Ответ на пост «Дальше только в Совет Федерации»
И вот она вошла.
Не человек — видение. Галлюцинация из глянца, сошедшая с пиксельного Олимпа в мраморные катакомбы власти, где воздух пахнет сургучом и вечностью, где бронзовые бюсты былых вождей неодобрительно морщат холодные лбы. Стук ее каблуков по вековому паркету — как капельница с ядом, медленно, по капле, впрыскиваемая в вены дряхлеющего Левиафана. Каждый щелчок — насмешка над священным гулом этого места.
Она села. Жрица цифрового варьете, икона эпохи, где душа измеряется лайками, а честь — количеством подписчиков. Села за стол, где вершатся судьбы, где слова обретают плоть закона, и огляделась. И в ее взгляде не было трепета. Был лишь холодный расчет камеры, привычка быть в центре кадра, даже если этот кадр — агония здравого смысла.
Они говорят о репутации. О, это дивный, дивный танец! Гомункулы в пиджаках, чьи лица стерты протоколом, обсуждают эфемерную субстанцию с той, что превратила ее отсутствие в капитал. Это не абсурд, нет. Это литургия нового времени. Чтобы понять тьму, нужно пригласить на совет саму Тьму, усадить ее в бархатное кресло и вежливо попросить поделиться экспертизой. Чтобы излечить проказу, нужно консультироваться с самым прокаженным. Логично? Безупречно.
Они хотят защитить то, чего нет. Они ткут невидимый саван для призрака по имени «честь», а в качестве главного ткача пригласили Арахну, чья паутина — сплошной компромат. И вот она вещает, ее голос — синтетический мед, стекает в уши этим серьезным мужам, а за окном город корчится в пробках, задыхается, живет настоящей, кровавой жизнью, пока здесь, в этом заспиртованном аквариуме, происходит великое камлание над пустотой.
Гигантская государственная машина, паровой молох, работающий на полную мощность, чтобы… что? Чтобы выковать закон, который защитит чувства тех, у кого их отродясь не было. Лошадиные силы тратятся на то, чтобы перемолоть в пыль горстку воздуха. И все делают вид, что это важно. Что это работа. Что этот ритуальный вызов вавилонской блудницы в храм Фемиды — не плевок в лицо каждому, кто еще помнит значение слов, а тонкий политический ход.
Мы уже видели, как в соседний зал, где говорили о нравственности, приводили поющую девицу с устами, накачанными грехом, и она учила их, как жить. Это была увертюра. Сейчас — первая часть оперы. Оперы абсурда, где декорации — это колонны и гербы, а главные арии исполняют тени и симулякры.
Что дальше? Кого позовут завтра? Тень — для обсуждения законов оптики? Эхо — для консультаций по строительству концертных залов? Призрака коммунизма — для лекции по рыночной экономике?
И ты стоишь, смотришь на этот балаган, и почва, казавшаяся твердой, плывет, превращается в зыбучий песок. Реальность трещит по швам, и из этих трещин лезет карнавальное, зубастое, хохочущее ничто. И скоро, очень скоро, на эту самую трибуну поднимется кентавр, чтобы рассказать о проблемах доступной среды для инвалидов-колясочников. И все будут серьезно кивать. Записывать. Аплодировать.
А механизм скрипит, гудит, перемалывает тишину и здравый смысл. И все делают вид, что так и надо. Что это и есть прогресс. Большая, сука, государственная работа.
