, в лесу. Все вместе. Я понимал, что он врет. Он не бросил бы институт. Никогда бы не бросил людей умирать. Конечно, я хотел поехать обратно. Он уехал на рассвете, не зная, что я спрятался в его машине. Я вылез уже на трассе, когда мы уехали далеко. Конечно, он рассвирепел, — Саша ухмыльнулся сквозь слезы. — Хотел меня ударить, но потом… Мы у ворот простились. Меня бы в город уже не пустили. Я не работал в НИИ, поэтому… Он сказал, что сдаст меня воякам, если я сунусь. Крепко обнял, дал ключи от машины и ушел. Сказал… “гони ко всем чертям, Саша. Позаботься о ребенке”. И всё. Всё.

***

Двое шли по пустынной улице, держа ружья наперевес — Саша чуть впереди, Тимоха за ним.

В квартире они ничего не нашли. Тима понимал, зачем Саша пришел туда — ему хотелось забрать фотографию, которая лежала теперь у него во внутреннем кармане куртки. Конечно, никаких секретных бумаг отец бы в доме не оставил.

Они вошли в корпус института, когда солнце заволокло тучами. Снова пошел дождь, мелкий, кусачий — такой начинается в этих краях, когда осень уже не за горами. Саша попытался открыть дверь, и, когда это не получилось, просто разбил стекло прикладом. Казалось, ему уже было все равно.

— Осмотримся тут, — сухо сказал он. — Идем.

— Саша, — Тимоха с трудом догонял его — мужчина шел очень быстро, почти не глядя по сторонам. — Осторожнее…

— Да нечего тут бояться, — он обернулся с совершенно чужим лицом. — Тут никого нет. Город пуст. Все умерли.

— Но почему?.. — Тима на секунду замолк, подыскивая слова. — Почему тогда нигде нет трупов? Почему вокруг так чисто? Почему нас звали сюда? Это же улица Альтштейна, так?

— Так. Не знаю. Я сейчас поднимусь наверх, погляжу, где работал Пашка. Ты пойдешь со мной, — Саша отвернулся от Тимохи и направился к широкой лестнице, ведущей из холла наверх, но вдруг остановился — так резко, что Тима врезался в него.

— Ты что?

Саша не ответил.

Его привлекло что-то, лежащее на конторском столе. Он медленно подошел, опустив ружье.

На взгляд Тимохи, бумаги, которые охапкой лежали на стойке, не заслуживали такого пристального внимания. Жизнерадостно желтые листки с синими буквами не походили на секретные документы, которые могли бы им помочь. Но Саша взял один из них и поднес к глазам.

А потом засмеялся.

— Саша? — испуганно позвал его Тимоха. — Саш?..

Мужчина обернулся к нему. Его трясло от смеха, глаза слезились.

— Саша! — Тима подбежал к нему, схватил за плечи и встряхнул. — Да что ты?

— Улица Альтштейна…

Саша яростно скомкал желтый листик, который держал в руке, и швырнул его Тимохе в грудь. Потом повернулся к стойке, и вдруг, схватив ее за столешницу, перевернул. Стойка с грохотом упала на вымощенный серой плиткой пол. Листы разлетелись осенним ворохом.

— Улица Альтштейна… нихера это… не…

Он сел прямо на пол и закрыл лицо руками. Его сотрясала истерика.

Оцепеневший Тимоха нагнулся и поднял один из листочков.

На нем были нарисованы какие-то странные бочонки — черные снаружи, внутри белые, с кусочками красного и зеленого. Бумага выцвела, но Тимоха почему-то догадался, что на листке изображена еда. А под картинкой яркими синими буквами шла надпись…

“Лучшие роллы в городе! Приходите, мы здесь — улица Эпштейна, пятнадцать”.

— “Приходите, мы здесь…” — прочитал Тимоха, — что…

— Это передавали по радио, — Саша сидел на полу и глядел на Тиму снизу вверх. Его глаза были абсолютно безумными. — Эти чертовы сушисты заказали себе рекламу на радио! В последние дни ее крутили… постоянно, — он втянул воздух и заговорил чуть спокойнее, — жутко бесило. Господи. Твой дед… Он все неправильно услышал. Старый дурак…

— Я нихрена не понимаю!

— А я понимаю, — вдруг заорал Саша, — что эта сраная улица находится в самом Красноярске! А не в Роднике! Это улица, где было открыто то гребаное кафе! Это реклама! Они запустили кусок рекламы по радио!

Он вдруг вскочил и схватил Тимоху за руку.

— Быстро, наверх! Идем на крышу.

— Что? Стой, объясни…

— Быстро! Оттуда видно центр города! Идем!

Они побежали по лестнице. Тимоха быстро начал задыхаться, но Саша несся вверх, не останавливаясь. На последнем этаже он заметался по лестничной площадке, заглядывая во все двери, и, наконец, нашел нужную. За ней была еще одна лесенка, гораздо Уже и круче, чем предыдущие. Он поднялся на пару ступеней, замахнулся и ударил прикладом винтовки по навесному замку. Раз, другой, третий… Комнатку наполнил ужасный грохот. Наконец, замок со звоном вылетел из ржавых проушин, и Саша вновь ударил прикладом по крышке люка, поднимая его…

Тимоха вылез на крышу за ним.

Саша стоял у самого края, глядя вперед.

— Зачем ты меня сюда привел? — тихо спросил Тима.

Мужчина вместо ответа поднял руку. Он указывал куда-то вдаль, туда, где крыши домов расступались. На пути Тимохиного взгляда была высокая радиовышка, но он даже не посмотрел на нее.

Потому что он увидел площадь.

Недалеко, километрах в пяти от них, город кишел движением. Казалось, что все улицы заполнены людьми, словно в праздничный день.

Только это были не люди.

Зараженные двигались по площади, бродили по улицам, иногда останавливаясь и вскидывая голову вверх, словно слушая сам воздух. Дождь полил сильнее, но никто не пошел прятаться под крышу. Тимоха стоял на краю и, как зачарованный, глядел вперед.

Там, за площадью, переполненной зараженными, высилась стена. Одного ее куска уже не было. Около стены возились десятки фигур, продолжая свой упорный труд. Они разбирали стену.

— Не ждали, что мы придем с Родника, — сказал Саша сорванным голосом. — Звали с Красноярска… Почистили, сука, улицы. Чтоб хорошо смотрелись…

— Они смогли починить станцию, — отозвался Тимоха. Почему-то ему захотелось смеяться, но он себе этого не позволил. — Зараженные починили солнечные батареи, и… Как ты думаешь, это было случайное послание?

Саша покачал головой.

—Пойдем, Тима. Если не будем шуметь, они нас не найдут.

— Что будем делать дальше? Искать бумаги? Что?

— Да какие там бумаги… — Саша махнул рукой. — Я сюда не за этим. Я думал, что тут есть люди. Что Пашка… — он, не договорив, отвернулся, но Тимоха понял его без слов.

***

Когда он, усталый и измученный, возвращался домой, солнце уже садилось. Разлапистые ели порыжели в закатных лучах. Было холодно, так холодно, что он не чувствовал пальцев на ногах.

Тимоха шел тихо, скорее по привычке — здесь ему было нечего бояться, по крайней мере, пока. Вот показался большой огород с пугалом, за ним — изба. Дед сидел на крылечке и курил самосад.

— Тимофей! — увидев внука, Лука вскочил ему навстречу. — Я… Тима! Я уж не думал, что ты вернешься! Господи…

Тимоха снял ружье с плеча и, глядя старику в глаза, бросил оружие на землю. Сбросил рюкзак.

Дед подошел к нему и крепко обнял.

— Тима, — от старика пахло перегаром и табаком. — Тимочка… Что ты видел? Расскажи мне.

Тимоха отстранился и заглянул Луке в глаза.

— Эпштейна, пятнадцать.

— Что?..

— Вышла ошибка. Глупо так вышло… Дед, — Тимоха на секунду замолк, пытаясь найти слова. — Ты не виноват. Ты ж не хотел…

Лицо Луки вытянулось, как будто стало старше.

Он все понял.

— Тимоха…

— Ты все правильно сказал тогда, дед, — Тима смотрел на него абсолютно сухими, спокойными глазами. — Не надо было ходить. Чтоб потом не пришлось плакать. Пойдем лучше домой. Я хочу есть… я очень устал.

Они зашли внутрь, и Лука закрыл за ними дверь.

Звон стекла вдруг изменился, стал высоким и мелодичным — так звучат коровьи колокольчики, когда сидишь высоко на холме. В какое-то безумное мгновение Тимоха подумал, что на воздухе можно лежать, но потом его тело рванулось вниз, и он упал на груду кирпичей.

***

— Дышит, смотри, — говорил кто-то густым низким голосом. Тимоха сморщился и брыкнул ногой.

— А ну не дергайся, — в голосе не было угрозы, только раздражение и усталость. — Смотри, Саш, глаза целые. Открывай глазки. Давай. Посмотри на меня.

Тимоха послушно открыл глаза.

Над ним склонилось лицо в какой-то чуднОй маске, немного похожей на противогаз. Такой Тима еще никогда не видел.

— Где болит? — спросила маска. — А?

— Где… — начал Тимоха и тут же замолк.

Он лежал на земле недалеко от разрушенной стены. Над стеной светило солнце, и Тимоха чуть отодвинул голову, чтобы лучи не били по глазам. Тело тут же отозвалось болью, и он застонал.

— Осторожно начинай шевелить руками, — мягко приказал человек в маске, — давай. Так. Теперь ноги. Спина сильно болит? Спину чувствуешь?

— Нет. Чувствую.

— Попробуй встать.

— Больно…

— Давай, я не буду тебя поднимать. Давай сам.

Стиснув зубы от боли, Тимоха сел. Земля под ним была сырая и размякшая, как каша. Он огляделся по сторонам, безучастно отметив, что вокруг собралось по меньшей мере пять человек с оружием — все мужчины, все одеты в темно-зеленую одежду. Он задрал голову и посмотрел на выкорчеванные окна верхнего этажа.

— Оттуда упал, малой, — человек в маске поднялся с корточек и с кряхтением выпрямился. Он был толстым, но крепким, и чем-то напоминал медведя. — Зараженных мы ликвидировали, не бойся.

— Где Мышка? — прохрипел Тимоха. Время растягивалось, как гармошка, и ему показалось, что он задает этот вопрос очень долго… так долго, что к концу предложения уже вспомнил ответ.

Его затрясло от ужаса.

— Чего? — нахмурился человек в маске. Через несколько секунд его лицо вытянулось. — А… ты ж не один был.

Тимоха закрыл лицо руками и протяжно застонал.

— Ну все, все… парень, не реви. Вставай, пойдем. Пора. Да что ж это… Миха, помоги! — толстый человек отвернулся от Тимы и помахал рукой одному из мужчин. — Хватай его и погнали! Тут другие могут быть, а мне патронов жалко…

От компании людей с оружием отделился высокий бритоголовый мужчина. Он выглядел до крайности раздраженным.

— Может, ну его? — голос бритоголового был шершавым и жестким, словно его, этот голос, долго терли наждачкой. — Че с ним возиться, положи тут и поехали.

— Я те щас положу, — вдруг разозлился толстяк, — я те щас так положу. Рабочие руки разбазаривать не дам! Ты, — он отрывисто кивнул Тимохе, — не бойся. Щас в город поедем. Все хорошо будет, малой. Курить хочешь? Ну, как хочешь. Потом вместе покурим.

Тимоху посадили в телегу, которая была запряжена тройкой лохматых, тощих лошадей. Он сел между двух мужчин, которые тоже нацепили невесть откуда взявшиеся маски. Бритоголовый запрыгнул следом и хлопнул одну из лошадей по крупу. Телега со скрипом тронулась с места.

Тимоха безучастно провожал глазами здание завода. Вон дверь, в которую они с Мышкой забежали ночью… У двери лежало тонкое деревце, сломанное пополам. Интересно, как это получилось…

Лошади вышли на утоптанную дорогу и побежали бодрее. Мужчина справа протяжно зевнул и пихнул Тимоху плечом.

— Ну, давай, говори пока. Что за труп наверху. Откуда пришел. Что тут делал.

Тимоха молчал.

— Мужик, — скамья справа скрипнула, и перед Тимохиным лицом возникла резиновая маска, — ты давай, отвечай. А то я могу не то подумать…

— Оставь его пока, Саш, — попросил толстяк. — Видишь, парень друга потерял. Ему плохо, вишь? Он расшибся…

— Меня зовут Тима, — быстро сказал Тимоха. Слова полились из него прежде, чем он успел подумать. — Я пришел из леса. Мы там живем вдвоем с дедом. Я встретил М… встретил друга в дороге. Мы укрылись от дождя на заводе. Нас нашел… зараженный.

— Куда ж ты пошел, Тима? — сочувственно спросил толстяк. — Чего тебе в твоем лесу не сиделось?

Мужчина глядел на него участливо, почти по-отечески. Тима перевел взгляд на человека, который сидел справа. Затем посмотрел на затылок бритоголового. Нет уж…

— Дедушка заболел, — наконец, тихо сказал он. — У него… он ногу распорол, когда дрова рубил. И гной пошел. Он сказал, надо эти… антибиотики. И я пошел искать.

— Ну, этого ты днем с огнем не найдешь, Тима, — грустно сказал толстяк. — Но мы, конечно, поищем… Ты на нас поработай немного, и дадим, если будет что. Все будет честно. Меня Валерой звать. Это вот Сашка… это Миха и Дима. Вон, лошадьми Игорь правит. В город едем. Ты с нами.

— Ладно, — ровным голосом отозвался Тимоха. — В какой город-то? В Красноярск?

Мужчина, которого представили Сашкой, фыркнул.

— Ага, еще скажи, в Москву. В Солонцы двигаем, там у нас база.

— А вы кто такие?

Сашка поднял брови над маской.

— Мы? Мы — Сопротивление.

***

Всю дорогу до “базы” Тимоха молчал. Шок отступил, и теперь он судорожно соображал, что делать дальше.

Ружья и вещей у него не осталось — по крайней мере, в телеге он их не увидел. Одежда и берцы промокли насквозь. Каким-то чудом он ничего себе не сломал, падая с крыши, но все тело болело, а голова казалась чугунной. Ситуация выглядела почти безвыходной. Ему пришлось приложить невероятные усилия, чтобы не вскрикнуть, услышав о Сопротивлении. Такое совпадение казалось невозможным, почти издевательским… Он не понимал, что будет дальше, но одно знал точно — о цели своего путешествия он теперь не расскажет никому.

Солонцы оказались большим поселением, окруженным по периметру высокой стеной из бревен. За воротами, которые открыли им двое часовых, лежала расквашенная дождем дорога. До самого горизонта тянулись ровные грядки с какой-то ботвой. Вскоре вокруг начали появляться люди, показались первые дома. Дорогу заполонили женщины с ведрами и коромыслами, какие-то мужчины, тоже при оружии, подростки и даже дети. Все казались занятыми своим делом, и лишь мельком глядели на запряженную тройкой телегу.

Проехав еще немного, телега остановилась. Толстый Валера с необычайной ловкостью спрыгнул на землю и махнул Тимохе рукой — иди, мол, за мной. Тимоха безучастно повиновался.

Они прошли мимо жилых строений, окруженных небольшими огородами. Из печных труб курился сизый дымок. В конце улицы раздавались детские крики — Тимоха поглядел туда и увидел стайку ребятишек, которые играли заплатанным мячом в вышибалы.

Валера завел его внутрь какого-то дома, выкрашенного желтой краской, и приказал сесть на скамейку.

— Жди, — с легкой одышкой сказал он, — сейчас говорить будешь. Сейчас…

Тяжело вздохнув, он постучался в притолоку двери, обитой филенкой, и тут же, не дожидаясь ответа, вошел. Тимоха остался сидеть.

Помещение, в которое его привел толстяк, больше всего напоминало штаб. Повсюду висели карты местности с воткнутыми в них кнопками и булавками. У дальней стены, напротив немытого окошка, стоял картотечный шкаф с книгами. Около окна висело засиженное мухами зеркало. Тимоха тихо встал со скамьи и подошел к нему.

Из отражения на него глянул молодой человек с бритой головой и широко раскрытыми голубыми глазами. Этот человек в зеркале выглядел не лучшим образом. На виске темнел синяк, бровь пересекала широкая ссадина. Покрытый бледными веснушками нос кровоточил, и Тиме стало понятно, почему он все время чувствует во рту этот железный привкус. Он медленно поднял руку и дотронулся до разбитой губы. До этого момента он даже не чувствовал, что ему больно.

Обитая филенкой дверь распахнулась. На пороге стоял Валера — мрачный, как туча.

— Заходи. Хотя нет, погодь… Щас, Вано, щас, — крикнул он в дверь, а затем быстро прикрыл ее и с удивительной прытью подлетел к Тимохе.

— Ты мне скажи, — зашептал он, — это кто там с тобой был? Друг твой?

— В этом я как-то не уверен…

— А ты лучше будь уверен, что не друг, понял?

— Почему?

— Ты его не знаешь, случайно встретил. Да?

— Ну… — Тимоха растерянно глядел на Валеру, — в общем, так и есть. А что…

— Молодчина! — и Валера, немного грубее, чем следовало, толкнул Тимоху к двери. — Давай, иди. Я тебя снаружи жду.

Не понимая до конца, что происходит, Тимоха постучался и вошел.

Напротив окна стоял кухонный стол, заваленный бумагами, и два стула. Больше в комнате ничего не было — только грязная кружевная шторка да жилистый человек, который сидел за столом. Он был одет так же, как и остальные, в зеленую брезентовую одежду.

— Садись, — сказал он. Голос у него был необычно высоким. — Тебя нашли на Знаменском, пятнадцать, пять… — он посмотрел на Тимоху. — Да садись же. Ну… говори.

— Что говорить?

— Зачем ты пришел в Сопротивление?

— Я не пришел, — хмуро ответил Тимоха, — меня ваши привезли. Сказали, буду работать.

Мужчина тоже нахмурился.

— Валера сказал, тебе антибиотики надо. Отработаешь — дадим. Нам нужны руки. Стену вчера на восточном опять завалили. А отстраивать… — он пожевал губами, глядя Тимохе в глаза. У того возникло чувство, что мужчина говорит, почти не думая. Разговор был предлогом, чтобы рассмотреть собеседника получше. — Скажи мне, что это за мальчик с тобой был? Друг?

— Никакой он мне не друг, — медленно ответил Тима. Он старался не отводить взгляда. — Я его не знал вообще. Он за мной на Казанке увязался, жрать просил.

— Дальше.

— Я сказал, может со мной идти, но потом пусть охотиться поможет. Он сказал “да”.

— Как его звали?

Тимоха моргнул.

— Что?

— Ты глухим не притворяйся, — жестко сказал мужчина. — Как его звали?

— Мышка.

— Ах, Мышка... Он тебя трогал?

— Чего?

— Из одной посуды с ним ел?

— Какой посуды?

— Ты знаешь, кто такие верижники? — мужчина за столом сощурился. — Отвечай честно.

— Я понятия не имею.

— Ладно… — мужчина вздохнул и откинулся на стуле. Его лицо немного расслабилось. — Ты не похож на сектанта. Если б заразился, уже давно бы помер. Еще в дороге… Как звать тебя?

— Тима. Тимоха.

— Тимофей, значит. Я Иван, — он протянул Тимохе руку через стол. — Иди, Валера тебе все расскажет. Ты парень крепкий. Валера говорит, с третьего этажа упал, и хоть бы хны. Табло только… ладно. Нам такие нужны. Все, иди.

На улице, поджидая его, Валера раскуривал трубку. Увидев Тимоху, он устало ему улыбнулся. Маску он уже снял. Под ней оказалось доброе небритое лицо с носом-картошкой.

— Ну, что сказал? — спросил он. Тимоха пожал плечами, вздрогнув от боли.

— Сказал, иди, жить будешь.

Валера усмехнулся.

— Пойдем, пообедаем сейчас. Потом прилечь сможешь. Как спина?

— Нормально. Валер, что это за место?

— Пойдем сначала, сядем… Не надо на улице болтать, пока все работают.

Они прошли до конца улицы, где стоял дом с большой крытой террасой, заставленной разномастными столами. За дальним из них сидели две женщины в косынках и хлебали что-то из помятых железных тарелок. Увидев Валеру, одна из них встала и замахала рукой, но потом заметила Тимоху, сделала круглые глаза и опустилась на место.

— Не бойся, садись, — сказал Валера, увидев, что Тимоха смутился. — Я сейчас принесу поесть. Хочешь самокрутку? Нет? Ну, тогда сиди. Не бойся, — повторил он, — к тебе приставать не будут, видели, что ты со мной.

Вскоре он вернулся с двумя тарелками, такими же, как у женщин, и поставил одну из них перед Тимохой. Тот заглянул внутрь. Валера принес картошку с тушеным мясом. Не веря своим глазам, Тима схватил ложку и накинулся на еду.

Валера медленно ел, сидя напротив него. Тимоха старался смотреть только в тарелку — он чувствовал, что мужчина внимательно его рассматривает.

— Ты давно в дороге, Тима? — спросил он. — Не бойся меня, хорошо? Можешь смело говорить правду.

Тимоха отложил ложку.

— Не знаю, — честно сказал он. — Мне кажется, что меньше недели. А может, и больше.

Он и правда не знал точно, но осторожность все равно не помешала бы — не хотелось, чтобы как-нибудь узнали, где живет дед. Люди, которых он успел здесь увидеть, вообще-то не выглядели опасными — они были усталыми, раздраженными, но внешне вполне нормальными.

— Ты, я так понял, раньше никогда один не ходил. Если бы знал, что вокруг творится, мальчику этому сразу бы шею свернул.

Тимоха выпучил на него глаза.

— Ты что такое говоришь?

Валера грустно усмехнулся.

— Этот мальчик, которому ты помогал — верижник. Их сразу можно отличить. Мужчины стригутся раз в сто лет, ходят босые, носят платья из конопли. Плоть усмиряют, чтоб его... Эта секта заняла четыре села к западу отсюда. Я верю тебе, но не понимаю, почему он был один, и почему не попытался тебя убить… Погоди-ка. Он попытался, — вдруг понял Валера, взглянув Тимохе в глаза, — а ты его не обезвредил. Но почему?

— Он… — начал Тимоха и замолчал. Он не понимал, как объяснить этому уставшему человеку, что произошло. — Он был один, голодный и испуганный. Жуткий врун. И он спас меня от зараженного. Он был хорошим… — Тима вновь запнулся. К горлу подкатил ком.

— Что делают верижники? — быстро спросил он и отвернулся, сделав вид, что хочет посмотреть на дорогу.

— Они устраивают налеты на другие поселения, — ответил Валера. — А еще они сумасшедшие сектанты, которые пытают своих противников и живут по каким-то изуверским законам. Я понимаю, время военное… но это ж даже не война. Они кровожадные нелюди, почище зараженных. И я даже не знаю иногда, кто страшнее.

— Этот сбежал от своих, потому что его пытались зарезать. И я думаю, что он готов был стать нормальным человеком, если бы у него был шанс.

— “Нормального человека” мои парни нашли с ружьем в руках, — жестко сказал Валера. — Забавно получается, Тима. Тебя спас от смерти зараженный, — он поискал глаза Тимохи взглядом. — Сектант не может быть нормальным. Слышишь? Рано или поздно он бы тебя убил. Не из ружья, так голыми руками бы задушил. Они нелюди. Ты не представляешь, как тебе повезло, что зараженный убил его. А уж то, что мы проезжали рядом в этот момент, что заметили тебя на земле, успели снять эту тварь… — он покачал головой, — это настолько невероятное везение, что ты можешь праздновать день рождения прямо сегодня. Шансы выжить у тебя были минимальные.

— Да уж… Спасибо, что вытащили меня. Слушай… а что такое Сопротивление? Я правда никогда не слышал.

— У нас тут свой город, — Валера махнул рукой куда-то в сторону и хмыкнул. — Ну, как город… поселение. Это раньше город был, а сейчас вот так. Мы охраняем все, что по эту сторону Енисея, от Минино до Серебряково, и до самой границы.

— Границы?

— Красноярска. А Сопротивление — потому что болезни, вроде как, сопротивляемся. Зараженным этим. Солонцы, Тима, историческое место. Тут вовремя все закрыли и форт поставили, чтобы болезнь сюда не пускать. Так и выжили. Я сам с Солонцов, — гордо сказал он, — но тут есть и из других мест люди. Все, кто смог дойти и не заразиться. Новых давно уже не было, конечно, откуда им тут взяться… Но иногда вот приходят, как ты сейчас. И это хорошо. У нас тут спокойно. Иногда, конечно, набегают… то зараженные со стороны Кемчуга, то сектанты эти. Поэтому у нас всегда работа есть. Ловушки ставим, форт укрепляем… Местность патрулируем. Охотимся помаленьку, и хозяйство у нас есть. Одних коров пятьдесят штук! Оксана и Влад вон детишек учат, у нас и школа имеется. Что еще нужно! Вот что… — вдруг сказал Валера. — Никому про эту свою историю не рассказывай. Про верижника, я имею в виду. Понял? Так лучше будет.

Тимоха кивнул.

— Вот и молодец, — Валера отложил ложку и поднялся. — Ладно. Сейчас отведу тебя в казарму, сможешь лицо помыть, поспать. Врач тебе вроде не нужен…

***

В казарме Тимоха стащил с себя мокрую одежду, упал на жесткую койку и тут же провалился в глубокий сон без сновидений.

Когда он проснулся, комната была абсолютно пуста. Похоже, он проспал по меньшей мере сутки.

Тело болело еще больше, чем накануне. Тимоха вылез из-под одеяла, которое кто-то на него набросил, и сел. У изголовья стоял табурет, на котором лежала одежда. Кто-то принес ему залатанные, но чистые штаны из плотной зеленой ткани, зеленую же футболку с заплаткой на плече и брезентовку. На полу стояли армейские берцы, чуть похуже и поистрепаннее, чем его собственные. Тима медленно оделся, стараясь не смотреть на синяки, покрывавшие тело.

На улице он без труда нашел Валеру — тот сидел в на веранде, где они вчера обедали, и курил трубку. Валера, быстро справившись о самочувствии подопечного, повел его на другой конец поселения, откуда раздавался стук топора.

— Вот, привел вам, — обратился он к группе мужчин, которые обтесывали толстые бревна на манер кольев. — Это Тимофей. Тима, Сашку ты знаешь, это Федор… в общем, давайте, ребята. А я в контору.

Работали несколько часов с перекурами: обтачивали бревна, копали ямы, устанавливали забор. Тимохе объяснили, что эта стена — самая ближняя к границе жилья, но дальше есть еще две, далеко, за полем и огородами. Работа была тяжелая, так что разговора особо не получалось, чему Тимоха был только рад.

Обедать пошли всей артелью. Большая часть столиков на веранде была уже занята. Женщины в застиранных, но чистых халатах приносили рабочим еду — суп с какой-то крупой и темный хлеб.

Тимоха взял ложку и огляделся. Вокруг сидели мужчины и женщины, человек пятьдесят, не меньше — все грязные, уставшие, пахнущие потом и хлевом. Он подумал, что это должно бы его удивить. За шестнадцать лет он видел только двоих человек.

Однако он совершенно ничего не ощущал. В голове поселилась неприятная пустота. Она не мешала чинить заборы, держать ложку и хлебать водянистый суп, но при этом будто начисто лишила его всех чувств. Он отстраненно думал про деда, про папу, которого теперь хорошо помнил — будто какая-то преграда сломалась в его памяти.

Мелькнула мысль о Мышке. В ту же секунду живот свело судорогой.

Тимоха бросил ложку, вскочил с табурета и бросился на выход. Пара человек бросили ему вслед безразличные взгляды.

Он остановился на утоптанном пятачке у веранды и запрокинул голову к небу. По закрытым векам мазнуло солнце. То, что было ошибочно принято им за позыв к рвоте, жестокой рукой сдавило горло. Он медленно втянул в себя воздух, стараясь успокоиться…

— Эй, парень, — позвали его сзади, — потерялся?

Тимоха быстро обернулся, уже готовый ответить что-нибудь едкое.

Чуть в стороне от дороги стоял молодой мужчина и пристально на него смотрел. Увидев, что Тимоха смотрит в ответ, он осторожно улыбнулся.

— Иди сюда, — позвал он.

Тимоха нехотя подошел.

В этом человеке было что-то необычное. Тима попытался понять, что. Одет он был так же, как остальные, но его костюм выглядел гораздо опрятнее — он-то явно не занимался установкой заборов. Черные волосы с легкой проседью были отпущены чуть длиннее, чем у других мужчин. Узкие темные глаза смотрели уверенно и спокойно.

— Тебя зовут Тимофей, — сказал мужчина, — Валера мне уже рассказал.

— Тима, — поправил Тимоха. — А ты кто такой?

— Я Саша. Если ты уже пообедал, предлагаю пройтись и поговорить.

Тимоха пожал плечами. Возвращаться в столовку ему сейчас не хотелось.

Они прошли вдоль улицы и свернули за угол. Там в два ряда стояли небрежно сколоченные беседки без стен — одна крыша да балки. Столов внутри не обнаружилось. Вместо них в центре каждой беседки было по костровищу, окруженному простыми скамьями. В этом уголке “города” Тимоха еще не бывал.

Новый знакомый повел его в дальний конец аллеи, к беседке, окруженной каким-то густым кустарником. Внутри царила прохлада. Кусты защищали беседку от солнца и даже от звуков — когда Тимоха вошел, тихий, но постоянный гул поселения стих.

Саша жестом предложил ему занять скамью, а сам сел напротив. Какое-то время они сидели молча. Тимоха смутился — мужчина пристально, гораздо пристальнее, чем прежние знакомцы, разглядывал его лицо.

— Вано сказал мне, что ты столкнулся с зараженным, когда прятался от грозы на Знаменском, — наконец, сказал Саша. — Расскажи про это. Что там было?

— А тебе не рассказали?

— Я бы хотел услышать все еще раз от тебя. Ты пытался спасти сектанта, — Саша не спрашивал, а говорил утвердительно. — Валера говорил, что ты мог убежать от зараженного дальше по этажу, где было окно без рамы. Там можно было прыгнуть на крышу тамбура и слезть на землю.

— Я об этом как-то не подумал.

— Судя по тому, как ты упал, ты побежал не от зараженного, а к нему. Что ты хотел сделать?

Тимоха опустил голову, ощущая, что заливается краской. Он не знал, что ответить.

— Не успел подумать, — тихо сказал мужчина, — и сделал первое, что пришло в голову. Попытался спасти пацана, хотя он хотел тебя убить. Глупо, но благородно.

— “Благородно”? — вскинулся Тимоха. — Ваш Валера сказал, что я должен был свернуть мальцу шею, как только увидел! Может, в конце он оказался прав… но он… он…

— Тима.

— Ты бы смог убить ребенка? — воскликнул Тимоха. — Он же просто ребенок! Просто ребенок с засранной к черту башкой! Он же не виноват!

— Давненько не слыхал подобного от других, — мужчина потер подбородок. — Поэтому, Тима, я и хотел с тобой поговорить… Потому что ты оттуда, — пояснил он, — Из внешнего мира. Мы живем здесь уже шестнадцать лет. Тут сложились свои правила, порядки. Свой взгляд на вещи… Я позвал тебя, чтобы ты рассказал мне. Что ты почувствовал, когда зараженный нашел тебя?

Тимоха поднял брови.

— Известно, что. Чуть не умер от страха.

— Ты не заметил ничего необычного?

— Ну… Когда мы зашли на завод, я проверил все помещения и закрыл дверь. А потом мы поднялись как можно выше, чтобы зараженный нас не нашел. Но он смог каким-то образом забраться на крышу. Когда люди забрали меня, я посмотрел на завод. Там было никак не подняться.

Саша кивнул.

— Одному — никак. Но он был не один.

— Что?!

— Их было двое. Они пришли за вами, скорее всего, из поселка. В итоге один пробрался наверх, а второй остался ждать внизу.

Тимоха почувствовал, что его тошнит.

— Так получается, я все равно не смог бы убежать…

— Почему, смог бы. Мои парни проехали мимо почти сразу. Невероятно повезло. Но я не об этом. Как зараженный проник наверх, и почему второй остался внизу? Разве ему не хотелось есть?

— Он… один зараженный подсадил другого, — медленно сказал Тима, — помог ему забраться. И ждал внизу, потому что не смог влезть один.

— Соображаешь! Слушай, Тима, — Саша наклонился к нему, чтобы можно было говорить еще тише. — Мои люди здесь уже с башкой не дружат. Я не знаю, почему, но они как будто… отказываются верить фактам. Понимаешь?

— Нет, — честно признался Тимоха.

— Зараженные могут кооперироваться и нападать сообща.

— Ну… да, это очевидно.

Саша ухмыльнулся.

— Ах, тебе очевидно!

— Они ломают ваши стены! Конечно, они могут кооперироваться!

— Вот! Ты понимаешь, что это значит? — и он, не дав Тимохе ответить, тут же сказал сам: — Они эволюционируют.

Повисло молчание, в ходе которого уже Тимоха внимательно разглядывал собеседника. Тот вдруг подмигнул ему.

— Дед говорил, что все умерли. Он знал только то, что происходило в первые дни, — произнес рот Тимохи будто сам по себе. — Все зараженные заболевают через полчаса и умирают в течение часа-двух. Эта болезнь выкосила всех, кто не успел забаррикадироваться. Уйти от толпы. Но… если сейчас зараженные ходят и убивают людей, значит… болезнь УЖЕ развилась…

— И ей ничто не мешает развиваться дальше, — закончил за него Саша. — А теперь мы видим, что они могут находиться вместе. В первое время они впадали в ярость, когда видели ЛЮБОЕ существо, и стремились его убить. Тима, это все очень, очень плохо.

— И что делать? — тихо спросил Тимоха.

— Уничтожать их одного за другим. Этим мы и занимаемся. Но нам нужно откорректировать методы. Некоторые особи обходят ловушки на зверя. А патроны у нас не бесконечные. Нужно оружие получше, но где его взять… Мои люди меня не слушают, — он невесело усмехнулся. — Зараженные кооперируются лучше, чем народ!

— “Твои люди”?

— Ну, — Саша немного смутился, — наша армия. Я собрал их здесь и по первости отвечал за защиту периметра. Теперь этим Ванька занимается, а я так… то здесь, то тут, по мелочи.

— Так это ты основал Сопротивление! — воскликнул Тимоха. — Обалдеть!

Саша скромно улыбнулся.

— Просто я первым успел. Я узнал о том, что всем хана, раньше других, вот и…

Тимоха выпрямился на скамейке и еще раз окинул Сашу внимательным взглядом. Да, он отличался от остальных, но не чистой одеждой, как показалось вначале. В его глазах светился настоящий ум. Глаза остальных людей были погасшими. По сравнению с Сашиными, пожалуй, даже пустыми. И тогда Тимоха решился.

— Я соврал насчет лекарств для деда. Я иду в наукоград, который находится перед Красноярском. Родник-2, — прошептал он, наклонившись к Саше. — Получил весточку по радио. Там есть люди, которые посылают сигналы о помощи.

Сообщение произвело эффект разорвавшейся бомбы. Саша, широко раскрыв глаза, откинулся на скамейке.

— Ты… что сделал? По радио? — он, казалось, потерял дар речи. — Но ведь радио замолчало…

— Пятнадцать лет назад, да, — перебил его Тима. — Значит, кто-то все починил. Мой дед поймал частоту, на которой уже две недели передавали одно и то же сообщение: “Приходите, мы здесь, на улице Альтштейна”.

— Как-как? — Саша вскочил и подался к Тимохе. — Как ты сказал?

Тимоха повторил сообщение.

— Ты сам его слышал?

— Отрывок, да. Остальное сказал дед.

— Зачем дед слушал радио? — тут же спросил Саша.

Тима пожал плечами.

— Он мне на это ничего не ответил. Но… знаешь, мне сразу же пришло в голову, что это посылает мой папа. Он там кем-то работал, пытался все исправить... Там, на улице Альтштейна, в Роднике-2, — Саша молчал, и Тимохе показалось, что тот смотрит на него с жалостью. — Знаю, это глупо. Дед сказал то же самое. Но я просто…

— Нет, Тима. Это не глупо, — перебил Саша. Его глаза сияли. — Это шанс. Кто-то починил радиостанцию и записал сообщение, чтобы его услышали. Значит, там еще остались люди. Зараженные могут кооперироваться, да. Но починить вышку, и тем более записать голосом сообщение! — он потряс головой. — Они же не умеют говорить! Голосовые связки атрофируются в первые часы болезни! Ни один из сотен, что мы уже убили, не издавал никаких звуков! Тима, — он взял Тимоху за плечи и слегка сжал, — еще не все потеряно. Я пойду с тобой. Мы найдем тех, кто отправил послание.

Продолжение

Под вечер Тимоха, поглядев на карту, решил, что будет лучше пойти напролом через лес. Двигаться в потемках мимо деревень ему не хотелось — слишком живо было воспоминание о твари, которая напала на него в доме. Да и Мышке не составило никакого труда его найти. Было бы нехорошо встретить еще кого-нибудь.

Мышка встретил это предложение с испугом. Он боялся медведей, которые могут напасть на них в тайге. Тима сказал ему, что в это время года медведи не опасны. Это было правдой лишь отчасти, но делать было нечего — к этому моменту он окончательно смирился с тем, что не сможет бросить мальчишку на произвол судьбы. Подросток вовсе не казался тем смелым разведчиком-одиночкой, каким хотел предстать.

Парни заночевали в лесу. Тимоха отправил мальчишку спать в палатку, а сам устроился у костра.

Сидя в окружении черных деревьев, он чувствовал себя гораздо спокойнее. Легко было вообразить, что он охотится в родных лесах. В палатке спит дед, все силки уже расставлены. Можно покемарить до рассвета, а потом затушить костер, перехватить еды из ссобойки и идти проверять ловушки… Тимоха бросил взгляд на палатку. Рыжий отказался закрывать полог, несмотря на обилие голодных комаров. Кажется, он боялся закрытых пространств. Со своего места Тима видел его маленький темный силуэт. Бедняга спал под Тимохиной курткой, свернувшись в три погибели, и вздрагивал во сне — то ли от холода, то ли от страшных снов.

Тимохе хотелось думать о доме, но мысли сами возвращались в проторенное русло.

Он пытался вспомнить отца. Колючая борода, добрые глаза — синие, как полуденное небо. Его последние слова… Ждет ли он, что сын найдет его? Жив ли он вообще? Тима задрал голову и долго смотрел на черное небо в просвете деревьев. Августовские звезды были такие яркие, будто кто-то бросил в небо пригоршню снежноягодника. Словно кто-то пролил молоко.

***

Утро выдалось ясным, с крепкой прохладой, которая мгновенно прогнала сон. Собрались быстро, без лишних разговоров и возни, наскоро перекусили и выдвинулись в путь.

Мышка, кажется, начинал чувствовать себя в лесу увереннее. Тимоха поймал себя на том, что ему страшно смотреть, как тот резво прыгает босиком по бурелому. Эта мысль его немного смутила: нельзя было привязываться к мальчишке. Дойдут до окраины Красноярска — и прости-прощай. Там наверняка встретятся люди, которые смогут помочь Мышке. Может быть, он даже найдет себе новый дом, в котором не будут хвалить ревнивых богов и человеческую глупость.

Днем они вышли к Каче, которая неспешно катилась вдоль зеленых лугов. У крутого речного поворота им встретились коровы, видно, одичавшие. Животные проводили их детскими взглядами, в которых не было ни капли тревоги. Интересно, когда они в последний раз видели человека? Пройдя чуть выше по течению, ребята скинули с себя вещи и пошли мыться в реке.

Солнце пекло макушку. На небе, синем, как незабудка, не было ни единого облачка. Тимоха лег на спину и зажмурился, позволив потоку медленно тянуть его за собой. Где-то в отдалении смеялся и болтал, ни к кому конкретно не обращаясь, одуревший от радости Мышка.

Вдруг подумалось, что в другой реальности это мог бы быть хороший день. Тимоха представил, что на берегу его ждут не опостылевшие берцы и ружье, а легкая летняя одежда. Может быть, рядом сидят друзья. Или отец…

Он задержал дыхание и нырнул в холодную воду. Мир вокруг стал бутылочно-зеленым. Как ни старалась, река не смогла вымыть из головы тяжелые мысли. Подумалось, что раньше он, Тимоха, существовал в каком-то безвременьи. Что теперь делать с этим новым, щемящим чувством? Тима вынырнул, раздраженно хмурясь. Об этом, кажется, и говорил дед.

Мышка уже ждал его на берегу, мокрый и похожий на худую выдру. Его лицо лучилось неподдельной радостью.

— Я никогда раньше не плавал, — сообщил он. — Так здорово!

Тимоха от удивления чуть не выронил свою футболку.

— У нас же… то есть, у вас должна рядом быть река. Я посмотрел по карте.

— Далеко от нас река, — беспечно сказал Мышка, — я туда никогда не ходил. Я вообще особо никуда не ходил.

— Когда меня учили плавать, я так орал, что у меня носом кровь пошла. Там глубоко было, — признался Тимоха. — А ты не испугался…

Мышка заулыбался своей кривой улыбкой, радуясь похвале.

— Погоди, — Тима вдруг почувствовал, что его мысли как будто споткнулись. — “Особо никуда не ходил”? Какой ж ты тогда разведчик?

Он еще раз посмотрел на рыжего, пригляделся внимательнее. Мальчишка сидел, подтянув худые коленки к подбородку. Исцарапанные ноги, спутанные волосы, давно не видевшие ножниц. Лицо такое худое, словно он уже умер… В его глазах теперь плескалась тревога. Это окончательно его выдало.

— Ты сбежал, — тихо сказал Тимоха. — Или тебя выгнали. Ты был в Богословке один, и никто бы не пришел тебя спасать… Ты забрался в дом, чтобы найти еду или оружие, как и я. Соврал, чтобы…

Мышка к тому моменту уже успел подняться и теперь отходил от Тимохи бочком.

— Чтобы ты меня не убил, — еле слышно сказал он.

— Ты спас меня! Дурак, я б тебя не стал убивать. Это ты хотел меня убить!

— Я не хотел. Просто испугался.

— Я тоже испугался, — буркнул Тима, — ты бы себя видел.

— Это ты бы себя видел! Бритоголовый, как убийца, и с ружьем!

Они смотрели друг на друга с полминуты, щурясь от нестерпимого солнца — мокрые и удивленные. Мышка захихикал первым.

— Думал, ты меня зарежешь ночью, — признался он, опускаясь на траву. — Боялся спать.

— Это приятно слышать, — хмыкнул Тимоха. — Расскажи-ка мне, что с тобой случилось.

Рыжий тут же погрустнел.

— Меня казнить хотели. Я кое-что неправильное сделал. Не хочу говорить, что. Не спрашивай. Все равно не скажу, — отрывисто начал он. — Пришлось убегать. Ничего с собой не взял, только дротики, трубку и пистолет отцов. Он у него давно лежал… по секрету, — он сверкнул глазами. — Нам нельзя оружие. Так что я убежал, стал сам жить. Искал еду. Нашел тебя, — Мышка ухмыльнулся. — И я не знаю, что такое Сопротивление.

— Я тоже не знаю. Я все выдумал.

— Тогда откуда ж ты пришел?

— Оттуда, — Тимоха пожал плечами. — Просто… оттуда. Давай, — он поднялся и накинул рюкзак. — Нужно идти. Видишь, там что-то виднеется? У меня в карте сказано, там поселок. Пойдем прошерстим его.

Осматривать поселок вдвоем было гораздо спокойнее. Мышка, хоть и не был разведчиком, умел правильно подходить к домам, хорошо прятался и подмечал полезные мелочи. Им удалось найти запущенный фруктовый сад и набрать полные карманы яблок. Мышка с обезьяньей ловкостью забирался на деревья и скидывал добычу Тимохе, который остался внизу.

Жилищ в поселке было много, все не проверишь. Парни осмотрели несколько дач, но везде их встречало одно и то же — пустые комнаты, отсутствие каких бы то ни было вещей, пыль и грязь. Похоже, люди намеренно оставили свои дома еще много лет назад.

Меж тем день клонился к вечеру. Похолодало. Солнце скрылось за набежавшими облаками, создавая глухую, неуютную тень. На пустой поселковой улице вновь стало мрачно. Прежде солнечный свет прогонял саму мысль о страхе. Теперь, в преддверии ночи, Тимохе захотелось поскорее найти укрытие.

— Что это? — тихо спросил Мышка, когда они вышли из последнего дома на улице.

Тима сосредоточенно смотрел в карту, пытаясь решить, куда идти дальше, и не отреагировал на вопрос. Мышке пришлось похлопать его по плечу.

— Тьфу ты! — выругался Тимоха. — Чего пугаешь? Что “это”? Где?

— Да вон, — Мышка вытянул бледную руку. Он выглядел встревоженным. — Что-то большое…

Тимоха посмотрел, куда показывал его товарищ. Затем снова опустил глаза в карту.

— Знаменский стеклозавод, — ответил он. — Вот, смотри… а, ты ж не читаешь. Там стекло раньше делали. Ну, чашки разные, стаканы… Всякую ерунду, короче.

— Стекло делали? — изумился Мышка. — Надо посмотреть! Пошли!

— Сдурел? Сейчас стемнеет, нужно искать ночлег. Завтра идем дальше. Раз ты так хочешь в Красноярск, надо не задерживаться и топать быстрее. Я хочу успеть еще поохотиться, а то мы околеем с голоду. Надо не затягивать с этим, скоро совсем выйдем из лесов.

— Ты хочешь заночевать в деревне? — прищурился мальчишка. — Нехороший план, Тимоха. Тут все дома хлипкие, их насквозь видно. Ни огонь ни разжечь, ничего… Нас заметят.

— Да тут никого нет, — неуверенно сказал Тима, — иначе б они нас давно нашли.

Он невольно оглянулся на поселок. Показалось, или какая-то тень отделилась от заросшего малиной домика?

— Самоуверенность губит даже медведей.

— Достал ты со своими медведями, — буркнул Тимоха.

Но внезапно нахлынувший страх — животный, какой-то первобытный, — скрутил ему желудок. Он снова увидел слабое движение в кустах, уже за другим домом. По макушке вдруг стукнула дождевая капля.

— Значит, остаемся, — тоскливо произнес Мышка. — Выбирай дом.

Тимоха перетянул ружье вперед. Перед глазами затанцевали мошки, словно на солнцепеке. Он никак не мог решиться… Капнуло еще пару раз, а затем в небе будто что-то порвалось — на еще теплую землю хлынул ливень. Вокруг зашлепало, закапало. Липкие звуки окружили стоящих в растерянности парней непроницаемой стеной.

За этой стеной… Тимоха готов был дать на отсечение свой большой палец — там что-то было. И теперь, когда этому чему-то покровительствовал шумный дождь, оно приближалось.

— Бежим! — крикнул он, хватая Мышку за плечо. Тот будто ждал этого — развернулся и что есть мочи припустил по растресканному асфальту. Тимоха рванул за ним.

Дорога к стеклозаводу вела вдоль реки, которая еще несколько часов тому назад казалась яркой и приветливой. Теперь она, набравшись воды, шипела и пенилась. Мутные потоки бурлили у высоких берегов, словно кто-то крутился и вертелся там, пытаясь выбраться.

Берцы вымокли и потяжелели. Тимоха бежал, сжимая правой рукой ружье. Рюкзак бился о спину, тяжелый, как утопленник. Все вокруг было наполнено шумом, потоки дождя дезориентировали.

Впереди бились темно-рыжие волосы и сверкали белые ноги. Тимоха бежал за этими ногами, молясь, чтобы успеть… Ощущение погони стало настолько невыносимым, что из горящей от боли груди почти вырывался крик.

Они забежали на территорию завода, когда небо над ними прорезала белоснежная молния. Землю сотряс чудовищный грохот. Мышка закричал ему, но Тимоха не расслышал, что. Деревья гнулись с треском, хлестали ветвями по старым кирпичным стенам. Что-то мелькнуло на периферии зрения, и Тимоха, вконец обезумев от страха, вскинул ружье…

Где Мышка? Черт побери, где он? Тимоха в панике закрутился на месте. Кинулся направо, где маячил какой-то проход. Никого… Он побежал обратно. В груди кололо, словно он проглотил пригоршню гвоздей. Глаза панически бегали по глухим стенам из красного кирпича.

— Мышка! — заорал он, отбросив осторожность. — Мышка!

Когда ужас почти поглотил его, кто-то больно вцепился ему в руку.

***

— Сюда! — Мышка будто вырос из-под земли: дикие глаза заняли пол-лица, волосы облепили голову, как шерстяной шлем. — Я нашел дверь!

— Твою же мать! — заорал Тимоха, — где ты…

— Шевелись! Туда!

И он потащил Тимоху к железной двери, которая скрывалась за бешено рвущимися из земли деревьями.

Поскальзываясь на грудах разломанных кирпичей, парни ввалились внутрь. Тимоха немедленно захлопнул дверь и бросился на нее всем телом. Где-то рядом тяжело дышал Мышка.

— Так темно, — прохрипел он, — ни черта не вижу…

— Сейчас достану огонь. Держи дверь! Там кто-то есть!

В кромешной темноте он скинул рюкзак и стал панически выворачивать его содержимое прямо на пол. Где же, где… Спички, замотанные в полиэтилен, нашлись не сразу. Зажечь свечу, которая лежала тут же, в рюкзаке, тоже удалось не с первой попытки — так сильно тряслись руки. Проклиная себя за панику, Тимоха сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Если он потеряет голову, они оба умрут. Все хорошо, еще ничего не случилось.

Свеча неохотно разгорелась, рассеивая чернильную темноту, и осветила Мышку. Тот стоял у двери с белым от ужаса лицом.

— Тимоха, — прошептал он, — бежим дальше?

Тима, глядя ему прямо в глаза, медленно покачал головой. Он наклонился к вещам, взял ружье и повесил его на грудь. Затем поднял огонь повыше и стал осматривать помещение в поисках чего-нибудь, чем можно подпереть дверь.

Комната, в которой они оказались, больше всего походила на склад — по крайней мере, это было первое, что пришло Тимохе в голову. Вдоль стен тянулись длинные стеллажи. Полки уходили вверх до самого потолка. Тимоха осмотрел комнату, приметил какой-то боковой проход в дальней стене и направился туда. За спиной раздалось шипение: Мышка, привалившись спиной к двери, делал отчаянные жесты — поворачивай, мол, обратно. Тима снова покачал головой. Будет глупо запереться вместе с какой-нибудь тварью. Не обращая больше внимания на Мышку, он глубоко вздохнул и пошел к загадочной двери.

В соседнем помещении он никого не встретил. Там было пусто, если не считать вездесущего мусора — кирпичей, пыли, каких-то железок и битого стекла. Потолок тут был еще выше. Тимоха попытался разглядеть, где он кончается, но не смог. Здесь были высоченные окна с частым переплетом из мелких квадратов, такие грязные, что по началу Тима принял их за стены. Когда глаза чуть привыкли к темноте, он обнаружил, что одна из стенок, которая перегородкой стояла в центре помещения, обрушилась и превратилась в некое подобие лестницы. Если постараться, по ней можно будет залезть наверх, туда, где виднеется второй этаж. Нормальной лестницы найти не удалось. Она явно была где-то в соседнем помещении, которое не соединялось с этим.

Закончив осмотр, Тимоха поспешил обратно к Мышке. Тот стоял на прежнем месте, вжавшись в железную дверь так, словно от этого зависела его жизнь.

В углу Тима заметил какую-то железяку, похожую на гармошку. Он попробовал поднять ее, но “гармошка” оказалась слишком тяжелой. Тимоха жестом подозвал Мышку к себе. Стараясь не шуметь, вдвоем они оттащили находку к двери и расперли ее между косяков. Только тогда Мышка сполз по стене и закрыл рот рукой.

— Я его видел, — пробормотал он. — Медленный, с кривой спиной. Большой. Шел за нами. Мы хорошо побежали.

Тимоха почувствовал, как волосы у него на затылке становятся дыбом.

— Значит, не показалось. Я тоже кого-то видел. Кто это был?

Мышка затряс головой, как безумный.

— Гнилой, это был гнилой. Тимоха, гнилой, — он икнул. — Мне…

— Иди вон туда, — быстро сказал Тима, — давай, иди, полегчает.

Пока Мышку выворачивало наизнанку, он воткнул свечу в какую-то банку на одной из полок, подхватил рюкзак и пошел в дальнюю комнату. Подумав, остановился, достал еще одну свечку и зажег. Надо бы экономить спички, но… к черту. К черту все.

Воск капал на пальцы, но он не чувствовал боли — волна адреналина смыла все ощущения, оставив один голый страх. Он думал о том, что не знает, насколько гнилые сообразительны.

Хватит ли уроду мозгов, чтобы разбить стекло и проникнуть внутрь? Знает ли он вообще, куда они с Мышкой делись? Лучше пока остаться здесь, чтобы наблюдать за окнами. Тимоха бросил вещи около обрушенной стены и сел ждать Мышку.

Тот пришел через пару минут, которые показались Тиме бесконечными. Его все еще трясло. “Похоже, разглядел этого урода хорошенько”, — подумал Тимоха. — “Бедняга”.

— Пойдем, — сказал он вслух, — есть мысль. Сможешь залезть по этой стене и поглядеть, что там? Ты хорошо лазаешь, так будет проще. Я внизу подожду. С ружьем, если кто залезет…

— Смогу, — сипло сказал Мышка, — это просто. Ты поймаешь, если упаду.

Тимоха с изумлением увидел, что тот улыбается своей собственной шутке.

Рыжий взял вторую свечку в зубы, залез на стену и стал продвигаться вверх, осторожно пробуя руками кирпичи. Тимоха стоял внизу, держа высоко поднятую свечу одной рукой и сжимая ружье в другой. Конечно, если кто-то ворвется, он вряд ли успеет прицелиться и выстрелить…

А Мышка поднимался все выше и выше. Вот уже Тимоха мог видеть только его босые ноги, неудобно стоящие на одиноком кирпичике. Затем раздался тихий скрип, и Мышкины ноги исчезли за краем.

Какое-то время все было тихо. Тимоха ждал, обратившись в слух. Вскоре сверху зазвучали легкие шаги. Рыжий передвигался по второму этажу, осторожно прощупывая ногами доски. Через несколько бесконечно долгих минут сверху свесилась копна волос.

— Полезай, — позвал Мышка, — тут никого.

— Сначала забери пушку. Черт, высоко…

Тимоха поставил ружье на предохранитель и передал его Мышке. Затем надел рюкзак, с сожалением потушил свечу и сунул ее в карман куртки. Он ненавидел высоту. Однако делать было нечего — на втором этаже они оба будут в большей безопасности.

Он полез, стараясь не опускать глаза и глядеть прямо перед собой. Наверху маячил Мышка. Со свечкой, в своей мокрой рубахе и со спутанными волосами он был похож на безумную ведьму из книги сказок, которую Тимоха читал в детстве.

— Дать руку? — вежливо спросил он, когда Тимоха почти вылез. Тот мотнул головой, решив не раскрывать рта — дрогнувший голос мог выдать, что он трусит.

Тимоха подтянулся на руках и тяжело перевалился на пол. Тут же вернулись все ощущения — заломило мышцы, начали ныть натертые мокрой обувью ноги. Он перевернулся на спину и лег прямо поверх рюкзака, тяжело дыша. Голова кружилась. Он зажмурился, надеясь, что его не стошнит прямо здесь.

— Тут красиво, — восторженно произнес Мышка где-то у него над головой.

Тимоха разлепил глаза.

Они оказались на невысоком и длинном ярусе с двускатным потолком. Одна стена состояла сплошь из переплетенных стекол, вместо другой угрожающе маячил провал, из которого они с Мышкой поднялись. По грязным окнам стекали потоки дождя. Иногда комната освещалась кипенно-белой вспышкой молнии, и в эти мгновения все вокруг будто теряло свою тень. Тимоха с трудом встал и медленно пошел осматривать этаж.

Он обнаружил, что может беспрепятственно пройти из одного конца ангара в другой, цепляясь за железные лаги, которые служили опорами для крыши. Сама крыша не протекала, но некоторые окна были разбиты — в них ветер закидывал обжигающе холодные брызги дождя.

Вернувшись к месту, где он оставил Мышку, Тимоха с тревогой понял, что того нигде нет.

— Мышь! — громко позвал он. — Ты свалился, что ли?

— Иди сюда. Смотри, тут можно сидеть.

Мышка выбрался на крышу. Тимоха уже приготовился разразиться ругательствами, но решил для начала выглянуть — и не пожалел.

Прямо за окном начиналась пологая площадка, выложенная ржавыми листами. Мышка сидел у самой стены, так, что верхняя кровля защищала его от дождя. Цепляясь за стену, Тимоха выбрался и сел рядом.

— Отличный наблюдательный пост, — похвалил он. — Только из-за дождя мы ни черта не увидим. Будь погода получше, могли бы отстреливаться.

— Я пойду на край, проверю, что там, — предложил Мышка, вскакивая. Весь испуг у него прошел, как не бывало.

Тимоха схватил его за рукав рубахи.

— Даже не вздумай! Смотри, — он ткнул пальцем туда, куда Мышка собирался идти. — Видишь, крыша здесь ровная, а там идет на скат. Кажется, там еще и кровля провалилась. Захотел шею сломать?

— Надо проверить, — упрямо повторил Мышка, стряхивая Тимохину руку, — что, если полезут?

— Свалишься нафиг, — как можно спокойнее отрезал Тима. Он понимал, что Мышка абсолютно прав. Крыша терялась за стеной дождя, и от этого ему было так неуютно, что хотелось выть. Усилием воли он заставил себя отвернуться и посмотреть на товарища. — Я не буду тебя доставать. И лечить переломы я не умею. Сиди тут, понял? И вообще, пойдем внутрь. Холодно.

Ребята собрали кирпичей, которые нашлись тут же, на ярусе, сделали небольшой очаг и разожгли костер — удалось сломать на растопку несколько полок из нижней комнаты. Тимоха устроил у окна лежанку, чтобы Мышка мог немного поспать. Сам он решил не ложиться и занял позицию около окон, так, чтобы видеть зловещий скат. Но дневная усталость и пережитый страх дали о себе знать. Вскоре он провалился в сон.

Его разбудил Мышка.

— Не спится? — пробормотал Тимоха, потирая глаза.

— Не спится, — эхом повторил Мышка. — Я хочу домой.

Тимоха удивленно поднял брови.

— Чего? Тебя ж там грохнуть хотели.

— Там семья, — Мышка отвернулся и принялся ковырять пальцами прожженную дырку в подоле. — Сестры, братья. Как бы им за меня не попало…

— Что ж ты такого сделал-то, а? Не похож ты на преступника.

— Я очень хотел есть, — тихо сказал Мышка. — Очень-очень.

— И что?

— И я вышел за околицу. Ну… — он болезненно сморщился, — убил птицу. Большую, с красными бровями. Черную… Меня нашли. Били очень сильно, потом заперли. Как Волка тогда. И Речка пришла, сказала… казнят, Мышка, вот. И я опять убежал.

— Все правильно сделал! Я б тоже убежал.

— Не понимаешь, — голос Мышки дрогнул, — я на старшого напал, он же следил, чтоб я не ушел. Я его камнем…

Он замолчал и отодвинулся от Тимохи. Тот неловко поежился.

— Ты ж не виноват… — начал он, но тут же смолк.

Мышка резко повернулся к нему. Большие глаза горели каким-то непонятным чувством, губы дрожали.

— Ну-ну, — зло сказал он, — виноват. Не говори. Хотел бы исправиться, Тимоха. Ну а ты? Что ты сделал?

— Ничего я не сделал, — от неожиданности Тима даже отпрянул. — С чего ты взял?

— Ничего не делавшие так не ходят! — в минуту волнения к Мышке возвращалось косноязычие. — У тебя ж тоже семья. Вижу! Почему ушел, тоже кого убил? Правду скажи.

— Правду скажу, — передразнил его Тимоха, — почему не сказать. Меня позвали, вот я и пошел.

— Кто позвал, Сопротивление?

— Да нет никакого Сопротивления, — раздраженно ответил Тима. — Меня позвали из Красноярска, и я пошел посмотреть, кто зовет.

Наступила тишина, нарушаемая лишь шумом ливня.

— Позвали?..

— Из Каменного леса, как ты говоришь, — уже спокойнее сказал Тимоха. — Я услышал, как кто-то говорит по радио: “мы здесь”, а еще назвали улицу, на которой они, значит… “здесь”. В том месте жил мой отец. Я его уже давно не видел. Я решил, что он может быть там. Ну, что он может меня звать.

— Не понимаю…

Тимоха вздохнул. Как бы объяснить этому Маугли, что такое радио?

— Смотри. Есть такие штуки, вышки, которые раскидывают сигнал… а сигнал — это, значит, сообщение. Ну, слова. Их записали, и они потом… нет, не могу объяснить. Я и сам не понимаю до конца. В общем, кто-то отправил послание со своим голосом в небо. А оно оттуда, с неба, попало обратно на землю. И его поймало наше радио — такая коробочка, которая…

— ТЫ ПОЙМАЛ ГОЛОС С НЕБА? — завизжал Мышка. Тимоха аж подскочил.

— Ты чего орешь?!

— НЕТ! Нет, нет, нет, нет, нет!

Парень вцепился в волосы, как безумный.

— Нет, нет! Нет! Не надо!

— Мышка, ты чего? — Тимоха не на шутку перепугался. — Завязывай, не шуми!

— ГОЛОС С НЕБА! — лицо рыжего исказилось, и Тимоха в ужасе отпрянул. Подросток выглядел, как зверь, готовый броситься.

Еще секунда — и он кинулся в сторону. Тимоха попытался поймать его, чтобы он не упал с яруса, но рука схватила лишь пустоту. Рыжий буквально растаял в воздухе — вот он стоял тут, а вот его уже нет.

— МЫШКА! — заорал Тимоха. — Стой, ты что! Ты где?

— Стой, — повторил Мышка откуда-то из-за спины. Его голос, хриплый и какой-то чужой, звучал надтреснуто. — Повернулся.

— Что ты…

Мышка стоял перед окном, выпрямившись в полный рост.

У Тимохи упало сердце. “Нет, этого не может быть…” — пронеслась в голове глупая мысль. Это было. Почему-то это все-таки происходило.

Мышка направлял Тимохе в живот его же собственное ружье. Он снял предохранитель. Тонкий палец лежал на курке. Это выглядело так неправильно, так… не по-настоящему.

— “А на седмицу придет воин, кто слышал глас с неба”, — нараспев сказал Мышка. Его голос дрожал и ломался, но он говорил, не сбиваясь. Он поднял ружье так, чтобы дуло смотрело Тимохе в лицо. — “С неба говорит диавол, а Стрибог речет с земли. Предайте воина старшим, ибо говорят с ним гнилые”.

— Ты что такое…

— Голос с неба, — по лицу Мышки все еще текли слезы, но теперь он улыбался. Почему-то именно это было страшнее всего. — Я нашел тебя. О тебе говорили. Я приведу тебя. Предам старшим.

— Послушай, — Тимоха медленно поднял руки. — Тебе не нужно направлять на меня ружье. Сам понимаешь, если я умру…

— Молчи, молчи! — заорал Мышка, — Не говори со мной! Я нашел тебя! О тебе говорили!

— Хорошо! — Тимоха тоже повысил голос. В голове набатом стучала кровь. Неужели это конец? Нет уж, так не пойдет! Он не для того столько шел, чтобы погибнуть от рук психопата. Все не закончится так. Не сегодня. — Я сам пойду с тобой, только не надо стрелять. Я им все объясню. Они поймут, что это не то…

Он замолчал, захлебнувшись воздухом на полуслове.

Мышка, тяжело дыша, стоял над ним. Ружье в его руках ходило ходуном. За его спиной в приоткрытом окне сверкнула молния, так, что лицо безумца поглотил мрак.

На крыше кто-то стоял.

Тимоху сковал ступор.

Он медленно перевел взгляд с ружейного дула за плечо своего будущего убийцы.

Они не закрыли окно.

— Сзади… — попытался сказать Тимоха, но язык его не послушался. Вместо слов изо рта вырвался слабый стон.

Черная фигура — такая огромная, что ее голова скрывалась за рамой — тихо скользнула в окошко, придержав рукой створку.

У нее были плавные, грациозные жесты. Она двигалась, как кошка, с отвратительно неестественной гибкостью.  В этот момент загрохотал гром, отставший от молнии. “Гроза уходит” — вдруг ни к селу не к городу подумал Тимоха, и тут же понял, что какая-то часть его разума продолжает бороться за жизнь, считая секунды…

Фигура медленно выпрямилась, и Тимоха увидел ее лицо. К горлу подкатила горькая тошнота.

Оно было покрыто кожными наростами, разбухшими от прилившей крови. Тяжелые дуги бровей свисали над вспученными глазницами в синевато-лиловых кольцах. Ниже шеи наросты набухали еще больше, превращаясь в какое-то подобие грибницы — так растут на гнилом пне колонии вешенок.

В эту секунду ступор отпустил Тимоху, и он понял сразу четыре вещи.

Первое: это существо выглядело точно так же, как та тварь в Богословке.

Второе: та тварь в Богословке когда-то была маленькой девочкой, а эта — огромным мужиком. И это очень плохо.

Третье: больше всего зараженные напоминают обыкновенных индюков.

Четвертое: сейчас они с Мышкой умрут.

Продолжение

Он прошелся с час, затем, наученный прошлыми походами, остановился на короткий привал. Солнце медленно всходило над верхушками деревьев и нежно красило землю розовым. Тимоха подтянул стропы на рюкзаке и зашнуровал берцы поплотнее. Дыхание вырывалось изо рта бледным паром. На всякий случай он сверился с картой и компасом. Эти тропинки он знал, но хотелось убедиться, что он идет, куда надо. Судя по всему, до Ухабино оставалось каких-то три часа хода. Тимоха нахмурил брови, глядя в карту.

Само это слово, “Ухабино”, после дедова рассказа ему не нравилось. Он вспомнил, что бегство Луки от воинственных оборванцев произошло летом. Сколько лет назад?.. Тогда в первый раз отелилась Кумушка, их корова. Теперь ее теленок Табор был уже совсем взрослым. Ему было… около шести лет. Значит, шесть лет назад дед в последний раз отправлялся “в народ”. Интересно, что теперь сталось с теми таинственными людьми?

Лука советовал не соваться в это село. Что ж, пожалуй, дед знал, о чем говорит. Можно было пойти кругом, немного увеличив маршрут. Жаль терять время, но рано или поздно все равно придется выбраться к деревням, чтобы не сгинуть в тайге. Зону вокруг своего домика они с дедом регулярно прореживали, чтобы было удобнее собирать ягоды и охотиться. Но лес, который начинался за селами, был непролазным. Тимохе совершенно не улыбалось провалиться в какую-нибудь яму и переломать себе ноги. Да и встреча с медведем, настоящим хозяином дремучих лесов, его не привлекала.

Чуть дальше Ухабино (Тимоха прикинул, не далее, чем в пяти километрах) на карте стояла крошечная точка, подписанная как “дер. Богословка”. Название ему почему-то приглянулось. Богословка находилась не слишком далеко от большого тракта. Там ориентироваться на местности будет гораздо проще, да и риск пропасть в тайге будет невелик.

Значит, решено. Он обойдет Ухабино с запада, стараясь держаться от него настолько далеко, насколько это возможно: если село все еще обитаемо, то и лес вокруг может быть опасным. Затем он вывалится к реке и постарается перейти ее вброд — дед говорил, что речки здесь мелкие. А после этого, если все получится, выйдет к Богословке, пройдет через деревню с разведкой и заночует. Дальше идти будет легче. Если в деревне все обойдется, он сможет держаться поближе к дорогам, и дней через десять впервые за шестнадцать лет увидит Красноярск.

К вечеру его энтузиазм поугас. Он не раз бродил по лесам один, уходя охотиться на весь день и порой оказываясь в непроходимой чаще. Но август гасил солнце слишком рано. Уже к семи часам, бредя по густому ельнику, Тимоха понял, что глаза устают от карты. Это его не особенно тревожило — просто пора было уже остановиться и искать место для ночлега. Может, оно и к лучшему, что вечер застал его в лесу, а не у деревни.

Тимоха поставил палатку и развел костер из сушины. Занявшись в полную силу, огонь похитил последний свет солнца. Резко похолодало. Тимоха собрался было достать шапку, но передумал. Не хотелось закрывать уши и ограничивать угол обзора. “Лес безопасен”, — сказал он себе, придвигаясь поближе к огню. “Лес знает тебя, а ты знаешь его. Лес — твой дом”. Но чем ниже опускались синие сумерки, тем тревожнее ему становилось. От утренней бодрости не осталось и следа. Сейчас, в прохладном мраке бредущей к нему ночи, он по-другому видел и себя вчерашнего, и деда Луку, и образы опустевших сел, которые ждали его впереди. Ему в первый раз подумалось, что они оба — и дед, и внук — были слишком наивными. Не бояться, сидя в домашней натопленной кухне, легко. Легко раскладывать карты и чертить маршруты тупым карандашом, собирать провиант и аптечку, мечтать об открытиях и приключениях. Теперь же, сидя перед костром, Тимоха отчетливо ощущал свою крошечность.

Он буквально видел, какими маленькими кажутся его костерок и палатка, каким маленьким является он сам в этом черном, дышащем, хищном океане тайги. Впервые за долгие годы он почувствовал себя чужим для леса. Оставалось только надеяться, что сам лес этого не заметит.

Его разбудил зверский холод. “Окно не закрыл”, — подумал Тимоха и вытянул руку, чтобы привычно хлопнуть по форточке. Но вместо окна пальцы уткнулись во влажный от конденсата брезент палатки.

Тимоха открыл глаза и тут же все вспомнил. Радио. Родник. Отец. Богословка…

Кутаясь в брезентовую куртку, Тимоха вылез из палатки и принялся прыгать на месте, чтобы согреться. Костер давно прогорел. Прикинув, что лучше бы поторопиться, Тима не стал разжигать его заново и просто позавтракал соленым мясом. В стороне от палатки он нашел полянку брусники и с наслаждением съел несколько пригоршней — воду нужно было экономить. Понятно, почему он так замерз — рядом начиналось мелкое заболотье. Почва тут была сырой, холодной. По всей полянке стоял густой запах мокрого дерева.

Наскоро перекусив, Тимоха выдвинулся в дорогу. Через пару часов шагания по тайге из-за разлапистых елок выкатилось бледное августовское солнце, и стало немного теплее.

Постепенно лес отступал, редел, будто сдавал позиции, а потом вдруг разом оборвался. Тимоха осторожно вышел на открытое пространство, чувствуя себя зайцем, которому следует быть осторожнее.

Он оказался на большом поле, густо заросшим травой. Тут пахло совсем иначе, чем в лесу — не сосновыми иголками и гнилой древесиной, а травяным соком и теплой землей. Этот новый запах взволновал Тимоху безо всякой на то причины.

Первые избы показались за брошенным полем, когда солнце стояло прямо над головой. Тимоха невольно ускорил шаг. По спине градом катился пот, дыхание сбивалось, но он этого даже не замечал. Ему хотелось скорее посмотреть, что там, в поселении, хоть какая-то его часть и умоляла не торопиться. Надо было подходить осторожно, лучше всего в полуприседе, но ноги сами несли его вперед.

Он понял, что деревня пуста, еще не дойдя до околицы. Дед бы отругал его за поспешные выводы, но внутренний голос говорил, что здесь не осталось ни одной живой души. Дома не выглядели заброшенными — они были мертвыми. Тимоха перелез через невысокую околицу и осторожно вышел на улицу.

Когда-то там, где он сейчас стоял, была неширокая дорога — окраинная деревенская улица. Сейчас за его камуфляжные штаны цеплялся бурьян. Тимоха прошел несколько метров и в нерешительности остановился. Он знал, что будет делать дальше, но почему-то…

Почему-то ему было очень жутко. Это чувство, понял он, брало начало откуда-то из живота. Оно появилось, стоило ему только перелезть через ограду и оказаться в самой Богословке. Справа, за полем, щетинился еловый лес. Слева тянулись заборы, сложенные из почерневших бревен. Кое-где они обрушились — наверное, просто от времени. Стараясь держаться подальше от открытого пространства, Тимоха вошел в деревню.

Со всех сторон на него пялились, не выражая ни интереса, ни сочувствия, пустые окна домов. Это было жутко и как-то неправильно. Покинутые дома были похожи на мертвых, развешанных вдоль дороги. Их потусторонние взгляды пригвождали к месту, и пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжить путь.

Впрочем, Тимоха довольно быстро пообвыкся и даже зашагал бодрее. В деревне было удивительно тихо. Не сразу, потому что внимание отвлекали зловещие пустые окошки, но он все-таки заметил — вокруг не было птиц. Странное дело… В густых кустарниках деловито гудели насекомые, в огородах разрослись глянцево-зеленые малинники. Воздух пах медом и еще чем-то горьким, полынным — так пахнет близкая осень.

Богословка была совсем крохотной — Тимоха мог оглядеть ее всю, стоя на главной улице. Большая часть домов провалилась внутрь себя, крыши щерились голыми балками, а оторванные наличники торчали из вездесущих зарослей лебеды. Но некоторые жилища так и манили любопытного путника.

Тимоха остановился у самого целого дома. От своих соседей он отличался наличием закрытой двери и крышей, которая сохранилась на своем законном месте. Окна тоже никто не тронул — в этом Тимоха убедился, осторожно обойдя дом кругом. Почти все окошки оказались заколоченными снаружи, словно жильцы не бросили свой дом, а только законсервировали до лучших времен. Входить в дом полагалось через летнюю веранду. Тимоха так и поступил. Рюкзак он оставил на краю дороги, чтобы не мешался, но винтовку все же повесил за спину. Мало ли что…

Он распахнул дверь пошире, чтобы впустить в дом света и свежего воздуха. В лицо пахнуло сухой пылью. Бревенчатое строение отлично защищало свое нутро от тепла позднего лета: на улице шпарило солнце, но внутри Тимоха мгновенно замерз.

Стараясь не шуметь, он медленно пошел в обход.

Первая же комната с белой печкой наградила его душераздирающим зрелищем, к которому он был не готов.

У немытого окошка стоял стол, накрытый к обеду. Тимоха подошел, почти не дыша. Толстый слой пыли и сора скрадывал звуки его шагов. Стол был покрыт клеенкой с выцветшими желтыми цветами. По трем сторонам стояли стаканы и выщербленные тарелки. На дне посуды лежало что-то крайне неаппетитное.

Тимоха читал в приключенческих книжках про такие находки, когда еще был ребенком — там главный герой всегда находит заброшенное жилище, в котором каким-то чудом сохраняются остатки последней трапезы, и они, эти остатки, обыкновенно называются прахом. Тимоха не был уверен, что прах выглядит именно так, но ему вдруг стало невыносимо тоскливо. У самой левой миски не было ложки. Опустив взгляд на пол, Тимоха понял, что она упала. Когда? Не в тот ли момент, когда хозяева дома спешно уходили?

Он оторвался от тарелок и окинул взглядом комнату. Обстановка не поражала роскошью, но казалась на удивление чистой и целой. У стены стоял сервант, чуть заваленный на левый бок. На кое-как заколоченных окнах висели пестрые ситцевые занавески, насаженные прямо на шляпки гвоздей. Свет в комнате был плохим, буровато-красным из-за этих проклятых занавесок, но Тимоха привык ориентироваться в полумраке. Этого света ему хватило, чтобы обследовать сервант, который казался самым многообещающим предметом во всей комнате.

Содержимое серванта его разочаровало. Он, конечно, и сам не знал, что надеется найти. Вряд ли стоило ждать, что в кухонном шкафу окажутся патроны для его винтовки, какое-нибудь оружие или еда.

Внутри было пусто. Только на нижней полке, в самом дальнем и темном углу, лежал какой-то небольшой предмет. Тимоха протянул руку и осторожно сомкнул на нем пальцы.

Тут же за стенкой, где была еще одна комната, что-то скрипнуло.

Тимоха отскочил от шкафа (чего делать было, конечно же, не нужно) и замер. Он весь обратился в слух. Сердце заколотилось, как сумасшедшее. Медленно, ставя ноги одна к другой, чтобы идти как можно тише, он подошел к разделяющей его и источник шума стене. Звуки больше не повторялись. Он выждал минуту, две… По спине сползла капля пота.

Дом был погружен в тишину — мертвый и печальный, как прежде. Тимоха перевел дух и наконец вспомнил, что в его руке лежит находка. Он раскрыл пальцы и посмотрел.

Это был кубик Рубика, полностью собранный. Не до конца понимая, зачем он это делает, Тимоха положил кубик в левый карман куртки. Пластмасса была теплой, чуть шершавой. Наверное, с этим кубиком много играли. Оставлять его здесь было как-то неправильно.

Поколебавшись, Тимоха все-таки заглянул и в соседнюю комнату, откуда раздался тот испугавший его скрип.

Здесь было еще темнее — единственное окошко выходило на густой малинник, который разросся так, что уже лез в стекло. В воздухе висел какой-то странный сырой запах. Тимоха без труда определил его источник, найдя черный провал подпола. Туда он решил не соваться — мало ли что… Убеждая себя, что боится лишь сгнивших лестниц и хлипких полов, он подошел к самому примечательному предмету в этой убогой маленькой комнате.

Над кроваткой, заправленной ветхим шерстяным одеялом, прямо к бревенчатой стене прибили полку. На ней стояли книги. Тимоха проглядел названия на корешках. “Энциклопедия для девочек: обо всем на свете”, “Вредные советы” и учебник по английскому его не заинтересовали — на английском ему говорить было не с кем, девчачьи секреты не привлекали, а вредить себе у него отлично получалось и без чужих подсказок. На стопке детских журнальчиков он увидел Библию. Она сразу привлекала внимание, странно контрастируя с розовыми обложками “Классной девчонки” — изношенная, будто ей часто пользовались, в кроваво-красном переплете с золотым тиснением. Тимоха знал, что такое Библия, но дед высмеял бы его за любые вопросы о боге — религию он по-настоящему презирал. Вот и сейчас в ушах раздался его насмешливый голос: “И что, помог им Бог, как сам думаешь? А? Своей башкой надо варить, Тимофей Палыч… и не ждать, что тебе поможет мифический рояль в кустах”. Раздраженно тряхнув головой, чтобы избавиться от дедова голоса, Тимоха перевел взгляд чуть правее.

На полке, упираясь боком в стену, сидел игрушечный медвежонок. Его свекольно-красная шерстка была покрыта плотным слоем пыли.

Тимоха прищурился. На животе игрушки было нарисовано сердечко. “Нажми!” — говорило оно.

Тимоха протянул руку и дотронулся до игрушки, которая так много лет не видела ни одного человеческого лица.

“Я люблю тебя!” — тут же проскрипел медвежонок. Он словно ждал этого единственного прикосновения теплой руки, способной возвратить его к жизни.

Тимоха вскрикнул от неожиданности и тут же захлопнул рот рукой. Тихо! Ладно… все хорошо. Сейчас она заткнется.

Он сделал маленький шаг назад.

“Я люблю тебя, люблю-люблю… Я люблю тебя, люблю-люблю…”

В голосовом механизме что-то заело. Тимоха зябко поежился.

Плюшевый медвежонок косился на него с полки. Шерсть была вся сваляна, и сам он сидел как-то криво, будто хитро поглядывал. За его спиной почему-то отпечатался бурый силуэт, и Тимоха вдруг вспомнил книжку, которую видел в дедовом сундуке. Фотографии из Хиросимы. Отпечатки фигур на бетонных стенах. Не такие воспоминания должна вызывать детская игрушка…

“Я люблю-люблю…” — скрежетал поврежденный механизм. Как зачарованный, Тимоха шагнул обратно к кроватке. В нем боролись два чувства: хотелось, чтобы эта жуткая игрушка наконец замолчала, но при этом одна мысль о том, что придется вновь дотронуться до свалявшегося меха, вызывала внутреннюю дрожь. Он медленно протянул руку к медведю, ощущая звон в ушах.

В ту же секунду, как его пальцы сжали медвежонка, за спиной раздался глухой удар — будто стукнули ботинком по мешку с картошкой. Что-то беззвучно пролетело в нескольких сантиметрах от его плеча и врезалось в стену. Тимоха отпрыгнул, разворачиваясь и опуская руку на пояс, где висел нож. Его тень на платяном шкафу повторила этот жест, а потом вдруг дернулась и отделилась от плоскости, превратившись в женщину.

***

— Руки, — хрипло сказала женщина, направляя пистолет ему в лицо. — Поднял.

Внутри все оборвалось. Тимоха послушался, стараясь не делать резких движений. Он судорожно соображал, что теперь предпринять. Прямой путь к отступлению был перекрыт — стрельнув глазами в сторону двери, Тима увидел, что на дороге лежит перевернутый комод. Надо подождать, пока женщина выйдет из тени, чтобы было проще ее обезоружить…

Она широко шагнула вперед, не выпуская Тимоху из-под прицела.

Когда ее лицо оказалось в пятне света, Тима с изумлением понял, что это никакая не женщина.

Перед ним стоял высокий и тощий подросток лет четырнадцати. Вид его был кошмарен. От неожиданности Тимоха чуть не вскрикнул.

Парень был похож на высохшего мертвеца.

Его спутанные рыжие волосы болтались ниже плеч. В колтунах запутались листья, кусочки коры и прочий лесной мусор. На костлявом лице хищно блестели большие глаза.

Подросток был одет в какую-то дикую одежду — длинную домотканую рубаху, похожую на платье, перешитые из старого брезента штаны... Он стоял на грязном полу босиком. Несмотря на весь ужас ситуации, Тимоха поразился, как ему не было холодно.

— В глаза смотри, — потребовал рыжий. — Пушку на пол.

Тима медленно, будто двигаясь под водой, перевернул двустволку за ремень, осторожно снял и положил на пол.

— Еще.

— Это все.

— Доставай все, — бесцветным голосом приказал подросток.

Тимоха вытащил нож и бросил его рыжему под ноги.

— Пожалуйста, успокойся, — тихо сказал он. — Я тебе ничего не сделаю…

Подросток насмешливо улыбнулся и наступил ногой на нож. Не отрывая от Тимохи своих огромных глаз, он ловко подтянул добычу к себе, затем повторил ту же операцию с двустволкой.

— Руки за голову. Повернулся.

Тимоха не услышал, как босой подросток подошел к нему, и поэтому дернулся, когда тот хлопнул его по карманам куртки.

— Не рыпайся, — приказал тот. — Все. Можешь повернуться, — и он быстро шагнул назад, разрывая дистанцию.

А затем, глядя ему прямо в глаза, вдруг разразился визгливым, совершенно идиотским хохотом.

Свой пистолет он уже куда-то убрал.

— Ты откуда вообще? — немного успокоившись, спросил он. — Где таких дураков делают?

Тимоха невольно нахмурился.

— Не твое дело.

— Я тебе жизнь спас, — заметил рыжий, — можно и повежливей.

— Чего-чего?

Вместо ответа подросток ткнул грязным пальцем Тимохе за спину. Тот осторожно обернулся.

В углу кто-то лежал.

Трудно было понять, кто это — фигура свернулась калачиком, подтянув ноги к голове. Она была похожа на брошенный комок тряпья, но, приглядевшись, Тима смог уловить слабое движение.

Это… существо не было похоже ни на одно известное Тимохе животное. В том, что это не человек, он почему-то не сомневался. Нет, не так. Он не хотел даже допускать мысли, что это может быть человек. Подумав об этом, он начал бы кричать и кричал бы до хрипоты.

Рыжий выстрелил в свою жертву дротиком и метко попал прямо в шею, а потом, похоже, отбросил тело ногой.

Тима медленно сделал шаг вперед.

У него была кожа… Да, кажется, он не был покрыт шерстью. На бесформенное тело были как попало накручены тряпки. Замирая от ужаса, Тимоха сделал еще один шаг навстречу. Он пытался разглядеть что-то, похожее на лицо или на морду, но густая тень мешала ему. Он сощурился. Кажется… лицо существа было покрыто бугристой темной кожей. Кожа висела складками, как… Тимоха попытался вспомнить, кого же это ему напоминает, и в этот миг существо вдруг открыло рот и сипло хлебнуло воздуха. Раздался клекот.

Рыжий больно схватил Тиму за локоть.

— Пошли. Пушку я прибрал, — и, увидев, что Тимоха застыл в ступоре, рявкнул: — Пошли!

Крик отрезвил Тимоху. Он развернулся и бросился к выходу, по пути ударившись коленом об угол комода. Рыжий поспевал за ним, давясь своим идиотским смехом.

— Я б его себе на обед забрал, да тебя оставлять не хочу, — сказал он, когда Тимоха, наконец, остановился и упал на траву. — Вдруг что выкинешь.

— “На обед”? Да что… что это?

— Еда и есть еда. Видишь еду — ешь, не болтай. Я Мышка, — безо всякого перехода сообщил он. — А ты?

Тима помотал головой. Его мутило.

— Какая, нахрен, мышка…

— Меня зовут Мышка, — сказал рыжий. — Я спросил, как зовут тебя. На вопросы надо отвечать.

Тимоха покосился на оборванца. Тот стоял над ним в нарочито расслабленной позе, поигрывая дедовым ружьем. Ноги у него были исцарапаны до крови — то ли колючками, то ли каким-то зверем. Тима решил, что с человеком, который отнял его оружие, лучше пока не ссориться.

— Тимоха, — отрывисто сказал он.

Мышка фыркнул.

— Глупое имя!

— Кто бы говорил…

Подросток улыбнулся ему и повесил ружье на плечо.

— У нас вот всех зовут нормальными именами. Моего отца звали Волком, а мать — Тайгой. Брата зовут Лисом, а сестру — Речкой. Что такое Тимоха, я не знаю. Что такое Тимоха, Тимоха?

“Издевается”, — решил Тима. — “Лучше бы он меня просто прикончил”.

— А как зовут других мужчин в той сраной дыре, откуда ты вылез? — вскинулся он. — Медведь? Заяц? Мангуст?

— Что такое мангуст, я не знаю, — Мышка почему-то не обиделся. Он глядел на Тимоху удивленно. — Но у нас есть Медведь и Заяц. Как ты узнал?

— А женщин… женщин зовут, как вещи. Так, получается.

— Женщины — лоно, молчаливое, хитрое и вечное, — нараспев сказал Мышка. — Так говорят. Мужчины же — воины.

— Тогда почему тебя зовут Мышкой?

Рыжий оскалился.

— Откушу ногу — узнаешь.

Тима не понял, шутит ли он. Он вообще не понимал, может ли этот псих шутить.

— Отпусти меня, — попросил он.

— Не могу. Я — разведчик. И я должен отвести тебя к патриархам.

— Чего?

— Смотри, — рыжий с притворной задумчивостью взялся за подбородок. — Ты шастаешь по нашим владениям. Так? Так. Я тебя ловлю… так, не спорь. Я тебя даже спасаю! Должен привести домой. Странный ты какой-то. Ты что тут делаешь? По какому закону?

— Нигде не написано, что это ваши владения, — окрысился Тимоха. — Отдай мне мое ружье и вали к черту!

— Иначе что? — огромные глаза рыжего превратились в насмешливые щелки. — Что?..

— Иначе тебе конец. — Тимоха глубоко вздохнул, ощутив внезапный прилив вдохновения. — Я принадлежу к Сопротивлению. О, ты что, не знаешь о Сопротивлении?

Рыжий густо покраснел.

— Конечно, знаю!

— А вот я понятия не имею, о каких старейшинах ты говоришь. Мне кажется, что ты врешь, чтобы спасти свою шкуру. А? Я прав? Как бы там ни было, — Тимоха заставил себя широко улыбнуться, — Сопротивление вас раскатает. Если наши узнают, что я пропал в ваших землях… Ждите войны. У нас много оружия. О да! Полагаю, нас гораздо больше, чем вас. Я даже не понимаю, откуда ты! Мы не знаем вас. Даже о вас не слыхали!

Тимохе показалось, что Мышка посмотрел на него с уважением и страхом. Может, конечно, только показалось — по этим безумным глазам было сложно что-то понять.

— Сопротивление… что ж, — рыжий фыркнул, — Напугал медведя кровью. Ладно… — он провел грязной ладонью по лицу. — Пойдешь со мной.

— С какой это радости?

— Ради тебя, Тимоха! — Мышка распахнул глазищи. — Я понимаю, о чем ты говоришь. Нашему дому не нужны беды. Только… старейшины, они могут не понять. Они давно отошли от военных дел. Им все равно. Пойдем. Я проведу тебя так, чтобы никто не заметил.

— С чего ж ты оказываешь мне вторую услугу подряд?

— Я добрый, — Мышка нервно оскалился. — Пойдем… Не пожалеешь. И вот еще. Там мешок какой-то лежит заплечный. Твой, что ли. Пошли, заберем.

Тимоха презрительно пожал плечами, но все же кивнул. Его маска самоуверенности трещала по швам.

***

Они шли вперед, часто сверяясь с картой — вернее, сверялся Тимоха.

Мышка оказался на редкость болтливым, хотя диалог строить не умел — больше говорил сам, чем слушал. Казалось, у него уже давно не было собеседника. Тимоха с невинным видом задавал вопросы, поначалу стараясь осторожнее выбирать слова, но вскоре окончательно расслабился. То ли Мышка был глуп и доверчив, то ли не считал, что Тимоха опасен. Он спокойно рассказывал и о своем поселении, и о нравах, которые там царили. Прикинув приметы, Тимоха с удивлением понял, что рыжий живет недалеко от их с дедом леса — то ли в Ухабино, то ли в Гаврилово. Он задал вопрос напрямую, но Мышка посмотрел на него своим прозрачным взглядом и заявил, что не понимает, о чем речь. Похоже, его племя не пользовалось топонимами.

На первом же привале Тимоха узнал, что Мышка не умеет читать.

— Ты хотя бы буквы знаешь? — изумленно спрашивал он. — Вас не учат буквам?

— Никакие буквы я не знаю, — рыжий, казалось, насторожился. — И не знаю, зачем мне. Они как-то помогут добыть еду? — и, когда ошарашенный собеседник не ответил, сказал:

— У нас некоторые читают. Патриархи. Им можно, но остальным учиться опасно. У нас недостаточно ума, чтобы все правильно понять. Повезло, что патриархи нам сами все рассказывают. И мы знаем, что нужно знать. А что не нужно знать, не знаем.

Тимоха отвернулся к своему рюкзаку, чтобы Мышка не увидел его поднятые брови, и начал ковыряться в снаряжении.

— А кто такие патриархи?

— Это же отцы общины! Ну ты даешь, — Мышка насмешливо фыркнул. — А еще буквы знает…

Тимоха достал из рюкзака еду и повернулся к Мышке.

— Давай-ка обедать. Когда пойдем дальше, надо будет срезать через какое-нибудь село и проверить, вдруг найдем еще еды. Я слышал, в огородах… Ты чего?

Мальчишка смотрел на мясо огромными глазами.

— Это что? — прошептал он.

— Говядина, — осторожно ответил Тимоха. — Можно есть. Не бойся.

— Говядина? — переспросил рыжий. — Мясо? Нам нельзя есть мясо.

Тимоха почувствовал легкое раздражение. И чего он вообще с ним возится? Отобрать ружье, дать по башке, и всего делов. Тима был уверен, что дед на его месте уже давно бы расправился с этим психом.

Да только вот он — не дед.

— Ты как хочешь, — начал Тимоха, — а я…

Мышка, не дав договорить, коршуном кинулся на еду, схватил большой кусок и быстро засунул его в рот. По лицу тут же разлилось выражение неземного блаженства.

— Мясо… — повторил он. — Я давно не ел мяса. Как хорошо…

Кажется, это были первые искренние слова, которые Тимоха от него услышал.

— А почему вам нельзя есть мясо? — спросил он, когда с едой было покончено.

Мышка оторвался от фляги, откуда жадно пил воду.

— Мясо делает глупыми и непослушными, это все знают. Глупых и непослушных наказывают. Умар насылает гнилых на наши дома. Но я могу есть мясо здесь, — быстро добавил он, — я же не дома.

Пораженный этой логикой, Тимоха не нашелся, что ответить. А рыжий тем временем лег на спину и зажмурился, с наслаждением потягиваясь.

— Стрибог защищает тех, кто послушен, — задумчиво сказал он. — Но я думаю, что есть что-то еще. Дома я стараюсь не думать, а то узнают. Но тут мне никто не помешает. Он не защитил самую послушную. Может, просто не увидел, как ее защитить. Патриарх говорил, что Стрибог видит все. Но я иногда ему не верю… — Мышка помолчал, а затем продолжил уже тише. — Гнилые съели Тайгу, когда стена была сломана за грехи. А Волку сделали больно. И потом я его уж не видел.

— Кто такие эти гнилые?

— А мы с тобой видели. Ну, в избе. Я одного убил. Это гнилые, они гниют от болезни. Не люди, но и не звери.

— Зараженные…

Тимоха лег чуть поодаль и закрыл глаза. Значит, болезнь убила не всех людей. Кто-то остался и начал нападать на тех, кто еще не заразился…

— Зараженные прорвались в поселение и убили твою маму, — медленно сказал он. — А потом ранили твоего отца. И отца выгнали вон, чтобы он не заразил остальных.

— Сделали, что должно, — бесцветно сказал подросток. — Но я запомнил. Скучать по женщине и отцу — грех. А я грешу, и мне все равно, — он приподнялся на локте и внимательно посмотрел на Тимоху. — Ты никому об этом не расскажешь.

— Никому не расскажу, — подтвердил Тима. — Честное слово.

Мышка пошевелил губами, повторяя “честное слово” — видно, новое для него выражение. Затем резко перекатился на живот и вскочил.

— Пошли, — бросил он. — Надо успеть.

— Куда успеть? — спросил Тимоха, тоже вставая.

Мышка поднял брови.

— В каменный лес. Ходить туда грешно. Ну, Тимоха, — он раздраженно покачал головой. — Соображай. Там наши тебя не найдут!

Продолжение

Чужой голос.

Ладони вспотели, но в голове мгновенно прояснилось. Адреналин вычистил все мысли, оставив лишь одну: кто-то забрался в дом к деду. Дед в опасности.

Тимоха пригнулся и медленно пошел к сеням. Ружье висело в комнате — не пробраться… Правая рука скользнула за ворот, находя охотничий нож. Ноги сами искали путь, следуя выученным маршрутом: вторая половица слева будет скрипеть, на нее бы не наступить. И дальше — большой шаг…

Тимоха сощурился. В сенях было пусто и темно. Дедов ватник висел на своем законном месте. У порога стояли рыжие от старости сапоги. Никаких следов борьбы. Тима, не дыша, прошел по стеночке к дверному проему.

— Мы здесь! На улице…

На лбу бисером выступил пот. Тима беззвучно выдохнул и медленно выглянул из-за косяка.

Дед Лука сидел, сгорбившись, за выскобленным кухонным столом. Перед ним стояла кружка, исходящая паром, и лежал кисет самосада. Он будто забыл, что собирался свернуть себе папиросу. Его остекленевшие глаза, не отрываясь, смотрели на оранжевую коробочку, которая стояла в центре стола. Коробочка зашипела, а затем снова произнесла: “Приходите, мы здесь, на улице…”

Что-то шлепнулось слева от Тимохи. Звук разбудил деда — тот обернулся на дверь и тут же виновато дернул рукой в сторону приемника, словно хотел его спрятать. Тимоха опустил глаза. На полу лежал мертвый заяц, о котором он успел позабыть.

***

Когда именно все произошло, Тима не знал.

Они с дедом жили в лесу уже шестнадцать лет, и время стало для них какой-то чуждой материей. То есть, оно как таковое было — определялось восходами и закатами, смертью листьев на деревьях, появлением звериных выводков. Но это время не складывалось в годы и не наполнялось событиями, как это происходит у людей, живущих большими общинами. В лесу время существовало само по себе. Поэтому Тимоха и старик Лука не сразу заметили, что радио перестало ловить сигналы. Даже “Маяк” замолчал.

Для них, конечно, ничего не поменялось. Как привыкли охотиться, так и охотились. Растили табак и овощи, ставили силки, ходили за грибами и травами. У деда был запас патронов, собранная с умом аптечка, медицинское образование и золотые руки. А в сундуке с важными вещами, как раз между аптечкой и инструментами, лежало старенькое, но надежное радио с динамо-машиной. В другой момент истории это означало бы постоянную связь с миром. К сожалению, мир больше ни с кем не говорил.

Когда радио замолчало навсегда, Тимохе было лет пять. Прежний мир не особенно его тревожил — он-то вырос в настоящем. Конечно, иногда он замечал, что людей больше нет. Небо над лесом было чистое и просторное — его больше не бороздили белые хвосты, которые оставляют самолеты. Тима знал, что если долго идти на запад, он выйдет к деревне, но понятия не имел, что найдет там. Ему это было не нужно.

***

— А что это такое, дед? — спросил Тима, немного оправившись от шока. Он пришел в себя не полностью, поэтому его рот задал вопрос как бы сам по себе.

Дед медленно поднялся из-за стола. На его лице появилось непередаваемое выражение. В первую секунду Тиме показалось, что его будут ругать, и он почувствовал себя маленьким, шестилетним. Но мгновение прошло, и иллюзия рассеялась — Лука стоял перед ним с виноватым видом, будто был младше своего внука.

— Это? Тимофей Палыч, а то ты не знаешь. Это ж радио. Я его тебе показывал.

Тимоха нервно дернул головой, как человек, отгоняющий муху.

— Сам вижу, что радио, — с неожиданной грубостью отозвался он. — Что это за передача? Откуда она?

Дед нахмурился. На лбу у него залегла вертикальная складочка — такую Тима видел нечасто.

— Тимофей… — сказал Лука. Тимоха терпеливо ждал. Дед потер лоб и пожал плечами. — Я понятия не имею. С улицы Альтштейна, я полагаю. Так там сказано.

— И как ты ее поймал?

— Да как… — дед вдруг махнул рукой, отвел взгляд, засуетился. — Ты проходи, Тимка, зайца вон отнеси сначала… Весь пол кровью закапал. Оттирать кто будет… В подпол на ледник отнеси, там положи. Потрошить завтра будем. Сегодня другое…

— Дед, — перебил его Тимоха, — хватит.

Лука Александрович поднял на него глаза.

У него были удивительные глаза — честные, светлые, почти прозрачные. Что-то в них было от портретов рабочих, которые Тима встречал в детских книжках. Дед был таким же, как и его взгляд — честным и светлым. Он всегда общался с внуком на равных. И теперь, видя, как дед отводит свои светлые коммунистические глаза, Тимоха ощутил сосущий под ложечкой страх. Лука просто не хотел говорить внуку правду. И солгать он ему тоже не мог.

— Садись, — наконец, сказал дед. — Хотя нет, сначала… сначала налей.

— Куда, еще ж день…

— Налей.

Тимоха безропотно подошел к самодельному серванту и достал из него бутылку с парой стопок. Подошел к столу, налил самогон до краев. Дед сидел ссутулившись. Эта беспомощная поза не шла к его еще крепкой спине и почему-то пугала Тиму больше всего.

После первой стопки дед потянулся за бутылкой, но Тимоха аккуратно ее отодвинул.

— Хватит, — твердо повторил он. — Расскажи мне, что знаешь… пожалуйста.

— Тим, да я ничего не знаю. Однажды услышал эту передачу… нет, — угадав вопрос внука, быстро сказал он, — ничего другого я не слышал. Только эту передачу. Да.

— Что-то еще там говорили? — Тимоха почти не дышал.

— “Приходите, мы здесь, на улице Альтштейна”. Это все. Передача часто прерывается, но общий смысл всегда такой. Больше ничего не передают.

— “Всегда”? — переспросил Тимоха. — И давно ты ее слушаешь?

Дед посмотрел ему прямо в глаза.

— Уже с две недели.

После еще одной стопки Тимоха спросил:

— А что это — улица Альтштейна?

— Так, — дед пожал плечами, отворачиваясь к шкафу. С его места можно было дотянуться до открытой дверцы и пошарить на полках, чем он и занялся. Тимоха знал, что в шкафу нет ничего интересного — там они хранили посуду и сушеные травы. Вся закуска, за которой, кажется, тянулся дед, находилась в подполе, и они оба об этом знали.

— Дед?

— Просто улица.

— Где это, а?

Дед повернулся к нему со странной решимостью на лице. Глаза его бегали, и Тимоха почти видел, как он пытается найти путь к отступлению.

— В Роднике, — наконец, с неохотой сказал дед. — Роднике-2, если быть точным. Это город километрах в ста отсюда… Был город, точнее. Его больше нет.

— Город, — повторил Тимоха. У него перед глазами вдруг промелькнуло воспоминание: он сидит на руках у кого-то большого и теплого и тянется к оконному стеклу. Из-за стекла, покрытого мыльными разводами, светит солнце, внизу кишит улица. Тот, кто держит его, смеется и что-то говорит. Тимоха тряхнул головой. Дед смотрел на него, сощурившись.

— А ты, может, даже помнишь... Тебе было четыре, когда тебя увезли из Родника. Отец тебя со мной оставил, а сам уехал обратно. Ему нужно было работать.

Тимоха покачал головой. Он не помнил ни о каком Роднике. Самые ранние воспоминания сохранились о том, как он сидит в избе за этим самым столом и учится читать. Зима, окна замерзли, в печи дотлевают угли. На столе стоят свечи. Разве что-то было раньше?

— Ты мне об этом никогда не рассказывал. И зачем же отец меня увез?

— Пашка был неглупым, — нахмурился дед. — Пожалуй, даже умным человеком. Родник-2 — это знаешь, что такое? Это был наукоград на окраине Красноярска. Вот так. Я думаю, Паха догадывался, что у них там ничего не получится, и отправил тебя подальше. Сюда, — дед медленно повел рукой за окно, где догорало вечернее солнце, — в лес.

Помолчали. Тимоха все не решался спросить еще про отца. Казалось, внутри него толкаются воспоминания — то ли настоящие, то ли придуманные, — и отделять одни от других было немного страшно.

Вспоминалось о высоком человеке с колючей бородой, и о том, как свистит ветер в щелястых оконных рамах. Высокий человек носил байковую рубашку и пах чем-то горьким, горелым. Тимоха кинул взгляд на радио, которое казалось ненужным на этом столе, и смотрел на него, пока оно не стало расплываться перед глазами оранжевой кляксой.

— Как ты думаешь, — осторожно спросил он, — а отец еще может быть там?

Дед посмотрел на него с тревогой и жалостью.

— Все может быть, Тимофей. Кто его знает. Но я бы на это не надеялся. Передача эта… странная. Я все две недели пытаюсь понять, что это значит.

— Кто-то передает сигнал бедствия, — предположил Тимоха, — просит к ним прийти. Кто-то до сих пор поддерживает вышку в рабочем состоянии. Наверно, там солнечные батареи.

— Наверно, — рассеянно согласился дед. — А может, там что-то другое.

— Ты о чем?

Лука невесело ухмыльнулся.

— Ты же в курсе, что до ближайшего села километров двадцать от силы. И дороги даже есть, одну ты и сам часто видишь. Все возможности, чтоб в гости заглянуть. Да?.. Но за эти годы к нам еще никто не приходил. Я спрошу сейчас серьезно, Тима. Может, даже жестко. Ты думаешь, что хоть кто-то еще остался?

Тимоха удивленно посмотрел на деда. Он помнил, как тот рассказывал ему про сумасшедших, которые встретились ему во время давнишней вылазки “в цивилизацию”.

Несколько лет назад Лука был очарован идеей мародерства. Соблазн отправиться за консервами и боеприпасами был столь велик, что, казалось, оправдывал любые риски. Конечно, и дед, и внук понимали — скорее всего, все, что можно было разграбить, уже разграблено. Но Лука все равно уходил, оставляя Тимоху дома, и иногда даже приносил что-нибудь ценное — книги, одежду, свечи. А однажды вечером он вернулся с перекошенным лицом и рассказал о странных людях, которые гнали его от села до самого леса. Оторваться, по его словам, удалось только в тайге — ее старик знал, как свои руки.

Подумав, Тимоха напомнил деду об этом случае. Тот неохотно ответил:

— Помню такое, было. Не знаю, что с ними теперь. Это были точно не те люди, которые способны послать весточку по радио. Я вообще не уверен теперь, что это… люди в прямом смысле слова, — и, встретив удивленный взгляд Тимохи, добавил: — Очень уж они были странные.

— В каком смысле?

— Да… они как животные выглядели. Грязные. Полуодетые… Глаза стеклянные, и одна агрессия в них. Ненависть, Тим. Видать, что-то они там охраняли, а я им помешал. На жителей того села они были непохожи. Там и жили-то одни старики… еще когда я моложе был.

— А что за село? — небрежно спросил Тимоха.

— Ухабино.

— Вот видишь, а говоришь, никого нет. Не может такого быть, деда. Раз люди в этом твоем Ухабино есть, то и в Роднике они точно остались. Это ж город. Научный, говоришь…

— В том-то все и дело, что город! Там людей больше, — дед поднял брови. — Ты чего, не понимаешь? Они ж все сразу померли… — и, увидев, как вытянулось лицо внука, быстро добавил: — наверное. Тимофей, ты знаешь, где мы с тобой живем? Мы живем с тобой в заповедном лесу. Сейчас…

Старик встал и направился в сени, где стоял сундук. Тимоха, не шевелясь, сидел и слушал, как он откидывает тяжелую крышку и шуршит какими-то бумагами.

Ребенком Тима не раз залезал в этот сундук (на то, чтобы открыть его, уходило много сил) и с наслаждением копался в артефактах ушедшей эпохи. Помимо аптечки и патронов в сундуке лежали атласы, справочники, какие-то странные учебники и толстые блокноты, перевязанные шнурками от ботинок. Тимоха аккуратно развязывал шнурки и совал в загадочные блокноты свой веснушчатый нос. Он умел читать, но ни одну запись ему прочесть так и не удалось — автор заметок зашифровал их. Тима подумывал иногда о том, чтобы подобрать ключ к шифрам, но мешал дед — в сундук забираться, конечно же, строго запрещалось.

Наконец, Лука вернулся, держа в руках аккуратно сложенную карту.

— Подвинь-ка все это… Смотри, — он разложил карту на столе и сходу ткнул пальцем куда-то в центр зеленого пятна. — Мы здесь. Вот тут Ухабино. Видишь, даже дорога отмечена, что между нами… А вот тут, — его короткий палец переместился на белую паутину вокруг жирной точки, — тут Красноярск. Самый большой город был в наших краях. Видишь, от него дороги идут? Хорошие, большие… Раньше это было очень удобно. А когда все случилось, стало опасно. После этого я от дорог ничего хорошего не видел.

— Знаешь, дед, все-таки я с тобой не согласен. Мы с тобой тут уже черт-те сколько лет сидим, а уверенности, что там никого не осталось, нам взять неоткуда. Я думаю, в городах больше шансов как-то… вместе выжить, понимаешь?

— Вместе, — фыркнул Лука. — Когда болезнь пошла, люди друг от друга попрятались. Говорили, даже в своих квартирах им было страшно. По вентиляции, мол, вирус распространяется. Не доверяли люди друг другу. Многие свои дома в городе побросали и на природу уехали… Кто мог, конечно. Нет, вместе никто не оставался, это глупости.

Тимоха махнул на него рукой, поднялся и пошел в подпол за солониной. Лука проводил его своим прозрачным взглядом — так старый пес следит глазами за мухой, танцующей в жарком воздухе. Тима знал, что означает этот взгляд. Дед о чем-то напряженно думал.

— Дед, а дед, — нарочито скучным голосом позвал Тимоха, когда еще две стопки самогона были выпиты. — Мы с папой жили на улице Альтштейна, да?

Хмурое лицо Луки дрогнуло. Тима внимательно за ним наблюдал.

— Все-таки что-то помнишь. Или догадался, — пробормотал дед. — Нет, Тимофей. Не совсем. Вы неподалеку жили, на соседней улице. Как его… Чумакова, вроде. На Альтштейна Пашка работал.

— Я так и знал! Ты поэтому слушал, да? Тоже думаешь, что это сообщение отправил отец… или его коллеги…

— Не мели чепуху! — разозлился дед, — С чего бы мне так думать? Пашка бы там не остался. Он был умный малый, очень. Он бы уехал, когда… — его голос вдруг сорвался, и он как-то жалобно закончил: — Он бы не остался.

— Если бы он уехал, он бы поселился с нами, — мрачно заметил Тимоха. — Нет, он точно еще там. Он работает. Я в этом уверен.

Дед промолчал.

Они посидели еще немного, глядя на сумерки за окном. Где-то закричала ночная птица. Наконец, Тима сказал:

— Если у тебя правильная карта, то до Красноярска чуть больше ста десяти километров. До Родника, значит, сто.

Дед смотрел на него, не говоря ни слова.

— Дней за десять дойду.

Дед молчал.

— Пойдешь со мной?

— Нет, Тимофей. Я с тобой не пойду, и ты туда тоже не пойдешь.

— Нет уж, Лука. Пойду. Я быстро управлюсь, — Тимоха заметил, что дед вздрогнул, но не понял, отчего: то ли от того, что Тима назвал его по имени, то ли потому, что понял — внук уже все решил.

— Позволь спросить, — нарочито спокойно начал Лука, — что ты там будешь делать? Не сомневаюсь, ты сможешь выйти из леса и найти город. Во-первых, я тебя сам учил ориентироваться… А во-вторых, надо быть болваном, чтобы потеряться на дороге с картой. Нет, я за тебя не боюсь. Но я не понимаю, зачем тебе туда идти. Ты, кажется, не боишься разочарования.

— О чем ты?

Дед мрачно ухмыльнулся.

— Я тебе скажу, что ты там найдешь. Брошенные дома. Сгоревшие машины. Пепел. Трупы. Отговорить мне тебя не удастся, сам вижу. Ты парень упертый… это люблю. Но хочу дать совет — оставь эту идею, чтоб потом не плакать. И, если тебе хоть немного жалко своего деда… лучше останься.

У Тимохи по спине пробежал холодок.

— Я найду отца, — как можно увереннее сказал он. — Или кого-то, кто знал его. Найду и узнаю, что с ним стало, почему он ко мне так и не приехал. Он ведь обещал… я помню.

Он и правда вспомнил — и, несмотря на самогон, был уверен, что это воспоминание настоящее.

Отец в черной джинсовке хлопает его по плечу и опускается на корточки. Его добрые голубые глаза сверкают на бледном лице, как драгоценность. Он смотрит ровным, уверенным взглядом. “До скорого, Тимофей Палыч. Дай лапу…” А потом он уходит.

Тимоха почувствовал, как невидимые пальцы сжимают горло. Он не вспоминал об отце уже много лет. Если бы не это радио, не вспоминал бы еще столько же.

Идея сияла, как свеча, которую кто-то поместил ему в голову и зажег. Удивительно, почему он раньше не подумал… Вернуться в город, найти отца. Узнать, что осталось от человечества — много ли для этого потребуется? Он сильный, молодой, уже вполне взрослый, чтобы вынести все, что только может увидеть. Трупы? Пепел? Разочарование? Какая ерунда! Вряд ли что-то сможет поразить его так сильно, что он пожалеет. Он будет передвигаться в сумерках, сливаясь со стенами, как дикий зверь. Он станет слушать таинственные звуки леса, который стал ему домом, и избежит любой опасности, потому что у него есть цель. Иначе и быть не может. Если думать о провале, можно даже и не пытаться. У него все получится. И все же…

— Чего мне бояться? — вырвалось у Тимохи. — Скажи честно, дед. Без твоих шуток.

— Чего бояться… — повторил за ним Лука. — Мертвых не бойся. Живых бойся.

— Дед, я же попросил.

— А я абсолютно серьезен, — без улыбки сказал Лука. — Не позволяй никому к себе приближаться. И, когда я говорю “никому” — это значит никому. Ни детям, если вдруг встретишь. Ни девчонкам молодым. Болезнь эта хитрая и злая. Я уверен, что вирус ушел сам по себе, распространители-то все померли. Но все же осторожность не помешает.

— Я все понимаю, — тихо сказал Тимоха, — можно было и не объяснять.

— Да нихрена ты, Тимофей, не понимаешь, — дед хлопнул рукой по столу. — И даже не говори мне такого. Я и сам слишком мало понимаю. Ты знаешь… когда все началось, я уже не работал и жил здесь. Так что информацию мне получить было неоткуда. Твой отец мне мало успел рассказать… Эта зараза распространяется по воздуху, Тимофей, когда люди стоят близко друг к другу. Это называется “воздушно-капельный путь”. Она очень опасна. Ты слышишь? Очень опасна. Эпидемия тогда началась стремительно. С момента заражения проходило около получаса, и после этого появлялись первые симптомы. Кашель с кровью. Рвота. Потом человек умирал, — жестко сказал Лука. — Я слышал от твоего отца, что эта дрянь в какой-то момент стала действовать иначе… Агрессия стала появляться. Больные делаются безумными… Вернее, делались. Ведь, как я тебе уже сказал, людей не осталось. Я в этом уверен, как и в том, что вижу тебя сейчас. Что, не веришь? — спросил он, когда Тима с отчаянной бравадой ухмыльнулся. — Проверь. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. Я-то без тебя тут управлюсь, будь спокоен. Но ты… ты, главное, вернись.

Продолжение